и Гнедюк  стали
частенько посещать станцию.
   Еще до гибели Приходько, примерно в  конце  декабря  1942  года,  в
Здолбуново была  сколочена  разведывательно-диверсионная  организация.
Возглавлял ее Дмитрий Михайлович Красноголовец.
   Станция Здолбуново - крупный железнодорожный  узел.  Она  связывала
Германию с Восточным фронтом.
   Через Здолбуново шли военные составы из  Чехословакии,  Германии  и
Польши и обратно с фронта. По двум  колеям  железной  дороги  за  день
проходило огромное количество эшелонов.
   Можно себе представить, насколько  важна  была  разведывательная  и
диверсионная работа на этой станции, и мы принимали все меры  к  тому,
чтобы диверсионная группа  Красноголовца  была  как  можно  тщательнее
законспирирована. К марту-апрелю 1943  года  она  насчитывала  уже  до
двадцати членов и охватывала важнейшие участки работы железнодорожного
узла.
   В здолбуновской группе были рабочие станции  и  депо,  стрелочники,
кондукторы, машинисты, диспетчеры.
   Для  связи  с  нашим  отрядом  здолбуновцы   выделили   специальных
курьеров.  Один  из  них,  бывший  учитель  Иванов,  при  немцах  стал
чернорабочим  на  станции.  Пользуясь  своим  удостоверением   и   так
называемой "провизионкой", которая давала ему право свободно ездить по
железной дороге, Иванов регулярно приезжал к нам в лагерь.
   Свою незаметную, но очень важную  для  нас  работу  учитель  Иванов
выполнял с необычайной стойкостью.  Расскажу  один  случай.  Как-то  в
холодный зимний день я заметил, что Иванов,  только  что  прибывший  в
лагерь, все жмется к костру, дрожа от  холода.  Я  подошел  к  нему  и
увидел, что пиджак его  был  надет  на  голое  тело.  Тихий,  скромный
человек, он не щадил своего здоровья ради  выполнения  задания.  После
этого  случая  мы,  конечно,  побеспокоились  об  одежде  для   нашего
здолбуновского связного.
   Сведения, которые присылала  нам  здолбуновская  организация,  были
чрезвычайно важными. Они полностью отражали работу узла: откуда и куда
проходили поезда и с каким грузом. Если ехали войска, то сообщалось их
количество, род, иногда и наименование части; если техника, то какая и
в каком количестве.
   По данным здолбуновской группы мы своевременно узнали, что немецкое
командование, обеспокоенное положением на фронте, стало организовывать
оборону в районах Белой Церкви и Винницы,  где  была  ставка  Гитлера.
Именно в  эти  районы  из-под  Ленинграда  начали  прибывать  немецкие
войсковые части.
   Через Здолбуново  в  район  Белой  Церкви  ежедневно  поступало  по
пятнадцати  вагонов  цемента,   готовые   железобетонные   колпаки   с
амбразурами для пулеметов, вооружение.
   Все эти сведения регулярно, каждые пять дней, передавались по радио
в Москву.
   Помимо разведки, здолбуновская организация занималась и диверсиями.
Началось с небольшого: подпольщики развинчивали рельсы, срезали шланги
тормозов у вагонов и паровозов. Позже из тола, который мы им посылали,
здолбуновцы наловчились делать мины. Возьмут кусок тола и заложат туда
взрыватель. Комок тола покроют клеем или дегтем и обваляют в  угольной
пыли. Получался кусок угля. Этот "уголек" они забрасывали в паровозный
тендер с углем. Где-то в пути "уголек" попадал в  топку  и  взрывался,
разнося в клочья паровозный котел.
   Через Иванова мы переслали в  Здолбуново  пятьдесят  магнитных  мин
замедленного действия. Эти портативные мины,  которые  свободно  можно
было переносить, прилипают к любой железной вещи.  В  мины  вставлялся
взрыватель  с  часовым  механизмом,  рассчитанный   на   три,   шесть,
двенадцать и более часов.
   Магнитные мины использовались с большим эффектом. Установят мину, к
примеру, под котлом паровоза и пустят механизм. Поезд отправляется,  а
в пути, где-то за триста-четыреста  километров  восточное  Здолбуново,
паровоз взрывается. Ищи виновного!
   Потом додумались ставить магнитные мины под цистернами  с  горючим.
От взрыва сгорали целые составы.
   Огромный ущерб причиняла немцам здолбуновская группа. Учесть убытки
гитлеровцев попросту невозможно было. Не просить же немцев вести  счет
всем крупным и мелким авариям на железнодорожном  узле,  которые  были
делом рук наших храбрых подпольщиков-патриотов!
   В паровозном  депо  на  станции  Здолбуново  подпольщики  сумели  в
течение трех месяцев под разными предлогами задержать и  не  выпустить
на линию семьдесят паровозов: одно ремонтировали, другое портили.  Это
само по себе являлось крупнейшей диверсией. Но самым интересным  делом
здолбуновской  подпольной  группы  был  взрыв  большого  двухколейного
железнодорожного моста через реку Горынь, на  дороге  Здолбуново-Киев.
По этому мосту каждые  десять-пятнадцать  минут  проходили  эшелоны  к
линии фронта и обратно. Если к станции Здолбуново поезда  подходили  с
четырех сторон, то из Здолбуново на восток они  шли  только  по  этому
двухколейному мосту.  Охрана  моста  была  исключительно  сильной.  На
подходах  с  обеих  сторон  стояли  часовые;  по  углам   моста   были
установлены    пулеметные    гнезда.    Все    пространство     вокруг
просматривалось. Около моста стояли бараки охранников.
   Мы знали, что некоторые партизанские группы пытались взорвать  этот
мост, но дело кончалось провалом и жертвами. Все же штаб нашего отряда
решил провести эту диверсию.
   С  некоторых  пор  наш  разведчик  Коля  Гнедюк  плотно   засел   в
Здолбуново. Он-то и разработал план взрыва моста через Горынь.
   После долгих  поисков  был  найден  поездной  кондуктор,  поляк  по
национальности, который ездил на воинских эшелонах у  тормозов.  Когда
поезд шел с горы, он тормозил,  когда  поднимался  в  гору  -  тормоза
отпускал. Его обязанностью было  давать  сигналы  машинисту  в  случае
опасности.  Кондуктор  пользовался  полным  доверием  немцев.  Он  был
оформлен по документам как "фольксдейч",  то  есть  человек  немецкого
происхождения.
   Для взрыва моста  была  подготовлена  большая  чемоданная  мина  со
взрывателем гранаты "Ф-1".
   В очередную поездку кондуктор сел на свое место у тормозов с  нашим
чемоданом. Когда состав въехал на мост, он выдернул чеку из мины и  на
самой середине моста столкнул чемодан именно на ту колею,  по  которой
шли поезда в сторону фронта. Через несколько  секунд  раздался  взрыв;
средняя ферма моста рухнула. В образовавшийся провал полетели вагоны.
   Взрыв моста наблюдали наши  разведчики  из  засады,  устроенной  за
километр от моста.
   Недели три после этого немцы восстанавливали горынский мост.
   Операция   была   проделана   удачно   и   умело;   ни   один    из
подпольщиков-здолбуновцев немцами разоблачен не был.
   Надо сказать,  что  по  мере  развертывания  нашей  деятельности  у
радистов прибавилось работы. Раньше с Москвой связывался  только  один
радист и только раз в день. Теперь же у нас было столько сообщений  из
Ровно, Сарн, Здолбуново и других  мест,  что  приходилось  работать  с
Москвой одновременно двум и трем радистам.
   Из лагеря могла действовать  одна  радиостанция.  Другим  радистам,
чтобы не мешать, приходилось  уходить  на  расстояние  не  менее  пяти
километров.
   Наши радисты составляли  небольшой,  но  крепко  спаянный,  дружный
коллектив. У них были свои  законы:  постоянно  держать  аппаратуру  в
порядке; быть готовыми в любую минуту  свернуть  рацию,  взять  ее  на
плечи и уйти; свято хранить секретные шифры; повседневно тренироваться
в работе на ключе, в приеме на слух.
   Случилось  так,  что  в  самые  напряженные  дни,   когда   радисты
передавали сведения здолбуновской группы, Николай Иванович прислал  из
Ровно тревожное сообщение: гестаповцы  направили  в  район  Сарненских
лесов три автомашины с пеленгационными установками, а в Березно, Сарны
и Ракитное посланы карательные экспедиции.
   Путем пеленгации немцы могли точно установить местонахождение наших
радиостанций и, следовательно, отряда.  Цель  посылки  пеленгаторов  и
карательных экспедиций в наши районы была ясна:  засечь  радиостанции,
окружить отряд и ликвидировать его.
   Сведения Николая Ивановича подтвердились. На следующий  день  после
получения его письма разведчики сообщили, что в село  Михалин  прибыла
какая-то  машина  под  большой  охраной  немцев.  С  рассветом  машина
выезжала за село, и на расстоянии двух  километров  к  ней  никого  не
подпускали. Кроме того, немцы группами  ходили  по  лесным  дорогам  с
аппаратами и наушниками.
   Как  быть?  Связь  с  Москвой  прекращать  нельзя,   а   продолжать
работу - значит, выдать место лагеря. Выход нашли сами радисты.
   - Товарищ командир! - сказала мне Лида Шерстнева. - Мы  с  ребятами
подумали и решили вот что. Сегодня же ночью мы можем  уйти  от  лагеря
километров за двадцать - двадцать пять, и все в  разных  направлениях.
Поработаем, свернем рации  -  и  обратно  в  лагерь.  Назавтра  пойдем
работать на новые места. Пусть гитлеровцы нас засекают!
   Так и сделали.
   Несколько суток подряд  радисты,  сопровождаемые  группами  бойцов,
уходили в разные стороны, кочевали  с  места  на  место  и  не  только
продолжали работу с Москвой по расписанию, но и назначали новые дни  и
часы для радиосвязи.
   "Кочующие" рации выручили нас. Немецкие пеленгаторы сбились с  ног.
Они засекали работу партизанских радиостанций то в одном, то в другом,
прямо противоположном направлении. Каратели  окружали  и  обстреливали
уже опустевшие места.
   Конец этой хитрости был положен нами самими. Мы устроили засаду  на
фашистских пеленгаторов. Правда, захватить пеленгационные установки не
удалось, но, напуганные партизанами, фашисты прекратили свои облавы на
радиостанции.


МАРФА ИЛЬИНИЧНА

   Марфа Ильинична Струтинская пришла в штабной чум. Я очень удивился.
Что заставило ее преодолеть свою застенчивость и явиться  ко  мне?  До
сих пор все ее просьбы передавал Владимир Степанович.
   В чуме горел костер; вокруг него лежали бревна -  они  служили  нам
сиденьем. Я указал на бревно:
   - Садитесь, Марфа Ильинична!
   Она степенно уселась и объяснила:
   - Я к вам ненадолго, по делу. Хочу просить вас, чтобы меня  послали
в Луцк.
   В это время мы готовили большую группу партизан для посылки в район
Луцка. Надо было выяснить  обстановку  в  городе,  узнать,  какие  там
немецкие учреждения, какой гарнизон, какие штабы и на случай  перехода
отряда разведать леса в этом районе.
   Задача была сложной. Мы стояли от Луцка в  двухстах  километрах,  и
путь только в один конец должен был занять не  меньше  пяти  дней.  Но
дело не только во времени и расстоянии.  На  каждом  шагу  можно  было
нарваться на немцев.
   Людей в эту  группу  мы  подбирали  очень  тщательно.  Предпочтение
отдавали тем, кто хорошо знал город. Одними из первых вызвались  Ядзя,
племянница Струтинских, и Ростислав Струтинский.  От  них-то,  видимо,
Марфа Ильинична обо всем и узнала.
   - Марфа Ильинична, - ответил я, - вам идти в Луцк не  следует:  сил
не хватит. Вы и здесь приносите большую пользу.
   - Ну, какая польза от моей работы! Варить и стирать всякий может. А
насчет сил моих, пожалуйста,  не  беспокойтесь:  я  крепкая  и  пользу
принесу больше молодого. В Луцке у меня есть  родственники,  знакомые;
через них все, что надо, узнаю, с кем хотите договорюсь.
   - Ну, а как же маленькие? - Я  имел  в  виду  младших  детей  Марфы
Ильиничны - Васю и Славу.
   - За ними Катя присмотрит.
   - Ведь опасное это дело.
   - Бог милостив. Ну кто подумает, что я партизанка!
   С чувством большого уважения посмотрел я на Марфу Ильиничну, на  ее
хорошее, доброе лицо и невольно подумал: "Сколько силы и  благородства
в этой советской женщине!"
   - Хорошо, - ответил я, - посоветуюсь с товарищами.
   Боясь, что будет отказ,  она  прислала  ко  мне  мужа  -  Владимира
Степановича. Но я все же не решался.
   Через несколько дней Цессарский сказал  мне,  что  Марфа  Ильинична
простудилась и ей сильно нездоровится. Я решил воспользоваться этим  и
поручил Фролову, который  был  назначен  командиром  группы,  передать
Марфе Ильиничне, что в Луцк ее не пошлем.
   Не успел Фролов возвратиться, как со слезами  на  глазах  прибежала
сама Марфа Ильинична:
   - Да я только малость простыла. Все завтра пройдет!
   И она принялась так упрашивать, что я в конце концов согласился.
   В  середине  февраля  шестьдесят  пять  наших  партизан   ушли   по
направлению к Луцку.
   Владимир Степанович вместе с младшими детьми провожал  жену  далеко
за лагерь.
   Прошло две недели. За это время мы получили  сведения,  что  группа
благополучно  прошла  в  район  Луцка  и  удачно  ведет  там   работу.
Расположились они в лесу, в  двадцати  пяти  километрах  от  Луцка,  а
разведчиков посылают в самый город.
   В те дни гестапо начало большой  поход  против  партизан.  Во  всех
районах  появились  карательные   экспедиции,   усиленно   вооружались
полицейские.
   Я забеспокоился  и,  опасаясь,  что  все  дороги  будут  перекрыты,
передал Фролову приказ: вместе со всеми людьми немедленно возвращаться
в лагерь. Фролов вернулся, но вести принес неутешительные.
   Неподалеку от переправы через  реку  Случь,  на  опушке  леса,  они
натолкнулись на засаду. Лишь несколько минут длился  бой.  Гитлеровцы,
не ожидавшие отпора, как-то сразу рассеялись, оставив в лесу убитых  и
раненых. Но и в группе Фролова было убито шесть человек.
   Расстроил меня  Фролов  и  другим  сообщением:  оказывается,  Марфа
Ильинична, Ядзя, Ростислав и еще пять бойцов остались под Луцком.
   Марфа Ильинична с Ядзей  два  раза  ходили  в  город,  связались  с
полезными для нас людьми и познакомили их с  Фроловым.  Один  из  них,
инженер со станции Луцк, сообщил ценные сведения, в частности  о  том,
что немцы разгрузили на станции несколько вагонов химических  снарядов
и авиационных бомб и намерены опробовать их  на  партизанах  и  мирных
жителях. Этот инженер обещал достать подробный план города с указанием
всех немецких объектов:  штабов,  учреждений,  складов  боеприпасов  и
химических снарядов. Марфа Ильинична через несколько дней должна  была
снова пойти в Луцк за этим планом. Но тут  как  раз  был  получен  мой
приказ о возвращении.
   Марфа Ильинична ни за что не хотела уходить без этого документа:
   - Да как  же  я  брошу  такое  дело!  Небось  этот  план  в  Москву
отошлют... Вы оставьте мне Ядзю и Ростика, с ними я и вернусь...
   Она вновь настояла на своем. Пришлось Фролову оставить ее,  Ядзю  и
еще шестерых бойцов, в том числе и Ростика Струтинского, для охраны на
обратном пути.
   Как  только  Фролов  закончил  свой  рассказ,  я  пошел  к  старику
Струтинскому. Он уже все знал и сидел в землянке расстроенный, хмурый.
   - Ну, как дела, Владимир Степанович? - спросил я.
   - Ничего дела, - сдавленным голосом ответил  он.  Потом,  помолчав,
добавил: - Да чего там, скучаю по своей старухе!
   Я попытался его успокоить:
   - Владимир Степанович, вернется Марфа  Ильинична.  Там  же  остался
Ростислав, он не даст мать в обиду.
   - Он-то в обиду не  даст,  но  может  так  получиться,  что  и  его
обидят... Ну, ничего не поделаешь, война.
   Через несколько дней пришли в лагерь Ядзя, Ростик и два партизана.
   Старик перехватил их раньше всех. Он молча выслушал Ядзю и  Ростика
и, не проронив ни слова, скрылся в своем шалаше.
   Ядзя тут же пришла ко мне. Она вытащила из потайного кармана пакет:
   -  Вот,  тетя  Марфа  велела  передать.  -  И,  заливаясь  слезами,
рассказала мне все, как было.
   Они с Марфой  Ильиничной  пошли  в  Луцк  на  условленную  встречу,
получили от инженера пакет и вернулись в лес, где их ждали  партизаны.
Документ Марфа Ильинична вшила в воротник своего пальто. Всей  группой
отправились домой, к своему отряду.
   Днем отдыхали в хуторах и селах, ночью шли. В  хуторе  Вырок  хату,
где они отдыхали, окружили полицейские - не меньше сорока человек.
   Ростик и его товарищи предложили матери и Ядзе бежать через двор  в
лес, а сами выскочили из хаты.
   Марфа Ильинична быстро распорола воротник своего пальто  и  достала
пакет:
   - Возьми, Ядзя. Ты убежишь... молодая. Передашь командиру...
   Схватка шла около хаты. Шесть  партизан  не  могли  устоять  против
сорока полицейских. Трое наших были убиты, а Ростик с  двумя  бойцами,
уверенный, что мать и Ядзя уже скрылись, стал отходить к лесу.
   - Ростик не видел, как  в  хату  ворвались  полицейские,  -  рыдая,
рассказывала Ядзя. - Тетю ранили, а меня схватили  за  руки...  Я  уже
больше ничего не видела...  вырвалась,  схватила  пистолет,  стреляла,
выпрыгнула в окно, убежала. Только на другой день я встретилась в лесу
с Ростиком и двумя нашими ребятами. Ростик не знал, что мать у  немцев
осталась.
   - Ну, а дальше что было?
   - Дальше вот что. Мы ходили все в этом  лесу,  недалеко  от  Вырок.
Вечером, смотрим, идет какая-то женщина. Мы ее дождались  и  спросили.
Она сказала, что тетю ужасно били, но  она  ничего  не  выдала.  Потом
гестаповцы ее  увели  и  за  деревней  расстреляли.  Ночью  крестьянки
подобрали ее тело и похоронили в лесу. Эта женщина  и  повела  нас  на
свежую могилу. Она, оказывается, тоже хоронила тетю  и  теперь  шла  в
лес, думая кого-нибудь из нас встретить. "Я, говорит, так и знала, что
вы где-нибудь тут ходите".
   Мы жили на войне. Мы не раз видели смерть, не  раз  хоронили  наших
товарищей. Мы беспощадно мстили за них. Казалось, мы  уже  привыкли  к
жестокостям борьбы. Но смерть Марфы Ильиничны  потрясла  нас  всех  до
глубины души. Весть о ее гибели  разнеслась  по  лагерю  мгновенно,  и
как-то необычно тихо было у нас в лесу, когда я шел  в  чум  Владимира
Степановича.
   С ним говорить было нельзя: спазмы душили старика. Я скоро ушел  от
него, чувствуя, что в чем-то перед ним виноват.
   Сейчас, вспоминая гибель Марфы Ильиничны, я нашел один  из  номеров
нашей партизанской газеты и в нем  некролог,  написанный  партизанами,
хорошо знавшими нашу мать-партизанку. Вот этот некролог:

        "Печальную весть принесли наши  товарищи,  возвратившиеся
     из последней операции: от руки фашистских  извергов  погибла
     Марфа Ильинична Струтинская.
        Мы хорошо узнали ее  за  месяцы,  что  пробыли  вместе  в
     отряде. Мать партизанской семьи, семьи героев,  она  и  сама
     была героиней - мужественной патриоткой.
        В отряде она была матерью для всех.  Неутомимая,  умелая,
     она работала  день  и  ночь.  Марфа  Ильинична   добровольно
     отправилась на выполнение серьезного  оперативного  задания.
     На обратном пути пуля фашистского палача оборвала ее жизнь.
        Перестало биться сердце замечательной женщины. Но  смерть
     ее будет отомщена.
        За нее есть  кому  отомстить.  Поплатятся  фашисты  своей
     черной кровью за  дорогую  для  нас  жизнь  Марфы  Ильиничны
     Струтинской.
        Родина ее не забудет!"

   Николая и Жоржа Струтинских не было в лагере,  когда  мы  узнали  о
гибели их матери. Они находились в Ровно. Тем тяжелее  было  Владимиру
Степановичу. Чтобы как-то рассеять его горе, мы  специально  придумали
для него командировку. Он поехал, вернулся, пришел ко мне  и  доложил,
что задание выполнено. Я поразился, до чего же  старик  изменился:  за
несколько дней постарел, осунулся.
   - Садитесь, Владимир Степанович.
   Он тяжело опустился  на  пень.  Я  налил  ему  чарку  вина.  Но  он
отодвинул ее:
   - Не могу.
   Молчание казалось бесконечным, и я не смог нарушить эту  безмолвную
исповедь: старик не нуждался в том,  чтобы  его  утешали.  Наконец  он
заговорил -  вернее,  поделился  своей  давно  выношенной  мучительной
мыслью:
   - Вот если бы с ней был Николай... или Жорж -  этот  тоже  крепкий.
Ну, да что уж теперь, не вернешь. Война...
   Теперь Владимир Степанович часто справлялся о сыновьях,  когда  они
были в отлучках:
   - Что с Жоржем? Когда вернется Николай?
   После смерти Марфы Ильиничны наши девушки-партизанки  ухаживали  за
Васей и Славой, но заменить мать они не могли. Да и о