первых же дней войны. Он со своими эсэсовскими батальонами побывал  во
всех оккупированных гитлеровцами странах. На Украине он  свирепствовал
месяцев пять.
   На штабной карте генерала Пипера красной точкой был  обозначен  тот
квартал леса, где мы находились. Это,  конечно,  сделал  Науменко,  но
место он указал не совсем точно,  поэтому  вражеские  мины  и  снаряды
разрывались в стороне от лагеря.
   В два часа ночи партизаны впервые за сутки поели, а в три  часа  мы
уже покинули свой лагерь. Жаль было оставлять такое  хорошее  жилье  и
снова мерзнуть от холода и мокнуть под дождем, но делать было нечего.
   Мы решили временно отойти к  северной  границе  Ровенской  области,
чтобы привести в порядок свой отряд и попытаться  самолетом  отправить
раненых в Москву. Здесь, в Цуманских лесах, я оставил небольшую группу
под командованием Черного. Он должен был маневрировать, скрываться  от
карателей и принимать наших людей, которые будут приходить из Ровно.
   Через день  после  нашего  ухода  гитлеровцы  принялись  бомбить  с
самолетов и обстреливать теперь уже пустой квартал леса. После "мощной
артиллерийской подготовки"  они  беспрепятственно  подошли  к  лагерю.
Обратно из лагеря немцы волочили свои "трофеи" - побитых  нами  в  бою
немцев. Трупов было немало: мы там уложили не менее шестисот человек.
   Мертвую тушу генерала Пипера немцы отправили  самолетом  в  Берлин.
Фашистские газеты плакали о нем навзрыд, писали, что Пипер был большой
опорой оккупационных властей, но уж больше не  называли  его  "майстер
тодт" - "мастер смерти".


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

   На Мельничной улице, у ворот особняка, который занимал  командующий
особыми войсками на Украине генерал Ильген, всегда стоял  часовой.  "В
один приличный день" около этого  особняка  назойливо  стал  вертеться
мальчишка в коротких штанах и с губной  гармошкой.  Несколько  раз  он
попадался на глаза часовому.
   - Што ты тут шукаешь?
   - Так, ничего.
   - Геть! Це дом генеральский, тикай. Як спиймаю, плохо буде!
   Мальчик убежал, но из-за угла он продолжал наблюдать за домом.
   Вскоре к особняку подошла Валя с папкой в руках.
   - Здравствуйте! Не приезжал господин генерал? -  справилась  она  у
часового.
   - Нет.
   - А кто там? - И Валя взглянула на дом.
   - Денщик.
   -  Я  пойду  и  подожду  генерала.  Для  него  срочный   пакет   из
рейхскомиссариата.
   Валя не раз приносила Ильгену пакеты, и часовые ее знали.
   В особняке ее встретил денщик, который  начал  работать  у  Ильгена
лишь несколько дней назад.
   Валя это хорошо знала, но, сделав удивленное лицо, сказала:
   - Я из рейхскомиссариата. А где же старый денщик?
   - Та вже у Берлини!
   - Зачем он туда поехал?
   - Поволок трофеи. Прошу, фрейлен, до хаты, там обождете.
   - Нет, я дожидаться не стану. Мне тут надо отнести еще один срочный
пакет. На обратном пути зайду. Генерал скоро будет?
   - Должен быть скоро.
   Сказав часовому: "Я скоро опять зайду", Валя  ушла.  За  углом  она
увидела мальчика.
   - Беги скорее и скажи, что все в порядке. Пусть едут!
   Коля Маленький стремглав побежал на квартиру, где его с нетерпением
ждали Кузнецов, Струтинский, Каминский и Гнедюк. Все они были одеты  в
немецкую форму.
   - Валя сказала, что можно ехать, все в порядке! - выпалил он.
   - Хорошо. Беги  сейчас  же  на  "маяк".  В  городе  сегодня  опасно
оставаться. Беги, мы тебя догоним, - сказал Кузнецов.
   - Тикаю! Прощайте, Николай Иванович!
   Коля замешкался минутку, потом подошел к Кузнецову и поцеловал  его
в щеку.
   - Ай, стыд какой! Ты же не маленький! - смеясь, заметил тот  и  сам
поцеловал Колю. - Беги скорее!
   Через несколько минут они уже были у особняка Ильгена.  Кузнецов  в
форме гауптмана первым  вышел  из  машины  и  направился  к  особняку.
Часовой, увидев немецкого офицера, отсалютовал: -  Господин  гауптман,
генерал еще не прибыл.
   - Знаю! - резко кинул ему по-немецки Кузнецов и прошел в особняк.
   Следом за Кузнецовым шел Струтинский. В  передней  сидел  денщик  и
дремал.
   - Я советский партизан, - отчетливо сказал ему Кузнецов.  -  Хочешь
остаться живым - помогай. Не хочешь - пеняй на себя.
   Денщик опешил: немецкий гауптман... партизан!.. Дрожа  и  стуча  от
испуга зубами, он бормотал:
   - Да я зараз с вами... Мы же мобилизованные, поневоле служим...
   - Ну смотри!
   Обескураженный  денщик,  все  еще  не  веря,  что  немецкий  офицер
оказался партизаном, застыл на месте,
   - Как твоя фамилия? - спросил Кузнецов.
   - Кузько.
   - Садись и пиши, - приказал Кузнецов.
   Под диктовку Николая Ивановича денщик написал:  "Спасибо  за  кашу.
Ухожу к партизанам. Беру с собой генерала. Кузько".
   Эту записку положили на видном месте на письменном столе в кабинете
генерала Ильгена.
   - Ну, теперь займемся  делом,  пока  хозяина  нет  дома,  -  сказал
Кузнецов Струтинскому. Кузнецов и  Струтинский  произвели  в  особняке
тщательный обыск, забрали документы, оружие, связали все это в узел.
   Струтинский остался с  денщиком,  а  Николай  Иванович  вернулся  к
часовому. Около того уже стоял Гнедюк. Кузнецов, подходя, услышал:
   - Эх, ты! - говорил Гнедюк. - Був Грицем, а став Фрицем.
   - Тикай, пока живой, - как-то вяло и неуверенно отвечал часовой.  -
Какой я тебе Фриц!
   - А не Фриц, так помогай партизанам!
   - Ну как, договорились? - спросил подошедший сзади Кузнецов.
   Часовой резко повернулся к нему.
   - Гауптман тоже? - выпучив глаза, спросил он.
   - Тоже, тоже! Идем со мной! - скомандовал Кузнецов.
   - Господин офицер, мне не положено ходить в дом к генералу.
   - Положено или не положено, не важно. Ну-ка, дай твою винтовку. - И
Кузнецов разоружил часового.
   Тот поплелся за ним в особняк.
   На посту за часового остался Коля Гнедюк.
   Из машины вышел Каминский и начал прохаживаться около дома. Все это
происходило в сумерках, когда еще было достаточно светло и по улице то
и дело проходили люди.
   Через пять минут из особняка  вышел  Струтинский,  одетый  в  форму
часового, с винтовкой, и стал на посту. Гнедюк пошел в особняк.
   Все было готово, но Ильген не приезжал. Прошло двадцать,  тридцать,
сорок минут. Ильгена все не было.
   Часовой,  который  стоял  на  посту,  а  сейчас  сидел  в  передней
особняка, опомнившись от испуга, сказал вдруг Кузнецову:
   - Может произойти неприятность. Скоро должна прийти смена.  Давайте
я опять стану на пост. Уж коли решил быть с вами, так уж помогу.
   - Правда должна быть смена? - спросил Кузнецов денщика.
   - Так точно, - ответил тот.
   Гнедюк позвал Струтинского. Снова произошло  переодевание,  часовой
пошел на пост и стал там под охраной Каминского, а Струтинский  сел  в
машину.
   В это время подъехал Ильген. Он быстро вышел  из  машины,  отпустил
шофера и направился в дом.
   - Здоров очень, трудно будет с ним справиться. Пойду на  помощь,  -
сказал Струтинский Каминскому, когда увидел генерала Ильгена.
   Как только денщик закрыл дверь, в  которую  вошел  Ильген,  Николай
Иванович, наставив на него пистолет, сказал раздельно:
   - Генерал, вы арестованы! Я советский партизан. Если  будете  вести
себя, как полагается, останетесь живы.
   - Предатель! - заорал во всю глотку Ильген и схватился за кобуру.
   Но в это время Кузнецов и подоспевший Струтинский схватили  Ильгена
за руки:
   - Вам ясно сказано, кто мы. Вы искали партизан - вот они, смотрите!
   - На помощь! - заорал снова Ильген.
   Тогда его повалили, связали, заткнули рот платком и потащили. Когда
вталкивали в машину, платок изо рта выпал, и он снова заорал.  Часовой
подбежал.
   - Смена идет! - крикнул он Кузнецову.
   Николай Иванович поправил китель и, кинув на  ходу:  "Заткните  ему
глотку", пошел навстречу подходившим людям. Но это не была смена:  шли
четыре немецких офицера. Кузнецов подошел к ним,  показал  свою  бляху
(пригодился "личный трофей"!) и сказал:
   - Мы поймали партизана, одетого в  немецкую  форму,  который  хотел
убить генерала. Позвольте ваши документы.
   Те дали документы. Бляха, взятая когда-то у  гестаповца,  обязывала
офицеров подчиниться.  Николай  Иванович  записал  в  свою  книжку  их
фамилии и сказал:
   - Вы трое можете идти, а вас, господин Гранау,  -  обратился  он  к
четвертому, - прошу вместе с нами поехать в гестапо.
   По  документу  Кузнецов  увидел,  что  Гранау  был  личным  шофером
рейхскомиссара Эриха Коха. "Пригодится", - подумал он.
   Когда Гранау подошел вместе с  Кузнецовым  к  машине,  Каминский  и
Гнедюк, по знаку Николая Ивановича, быстро втолкнули его  в  машину  и
обезоружил.
   "Оппелек", который вмещал только пять человек, повез семерых.
   Ночью и в особенности утром в городе поднялся страшный шум.  Пропал
генерал! Немцы сбились с ног в  поисках  партизан.  По  улицам  ходили
патрули, жандармы рыскали по квартирам.
   Но в то время, когда немцы, высунув язык, искали "преступников",  а
на "зеленом маяке" часовой и денщик рассказывали нашим ребятам о  том,
как они вчера сначала испугались, а потом помогали связывать  Ильгена,
Кузнецов, развалившись в кресле, сидел в приемной  Функа,  заместителя
Коха, главного судьи на Украине.
   Альфред  Функ  имел  гитлеровское  звание:  "обер-фюрер   СС".   До
назначения на Украину он был главным судьей в  оккупированной  немцами
Чехословакии и безжалостно расправлялся с чешскими патриотами.  Прибыв
на Украину,  Функ  продолжал  свое  кровавое  дело.  По  его  приказам
поголовно расстреливали заключенных в тюрьмах, в концлагерях,  казнили
тысячи ни в чем не повинных людей.
   Недавно, в связи с убийством Геля, Кнута и ранением  Даргеля,  Функ
издал приказ о расстреле всех заключенных в ровенской тюрьме. Тогда  и
было решено казнить этого палача. В подготовке  участвовали  Кузнецов,
Струтинский, Каминский и парикмахер, у  которого  каждое  утро  брился
Функ.
   Кузнецов знал, что через пятнадцать минут придет Функ.  В  приемной
была только секретарша, и с ней  Николай  Иванович  завел  разговор  о
погоде. Разговаривая, он то и дело поглядывал через окно на улицу, где
прогуливался Ян Каминский.
   А  Каминский  наблюдал  за  занавеской   парикмахерской.   Согласно
выработанному плану, парикмахер должен был отодвинуть занавеску, когда
побреет Функа, и он отправится в помещение главного суда. Каминский, в
свою очередь, должен был снять фуражку и почесать себе  голову,  когда
Функ пойдет из парикмахерской в здание суда.
   - Я вас буду ждать в шесть часов на углу Фридрихштрассе и Немецкой.
Мы славно проведем время. Придете? - спрашивал Кузнецов секретаршу.
   - Да, приду.
   В этот момент Кузнецов заметил сигнал Каминского.
   - Не найдется ли у вас стакана  чаю  для  меня?  Безумная  жара!  -
попросил он секретаршу.
   - Одну минутку, господин гауптман, и сейчас принесу.
   Когда секретарша вернулась, в приемной  уже  никого  не  было.  Она
удивленно пожала плечами и села за свой стол. Тотчас  же  вошел  Функ.
Буркнув секретарше "гутен морген", он прошел в свой кабинет.
   Через минуту там  раздались  два  выстрела.  Испуганная  секретарша
вскочила. Но тут она увидела, что из кабинета  вышел  гауптман  и,  не
глядя на нее, скрылся на лестнице.
   В помещении главного суда было много  народу.  Выстрелы  всполошили
всех, но Кузнецов, никем не заподозренный, вышел на  улицу.  У  самого
подъезда стояли только что подъехавшие две  машины  с  гестаповцами  и
фельджандармами. Гестаповцы вышли из машины и с удивлением смотрели на
второй этаж здания, где раздались выстрелы.
   Кузнецов остановился рядом с ними  и  тоже  удивленно,  как  и  те,
посмотрел  на  окна  главного  суда.  Когда  раздались  крики  "Убили,
ловите!" и все бросились к зданию, Кузнецов пошел за  угол,  потом  во
двор, прыгнул через один забор, другой и очутился около своей  машины,
где за рулем сидел Струтинский.
   Каминский со своего поста  наблюдал,  как  гестаповцы  и  жандармы,
оцепив дом, лазали по крыше и чердаку в  поисках  партизана,  а  затем
вывели из помещения суда десятка два людей, в  числе  которых  были  и
немецкие офицеры, и увезли их в гестапо.
   А Кузнецов и Струтинский были уже далеко за городом.
   Это событие произошло в то время, когда мы после  боя  с  "мастером
смерти" шли на север.


ПЕРЕДЫШКА

   Наш отход был не из легких. За полгода пребывания в Цуманских лесах
мы не только выросли количественно, но и завели большое  хозяйство.  У
нас были бочки с засоленным мясом, салом, ящики  с  запасами  колбасы;
было  много  мешков  с  пшеницей,  которую  мы  сами  убрали  с  полей
крестьян-поляков, истребленных гитлеровцами. Особую  повозку  занимало
оборудование  слесарной  мастерской   Риваса,   изобиловавшей   теперь
огромным  количеством  всяческих  инструментов.  Кроме  этого,   везли
инвентарь портняжной и сапожной мастерских и многое другое.  Наш  обоз
состоял из пятидесяти фурманок, запряженных парой  лошадей  каждая,  а
после разгрома карательной  экспедиции  "мастера  смерти"  прибавились
специальные  упряжки  с  трофейными  пушками,  минометами,  снарядами,
минами и другими боеприпасами и трофеями.
   Дорога от дождей испортилась, передвигаться было  трудно.  Нам  это
доставляло много хлопот, а раненым - невыносимые мучения.
   Убедившись, что лагерь пуст, каратели пошли за нами. Напасть на наш
след не составляло никакого труда, так как  по  одной  дороге,  помимо
нашего  отряда,  двигались  отряды   Прокопюка,   Карасева,   батальон
Балицкого,  группа  Магомета.  Все  снялись  со  старых  мест.   Следы
оставались такие, которые ничем замаскировать было невозможно.
   Но догнать каратели нас не могли. Во-первых, они немного  опоздали;
во-вторых,  они  тратили  массу  времени  на   "прочесывание"   лесных
массивов, когда наши следы уходили в лес. Сплошными  цепями  проходили
они по лесу, боясь неожиданной встречи.
   Когда наш отряд прошел уже сто пятьдесят километров и  был  в  пяти
километрах от села Целковичи-Велки, где мы  думали  расквартироваться,
показался огромный огненный шар, который медленно подымался с востока.
   - Что это у вас солнце такое чудное? - улыбаясь, спросил я пожилого
крестьянина, стоявшего у дороги.
   - Надо ждать сегодня снежной метели, раз солнце  такое  красное,  -
ответил он.
   - Какая, папаша, метель! На небе - ни облачка, да  и  ветра  совсем
нет, - возразил ему Лукин.
   Но крестьянин оказался прав.
   Солнце,   поднимаясь   над   горизонтом,   становилось   меньше   и
окрашивалось в какой-то матово-бледный цвет, а следом за ним  медленно
поднимались тучи.
   Еще не успели мы закончить размещение людей по квартирам, как стали
падать крупные пушистые хлопья. Приятно было смотреть на яркую белизну
этого первого снега. Потом подул сильный ветер. Снег падал все гуще, и
через десять минут уже в двух-трех метрах ничего нельзя было увидеть.
   Метель бушевала около двух часов; снега намело очень много.
   Мы знали, что этот снег продержится не более суток, так как лег  на
незастывшую землю, и все же были рады ему: он  на  время  замаскировал
наши следы. А  когда  снег  растает,  каратели  все  равно  не  сумеют
двигаться на автомашинах: дороги до того раскиснут, что ехать  по  ним
будет невозможно.

   В Целковичи-Велки вместе с нами разместился отряд Прокопюка.  Отряд
Карасева занял деревню Млинок - в двух километрах от  нас,  на  берегу
реки Стырь. Батальон Балицкого ушел в свой  старый  лесной  лагерь,  в
двадцати километрах севернее Целковичи-Велки.
   Кроме нас,  пришедших  сюда  из  Цуманских  лесов,  в  этих  местах
находилось соединение  Алексея  Федоровича  Федорова,  известного  под
именем Федорова-Черниговского. Его соединение стояло лагерем в  лесах,
в тридцати пяти километрах западнее Целковичи-Велки.
   Мы не думали задерживаться здесь более десяти-двенадцати дней.  Как
только карателям надоест гулять  по  опустевшим  Цуманским  лесам,  мы
собирались вернуться обратно.  Нам  нужно  было  дальше  разворачивать
налаженную работу.
   Оставленная в Цуманских лесах маневренная группа ни в какой мере не
могла заменить нас, да к тому же с нею  нам  не  удавалось  установить
прямую радиосвязь.
   Красная  Армия  наступала.  Гитлеровское  командование  в   надежде
закрепиться то на одном, то на другом рубеже  перегруппировывало  свои
войска, перебрасывало их с одного участка фронта на другой. Мы  должны
были улавливать эти передвижения  и  своевременно  сообщать  о  них  в
Москву.
   Еще в последних числах октября от командования  последовал  приказ:
путем активных действий сеять панику среди оккупантов,  не  давать  им
возможности ни готовить оборону,  ни  эвакуироваться  с  награбленными
ценностями. Тогда же мы передали этот  приказ  в  Ровно  -  Кузнецову,
Струтинскому, Шевчуку, Новаку и другим подпольщикам - и в Здолбуново -
Красноголовцу.
   Кроме того, с дороги мы направили в  Ровно  несколько  групп  наших
боевиков с заданиями диверсионного и разведывательного характера.
   В окрестностях Целковичи-Велки мы  выбрали  посадочную  площадку  и
сообщили координаты в Москву. Но самолет не приходил. На мой запрос из
Москвы последовало распоряжение передать наших раненых  и  раненых  из
отряда   Карасева    и    Прокопюка    в    партизанское    соединение
Федорова-Черниговского.
   С первых дней пребывания во  вражеском  тылу  мы  проявляли  особую
заботу о раненых и больных товарищах. Забота о раненых  была  законом,
который свято соблюдался всеми партизанами. Теперь стоял вопрос о том,
чтобы передать наших раненых в другой отряд. Хотя и слышали мы об этом
отряде много хорошего, все же  решили  посмотреть,  в  каких  условиях
будут наши товарищи. Карасев, Прокопюк и я  в  сопровождении  двадцати
партизан выехали в гости к Федорову-Черниговскому.
   Трудно  рассказать  про  встречу,  которая  была  оказана   нам   в
соединении Алексея Федоровича Федорова. Сутки, которые мы провели в их
лагере, останутся навсегда в моей памяти.
   Алексей Федорович рассказывал, как они шли на запад из Черниговской
области через Брянские леса, где я был с отрядом в 1941-1942 годах.
   - Вас, товарищ Медведев, там помнят и знают.  Встречали  мы  могилы
ваших партизан. Хорошо  вы  их  хоронили!  Места  для  могил  выбирали
красивые,  живописные.  Особенно   запомнилась   мне   могила   вашего
начальника штаба Староверова. Это  в  лесу,  у  деревни  Батаево.  Мои
хлопцы  все  могилы  подправили  и  возложили  на  них  венки,  а   за
Староверова еще раз, и крепко, отплатили гитлеровцам. Мы разгромили  в
деревне Батаево крупный полицейский отряд.
   Госпиталь в отряде Федорова был  отличный,  и  я  попросил  Алексея
Федоровича забрать к себе наших раненых.
   - Какие могут быть разговоры! Конечно, давайте  их  сюда.  Врачи  у
меня хорошие. А как только организуем аэродром, отправим в Москву.
   Нашим раненым товарищам я сказал:
   - Вас повезут в госпиталь партизанского соединения Героя Советского
Союза генерал-майора  Федорова.  У  нас  вам  было  неплохо,  но  и  у
Федорова  будет не хуже. Соединение это крепкое, боевое, такое,  каким
оно и должно быть под командованием  депутата  Верховного  Совета.  Мы
передаем вас туда со спокойной совестью. Об одном  прошу:  не  роняйте
престиж нашего отряда, будьте дисциплинированными и во всем достойными
звания советского партизана.
   Через несколько дней к  нам  в  гости  приехал  Алексей  Федорович.
Встреча эта прошла тревожно. В момент товарищеского  обеда  фашистские
самолеты  несколько  раз  пролетали  над  Целковичи-Велки.  Ничего  не
обнаружив, они начали беспощадно бомбить  село  в  пятнадцати-двадцати
километрах от нас. Бомбежка длилась весь день.  Над  селом  взвивались
огромные  клубы  черного  дыма,  а  ночью  стояло  зарево,  освещавшее
багровым светом тучи.
   Чтобы  не  подвергать  опасности  налета  радушно  приютившее   нас
население  Целковичи-Велки,  мы  перебрались  в  лес,   где   наладили
временный лагерь.

   О Кузнецове и Струтинском  ходили  целые  легенды