ул басом ББ и прыгнул.

Его полет был невысок, но страшен по силе разрушительного воздействия.
Коленом согнутой ноги он въехал белобрысому в грудь, и белобрысый ушел в
аут.

Ста пятнадцатью килограммами веса Катышев потряс рассохшийся паркет,
крутанулся на спине, выделывая нечто среднее между кун-фу и брейк-дансом,
отколол еще один кульбит и, оказавшись перед сжавшимся "Бэтменом", с такой
силой вогнал кулак ему под ребра, что даже Волгину стало больно.

Под окнами, оказывая на задерживаемых психологическое воздействие, взвыли
сирены.

- Наручники давай! - проорал Катышев, оседлав "Бэтмена". - Быстрее!

Волгин поторопился. Потом, перекинув автомат за спину, занялся белобрысым.

Когда открыли дверь и впустили остальных членов группы захвата, все было
кончено. Когда развязали потерпевшего, запыхавшийся ББ чуть не припаял и
ему, но вовремя опомнился и, похлопав мужчину по плечу, произнес:

- Мужайтесь. Самое страшное позади. Напрасно ругают милицию... - И столько
было в его голосе праведной горечи, что бывший пленник потупился, покраснел
и пробормотал слова благодарности. - Проводите гражданина в машину. И чаем
горячим напоите.

Где найти чай, Катышев не пояснил. Закончившего рабочий день участкового
он, в отместку за нытье, посадил писать протокол осмотра квартиры.
Несколько человек отправились опрашивать соседей, постовые вывели
задержанных.

- Надо засаду ставить, - подсказал Волгин. - Хотя мы, конечно, столько шума
наделали, что в Москве было слышно.

- Ничего, поставим. Может, и заявится кто-нибудь интересный. Не
переоценивай ту публику, Серега. Если б они все были такие умные, то
никогда бы не садились.

Гоголем пройдя по опустевшим комнатам, Катышев опрокинул пару стульев,
вытряхнул содержимое комода и, опять-таки с волгинской "трубки", отдал
распоряжение начальнику УР местного отделения:

- Три человека. С оружием. До утра. Об исполнении доложить.

Ответ зампоура, сославшегося на нехватку личного состава, - они всегда на
это ссылаются - воспринят не был.

- Пошли, Серега. Мы свое ело сделали. Оправив камуфляж, Катышев молодцевато
перескочил подоконник и начал быстро спускаться по пожарной лестнице.

Удивленный Волгин спустился на лифте.

Ночь прошла очень быстро.

Так бывает, когда ты с любимой женщиной.

А еще так бывает на работе, сколь бы некорректным такое сравнение ни было.
На той работе, которая не дает расслабиться, которая требует постоянного
внимания, мгновенной реакции, которая заключается в борьбе - физической,
интеллектуальной, эмоциональной, - на той работе, к которой привыкаешь, но
не становишься к ней равнодушным, потому что ненавидишь и любишь ее
одновременно. Система сама выталкивает людей посторонних, а те, кто
остался, кто выдержал первый круг, хоть и кричат постоянно: "Да на фига мне
это надо? Я себе что, другого места не найду?!" - не уходят, несмотря на
мизерную зарплату, постоянные стрессы, неустроенность... Несмотря ни на
что.

Прав был старик ОТГенри в далеком девятьсот десятом году, хотя и говорил
совсем о другом.

Только что за окном была темнота, и город спал. Волгин мотался на обыски,
"колол" задержанных, работал с "терпилой", обрывал телефон, составлял
документы.

Ночь прошла очень быстро.

Она была отдана борьбе. Той, к которой не становишься равнодушным, той,
которая посильнее наркотика.

И в этой борьбе Сергей проиграл.

Под утро ему удалось минут сорок вздремнуть.

Встряхнувшись, он помассировал лицо руками, собрал разбросанные по столу
бумаги и отправился на доклад к Катышеву. До начала "сходки" оставалось
меньше часа, но начальнику не терпелось узнать результат. Он ночевал дома,
но переживать за дело не переставал, кажется, и во сне.

Катышев сидел за столом - в пиджаке с воротником-стоечкой и белой
косоворотке, выглядел свежим и отдохнувшим. Как будто и не лазал несколько
часов назад по пожарной лестнице, не прыгал в окна. На тумбочке рядом с ним
кипел электрочайник.

- Устраивайся поудобнее. - Начальник бросил в чашки пакетики с заваркой. -
Вижу, что не массу давил, работал. Как результаты?

- Никак.

Рука с чайником дрогнула, вода пролилась на стол.

- В чем проблемы?

- Во всем. На, почитай.

Катышев посмотрел на бумаги, нахмурился:

- Ты мне так доложи. Так оно, понимаешь, яснее. В чем дело?

- "Терпила" от заявления отказался. Он его не похищал и насильно не
удерживал. Старые друзья сыграли добрую шутку, претензий он не имеет.

- А что они?

- Обычное, тупое мясо. Расходный материал из бригады Филина. Бубнят про
адвокатов и жалуются на здоровье. Не судимы, из бывших спортсменов. Можно,
конечно, укатать их на пятнадцать суток за неповиновение, да что толку?
Живут в общаге; мы всю их комнату поставили на уши, но ничего, кроме
окаменевших носков, не нашли. В квартиру, где они "терпилу" удерживали, так
никто и не приехал, засада впустую отсидела.

- Хреново... Дежурный уже следователя вызвал, прокурорского. Опять, кстати,
Костю Поперечного. Должен скоро подъехать.

- Можно давать отбой. Никто этим шахматистам обвинения не предъявит. А хотя
- пусть приезжает, все равно этого Пашу надо по делу Локтионовой
допрашивать, он же ведь - близкая связь Варламова. Близкая и интересная.

- Говорит что-нибудь?

- Об этом? Нет, конечно. Но замаран, я чувствую, по уши. Он ведь у
Варламова доверенным лицом был. Дома бы у него порыться! Он в пригороде
живет, на фазенде с индюками и хрюшечками. Те секреты, что Варламов ему
доверил, а таких оч-чень много должно быть, он не в банковском сейфе
держать станет, нет, он их в своем огороде закопает, психология у него
такая. И никогда ничего не выкинет.

- Обыск Поперечный без проблем выпишет.

- Надеюсь. Глядишь, и раскроем Локтионову. Появились всякие мысли...

- А в то, что это казаринских рук дело - не веришь?

- Конечно, нет! Пора заканчивать с этой бодягой, а то скоро никто уже не
поймет, кого и за что завалили. Слышь, Василич!

- Ау?

- На хрена ты у Локтионовой деньги спер? Плохая примета!

16. Хочется к морю...

Слежки за Локтионовым не было - при своих навыках Актер засек бы самую
квалифицированную "наружку" за тот час, что крутился по городу на "хвосте"
у Эдуарда Анатольевича. Когда до назначенного времени осталось пять минут,
Актер прибавил скорость, изменил маршрут и окольными путями добрался до
того же дома, перед фасадом которого запарковался Локтионов, только свою
машину оставил во дворе. Пришлось поторопиться, чтобы успеть зайти в
квартиру с черного хода до того, как Локтионов позвонит в парадную дверь.
Дождавшись, пока звонок повторится, Актер пошел открывать, при этом вид у
него был такой, словно он приехал часа два назад и успел подремать на
диване. Никакой роли эта деталь сыграть, в общем-то, не могла, но Актер
привык всех запутывать. Путал и сейчас.

- Добрый вечер. - Он распахнул дверь и зевнул, прикрыв рот ладонью. -
Пардон.

Локтионов просочился в квартиру.

Жилье было снято через третьи руки на два месяца, но предполагалось, что
понадобится оно только для сегодняшней встречи.

Локтионов очень боялся.

Они прошли в комнату и уселись за низенький столик, на котором не было
ничего, кроме чистой пепельницы и запечатанного пакета с соком. Кресло под
Локтионовым скрипнуло, он вздрогнул и сильнее сжал коленями портфель.

- Это моветон - таскать бабки в рюкзаке, - заметил Актер. - Всю сумму
набрал?

- Целиком.

- Так доставай, чего тянуть? С деньгами нужно расставаться легко, тогда
они, может быть, вернутся. Это ведь не жизнь, которая дается один раз.

Локтионов, открывая замок, сломал ноготь. Никогда, ни в одном самом
кошмарном своем сне, он не представлял, что будет сидеть за одним столом с
убийцей.

Нет, не так: с человеком, про которого доподлинно знает, что он - убийца.
Не слухи, не предположения - знание. Страшно.

Из портфеля появился полиэтиленовый пакет, набитый пачками долларов. Пять
пачек, в банкнотах по сто и пятьдесят, перетянутые разноцветными резинками.

- Можно не пересчитывать?

Локтионов выпятил подбородок, показывая неуместность вопроса. С подбородка
на стол упала капля пота. Эдуард Анатольевич промокнул лысину.

- А вдруг тебя самого напарили? - Актер развернул полиэтилен. - Не
представляешь, как непривычно обращаться к тебе на "ты". Прямо-таки язык не
поворачивается. Сколько лет мы знакомы? И каждый из нас так ошибался в
другом! Тебе простительно, но для меня - грех так лохануться. Все равно,
что в "наперстки" на улице проиграть... Так, с деньгами порядок. Ты мне
ничего больше не должен? Не напрягайся, шучу! Позволь один вопрос: чем же
тебе так Инка насолила? Дикая ревность - или денежки тоже?

- Деньги тут ни при чем! - В голосе Локтионова жестью громыхнуло
негодование.

- Отелло ты наш... Только Отелло, по-моему, своими руками...

- Это была идея Варламова.

- А ты, видимо, не хотел? Не хотел, но стеснялся отказать приятелю? Ему,
что ли, это было надо?

Локтионов посопел, погладил лысину платком.

Ответил неожиданно твердо:

- Всему есть предел. И моему терпению - тоже. Так дальше не могло
продолжаться. Сколько раз я пытался с ней поговорить! Все без толку, она
меня даже не слушала!

- Ты знал, но хотелось убедиться воочию. Такое здоровое мазохистское
желание. Если застукать ее с любовником - так полагается ему как минимум
морду набить, а страшно, ты ж привык все делать чужими руками. И ты
попросил Варламова сделать запись. Так? Смотрел и упивался своим унижением.
Страдал. Ты нормальный человек, Локтионов? Сколько трупов ты нагородил, и
чего ради?

- Я не убивал! - Локтионов выставил ладони, закрываясь от обвинения;
пальцы, естественно, дрожали.

- Да что ты говоришь! Как тебе, наверное, известно, убивает не пистолет, а
человек, который жмет на спусковой крючок. Я, - пистолет. А нажал ты...
Один раз нажал, а уложил целый штабель. Круто! Прожить с бабой несколько
лет, втихаря ненавидеть ее, потом "заказать" - и продолжать несколько дней
видеть ее дома, спать с ней... Нет, я бы так не смог!

- Каждому свое... - пробормотал Локтионов, разглядывая стол. - Я что,
первый такой?

- В том-то и дело, что не первый. И не последний, к сожалению. Я не ангел,
но по сравнению с тобой просто праведник. Нет, правильно говорят, что все
зло на земле - именно от таких, как ты. От тех, кто сам не может. Зачем
было ее убивать? Дал бы разок по роже и развелся. Нет, Анатолич, что бы ты
ни говорил, но деньги здесь большую роль сыграли. Эти грязные бумажки, без
которых так тягостно жить. Деньги и, наверное, Жанна. Хотелось перед ней
себя мужиком почувствовать? Не задумывался, что Инна, пожив с тобой
несколько лет, лучше нас всех тебя понимала? Потому и вела себя так.

- Ей было больно?

- Опаньки, спохватился! Нет, блин, ей было приятно! Скажи, Локтионов, как
тебе спится в той кровати? Кошмарики не мучают?

- Я еще ни разу не ночевал дома.

- У Жанны прячешься? Ну да, пока есть денежки, она тебя будет терпеть.
Смотри, пронюхает, что капитал твой слегка поредел, - и все, пиши
пропало... Каким образом ты вышел на меня? До сих пор понять этого не могу!

- Варламов предложил.

- Назвал мою фамилию?

- Нет, я, само собой, не спрашивал. Он просто сказал, что знает нужного
человека, специалиста высокого класса. Я не интересовался подробностями. До
этого Олег ни разу меня не подводил. Я передал ему пятьдесят тысяч, через
какое-то время он сообщил, что заказ могут исполнить в любое удобное для
меня время.

- И ты подгадал под командировку?

- А как иначе? Понятно же, что в первую очередь стали бы подозревать меня!

- Откуда Варламов мог узнать про меня? Ни одна тварь в этом городе не могла
этого знать.

- Спросил бы у него...

- А я и спросил. Но он не успел ответить. Бывает. Несчастный случай на
производстве. Нарушение техники безопасности пытательных работ. Теряю,
понимаешь, квалификацию. Но про Варламова я никогда вспоминать не буду:
туда ему, гниде, и дорога. Жаль только, что умер слишком быстро... А про
Инну вспоминать буду. Ни за что девка погибла. Знал бы раньше... Эх, знай я
раньше - ни за что бы в этот блудняк не вписался! Впрочем, чего теперь
языком трепать? Нам сейчас, дружище Анатолич, надо время выждать - и
разбежаться в разные стороны. Подальше друг от друга, желательно - на
разные половинки глобуса.

- Ты думаешь, менты могут до нас добраться?

- При том количестве косяков, которые вы с Варламовым упороли, - запросто.
Варламов мог растиражировать свою гребаную запись, и где, когда она
всплывет, - никто не знает. А всплывет обязательно. Да и ты допроса с
пристрастием у ментов не выдержишь, расколешься от одного удара в брюхо, а
то и просто когда руку занесут... Или приятели Ларисы, сестры Инкиной, в
лес тебя вывезут, что еще хуже... Слабое ты звено, Локтионов, в нашей
цепочке. Зуб ты, кариесом пораженный. Никакой "Колгейт" не спасет, рвать
надо, и все дела...

Выдержав паузу, понаслаждавшись вдоволь, Актер хрустнул суставами пальцев,
потянулся и продолжил миролюбиво:

- Не дрейфь, Локтионов, не стану я тебя мочить. Всех не завалишь, да и
подозрительно это будет выглядеть. Если бандосы на тебя до сих пор не
наехали, то вряд ли тронут в ближайшем будущем. А что касается ментов, то
они рано или поздно спишут "глухарь" на Казарина. Инна никому из них не
родственница и не подруга, других дел хватает; один Волгин там воду мутит,
все никак уняться не может, хотя давно уже пора личными проблемами
заняться. Придумаем чего-нибудь. Подкинем ему еще пару "глухарьков". Да,
Локтионыч? Тяжело ведь первый раз, потом привыкаешь. Организуем на его
территории парочку беспричинных убийств, он с ними до пенсии не разберется.
Депутата какого-нибудь шлепнем. Единственная от них польза, от депутатов, -
когда кого-нибудь из них обидят, такая волна поднимается, что суши весла и
руби мачты. Профинансируешь, Локтионыч? Ты платишь, мы - танцуем.

- Я?.. Вы - серьезно?

- Такими вещами не шутят, - Актер улыбнулся. - Тебя что-то пугает? И потом,
почему - "вы"? К чему это подобострастие? Мы же партнеры, едрен корень!

Тишина длилась долго. Локтионов неловкими движениями развязал галстук,
помассировал сердце, лицо его налилось кровью. Не поднимая глаз, он
спросил:

- Сколько?

Актер рассмеялся. Весело рассмеялся, легко. Хлопнул себя по коленям, встал,
достал из серванта два стакана, налил сок, себе - немного больше.

- Расслабься, Локтионыч, ты меня тревожишь. Не принимай так близко к
сердцу, прорвемся. Скажи, ты ведь где-нибудь письмо заныкал, дрянную
бумажку со всем раскладом на случай гибели? Подстраховался?

Локтионов отрицательно замотал головой.

- Ну, уважаемый Эдуард Анатольевич, не заставляй меня думать о тебе хуже,
чем ты есть. Гением тебя никак не назовешь, ни в этой области, ни, пожалуй,
в любой другой, но книжки-то ты читаешь и кино смотришь, должен был
подумать о будущем. Нет, не подумал? И правильно, дрянная это на самом деле
страховка.

Бывало, людей убивали даже тогда, когда они десять писем писали, а
случалось, никто трогать не собирается, жить бы да поживать еще, а письмо
р-раз - и выскочило где-то, и - все, конец... Не пиши писем, не надо... Мне
кажется, пришла пора прощаться.

Актер пожал безвольную руку Локтионова и проводил его до дверей. Директор
долго путался в шнурках, но в конце концов обулся, прошептал: "До
свидания", - и вышел на прохладную лестницу. Актер вернулся в комнату, где
сел в кресло и, заложив руки за голову, рассмеялся.

В машине Локтионов боязливо достал из внутреннего кармана пиджака диктофон
и несколько секунд завороженно смотрел, как вертятся катушки микрокассеты.

В пятидесяти метрах от него, продолжая сидеть за столом и смеяться, Актер
отключил "глушилку", исключающую возможность прослушивания помещения и
магнитной записи.

Локтионовский "форд" влился в автомобильный поток; на перекрестке у Эдуарда
Анатольевича кольнуло в сердце и на миг потемнело в глазах. Он потряс
головой и несколько раз глубоко вдохнул; все прошло, туман рассеялся, и
только сзади недовольно сигналили водители других машин.

"Нервы", - подумал Локтионов, рывком трогаясь с места.

Больше всего на свете ему хотелось проснуться и узнать, что события
последних дней - просто ночные страшилки, а жизнь прекрасна и солнечна,
Инна варит на кухне кофе, наемные убийцы существуют только в
кинобоевиках...

Актер крутил в руках продолговатый конверт, на лицевой стороне которого
было написано традиционное: "Вскрыть в случае моей смерти", а внутри
хранились два листа формата А4 с рукописным текстом и еще один лист,
худшего качества, желтоватый, чистый, вложенный для того, чтобы записи не
просвечивали через конверт. Та самая "гнилая страховка", о которой они
говорили двадцать минут назад. В три часа дня Актер выкрал ее из квартиры
Жанны. Конверт покоился в глубине шкафа, среди вышедших из моды шмоток, к
которым Жанна давно не прикасалась. Идеальное место для тайника: Актера аж
передернуло, когда он до него добрался. Именно тот случай, про который он
говорил. Пишешь на случай гибели, а писанина начинает жить своей жизнью,
невероятным образом появляется там, где не надо, попадает именно в те руки,
для которых не предназначена, и эту самую гибель ускоряет. Актер совершенно
точно знал, что второго "завещания" Эдуард Анатольевич не написал;
маленький, невесомый шанс, что дубликат все-таки существует, добавлял
ситуации необходимую остроту. Актер не сомневался, что, приехав к Жанне,
Локтионов вспомнит этот разговор и кинется проверять тайник, где и найдет
идентичный конверт, что должно его успокоить. Распечатывать его директор не
решится, у него времени на все про все будет минут десять, пока Жанна
принимает душ, - не станешь же при ней рыться в старом белье,
отворачиваться и говорить: "Дорогая, у лысых свои секреты..." Тем более что
квартира на сигнализации, дверь - неприступная, как бы Актер мог пробраться
и совершить кражу?

Интересно, сколько осталось жить "пораженному кариесом" Локтионову? Дня
два-три, наверное. Сразу после того, как удастся добраться до посредника
Паши и отобрать кассету, данную ему на сохранение Варламовым, час
Локтионова пробьет. Ни того ни другого в живых оставлять нельзя, но эти два
раза - последние. Все, хватит. Начинается новая жизнь... Жизнь, в которой
он никому ничего не должен. Разве что Карине и Виктору. Да, перед ними он в
долгу. Ну да это - приятное.

Актер закрыл глаза и понял, что устал.

Во сне он чувствовал, как обжигает пятки раскаленный песок, слышал запах
моря и шум прибоя, шел по берегу и, щурясь от солнца, смотрел на пригорок,
где среди сочной зелени эвкалиптов и пальм проступала черепичная крыша его
домика.

"Папа!" - сын бежал ему навстречу, бежал по самой кромке воды, высоко
поднимая колени.

Актер улыбался, и лицо у него было доброе-доброе...

17. Подготовка к финалу

- Ты чо гонишь?

За несколько секунд до этого Волгин спросил у Катышева, зачем тот украл
деньги убитой, и напомнил, что это плохая примета. Катышев отреагировал с
опозданием, которое подтвердило догадку опера. Дальнейшие вопросы не
требовались, можно было уходить, предварительно сведя все к шутке, - или
ничего ни к чему не сводить, просто уйти, хлопнув дверью, но Волгин
остался.

- Я не гоню, Василич. Сколько там было? Тонны две? Больше? Немного добавил,
и машину новую взял. Ты ведь давно о "десятке" мечтал. И чего в ней
хорошего? Hoc - от "СААБа", задница - от носорога... Тем более, таким
способом купленая; смотри, долго не проездит.

- Ты, дружище, не опупел часом?

- Ты еще скажи, что я под тебя копаю, "подсидеть" пытаюсь.

Катышев набычился, долго молчал, потом выругался. Кто-то из сотрудников,
пришедший подписать документы, заглянул в кабинет, но Катышев, не
поворачивая головы, рявкнул:

- Занято! - И дверь с треском закрылась. Волгина молчание не тяготило.

- Нет, ты объяснись.

- Чего объяснять? И так все понятно! У Инны ты раньше бывал. Наверняка
знал, где у нее сбережения хранятся. Во-первых, не стала бы она