.

7.
     Они остановились у  блочного дома, где  в двухкомнатной квартире Светка
снимала комнату. Девушка отдых на море сочетала с работой. Семья у  нее была
большая, и лишних денег, разумеется, не было.
     Квадратом  стояли  близнецы-пятиэтажки.   Фонари  большей  частью  были
разбиты,  и  свет  скупо падал  на  небольшой дворик, посреди которого  были
традиционная песочница, естественно,  без песка,  и свернутые  набок детские
качели, походившие на жирафу с подломившимся передними ногами.
     По  стенам дома ползли толстые  виноградные  стебли,  свисая с бетонных
козырьков над подъездами большими зелеными бородами.
     Расплавленная   по  южному   темная,  почти   черная  ночь   постепенно
наполнялась свежестью. Пахло пересохшей землей. В жухлой, полегшей от яркого
солнца  траве дружно трещали цикады: звонко, громко,  до постоянного звона в
ушах.
     - Присядем? - предложила Светка.
     - Устала?
     - Нет, нет! - поспешно ответила Маленькая Мэрилин.
     Они опустились на лавочку.  Черными точечками вокруг разбегалась шелуха
от семечек, которую Егоров принял сначала за тараканов.
     - Не зябко? - спросил он.
     - Возле тебя нет, - ответила Светка и склонила голову.
     Пышные пряди погладили ему щеку.
     Где-то гремели  посудой и пьяно, а поэтому  громко  разговаривали. Слов
было не разобрать. Впрочем, Егоров и не пытался это сделать.
     Он думал о сегодняшнем дне и той, которая покинула  его. Как  хотелось,
чтобы хоть кто-то узнал о его горе! Но друзей рядом не было.
     - Я тебе нравлюсь? - спросил он, не глядя на официантку.
     -  Неужели сам  не  видишь?  -  обиделась Светка  и слегка  прижалась к
Егорову.
     - Почему?
     - Ты такой хороший.
     - Я злой и агрессивный.
     - Нет, ты хороший. Я знаю.
     - Это не ответ, - зло сказал Егоров.
     - Ты - заботливый.
     - Не  смеши. Пять стаканов два раза помыл и несколько тарелок, когда ты
зашивалась.  Ерунда, в училище в нарядах мне  десятки  раз  приходилось мыть
сотни тарелок.
     - Ты - добрый.
     - Добрее некуда, -  с сарказмом согласился Егоров, -  прямо-таки  ангел
шестикрылый. Всегда плачу, когда фильмы добрые смотрю.
     Здесь Виктор  беззастенчиво  врал.  Вернувшись оттуда, где  лейтенант и
слезинки  не уронил, он и в самом деле порой плакал, особенно тогда, когда в
кино  люди  совершали  добрые  и  человечные  поступки. Правда,  слезы  были
редкими, и скатывались они только тогда, когда рядом никого не было.
     - Нет, ты очень добрый, - уверенно сказал Светка. - Я знаю.
     - Много ты знаешь.
     - Знаю, - Маленькая Мэрилин  упрямо закусила губку. - Знаю, Витя, знаю.
Ты можешь быть  злым. Ты не представляешь, как я испугалась, когда ты с теми
ребятами разговаривал, ну, которые не хотели  уходить. Я думала, что  ты  их
убьешь, и тебя в тюрьму посадят.
     "Странно, - подумал Егоров,  - убиваешь  одних, в  принципе  хороших  и
смелых  мужиков,  которые  защищают  себя,   землю  свою,  семьи,  -  ордена
получаешь. А стоит размазать по стенке подонка, который мразь и негодяй, так
точно на зону отправишься".
     - У тебя, - продолжала Светка, - у тебя глаза были такие ... такие  ...
ну ... прямо бешеные. Я, если честно, подумала, что ты их ударишь.
     - Если бы ударил, так точно не остановился.  - сказал Виктор, - Поэтому
и не стал трогать.
     - Я, вот, Витя, все время  смотрю за тобой, когда ты  к  нам приходишь.
Иногда лицо такое злое-злое, а чаще - грустное, очень грустное. Мне так тебя
жалко становится.
     -  Только не надо,  -  перебил резко Егоров.  - Этого  не надо.  Мужика
жалеть - последнее дело.
     - А у тебя брат или сестра есть?
     - Есть, сестренка. Я ее очень люблю.
     - Наверное, она тебя тоже очень любит? - спросила Светка.
     - Очень, - согласился Виктор.
     - А знаешь, как наши девочки тебя любят?
     - И ты?
     - И я, - немного погодя тихо сказала Маленькая Мэрилин.
     - За компанию, - усмехнулся Егоров.
     - Зачем? Сама по себе, - прошептала Светка.
     - За что?
     Девушка  уткнулась лицом  в плечо Виктора, а  руки положила на  другое,
обняв его.
     - С тобой очень спокойно. Когда  ты рядом, я знаю, что у меня все будет
хорошо.
     "Как жаль, что Ирина так не считает, - с горечью подумал Егоров. - Если
и жить, то лишь ради нее.
     Парень сидел, не шевелясь, и недвижимо смотрел в одну точку.
     Светка тихонечко заплакала:
     - Почему она?  Почему? Чем я  хуже? Чем? - с таким отчаянием спрашивала
девушка, что Виктору  тоже хотелось заплакать и спросить: "А я чем хуже его?
Чем?"
     Егоров слегка обнял девушку и принялся осторожно поглаживать по голове.
Светка зарыдала и сильнее прижималась к Виктору:
     - Я знаю,  ты  думаешь о ней. Хорошо -  думай. Но прошу  тебя - будь со
мной! Только сегодня! Ну пожалуйста!
     Виктор  ошалело взглянул  в  девичьи  глаза, взяв мокрые щеки Маленькой
Мэрилин в свои ладони.
     На него смотрело лицо с черными овалами от потекшей туши.
     - Да ты с ума сошла! - только и мог вымолвить парень.
     - Ну  и пусть! Да сошла! Но я не такая, которая с  каждым. Я не  такая.
Поверь! У меня в жизни всего  один парень был, и то я верила, что люблю его,
а потом поняла, что нет, не любила, когда он бросил меня.
     "Наверное,  я  безнадежен,  -  обреченно  подумал Егоров, - потому  что
вместо  того,  чтобы  проникнуться   сочувствием,  сразу  вспомнил  циничное
изречение, которое особенно любил Ромка  Храмцов, щедро делясь им  на каждой
офицерской  пьянке:  "Запомните,   господа  хорошие,  когда  женщина  лишена
девственности, то любой  другой  мужчина у нее  всегда именно второй!  И  не
бо-о-ль-ше!""
     - Не  смейся  надо  мной! Не  надо,  Витя, я так  люблю  тебя! - рыдала
Светка, и Егоров подумал, что сейчас, наверное, на балконы высыпет весь дом.
     Он  растерянно  держал в неловких  отстраненных  объятиях вздрагивающую
девушку и  с  сожалением  думал,  что многие мужчины  были  бы,  безусловно,
счастливы от подобного признания, но его оно совершенно не трогает.
     "Ну почему получается так, что слова, за которые ты действительно готов
умереть, обязательно слышишь не от того человека?"
     Еще Виктор  поймал себя на мысли: ему очень хочется, чтобы этот  момент
увидела бросившая девушка  и  поняла, что  и его  тоже кто-то  может  любить
по-настоящему.
     Егоров попытался убрать руки и отпрянуть, но Светка не отпускала.
     - Прощу тебя, будь со мной! Хоть эту ночь! Прошу!
     "Черт,  мелодрама какая-то получается, - все  больше терялся Виктор". А
вслух неожиданно для себя спросил:
     - Так у тебя же бабка?
     -  Она спит. Она крепко-крепко спит.  Она  ничего  не  услышит. Пойдем,
Витя.
     Сам не  осознавая, что  делает, Егоров  вдруг  крепко  обнял девушку  и
поцеловал в губы.
     "Пусть, - зло думал парень, -  пусть. Да,  я негодяй, но делаю это лишь
оттого, чтобы доказать тебе, что и я могу быть кому-то нужен. Как жалко, что
ты  нас в этот момент не видишь. Обидно.  Но  ничего,  ты  еще пожалеешь обо
всем. И о том, что сейчас с ним, а не со мной".
     Мысли о сопернике настолько взъярили  Виктора, что он вскочил с лавочки
и прохрипел: "Пойдем. Но потом не ругай меня".
     - Что ты, милый, как можно? Ведь я сама, добровольно. По любви...
     Светка,  пристав  на  цыпочки,  поцеловала  совершенно  уже  ничего  не
соображающего Егорова и увлекла за собой в темный прямоугольник подъезда.

     Взъерошенный Виктор шел по городу. Значительно реже попадались парочки.
     "Любовь",  -  думал  Егоров,  усмехаясь.  Но усмешка выходила кривой  и
растерянной.  Сам  себе он казался последним подонком  и  негодяем. Ощущения
были настолько мерзкими, что  парень постоянно  сплевывал  и  мотал головой,
будто так можно было избавиться от всего, что с ним только что произошло.
     После поцелуев, объятий и прочего у Егорова вдруг возникло отвращение к
Светке. Да  такое  сильное, что он  немедленно засобирался. Девушка плакала,
останавливала,  клялась в  вечной  любви. Но  слова, напротив,  еще  сильнее
подхлестывали Виктора, и тот, наспех одевшись, выбежал  во двор. Теперь ноги
несли его неизвестно куда.
     Город окончательно засыпал. Мелким и редким бисером  висели над головой
звезды. Лаяли собаки. Шелестела листва.
     Егоров шел и думал об Ирине.  Он мучился от случившегося предательства,
и  ему  верилось,  что сегодня он все равно  увидит  ее.  В  каждой девичьей
фигурке, в  каждом  едва  уловимом  во  тьме женском силуэте,  прильнувшем к
спутнику, виделась Виктору девушка, которую он потерял.
     Мерцали   далекие  огоньки   в  горах,  совсем  не  похожие  на  искры,
напоминающие  газоэлектросварку, после которых долго катилось по невидимым в
темноте напряженным от страха и ненависти земным горбам: тра-та-та.
     - Любовь! - говорил вслух Егоров и  вспоминал  командира полка, который
на боевые таскал любовницу - толстую, неповоротливую бабищу.
     И  когда  ребята  змейками  вползали  на   фиолетовые  горы,   тот   на
расположенном  в достаточном  удалении от  них командном пункте плескался  с
бабищей в небольшом переносном армейском бассейне.
     Воду  в него  сливали  из  машины-водовозки.  Полковник,  похрюкивая  и
гогоча,  шлепал  широкой  толстой ладонью по беспокойной поверхности: брызги
веером летели в лицо бабище. Она отворачивалась, жмурясь, и пищала, что тушь
попадет в глаза и вообще всю косметику смоет.
     - Новую  куплю! - радостно  орал  полкан,  нависая  над женщиной, и они
исчезали с поверхности.
     Вода с  шумом перекатывалась через резиновые обручи круглого бассейна и
струями стекала по бокам на сухую землю.
     А солдатам в горах  не хватало воды, и они припадали к лужам  с влажным
вязким дном.
     - Любовь! - злобно шептал Егоров, сжимая кулаки и чувствуя вину и перед
Светкой, от  которой  он так  позорно убежал, и перед девушкой, которая сама
оставила его.

     Бабищу,  конечно же, наградили  орденом Красной  Звезды,  а Веру  те же
начальники называли после  ее смерти идиоткой и  даже не  удостоили  простой
медальки.  А все потому,  что Вера не  спала с ними  поочередно.  Не то, что
бабища, которая начала  восхождение  к самой  верхушке полковой  пирамиды  с
командира второй роты и победоносно прошла через  постели  всех  начальников
как переходящее Красное знамя.
     Егорова   прямо-таки  перекосило,  когда  он  представил,   как  бабища
выступает на  очередном  уроке мужества, демонстрирует орден, который  уютно
устроился на ее необъятной груди,  и бойко пересказывает содержание газетных
статеек об Афгане.
     - Любовь!  - смачно плевал  на  асфальт Виктор, думая об  артиллеристе,
который  сначала так трепетно повествовал  ему о своих  чувствах  к  жене, а
затем  безудержно  загулял с  госпитальной  медсестрой,  да  так, что она не
только  все деньги  у  него  потихоньку вытащила, но  и  получила клятвенные
заверения, что старший лейтенант непременно женится на ней.
     Однако Егоров все никак  не мог забыть о  собственной подлости. Поэтому
он все старательнее перебирал всех полковых шлюх, чтобы хоть как-то  обелить
себя. Но из этого ничего не выходило.
     Ведь,  в сущности, все мужики верили в счастливую  и  светлую любовь, и
казалось  им - только  в ней они  могут  обрести счастье,  покой и  забвение
пережитого. Виктору тоже так казалось. Еще ему хотелось быть нужным. Ведь он
привык к этому. Особенно там. Но теперь Егоров хотел быть необходимым уже не
армии, а только любимому человеку.  Там  Виктор  видел и чувствовал,  что он
нужен Витальке, Файзи, Сереге,  Ромке, Эдику, своим солдатам. И  без них  он
обойтись не мог.
     Но  Егоров  знал, что  рано или  поздно их  пути разойдутся, а ему  так
хотелось быть только для любимого человека. Не вышло. Ирине он тоже оказался
ни к чему.
     "Все оттого, - думал парень, - что, встречаясь с человеком, мы начинаем
представлять жизнь с  ним,  не понимая,  что  тот  эту жизнь  видит для себя
по-другому. От этого все беды".
     Егоров шел по улицам и думал о своем одиночестве и никчемности. И понял
он сейчас, как счастлив,  оказывается, был в Афгане,  где ждали его с боевых
ребята и постоянно тревожились за него, когда он туда отправлялся.
     Пьянки  в  полку всегда  заканчивались одним и тем  же - разговорами  о
любви. Окончательно окосевшие от водки офицеры  и прапорщики в очередной раз
рассказывали друг другу о своей любви:  первой, неудавшейся, яркой, горькой,
счастливой.  Разговоры  эти были  исповедальными. Становилось ясно, что  без
любви им, мужикам, ни-ку-да.
     А загадочные  женские тени вереницей  кружили  по  комнатам, где  орали
японские магнитофоны,  гремели армейские кружки и трясущиеся кондиционеры не
в состоянии были вытянуть сизый дым.
     И когда  пьяная  сладкая волна вздымала Егорова на самый гребень, вдруг
виделась Виктору девушка с распущенными каштановыми  волосами, к которой  он
стремился.  Но девушка исчезала, а  лейтенант  разочарованно  проваливался в
пьяное тупое небытие.

     Парень  сидел  на пустынной  набережной  и  по привычке, от которой все
никак не мог избавиться, держал зажженную сигарету в кулаке.
     Ему по-прежнему казалось, что еще немного - и он увидит девушку.
     "Она обязательно придет, -  утешал  себя Егоров. - Обязательно. Следует
лишь  подождать.  Конечно, ждать и догонять  -  самое поганое дело. Особенно
если не знаешь, где и во  сколько.  И в засаде лежать не сахар.  Тем более в
горах, ночью, среди леденящих камней, где  пальцы даже огоньком сигареты  не
согреть, потому  что курить - себе  на  погибель.  А с  каждой  секундой, по
закону подлости, все больше хочется.
     Но  в  этом, наверное,  особый смысл жизни:  если кого-то  ждешь, то  в
чем-то  обязательно должен  обделить себя или перетерпеть лишения", -  думал
Виктор.
     - Закурить не найдется?
     Четверо подростков  стали  полукругом,  еще  один проворно  забежал  за
спину.  Ребята действовали четко,  и офицер  понял, что так поступали они не
раз.
     Егоров протянул сигареты. Пачка исчезла в чьем-то кармане.
     - Ну, - спросил кто-то, - а зажигалку забыл, чучело?
     Страха у Виктора не было. Рождалась досада, что кто-то вторгается в его
мысли,  мешая  думать о  девушке.  Если  бы она  была  рядом,  Егоров совсем
по-другому повел бы себя с этими подвыпившими храбрецами. А так?
     Зажигалка перекочевала в чужие руки.
     - Деньги! - повелительно произнес третий голос.
     Виктор вяло потянулся к карману, но кто-то из пацанов вдруг сказал:
     -  Нет,  сначала  кроссовочки. Слышь, дятел, кроссовки  сначала. Я зырю
клевые они у тебя, адидасовские.
     - Что-о-о? - напрягаясь, спросил офицер.
     -  Кроссовочки,  мудило,  не  понял,  по-бырому,  козел,   -  взвизгнул
малолетка, а в спину Егорова ткнули кулаком.
     -  Кроссовочки,  значит,  -  Виктор задохнулся от  ярости, склоняясь  к
шнуркам, - щас, ребята. Сейчас, дорогие!
     - То-то, фраер. За сколько купил, барыга?
     Но ответа  окружение не услышало, потому что Егоров  уже  бил головой в
живот ближнему. Бил молча, сильно, сцепив зубы и сжав пальцы в кулаки.

8.
     Ирина сидела в ресторане с темно-синими скатертями и уютными настольным
лампами.
     Судьба словно насмехалась над ней, потому что он тоже почему-то из всех
выбрал именно это заведение.
     Девушка ничего  не пила и не ела.  Она едва вслушивалась  в непрерывную
речь, нервно мяла  матерчатую крахмальную салфетку и  все думала, где сейчас
Виктор.
     Еще она  рассчитывала,  что вот-вот,  чуть  погодя, через  минутку  она
обязательно ему все расскажет, а  затем выскочит из-за стола  и бросится  на
поиски Егорова.
     "Он должен быть в  кафе,  - гадала девушка, - он обязательно там. Боже,
лишь бы он не напился!"
     Старик-фотограф,  снявший   столь  нелепую  панамку  и  облачившийся  в
строгий, со стальным отливом костюм,  оказался  на вид совсем еще не пожилым
человеком. Он ловко кружил свою партнершу в танце. И хотя  женщина  была лет
на двадцать моложе, в движениях фотограф ей ни в чем не уступал.
     Сейчас они вновь вернулись к столику, пили шампанское, и глаза ловеласа
становились все плотояднее.
     "Что ни говори, а курортный  сезон  для  нашего маленького  городишки -
обширнейший выбор  и постоянное, так сказать, общение", - думал фотограф, то
и дело склоняясь к ушку соседки.
     Тем  не  менее  мужчина  изредка  бросал  взгляды  направо,  где  через
несколько  столиков сидела  та  самая девушка,  но уже  с другим  кавалером.
Фотограф злорадствовал.
     "То-то, харя, - веселился он, - нечего на меня было так глаза таращить.
Лучше бы  за телкой приглядывал. Продинамила она тебя, парень, факт. С тобой
фотографируется, а с этим бухает. А тем самым с третьим заниматься будет".
     Потом  он  загадал,  что  если  встретится  в  городе  с  девушкой,  то
обязательно  возьмет на кукан, конечно же, возьмет. Это ясно, судя, как  она
хвостом вертит:  днем с одним,  вечером с другим. Что-что,  а денежки у него
водились.
     Думая  так, фотограф  еще настойчивее шептал  сальности  на  ухо и даже
несколько раз погладил под столом женщину по ляжке.
     Внезапно седые брови его воткнулись в переносицу: из-за столика, спиной
к которому сидела девушка, вдруг поднялся инвалид в  белой рубашке, приладил
под  мышки  костыли  и принялся выбрасывать  тело  в сторону его, фотографа,
намечаемой телки.
     - Здорово!
     Ирина вздрогнула и подняла глаза. Ее спутник осекся.
     Инвалид  исподлобья смотрел  на  девушку,  которая моментально залилась
краской, стягивая салфетку в кулачке.
     - Че молчишь? Братишка где? А?!
     - Послушайте,  видимо,  Вы  ошиблись,  -  опомнился наконец  собеседник
девушки. - У нее нет брата. Не знает она никого.
     Донельзя  расширенные зрачки калеки стали еще больше,  а  губы  рванула
кривая злобная усмешка.
     - Знает, чмо, знает! И я ее знаю! Правда, чува?
     - Я вызову милицию, - не очень уверенно предположил парень.
     - Плевать на ментов, - отрезал инвалид.
     - Не надо,  не надо милиции,  - сказала девушка и взглянула на спутника
глазами, полными слез, - я тебе сейчас все объясню!
     - А-а-а-а!  Это я объясню! - вдруг  заорал  инвалид, хватая за горлышко
почти полную бутылку вина и опуская  ее с размаху на голову парню, - сволочи
... братка моего  ... ненавижу  ...  твари ...  братаны там ... вы здесь ...
гниды последние...
     Оцепенев, девушка  наблюдала, как бутылка с треском раскололась и вино,
похожее на темную густеющую кровь, плеснуло в стороны вместе с осколками.
     Потом, словно в замедленной съемке, видела Ирина, как костыль валится в
сторону, а к  ней тянется рука  с  побелевшими костяшками,  в которых зажато
горлышко с острыми хищными клыками.
     "Больно, мамочка, больно", - подумала девушка, и  стул,  опрокидываясь,
швырнул ее на пол.
     Услышав истошный  мужской,  почти звериный крик,  фотограф  вздрогнул и
оторвался от уха спутницы, которую уже умудрился парочку раз лизнуть в щеку.
     Мужчина увидел, как остатки бутылки инвалид вонзил в горло девушке.  Та
откинулась на  спину, а калека, потеряв  равновесие, рухнул  рядом,  таща за
собой скатерть и продолжая кромсать остатками бутылки лицо Ирины.
     Музыка  оборвалась.  На  мгновение  повисла  испуганная  тишина.  Потом
завизжали женщины. И громче всех - подружка фотографа.
     Еще погодя несколько мужиков навалились на безногого, а тот, отбиваясь,
орал:
     "Сволочи... паскуды... чмыри... душары... бляди... твари... ненавижу...
баб ненавижу... всех вас ненавижу...  твари  последние...  братка предала...
с-суки поганые... всех убивать буду... всех блядей,  чтобы ни одной на свете
не осталось"
     После  того  как  визжащего,  рвущего зубами  всех и вся,  матерящегося
калеку связали  полотенцами и  принялись тащить  к  выходу навстречу бегущим
милиционерам, старик бодро вскочил и присоединился к кавалькаде.
     По дороге  он несколько ра