к  она сбежала куда-то. Сказала,  что  на минуту, да так  и не
появилась,  а братан  ее какого-то ханыгу приволок.  Здесь  камас  похавали,
попили, а потом к бабам перебежали. Ведь на мои деньги приехали! Да пайсы не
жалко! За  что он  так? И она?  За что? Веришь,  туда  хочу!  Я, вот,  когда
набухаюсь, так по ночам плачу. Мордой в подушку, чтобы родители не  слышали,
и плачу. А  когда обкурюсь,  так на заставу  все возвращаюсь. Если подумать,
так ни  хрена хорошего  там не было.  А сейчас для  меня  - это самое время!
Вспоминаю какие-то мелочи там и радуюсь.
     - Как правило, в жизни мелочам мы и радуемся, - сказал Егоров.
     - Там самое  время было.  Понимаешь? Другого такого нет и не будет. Так
что делать?
     - Не  знаю, - все сильнее  сжимал пальцы  в кулаки под столом Виктор, -
Жить! Понимаешь, жить!
     - На  хрена?  -  клонил голову набок парень. -  На хрена? Я только  там
человеком был! Нужен был! А  здесь? Кому я  здесь нужен? Из военкомата, вон,
позвонили, чтобы зашел. Так  прапор какой-то вышел,  бумагу  под  нос сунул,
сказал, чтобы расписался. Я расписался, а он мне коробочку с орденом в рыло.
И все. До свидания, младший сержант Зиненко. Вот так!
     - Сволочи они там, в  военкоматах. Крысы паскудные, чамары болотные. Не
обращай внимания.
     - Ага,  а  как  старая сволочь на базаре сказала, что я ногу  по пьянке
потерял. Я  иду и  слышу,  как  она другой такой же паскуде шепчет:  "Гляди,
видно пьяный шел и под трамвай попал. Такой молодой, а уже алкаш!" Я чуть не
убил ее тогда. Еле оттащили.
     - Плюнь.
     - Харкоты  не хватит, -  обреченно сказал инвалид. - Ладно,  ты иди, не
смотри на меня. Так тебе дать "дури"?
     - Спасибо, не надо.
     Виктор сжал высохшее запястье калеки  и быстро пошел прочь. Перед самым
выходом, не выдержав, он воровато оглянулся.
     Парень каким-то остекленевшим  взглядом смотрел в  стену, держа  в руке
очередную рюмку  с водкой.  За его спиной  топтались, танцуя, парочки. Среди
них особенно выделялись ребята, с которыми он недавно выпивал.
     Парни крепко  прижимали к себе размалеванных девиц  и беспокойно шарили
руками по их спинам.
     Егоров почти бежал вдоль ресторанов, держа девушку за руку. За большими
окнами  звучала  задорная музыка и видны  были  дергающиеся  фигурки  людей.
Танцующие напоминали кукол.
     Вокруг смеялись разряженные люди.
     Мошки роились вокруг фонарей.
     К  шашлычным  тянулись  очереди. Народ замедлял шаг  возле прилавков  с
вином, пивом, лимонадом. А Виктор  все мчался вперед. Девушка едва поспевала
за ним, часто стуча каблучками.
     "Скоты, скоты, скоты, - раз за разом повторял про себя Егоров. - За что
вы его так, за что, за что?"
     И думал  он в эти минуты не о душках, а о тех подонках, которые ездят в
огромных  черных   машинах  и  принимают  политические   решения;   которые,
обожравшись  деликатесами   из  закрытых  распределителей,  сытно  рыгают  и
размышляют,  куда   еще   можно   отправить   на   экспорт   эти   долбанные
марксистско-ленинские  идеи,  их  единственный  товар,  который   худо-бедно
расползается по миру.
     Виктор  размашисто  шагал и думал о тех негодяях, которые  все  пишут и
пишут  труды  о  подобной  экспансии,  подводя,  так  сказать, научную базу,
обязательно нашпиговывая  свои опусы  цитатами из  Маркса, Энгельса, Ленина,
Брежнева, Черненко и снабжая их диаграммами и процентными выкладками.
     Это  была  адская  кухня, где в огромном  черном  котле варилось  такое
приглядное  на вид,  но  очень  ядовитое,  по  сути,  зелье.  А  в  качестве
необходимых компонентов и приправ использовались они: молодые и одураченные.
Благо,  их  было  много и зашвырнуть очередную порцию  идиотиков в  котел не
составляло никакого труда. При условии, что они сами  туда  с  удовольствием
ныряли.
     Октябрята - внучата Ильича.
     Пионеры всей страны делу Ленина верны.
     ВЛКСМ - верный помощник  партии. Номер  комсомольского билета 53389654.
Перед  памятью  павших  борцов  за  дело  Революции  -  клянемся!  Клянемся!
Клянемся!
     Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, принимая перед
лицом моих товарищей  эту торжественную присягу...  И если я нарушу эту  мою
торжественную  клятву  -  пусть  меня постигнет  суровая кара,  ненависть  и
презрение...
     Здравия  желаю,   товарищи   солдаты,  сержанты,  прапорщики,  офицеры!
Поздравляю вас.. Ура-а-а! Уряа-а-а! Уряа-а-а-а!!!
     А  потом -  коробку с  орденом в  харю  и на  помойку!  Отдыхай, герой!
Ковыляй, калека!
     "Это вы оторвали ему ногу, скоты, - думал Егоров, - куря  одну сигарету
за  другой. - Вы,  целующие холодными дряблыми губами морщинистые щеки жен и
заботливо  возящиеся с внучатами на госдачах. Вы - писаки, поэты, сочинители
героических  ораторий,  которые совершенно не  верят  в  то,  что делают, но
непременно прославляют красивую смерть  во имя идеи.  Только, вот, скоты, вы
не знаете,  что смерть никогда не  бывает красивой. И что это за идея такая,
ради   которой  стоит  непременно  умереть?  Вы  -  мордастые  комсомольские
работники  в одинаковых пиджачках со значками на лацкане и  вы - партийцы, у
которых задницы шире плеч.
     Это все вы, ветераны  Великой Отечественной,  на своей шкуре испытавшие
всю  мерзость войны,  сожрали его  ногу, потому  что именно вы,  фронтовики,
ничего  не говорили  нам  о настоящем  оскале войны, в  чьей глотке исчезают
руки,  ноги,  глаза, тела, души,  а лишь  благословляли нас на новые  битвы,
позвякивая  медальками,  прицепленные  к  кителям   старого  образца,  остро
отдающих нафталином.
     Это     ты      -     послушное     рабское     общество,     постоянно
аплодирующее-одобряющее-поддерживающее, пусть даже на заклание отдают  твоих
ни в чем не повинных детей, растоптало его!
     Скоты, скоты,  - лихорадочно твердил  Егоров. - Каково  ему видеть, как
танцуют вокруг? А вы цепляете себе на грудь очередную звезду Героя, говорите
об  идее,   которая  непременно  овладевает  миром,  и  прикидываете  своими
прокисшими мозгами,  куда бы отправить нас дальше, на какой континент, чтобы
сделать очередную прививку социализма. А парням звезды  другие -  железные и
над могилами! За что вы нас так ненавидите? За что?"
     Скомканная  пустая  пачка  полетела в  море.  Они стояли  на пирсе,  на
который настойчиво  и  безуспешно наползало  море. Сияющий,  залитый  огнями
берег был за спиной.
     - Правда, мы никогда не расстанемся? - спросил Виктор.
     - Конечно, - ответила девушка и обняла Егорова.
     - Кого ты больше хочешь - мальчика или девочку?
     - Мальчика.
     - Ни  за что на свете, - покачал головой  Егоров,  - ни  за  что! Лучше
девочку.  Они все-таки  для дома, и им не надо служить в  армии. Ведь он для
войны. А  там - смерть. Понимаешь, человек родился, живет, его кто-то любит,
и он любит,  а  потом  он  вынужден убивать  или  его  убивают. Бац - и  нет
человека, нет жизни. Все обрывается,  абсолютно все!  А еще  хуже, когда без
ноги, руки или глаз. Тогда жизнь вообще  обходит человека стороной. И только
он один  знает,  сколько  сил надо потратить,  чтобы  обратно вползти в нее.
Страшное это дело война! Очень страшное! Думаешь,  Зиненко этот предполагал,
что без ноги останется, что все именно так сложится? Да никогда. Уверен, что
рвался он туда.  А в итоге? Представить нельзя, как он  страдает. И так  всю
жизнь! Думаешь, он пошел  бы туда, если б  знал,  чем все это закончится? Да
нет  же,  нет!  Если бы  каждый  человек  понимал,  что  именно с  ним может
произойти несчастье - он сто раз подумал прежде, чем брать автомат. Ведь те,
кто эти самые войны начинают, - никогда не страдают. И родственники их тоже.
А если бы мы не пошли, то, может, и войн никаких не было.
     - Но ведь не все возвращаются инвалидами? - сказала девушка.
     - Не все. Это судьба. Но никому не пожелаю такой судьбы!
     - Я  тоже, -  сказала  Ирина  и  еще  сильнее обняла Егорова,  -  какое
счастье, что ты жив и здоров!
     Виктор  сказал тогда о судьбе, не подозревая, что  через несколько дней
она обойдется с ним жестоко, как и с тем парнем.
     Сейчас, совершенно одинокий среди  веселящихся посетителей кафе, Егоров
вспомнил о калеке, и ему стало нестерпимо стыдно перед ним.
     Тогда Зиненко неприкаянный  сидел  в ресторанном шуме и  был никому  не
нужен, а  Виктор, единственная родственная  душа, убегал  от него, не  желая
испортить  себе настроение,  не  взяв  на  себя даже  частичку  чужой  боли.
Тогдашнее одиночество солдата вернулось теперь к Егорову.
     "Может, это расплата, - подумал офицер, - глядя, как рядом с лестницей,
у  входа, несколько парочек  танцуют  на  небольшом  пятачке  -  единственно
свободном месте в заведении. Может,  это  наказание  не только за брошенного
искалеченного солдата, но и  за всю  мою  жизнь там. Ведь я мало кому принес
добра. А на втором году стал убивать даже больше, чем надо".
     Егоров залпом  допил  водку  прямо  из горлышка,  а затем  стал уминать
бутерброды,  мысленно  поблагодарив   за   них  Светку.  Только  сейчас   он
почувствовал, насколько проголодался,  вспомнив, что за день так ничего и не
поел.
     Пустая бутылка примостилась у правой ноги. Водка гнала тепло по груди и
желудку. Виктора бил озноб.
     Тупое, щемящее чувство  тоски все сильнее разбирало  его.  Слезы  так и
подкатывали,  но  Егоров  из  последних  сил старался откровенно, навзрыд не
заплакать, как тогда инвалид в ресторане.
     Но и забыть девушку не получалось.
     "Наверное,  она  уже  с ним, -  думал Виктор.  -  Какой  он?  Вероятно,
красивый и сильный".
     Себе же  Егоров представлялся сейчас  хилым  уродцем. "Если бы я не был
жалким и слабым, то разве ушла бы от меня такая прекрасная девушка?" - думал
парень.
     "Чем она занята", - гадал он, и ему виделась девушка  в чужих объятиях.
Пальцы  сжимались  в  кулаки, и  Виктору хотелось  вскочить и  броситься  на
поиски, чтобы  бить этого  незнакомого и страшного  для него человека до тех
пор,  пока  лицо его  не превратится в кровавое месиво.  А  потом  он станет
ломать ему пальцы, спокойно так, один за другим, от мизинца к большому, один
за  другим,  как  карандаши.  И  полуживое  тело  при  каждом  хрусте  будет
вздрагивать, потому что боль все-таки проникнет в мозг. А потом, потом...
     Виктор  надолго  задумался,  что  будет  потом,  но  так  ничего  и  не
представил. Даже на злость сил было мало.
     Ненависть медленно покидала его, вновь уступая  место необъятной тоске.
Егоров опять казался себе  настолько жалким и  никчемным, что даже попытался
хоть немножко выбраться из той ямы, в которую сам себя и бросил.
     "А Светка,  Маленькая  Мэрилин, -  подумал Виктор,  -  ведь  она  очень
красивая,  и  ты  ей нравишься,  очень  нравишься.  Ты  же  видишь, как  она
краснеет, разговаривая с тобой, и ведет совершенно по-другому, не так, как с
остальными здесь. Наверное, в тебе все-таки что-то есть?"
     "Ну,  я не  самый последний  человек  на  этом  свете", -  отвечал себе
парень.
     "И  все-таки она ушла  от тебя",  -  подначивал Виктора другой  Егоров:
злой, беспощадный и прямолинейный до грубости.
     "Да, ушла, - соглашался Виктор. - Ушла! Значит, так тому и  быть. Что я
могу сделать?"
     "Драться за  нее,  бороться. Биться!  Ведь ты ни  разу не  проиграл,  а
поэтому вернулся. Так давай: выиграй, победи его", - наседал Егоров, и глаза
его яростно блестели.
     "Да, там я  выиграл. Но здесь другие правила,  другая жизнь.  Я не знаю
ее, а поэтому силы не на моей стороне", - отвечал Виктор.
     "На твоей, конечно  же,  на  твоей, ты опытен,  силен,  ты победишь,  -
утверждал Егоров, - только попробуй, давай!"
     Виктор  тер  лоб  и  думал.  Курил,  слегка  раскачиваясь на  стуле,  и
продолжал напряженно размышлять.
     "Нет, -  говорил он себе, - насилие и любовь несовместимы. Тот ни в чем
не  виноват, а  Ирина  сделала  выбор.  Это ее  решение,  и изменить его он,
Виктор, не вправе. Вмешиваться в их жизнь -  тем более. Достаточно того, что
он искренне натворил там, куда его, по большому счету, никто не приглашал".
     "Нет, - все  тверже отвечал Виктор, - как можно  драться за любовь? Мне
остается  только просто любить. А драться?  Может,  годик назад  я бы сделал
это. Нет, даже  наверняка подрался. Но сейчас любовь не  захватишь силой, не
отвоюешь. Я слишком хорошо это понял там".
     "А если попробовать?" - не оставлял надежды Егоров.
     "Нет, - уверенно  и твердо  отвечал  Виктор.  - В  мире лишь  две  вещи
невозможно ни завоевать, ни купить, пусть даже за миллиарды рублей".
     "И какие?" - спрашивал Егоров насмешливо.
     "Подлинную любовь и здоровье", - не задумываясь отвечал Виктор.
     "Ну-ну", - хмыкал многозначительно Егоров напоследок.
     - С кем разговариваешь?
     Виктор качнулся, чуть не опрокинулся навзничь, в последний момент успев
ухватиться за стол, и взглянул вверх. Рядом стояла улыбающаяся Светка.
     - Да так, - смущенно пробормотал он, - просто губами шевелил.
     - А я смотрю, ты уже все съел. Принести еще?
     - Водки.
     - А хочешь картошки горячей, с мясом?
     - Никогда раньше не видел подобного.
     - Так мы себе готовили. На обед. Принести?
     - Не надо. А водки - "чекушку", "Пепси" и пару бутербродов.
     - С колбасой, сыром?
     - С салом.
     - Тогда  с колбасой, - засмеялась Светка и как бы невзначай спросила: -
Никуда не торопишься?
     - Разве что в туалет, - ответил Виктор, вставая.
     Официантка засмеялась:
     - Найдешь?
     - Обижаешь,  - ответил  Егоров, - только смотри, чтобы  стул  никто  не
спер.
     - Обязательно. Не волнуйся, Витя.
     - А я и не волнуюсь. Главное успеть дойти.
     - Там  открыто,  -  громче засмеялась Светка  и  откровенно влюбленными
глазами посмотрела на Егорова.
     - Надеюсь, - ответил тот.

6.
     С официанткой Виктор познакомился в критической для него ситуации.
     В первый  вечер, зайдя в  кафе случайно, он еще не знал, где  находятся
туалеты, а  изрядное  количество выпитых  пива и  водки  подпирали  так, что
терпеть  уже  не  было  сил.  Собственно  говоря,  и  сюда  Егоров  заскочил
исключительно ради этого.
     Поиски в закрывающемся  кафе  ни к чему не  привели. Виктор скатился по
ступенькам вниз. У входа тоже ничего не  было. Он вновь бросился по лестнице
вверх. Навстречу спускалась невысокая красивая девушка в белом передничке.
     В другое время  Егоров  постеснялся  бы расспрашивать  о  местах общего
пользования, но только не сейчас.
     - Сестренка, - окликнул ее Виктор, перегораживая лестницу,  - где здесь
у вас это самое?
     - Внизу, - ответила девушка, - но это самое уже закрыто.
     - Это не радует, - загрустил Егоров.
     Видимо,  в  его  голосе  было  столько  отчаяния, что  девушка  сначала
тихонечко  засмеялась,  закрывая  рот  маленькой  ладошкой с наманикюренными
ногтями, а затем сказала:
     - Пойдемте, я вам открою.
     - Пойдем, открой, - обрадовался Виктор.
     Девушка  вновь засмеялась и зазвенела ключами, доставая их из  кармашка
передника.
     Так Егоров познакомился со Светкой.
     Кафе  ему  понравилось  видом  на  море,   поэтому  он   приходил  сюда
практически каждый вечер, оставаясь до закрытия.
     Со  Светкой  офицер   подружился.  Как-то   он  указал  на  дверь  двум
подвыпившим  ребятам,  которые  никак  не хотели  уходить, а  вернее, желали
покинуть заведение только вместе с девушкой.  Официантку подобное совершенно
не радовало, и она все повторяла ухмыляющимся повесам:
     - Мальчики, уходите. Мы закрываемся, мальчики! Ну, пожалуйста!
     В другой раз Егоров помог ей убрать все столы.
     - Брось, - повторяла, но не очень настойчиво, Светка, - я сама.
     - Обещал, значит, помогу, - возражал Виктор.
     Рядом сидел приятель девушки и волком смотрел на Егорова.
     - Может, выпьем, брат? - предложил тот.
     Светкин ухажер молча и  неприязненно  отвернулся. Виктор пожал плечами,
склоняясь  к  белой  пластиковой поверхности,  старательно  оттирая  влажной
тряпкой высохшие красные пятна пролитого вина.
     На следующий день официантка виновато сказала:
     - Не обижайся на него.
     - На кого? - не понял Егоров.
     - На моего ... ну ... парня, - запинаясь, уточнила Светка.
     Виктор рассмеялся и покачал головой.
     -  В  этой  жизни,  -  твердо  сказал  он,  - если  и  есть  обида,  то
исключительно на себя.
     - Правда, не сердишься? - не поверила Светка.
     - Абсолютно.
     - Странный ты, - заметила официантка, искоса поглядывая на него, - я за
тобой давно смотрю. Не такой, как все.
     - Ну-у-у, - смешался Виктор, - сколько тебе лет, малая?
     -  Девятнадцать,  -  нехотя  ответила  Светка  и  добавила  с  вызовом,
вскидывая голову: - Я совсем не малая! Скоро двадцать исполнится!
     "А мне скоро двадцать четыре, - подумал Егоров, - но чувство такое, что
жизнь свою я выбрал уже сполна".
     - На вид не больше шестнадцати, - засомневался он.
     - Двадцать, двадцать, - черные бровки упрямо  двинулись к переносице, -
и не подумай,  с  парнем, которого  ты видел,  я  только потому  хожу, чтобы
другие не приставали.
     - А он не пристает?
     - Нет, он тихий. Мы с  ним даже не целовались ни разу, - сказала Светка
и покраснела.
     Виктор скептически хмыкнул и пожал плечами:
     - Очень даже зря. Странно, если кто-то нравится, то обязательно следует
целоваться.
     - А кто тебе сказал, что нравится? - возмутилась Светка и... убежала.
     "Совсем ребенок", - подумал  тогда Егоров, глядя, как Маленькая Мэрилин
нарочито обходит его стороной и подчеркнуто не замечает.
     Вскоре они помирились, хотя, в принципе, и не ссорились.
     Вернувшись, Егоров нашел на столике все заказанное.  Он быстро хватанул
водки прямо из горлышка и окинул взглядом кафе. Дурашливая мошкара  носилась
возле разноцветных  лампочек,  крестом нависающих над  площадкой. Юноши  все
откровеннее  выказывали  отношение  к  спутницам,  вплотную  придвинув  к их
стульям свои и кладя руки на плечи девушкам.
     Из больших черных  колонок плыла мягкая, нежная музыка, под которую так
хотелось любить и быть любимым.  Столики постепенно освобождались. Молодежь,
да  и не  только  она,  парочками,  взявшись  за руки или обняв  друг друга,
уходила то ли к морю, то ли туда, где так призывно звенели цикады.
     Наступало время исключительно для двоих, когда им не нужен никто, кроме
друг друга. Лишь Виктору некуда было торопиться.
     Светка вновь подошла, неся на тарелочке пирожное.
     - Это лишнее, но приятно. Спасибо за заботу.
     Девичьи щеки облил румянец.
     - Я сейчас, - сказала официантка и исчезла.
     На этот  раз ее не было долго. Зато потом у Виктора выкатились глаза, а
присутствующие мужики, все до единого, повернули головы.
     Светка сняла передничек и еще туже затянула поясок на легком  платьице.
Она резче оттенила  глаза и подкрасила губы более темной  помадой, вероятнее
всего,  чужой. Волосы взбила и расчесала так, что свет причудливо ломался  в
них, и от этого они казались пышными и воздушными.
     В руке девушки был бокал с красным вином.
     - Забастовка?
     - Нет, просто девочки сказали, чтобы отдыхала. Они у нас такие хорошие.
Прямо вытолкали меня. Давай, Витя, за столик свободный перейдем?
     - Твой друг не закатит скандал?
     - Он уже давно не друг, - радостно сообщила Светка.
     - Не выдержал испытания временем? Нагулялись по улицам?
     - Да! - засмеялась официантка.
     Девушка сноровисто убрала стол,  протерла его чистой влажной тряпкой  и
напоследок принесла маленькую тарелочку под пепельницу.
     - Жаль. Хороший был парень, - сказал Виктор, устраиваясь поудобнее.
     - Есть и получше, - засмущалась Светка, отводя глаза.
     - Конечно, -  согласился Егоров,  поднимая стакан. - За что пить будем?
Если не ошибаюсь, это у нас первая совместная пьянка.
     - Да. Так за что?