о
города Бремена.
   Вот стали они прощаться, обнялись, прослезились. Мастер Мельхиор  уступил
Гензелю за его день-ги штуку сукна и ещ„ дал в придачу  ящик  с  лоскутом  и
обрезками.
   - Из них сошь„шь женские сумки на пояс. Заработаешь.
   Гензель взвалил на спину тюк с сукном и ящик с лоскутами. Тяжело, да своя
ноша не тянет.
   Пош„л он оттуда к знакомому купцу, напросился, но возьм„т ли его с собой,
на свою ладью, Балтийское море переплыть и дальше, сколько по пути будет.
   За спешкой, за сборами он так и не успел начать шить приказчику обещанную
епанчу,  а  скорей  погрузился  на  ладью,  не  встретить  бы  невзначай  да
напоследок своего учителя. Вс„  обошлось  хорошо  -  не  встретились.  Ладья
отчалила, и поминай как звали.
   Это Балтийское море бурное, беспокойное. Всю дорогу  без  отдыха  тошнило
беднягу Гензеля. Уж он думал, его смертный час приш„л. Сколько раз вспоминал
он стол в лавке у мастера! Стол - на четыр„х ногах, не кренился, не качался.
Лучше бы ему было с того стол а не слезать.
   А как вспомнит кл„цки со сладкой подливкой, ему ещ„ хуже становится.
   Однако же всему приходит конец, и доплыли  они  до  края  моря  и  оттуда
реками на Полоцк и Смоленск. Но в  Смоленске  тот  купец  не  захотел  ехать
дальше, здесь хотел торговать, обменять свои товары  на  воск,  на  м„д,  на
дорогие пушистые меха. Он взял с Гензеля шт уку сукна в оплату за  дорогу  и
указал от ворот поворот. Как теперь дальше быть?
   Это только прилежная девка вдевает в иглу короткую нитку - у ней в запасе
ещ„ целая катушка, У Гензеля в запасе ящик с лоскутом,  да  здешние  женщины
сумки на поясе не носят, - и шить не стоит.  Просчитался  Гензель:  купцу  с
малым товаром делать нечего - про торгуешься.
   Ходит Гензель по пристани, ногти кусает, размышляет:
   "Я за дорогу сюда отдал штуку сукна.  Обратно  плыть  -  прид„тся  лоскут
отдать. А вернусь я в родной город, в Бремен, с меня тесть и шурин, дядья  и
братья шкуру спустят и в тюрьму упрячут за долг.
   И вдруг видит Гензель  -  стоит  у  пристани  большая  ладья-однодеревка,
прочная и поместительная. Ох, хороша! Вот бы купить, да денег нет!
   Денег нет - ум есть.
   Подош„л Гензель к мужикам-ладейникам, говорит:
   - Я господин Гензерих, бременский купец. - И стал ту ладью торговать...
   Как плыли по Днепру, каждую ночь просыпался в холодном поту - доплывут до
Киева, чем рассчитываться будет? О, умный человек не пропад„т. Вс„ придумал,
вс„ рассчитал: сонное  пить„  подмешал  в  вино,  и  теперь  ладья  его,  не
купленная, а собственная. А в Царьг раде за взрослого раба две цельные штуки
дорогого ш„лка-аксамита, в шесть нитей тканного, дают, и за  двух  мальчишек
ещ„ одну штуку удастся получить.
   Тут господин Гензерих поднял голову и заметил, что ладья  направляется  к
берегу. Это ему не понравилось. Кормчий был нанят спешно, в утро отъезда  из
Киева. Можно ли ему доверять?
   Господин Гензерих быстрыми шагами подош„л к нему и крикнул:
   - Ты старый, глупый человек! Зачем ты ид„шь к берегу?
   Кормчий, не глядя на него, ответил:
   - Так надо.
   - Зачем надо? Кому надо? Тебе надо, мне не надо! По середине река  быстро
бежит, мы скоро едем. Ты думаешь, медленно плыть -  больше  платы  получишь?
Нет! Я буду тебе по шее давать!
   - Да разуй глаза, - сказал кормчий. - Посмотри впер„д, не видишь, что ли?
   Господин Гензерих посмотрел впер„д  и  увидел,  что  там  невдалеке  река
бурлит, и клубится, и скачет, будто табун  белых  коней,  пенные  гривы,  по
ветру распущенные, высоко взлетают.
   - О! - сказал господин Гензерих. - Это что?
   - Пороги это. Не всю реку перегородили. Ближе к берегу легко пройд„м.  Да
отойди, не мешайся.
   - Я хозяин! - грозно сказал господин Гензерих, но отош„л в сторонку.
   Сердце у него сжалось от страха. Он слыхал про грозные днепровские пороги
и, подумав о том, что было у него спрятано под палубой, заскрежетал зубами и
показал реке кулак. Но, тотчас спохватившись, ласково заговорил:
   - Ты хороший старый человек. Я буду тебя награждать.
   За шумом воды кормчий не слышал его слов. Он стоял на  носу  с  шестом  в
руке, отталкиваясь от выступавших из воды камней. Гребцы  подняли  в„сла,  и
ладья, послушно скользнув, миновала порог.
   Господин Гензерих облегч„нно вздохнул и подумал:
   "Обмануть меня хотели, напугать. О, я не трус!
   Эти пороги детская игралка, киндершпиль".
   - Эй, эй! - крикнул он. - Что ты делаешь? Ладья плыла к  тихой  заводи  и
пристала к берегу.
   - Ещ„ день в половине, зачем отдыхать? - кричал господин Гензерих.
   Но кормчий приставил руку к уху, показывая - не слышу, мол. В самом деле,
за скалистым выступом берега ещ„ ничего  не  было  видно,  но  оттуда  н„сся
оглушающий шум, грохот и вой.
   Глава десятая
   В ТЕМНОТЕ
 
   Когда мужики-ладейники очнулись,  они  сперва  ничего  не  могли  понять.
Кругом кромешный мрак, голова трещит, руки-ноги накрепко перевязаны бечевой.
Несколько времени они лежали молча, только кряхтели. Наконец один  ладейник,
молодой парень, жалобно спросил:
   - Дяденька Мудрила, ты тута?
   - Тута я.
   Молодой ладейник опять спрашивает:
   - Дяденька Мудрила, ты всех мудрее. Объясни, сделай милость,  что  ж  это
такое? Мудрила отвечает:
   - Немец нас опоил сонным зельем.
   Услыхали мужики-ладейники Мудрилины слова, ужаснулись они,  язык  к  н„бу
прилип. Что же это за небывалое злодейство! Где это видано, где это слыхано,
чтобы ремесленному человеку да подносили в чарочке сонную отраву!  А  они  с
непривычки и не приметили привку су. Обманул их немец,  как  слабую  былинку
вокруг пальца обв„л. Он и заработанное не отдаст, зажилит.
   Они лежат, печальную думу думают каждый  про  себя,  а  вслух  выговорить
страшно. Молодой ладейник опять спрашивает:
   - Да куда же он нас теперь вез„т? Мудрила отвечает:
   - В темноте не видать.
   Ох, Мудрила! Что ни слово, то истина! Впрямь ведь темно  ещ„,  в  темноте
вс„ устрашающе: таракана за  волка  примешь,  свой  полушубок  -  за  чужого
мужика-разбойника. В темноте  всякое  мерещится.  Вот  рассвет„т,  вс„  ясно
станет. Может, ничего дурного и не случило сь.
   Они повеселели, головки вскидывают, рассвета дожидаются.
   Они ждут, а не светает. Надо думать,  много  времени  прошло,  а  сколько
времени, в темноте не пойм„шь. Они ещ„ ждут.
   Вдруг загремел замок, дверь отомкнулась, и в не„ проник дневной свет. Это
немец, господин Гензерих, отпер дверь, обедать прин„с.
   Он поставил на пол большую миску, еда в ней хорошая, хорошо пахнет, и пар
от не„ вздымается. Господин Гензерих говорит:
   - Ешьте.
   Тут Мудрила рассердился.
   - Ты нам сперва руки развяжи! - говорит. - Мы не собаки - л„жа  на  брюхе
из миски лакать.
   Господин Гензерих засмеялся, сел на ящик с лоскутом, нога на ногу, колени
руками обхватил, говорит:
   - Ты думаешь, я глупый человек? Я умный человек. Нельзя руки развязать. Я
буду руки развязывать - вы меня  будете  бить.  Ешьте,  ешьте  побольше.  Не
будете есть, будете тощий, худой.
   Тут Ярмошкин дядька не выдержал, стал браниться:
 
   - Сам ты, лупоглазый, собака,  хуже  собаки,  подколодная  змея!  Как  ты
смеешь  нас  со  псами  равнять?  Мы  мужики-ладейники  свободные  люди,  не
купленные, не проданные, не холопы на княжьем или монастырском дворе. У  нас
братчина - артель, Мудрила за старшого. От себя работаем и на заказ, а жив„м
по правде, и нельзя нас вязать бечевой и под палубу кидать. Это  тебе  даром
не пройд„т, по суду ответишь!
   - Пройд„т! - говорит господин Гензерих. - Какой суд? Свидетели есть?  Нет
свидетелей! О, я умно делал, я гребцам расч„т давал.  Они  ушли,  ничего  не
видели. Я новых гребцов нанимал, и кормчий  другой.  Они  на  ладью  пришли,
ничего не знают, какой мой товар под палубой. Нет свидетелей, нет суда.
   - Постой, постой! - говорит Ярмошкин  дядька.  -  И  без  свидетелей  суд
правды добь„тся. Будут нас железом испытывать. Должны мы будем взять в  руки
кусок раскал„нного железа, а судья наши руки посмотрит,  по  приметам  ожога
определит, кто вр„т, а кто правду го  ворит.  У  нас-то  ладони  мозолистые,
загрубелые. Вс„ равно, что в кожаных рукавицах. Нам жар не страшен.  А  тебя
железо до кости прожж„т. Тогда тебя за разбой продадут в рабство.
   Господин Гензерих слушал с усмешечкой, негромко гоготал, приговаривал:
   - Болтай! Болтай!
   Ярмошкин дядька обиделся, закричал:
   - Чего - болтай? Я правду говорю! Господин Гензерих  улыбается,  спокойно
возражает:
   - Неправда. Ты не знаешь, я знаю. Договор есть - немецких купцов  железом
не пытать. Испытания нет, свидетелей нет, суда нет. Вот тебе!  -  И  показал
Ярмошкиному дядьке кукиш.
   Тут все мужики-ладейники повернулись к Мудриле, спрашивают:
   - Объясни, Мудрила, чья правда?
   А он отвечает:
   - Слыхал я, есть такой договор. Не прид„тся нам судиться.
   Ярмошкин дядька от гнева, от обиды будто св„кла побагровел, вопит:
   - Говори, такой-сякой, собачья душа, куда ты нас вез„шь?
   Господин Гензерих говорит:
   - В Царьграде дадут большая цена.
   Они все смотрят, не понимают, спрашивают:
   - Это за что же цена?
   - А за вас. Один человек - две штуки ш„лка-аксамита. Два мальчика -  одна
штука аксамита. Встал, уш„л и двери замкнул, а миску оставил. Они гордые, не
желают унижаться,  от  миски  отвернулись,  лучше  с  голоду  помереть,  чем
уподобиться скоту. Лежат, слюни гло тают. Мудрила вздохнул, говорит:
   - Остынет вс„.
   Ну, они и подползли к миске на животах. Головами в темноте друг на дружку
натыкаются, а съели вс„ дочиста, языком все  крошки  подобрали.  Насытились,
начали жаловаться. Стонут, проклинают. Всяких  слов  про  немца  наговорили.
Ярмошка рад развлечению, вслед за дядькой громче всех кричит.
   Ивашка лежит тихо, слушает их голоса. Они  ему  слаще  соловьиного  пения
кажутся. Хорошо в темноте, в страхе, в  печали  знакомые  голоса  различать.
Ярмошка-то как разливается,  молодец  Ярмошка!  Даже  смешно  слушать.  Вот,
казалось бы, плакать надо, а Ивашка поти хоньку сме„тся. Ай да Ярмошка!
   Ивашка приподнялся на локте, кричит:
   - Эй, Ярмошка! Такой-сякой! Ау! Ярмошка этим его словам так удивился и не
знает, что ответить. Замолчал ненадолго...
   На другой день господин Гензерих отмыкает замок, приносит обед.
   Мудрила спрашивает:
   - По Днепру, что ли, плыв„м?
   - По Днепру плыв„м, - отвечает Гензерих. Мудрила говорит:
   - До порогов небось уже недалеко?
   - Порог очень маленький - киндершпиль, игралка.
   - Ты хоть немец, а дурак, - говорит Ярмошкин дядька. - Болтаешь, что тебе
неведомо. Сперва маленькие, вроде забора, а там и настоящие пойдут. Всю реку
попер„к перегородят. Семь будет порогов:  Койдацкий,  Лоханский,  Звонецкий,
Неясыть и ещ„ три. О тех рано говорить. Может, и не добер„мся до них живые.
   - Почему не добер„мся живые? - спрашивает господин Гензерих,
   - А потому, что на том пороге, на Неясыти, многие ладьи в щепы разбивало.
Переверн„тся наша ладья, мы тут связанные  да  под  палубой,  все  как  мыши
захлебн„мся. Тебе убыток.
   - Убыток? - говорит Гензерих и задумался.
   - Большой убыток, - говорит Ярмошкин дядька. -  За  живого-то  две  штуки
аксамита, а за утопленника - шиш с маслом и то дорого.
   - Вс„ вр„шь! Зачем ладья будет перев„ртываться. Крепкая ладья.
   - Знаем, что крепкая. Сами рубили. А  вот  возьм„т  да  переверн„тся.  Ты
лучше, пока время есть, развяжи нас и выведи отсюда.
   - Не переверн„тся, - твердо сказал господин Гензерих,  уш„л  и  дверь  за
собой замкнул.
   А мужики-ладейники лежат в темноте, размышляют, что их жд„т впереди.
 
   Глава одиннадцатая
   НЕЯСЫТЬ
   Весь этот день ладья простояла в тихой заводи, и кормчий всю е„ осмотрел,
нет ли где слабого места, вс„ ли над„жно. Гребцы лежали на бережку,  грелись
на солнышке, отдыхали, набирались сил к завтрашнему, к страшному. А господин
Гензерих, бранясь и хлопая
   руками, бегал вокруг них, как встревоженная наседка вокруг  разбежавшихся
цыплят.
   Весь день кормчий и господин Гензерих кричали друг другу на ухо,  пытаясь
покрыть голосом грохот воды, - никак  не  могли  договориться.  Кормчий  вс„
повторял: это издавна так повелось - рабов связанных  гонят  берегом,  товар
переносят на плечах. Хорошо бы и ла дью перетащить волоком, да тяжела, людей
мало, прид„тся ладье водой плыть.
   Но господин Гензерих не соглашался. Он кричал:
   - Ты хитрый  старый  человек!  Ты  хочешь  меня  обмануть.  Нельзя  товар
выносить. Все люди - воры, я знаю. Вс„ украдут.
   Кормчий кричал:
   - Волны-то высокие, в  недобрый  час  захлестн„т.  Товар  подмочит,  рабы
захлебнутся.
   - Э! Э! Старый человек, вс„ вр„шь, обмануть  хочешь!  Это  глупая  девица
положит все яйца в одну корзину, хлоп, споткнулась, яйца разбила. Нельзя так
делать. Рабы идут по берегу, а товар будет в ладье. Товар  подмочит  -  рабы
целы. Рабы убегут - товар остался .
   Кормчий рассердился, закричал:
   - Глупому дитяти ученье не впрок! С тобой спорить - глотку  надорв„шь,  а
толку чуть. Пусть будет по-твоему.
   На другое утро, чуть  заря  занялась,  вывели  мужиков-ладейников  из-под
палубы. У них от солнечного света глаза щурятся, от свежего воздуха кружится
голова. Ноги хоть развязаны, а нетв„рдо ступают, будто конопляные, гнутся.
   Как увидели они гребцов, Ярмошкин дядька завопил:
   - Братцы, помогите! Не холопы мы, не рабы! Мы свободные люди,  смоленские
мы, из Лодейниц из села. Нас  проклятый  немец  обманом  заманил,  продавать
хочет. Спасите!
   Из гребцов один отвечает:
   - Мы того не ведаем, своими глазами не видели.
   А другие отвернулись в сторону, головы опустили, молчат.
   Господин Гензерих Ярмошкиного дядьку  хлясь  по  губам,  всех  ладейников
одной бечевой накрепко связал, погнал берегом. А гребцы на ладью взошли,  от
берега оттолкнулись, рекой поплыли.
   Обогнули выступ, увидели порог.
   Бешеная  вода  бушует,  во  все  стороны  мечется,  к   небу   взносится,
водоворотом кружится, бездной разверзается, хочет  ладью  потопить.  Кормчий
правит широким кормовым веслом, гребцы шестами отталкиваются.
   Господин Гензерих,  мужики-ладейники  стоят,  смотрят,  ужасаются.  Волны
вздымаются ввысь и вкруг ладьи рушатся, да покамест ещ„ не могут захлестнуть
- у ладьи борта высоко нашиты. А кормчий, ума он, что ли, лишился,  в  самый
кипяток правит. Сейчас погибель.
   Господин Гензерих от волнения на одном месте прыгает, кричит:
   - Куда? Куда?
   Он кричит, рот открыт, губы д„ргаются, а голоса не слыхать.
   Ой, время-то тянется, будто вовсе остановилось и  ладья  будто  навек  на
месте застыла - таково медленно продвигается.
   А этот кормчий, он опытный был, он сво„ дело знал, ему не  впервой  было.
Где глубже-то, с виду страшней, а вода сама ладью вынесет. На  мелком  месте
опасней - на камни напорешься.
   Миновала ладья этот порог, впереди ещ„ шесть порогов проходить.
   Господин Гензерих гонит мужиков-ладейников берегом, а берег там нехорош -
обломки скал навалены грудой и меж них узкие щели. У мужиков руки за  спиной
связаны, ухватиться, удержаться нечем,  ступают  осторожно,  лодыжка  бы  не
подвернулась, ногу бы не сломать . А господин Гензерих их торопит, пинками и
колотушками подгоняет.
   Ладья миновала второй и третий пороги.
   Впереди Неясыть, страшный, ненасытный, погубительный.  Длиной-то  он  без
малого верста. С каменной гряды, в  два  человеческих  роста  вышиной,  вода
отвесно вниз падает.
   Как лютый зверь, накинулся Неясыть на ладью, скалами-клыками ощерился, из
тысячи пастей пена бежит. То поймает  ладью,  то  отпустит,  играет  с  ней,
подкидывает и ловит, из стороны в сторону мотает, готовится пожрать.
   А не достанется тебе эта добыча,  Неясыть-порог!  Ладья  крепкая,  гребцы
сильные, кормчий верный. По каменным губам  тебя  помажет,  а  поглотить  не
даст. Выплывет, выплывет, цела будет!
   Внезапно высокий вал накатился с одной стороны, всей тяжестью  обрушился,
а ладья накренилась, зачерпнула воду и легла на бок. Гребцы покидали  шесты,
бросились к другому борту, высоко поднявшемуся над водой.
   Медленно-медленно ладью  нес„т  вниз  по  течению.  То  е„  попер„к  реки
заверн„т, то она ударится о торчащий камень, то заденет камень подводный.  С
треском обламываются насаженные бока, разбило  и  смыло  палубу.  Вс„  более
погружаясь, ладья повернулась  кверху  дно  м,  а  гребцы  вскарабкались  на
широкое днище, плывут, как зайцы на коряге в половодье.
   Вниз, вниз, с двухсаженной высоты. За сверкающей  радугой  падающей  воды
ничего не видать.
   Вынырнула ладья, нес„т е„ к берегу. Людей не смыло ли? Чудом  удержались,
лежат, висят, цепляются за выбоинки, за трещинки, за неведомые занозинки.
   Наконец ладью поднесло к берегу, она уткнулась носом  меж  двух  валунов.
Гребцы, ошарашенные, избитые, мокрые, ступая по колено в воде, выбрались  на
берег и упали изнемож„нные. Все ли тут? Троих не досчитались.
   Вс„ это время мужики-ладейники стояли оцепенев, не могли глаз отвести  от
страшного зрелища. Вдруг господин Гензерих очнулся, диким голосом взвыл:
   - Аллес ист хин! - упал ничком, кулаками колотит по камням.
   Аллес ист хин - вс„ пропало.
 
   Глава двенадцатая
   ИВАШКА ПЛЫВ‚Т В ЦАРЬГРАД
   Гребцы до самых до костей промокли, ни одной ниточки на них  не  осталось
сухой, они хотят  кост„р  развести,  обсушиться.  А  один  из  них,  бывалый
человек, не позволяет, говорит:
   - Нельзя кост„р жечь. Дерево-то, плавун,  рекой  выкинутое,  сырое,  дыму
будет много.  А  здесь  во  всех  местах  половцы  бродят,  таких,  как  мы,
потерпевших крушение, поджидают. Увидят они дым, придут, всех нас пленят.
   Сидят мужики мокрые, злые, на господина Гензериха косятся. А он бегает по
бережку, смотрит, нельзя ли чего спасти.
   Видит, ныряет в волнах вс„ его достояние, ящик с лоскутом.
   Господин Гензерих приказывает:
   - А прыгайте, люди, в реку, вытащите ящик! Тут они  вовсе  обозлились,  в
ответ кричат:
   - А сам прыгай, коли тебе жизнь не дорога. У нас дома ж„ны и детушки.  Мы
им кормильцы, нам помирать неохота. Не послушал ты доброго совета, товар  на
берег не вынес. Сам виноват, так тебе и надо!
   Господин Гензерих к ладейникам подбегает, поспешно им  руки  развязывает,
кричит:
   - Прыгайте в реку, вытащите ящик! А они молчат,  с  места  не  двигаются.
Господин Гензерих кричит:
   -  Все  вы  глупые  люди!  Товар  потонет,  нечем  мне   будет   с   вами
рассчитываться.
 
   Как гребцы это услыхали, вовсе обезумели, вопят:
   -  Мы  сколько  труда  положили,  сколько  мук  приняли,  а  ему,   вишь,
рассчитываться нечем! Возьм„м тебя, убь„м  и  в  реку  кинем,  тогда  будешь
знать, как людей обманывать!
   Они на него наступают, кулаками машут, а он на коленки  стал,  кланяется,
просит его пощадить. Он прощенья просит, если кого невольно обидел, а  злого
умысла у него не было. Он кланяется, кается, если что  не  так  сделал,  так
теперь видит, что  нехорошо  вышло.  Как  вернутся  в  Киев,  он  им  втрое,
вдесятеро за вс„ заплатит.
   Они кричат:
   - Ты нас сладкими словами не улещивай, выкладывай денежки!
   А у него нет.
   Тут они накинулись на него, стали колотить. Уж  он  вопил-вопил,  хрипеть
начал. Мудрила их разнимает, уговаривает:
   - Да бросьте его, братцы. До смерти его убь„м, на нашей совести будет.
   Они отпустили немца, он в сторонку отполз.
   Тут стали они обсуждать, как им дальше быть. Не век здесь  торчать,  надо
домой ворочаться. Мимо порогов ладью на плечах обратно перенесут - она стала
много легче, а народу-то теперь много прибавилось. Дальше потащат  ладью  на
бечеве, которой ладейники были перевязаны. В Киеве ладью починят,  продадут,
поделятся. Сколько ни выручат, вс„ не даром трудились.
   А немца с собой не хотят брать. Опять обманет, собака.
   Они ладью из валунов высвободили, опять вниз дном  перевернули,  к  скале
привязали. А уж ночь наступает, они спать полегли.
   Господин Гензерих к Ивашке с Ярмошкой подполз, лежит, жалобн