хоньку двери кровати опять прикрыли, не проснулся бы купец Данила
Богатый. Да заморское вино хмельное - он спит-храпит, ничего не слышит.
   Ивашка доста„т из поставца пряники, а хлебушка там нет. Хлебушко,  видно,
в другом месте хранится.
   Ярмошка пожевал пряники, ещ„ пригоршню за  пазуху  сунул  -  завтра  день
долог, опять есть захочется.
   Насытился он, губы рукавом рубахи обт„р, крошки со  ступеньки  собрал,  в
рот ссыпал, шепчет:
   - Я так порешил: с тобой в Киев плыть. У моего дядьки,  такого-сякого,  я
лишний рот. Каждым куском меня попрекает, без дела дер„тся. Очень надо! Уж я
как-нибудь доберусь до Киева, под кроватью едучи. Довез„т меня купец-собака,
не заметит ли?
   - Не заметит, - говорит Ивашка. - Он дн„м и  не  ходит  сюда.  А  я  тебе
завтра постараюсь мясца достать.
   - А ну его, - говорит Ярмошка.  -  И  без  мясца  люди  живы.  Главное  -
хлебушко. А то от этих, таких-сяких, пряников во рту сладко и слюны много, а
настоящей сытости нет.
   - Будет тебе хлебушко, - обещает Ивашка. - Завтра непременно добуду.
   Ярмошка опять залез под кровать, засовы за собой задвинул.
   Глава седьмая
   АННУШКА ПОДА‚Т ВЕСТЬ
 
   И собачка бежит-бежит да остановится. И пташка летает-летает, на  веточку
присядет.  Всякому  началу  приходит  свой  конец.  Плыла-плыла   ладья   из
Смоленска, в Киев прибыла. На вечерней заре бросили якорь в виду пристани.
   Данила Богатый распоряжается:
   -  Нынешней  ночью  ещ„  здесь   переспим.   Завтра   спозаранку   начн„м
выгружаться. Ивашка, дурень, даровой слуга, укладывай меня спать.
   Ивашка Данилу раздевает,  в  постель  укладывает,  чашку  хмельного  вина
подал.  Данила  выпил,  заснул,  захрапел.  А  Ивашка  сидит  на  ступеньке,
дожидается, пока Ярмошка из-под варяжской кровати вылезет. За пазухой у него
краюшка хлеба и мяса шматок припасены. От своего рта оторвал, сбер„г дружку.
   Скрипнули засовы, приоткрылась дверь, выполз Ярмошка. Ивашка  протягивает
ему еду, а тот отмахивается, шепчет тихо, будто комариный писк:
   - Спрячь. Потом пригодится. Сейчас времени нет.
   - Что так? - спрашивает Ивашка. - Ночь-то в начале, вся впереди.
   - Молчи, такой-сякой, купца разбудишь! Иди за мной, после поговорим.
   Ивашка не пойм„т, к чему да куда, однако же ступает на цыпочках вслед  за
Ярмошкой. На палубу выбрались, прислушиваются. Все на ладье  спят.  Спят  на
скамьях гребцы, головы к в„слам приклонили.  Спит  приказчик,  подостлав  на
доски свою епанчу. Все спят.
   Ярмошка шепчет:
   - Самое нам время отсюда бежать. Настанет день -  мне  уж  не  выбраться.
Купец меня обнаружит, изобь„т до смерти, и тебе за меня достанется.
   - Куда же нам бежать? Кругом вода.
   - Бултыхайся прямо в воду. Здесь до берега близко, доплыв„м. Вспомни, как
я тебя на Каспле обучил плавать. Не бойся, прыгай!
   - Потонем.
   - Не потонем, так вынырнем. Хлеб давай сюда.  Я  его  в  рубаху  заверну,
привяжу к голове, не намочить бы. А боишься, так оставайся. Мне что!
   И прямо с борта ладьи прыг в реку, поплыл. И Ивашка за ним вслед прыгает.
   Всплеснулась вокруг него  днепровская  вода,  с  головой  покрыла.  А  уж
Ярмошка его под пузо поддерживает, пищит:
   - Плыви, плыви, такой-сякой! Веселей шевелись!
   Ивашка бь„т по воде руками и ногами, плыв„т. Оглянуться не успел - вот  и
берег. Они вылезли, отряхнулись, сели на песочек.
   Ярмошка раздувает ноздри, жадно глотает свежий воздух.  Под  варяжской-то
кроватью, скорчившись сидя, воздуха  нюхать  не  приходилось.  Ярмошка  руки
раскинул, рот широко раскрыл, никак вдосталь не надышится.
   Ивашка его спрашивает:
   - Куда теперь?
   Кругом ночь, ни одного огонька  не  видать.  Т„мные  домишки  столпились,
будто овечье стадо, посреди огородов дремлют. И в какую  сторону  голову  ни
поверни, всюду дома, дома. Кругом растеклись, вверх в гору  ползут.  Наверху
горы высокие стены, а над ними купол а, крыши теремов. А вс„ смутное  -  еле
выделяется на ночном небе.
   Тихо-тихо, а будто воздух шевелится, гудит, как пчелиный рой. Это  многие
тысячи людей в домах спят, во сне дышат.
   - Пошли, - говорит Ярмошка. - Здесь на берегу  нас  купец  завтра  первым
делом увидит.
   Они отошли подале. В темноте наткнулись на забор, тут же прикорнули.
   Утром проснулись, поели, пошли искать Аннушку.
   Киев-то не Смоленск, много больше будет - огромный  город.  Одних  рынков
там восемь, улиц, домов не счесть. Нигде Аннушки не видать.
   Ивашка с Ярмошкой весь город обходят - от Лядских ворот до Золотых ворот,
от Золотых ворот до Львовских. На Михайловскую гору  подымались,  спускались
на Оболонь, на Перевесище забрели.
   Где Аннушку искать, кого спрашивать?
   В один день Киев не обойти - они который день бродят. А есть-пить надо!
   Они где у бабы торговки пирог стащат, где на паперти  среди  нищих-убогих
замешаются - им милостынька перепад„т. Иной раз у чужой двери поскребутся  -
им хозяйка кусок вынесет, а то, случается, и собаку натравят.  Они  отощали,
обносились, ищут-ищут Аннушку,
   не найдут.
   Ярмошка говорит:
   - Народищу здесь что сена в копне - не счесть. Где нам среди них  Аннушку
обнаружить? Где  она  скрывается?  Пока  все  дома  обойд„м,  во  все  двери
заглянем, у нас седые бороды ниже колен вырастут.
   Ивашка в ответ только вздыхает.
   Ярмошка говорит:
   - Это нашей жизни не хватит весь город обыскать.  Помяни  мо„  слово,  мы
здесь подохнем. Ивашка опять вздыхает.
   - Нет, - говорит Ярмошка, - будет! Поискали, и хватит!  Без  толку  время
теряем, такое-сякое! Пошли обратно в Смоленск, пока нас ноги держат.
   А может быть, Ярмошка прав?  Может  быть,  правда  лучше  махнуть  рукой,
перестать искать? Аннушка разумница, рукодельница - ей везде будет хорошо. А
он в самом деле в этом Киеве подохнет.
   Уж он видит себя, как бред„т он старенький,  согбенный  весь,  бред„т  от
Лядских ворот до Золотых ворот, от Золотых  ворот  до  Львовских.  У  каждой
двери стучится, деревянную чашечку за подаянием протягивает. А седая борода,
длинная, по холодному ветру развева ется, за его плечами  прозрачным  плащом
вь„тся. Посошок по мосткам тук-тук.
   У Ивашки на глазах слезы, так ему самого себя жалко.
   А что, если вернуться в Смоленск? Мудрила его в сыновья примет,  у  т„тки
Любаши он будет в холе, в тепле, в сытости.  И  Ярмошка  верн„тся  к  своему
дядьке. Ну, выпорют его разок, ему ничто, он привычный.
   - Ладно, - говорит Ивашка, - будь по-твоему.
   Ид„м в Смоленск обратно. Пошли, чего там.
   Но тут Ярмошка, ветреная голова, вдруг заупрямился.
   - Нет, - говорит,  -  я  сейчас  ещ„  не  пойду.  Дольше  искали,  меньше
осталось.
   - Столько искали, ничего не нашли, - говорит  Ивашка.  Так  ему  вдруг  в
Смоленск захотелось!
   - Ничего не нашли, а вдруг сейчас найд„м?
   Вдруг мы е„ сейчас встретим или она весточку подаст? Давай ещ„ один  день
останемся.
   - Ох, я ещ„ один день ни за что не выдержу. Ты на меня  посмотри,  как  я
весь отощал. Ты только посмотри!
   - По тебе не видно. Щ„ки - что, такие-сякие, наливные яблоки.
   - Да, много ты понимаешь! Тебе меня вовсе не жалко.
   Вот они немного поспорили, уж рукава засучили,
   но драться не стали. Помирились, пошли дальше.
   Приходят они на пристань,  напоследок  на  приплывающие,  на  отплывающие
ладьи смотрят - не высмотрят ли чего?
   Плавающих, путешествующих людей вежливо расспрашивают  -  не  слыхали  ли
чего?
 
   А ничего не высмотрели, не услышали. Сидят, руки свесили - такое уныние.
   И вдруг доносится к ним прерывистый скрип смычка. Будто кто-то в  темноте
нащупывает песню и никак не уловит. То опять начн„т сначала,  то  на  другой
склад перейд„т, и опять не то. А терпеливый высокий голос вс„  повторяет  те
же слова:
   "Уносит меня хищная птица. Из Варяг прилетела, в Царь-град стремится. Ох,
горе, горе!"
   Ивашка с Ярмошкой оглянулись - кто же это по„т, на гудке играет,  да  так
жалобно.
   А это слепой старик сидит на бр„внышке и гудок прижал к груди.  Он  водит
смычком по струнам, тонким голосом выпевает:
   - Уносит меня хищная птица...
   - Это что ж за такая песня? - спрашивает Ярмошка. - Начало есть, а  конца
не слыхать. Слепой отвечает:
   - Я эту песню слагаю, ещ„ не  вижу,  чем  кончится.  А  будет  песня  про
красную девушку Аннушку с длинными косами. Длинные косы  за  ней  волочатся,
след заметают. А след замет„н, как обратно вернуться? Вижу я е„,  как  стоит
она на корме, руки ломает, из глаз сле зы льются. Девушка  Аннушка  из  села
Малого.
   - И вс„ вр„шь, - пискнул Ярмошка. - Как ты е„ видел, когда ты слепой?
   Но Ивашка схватил его за руку, д„рнул, шепчет:
   - Чего сме„шься? Закрой рот-то! И, нагнувшись к слепому, спросил:
   - Как же ты е„ мог видеть, когда ты слепой?
   - Вижу я е„ мысленными очами.
   - Значит, выдумываешь, - сказал Ярмошка. -  Пойд„м  отсюдова,  что  время
терять. Выдумывать каждый может, так всякого слушать?
   - Постой, - сказал Ивашка, -  куда  ты  меня  тянешь?  Может,  и  вправду
Аннушка о себе весть пода„т. Скажи, дяденька, какую ты е„ видишь?
   Слепой отвечает:
   - Голос у ней тонкий, не боле по пятнадцатому году.
   - Правильно, - шепнул Ивашка.
   - Голос у ней будто ид„т по лесу, на голове веночек из незабудок.
   - Нет, - шепнул Ивашка, - она венков не носила. Вс„ было ей некогда венки
плести. Обо мне старалась.
   - По голосу слыхать, рубаха на ней дождями вымытая,  ветрами  высушенная,
на солнце выгоревшая. Была алая, а стала бледной, как цвет шиповника.
   - Нет, - сказал Ивашка, - у ней синенькая.
   - Да ид„м! - крикнул Ярмошка и д„рнул его  за  руку.  -  Чего  зря  время
терять!
   - Постой, постой. Скажи, дяденька, откуда ты знаешь, что она Аннушка,  да
из села Малого?
   - А она руки ломала, сл„зно причитала, как украли  е„  в  селе  Малом,  с
братцем, с Ивашкой-сиротой, попрощаться не дали, увозят е„ за моря  синие  и
ч„рные, тихие и бурные, в дальний Царьград на рабство  и  смерть.  Помяните,
добрые люди, несчастную Аннушку.
   - Рано поминать, - сказал Ивашка. - Она ещ„ живая.  Ярмошка,  мы  едем  в
Царьград!
   Глава восьмая
   ВСЯКИЕ НЕОЖИДАННОСТИ
 
   Да где ж он, Царьград? А за реками, за морями, за высокими горами. Не  на
самом краю  света,  а  недалеко  оттудова.  Однако  же  люди  туда  ездят  и
возвращаются целы и невредимы.
   - Я бы поехал,  -  говорит  Ярмошка.  -  Я  домой  в  Смоленск  не  очень
тороплюсь. Мой дядька, такой-сякой, как увидимся, меня тут же недолго мешкая
выпорет. Я поэтому не тороплюсь. Только как же мы в этот Царьград поедем?
   - Известно как - на ладье. Попросимся на ладью, нас и возьмут.
   - Да, возьмут! Возьмут и ещ„ поклонятся, спасибо скажут. Не возьмут  нас,
Ивашка, кому мы нужны?
   - А отстань ты от меня, Ярмошка! Заладил, как и куда! Возьмут нас!
   - Не возьмут нас! - говорит Ярмошка.
   - Вот ты какой! - говорит Ивашка, и голос  у  него  дрожит.  -  Только  я
что-нибудь хорошее придумаю, ты сейчас же спорить лезешь. Я Аннушку  вовремя
не отбил, теперь я должен е„ обратно вернуть. А ты не да„шь.
   - Да ты же сам хотел вернуться в Смоленск.
   - Ничего я не хотел. Едем в Царьград, Ярмошка! Нас непременно возьмут  на
ладью.
   - Не возьмут нас, - говорит Ярмошка.
   И в самом деле не берут их. Как ни просятся -  не  берут.  Какая  от  них
польза, от малолетков? А в ладье лишнего места ни у кого нет.
   Вот сидят они на берегу, ногами в воде болтают. Приплывающие, отплывающие
ладьи глазами встречают, провожают.
   И вдруг Ярмошка глаза вылупил - круглые, как плошки, сейчас выскочат.
   - Смотри! - кричит. - Смотри, Ивашка! Эта ладья мне знакомая!
   Ивашка смотрит - много ладей-то.
   - Ой, такой-сякой,  не  туда  глядишь!  Вон  она,  ладья,  большая,  сюда
поворачивает. Это наша ладья, ладейницкая. Мы е„ рубили, на  воду  спускали.
Наша, наша, по всем приметам!
   Вскочил, бежит к тому месту, где  ладья  причаливает,  и  Ивашка  за  ним
бежит-бежит. Ох, что ж это такое? Бывает  же,  что  такое  случается!  Ихняя
ладья, ладейницкая. И на ней мужики-ладейники все знакомые. И  Иван  Мудрила
тут с Ярмошкиным дядькой.
   Встретились, поздоровались,  обрадовались  все.  А  Ярмошкин  дядька,  уж
впрямь такой-сякой, время зря не теряет. Не успел племянника  признать,  тут
же схватил его, зажал ему голову меж своих колен, рубашонку ему  взд„рнул  и
отлупил. Полную меру всыпал.
   - А не бегай, не бегай, не сказавшись - не отлучайся.
   Ярмошка привычный, на дядьку не обиделся. Такой уж этот  дядька  уродился
драчливый, что с него возьм„шь?
   Вот встретились они, обрадовались, все вместе в харчевню  пошли.  Хозяйка
им всякое кушанье на стол ставит.
   Они поели, насытились, пояса распустили. Ивашка спрашивает:
   - Дяденька Мудрила, откуда ж вы  взялись?  Мудрила,  он  лишних  слов  не
теряет, говорит кратко, а вразумительно:
   - Будем бока насаживать.
   Что ни слово, то истина. А пойди разберись, о ч„м оно?
   Ярмошкин дядька словоохотливей будет. Он объясняет:
   - Как продали мы обе малые ладьи, а эту большую не сразу продали. Цену мы
запросили справедливую, а  никто  не  да„т,  торгуются.  Себе  в  убыток  не
отдавать же. А приходит к нам немецкий купец, говорит: "Я эту цену  дам,  да
только с уговором. Ладья прочная и м не подходящая, а бока низковаты по морю
плыть. Надо  бы  повыше".  Мы  говорим:  "Эта  ладья-однодеревка.  Как  бока
выросли, такие и есть. Уж дерево срублено, выше  не  нараст„т".  Он  уп„рся,
лопочет: "Я бы взял, мол, ладью, а бока низки". Мы говорим: "Такую втору  ю,
хоть весь свет обойди - не найд„шь. Липа то была,  восьмерым  мужикам  не  в
обхват. Крепость в ней необыкновенная, а бока тебе в Киеве  досками  набьют,
насадят,  какие  хочешь".  -  "Нет,  -  говорит,  а  говор  такой  противный
отрывистый, будто собака лает. - Нет , я большую цену плачу, я не  могу  ещ„
раз в Киеве мои деньги тратить. Вы ладью рубили,  вы  должны  е„  в  порядок
приводить". Мы говорим: "Да пойми ты, чудак человек, нету такого  обычая.  В
Лодейницах ладьи рубят, в Смоленске продают, в Киеве к  морскому  плава  нию
готовят. А здесь ей бока наращивать - она тяжела станет по реке  плыть".  Он
лается: "Глупый обычай! Лентяи! Дураки!" Я было хотел ему в морду  дать,  да
Мудрила не позволил. Наконец порешили мы на том,  что  у  него  гребцов  для
такой ладьи маловато, так мы поможем е„ в Киев доставить, а там  уж  и  бока
насадим, и лубом покроем, под той бы палубой и людям, и товару в сохранности
по морю плыть. А он нам за это сверх цены ещ„ надбавит...
   Вот поели они, что хозяйка им подала, из-за стола встали, а  потом  пошли
гулять по стольному городу по Киеву. Нагулялись, вернулись на  ладью,  спать
полегли.
   На другое утро принялись за работу.  Трудятся  за  совесть,  вс„  в  срок
по-хорошему сделали - и бока  и  палубу.  Приходят  к  купцу,  к  немцу,  за
расч„том.
   Этот немец - купец, человек молодой, высокий и жилистый. Кадык у пего  на
шее, будто репкой подавился. Глаза бел„сые, голубоватые, как снятое молоко.
   Ярмошке он не понравился. А что тут нравиться? Не кум, не сват. За работу
заплатит, и прощай навек.
   Немец говорит:
   - Я многие товары  здешним  верным  купцам  роздал,  а  деньги  не  успел
получить. Обещаются отдать морген фри, завтра поутру.  Вы  сегодняшнюю  ночь
ещ„ здесь поспите, завтрашний день - морген фри - я с вами рассчитаюсь.
   Он доста„т большой кувшин заморского сладкого вина  и  всем  наливает  по
чарочке:
   - С благополучным окончанием!
   Все выпили и Ивашке с Ярмошкой дали. Вино сладкое,  терпкое,  крепкое,  в
голову ударило. Мужики песни поют, плясать пошли. Ноги  у  них  заплетаются,
где стояли, там и повалились, ногами  подрыгали,  всхрипнули  и  затихли.  И
Ивашка с Ярмошкой тут же за столом тя ж„лые головы на столешницу опустили  и
тоже заснули.
   Просыпается Ивашка - что такое? Кругом темно. Хочет глаза протереть, руки
не поднимаются. Хочет на ноги  встать,  а  ноги  не  слушаются.  Рукой  руку
пощупал, а они толстой вер„вкой накрепко связанные.
   Глава девятая
   ГОСПОДИН ГЕНЗЕРИХ
 
   Под жарким летним  солнцем  река  текла  широкая  и  спокойная.  Господин
Гензерих, немецкий купец, засунув руки за пояс, шагал по палубе своей ладьи.
   О, хорошая ладья и день хорош, и вчера было хорошо, все дни, как от Киева
отплыли. А впереди, о, впереди тоже вс„ хорошо. Господин  Гензерих  тихонько
загоготал от удовольствия и пробормотал:
   - Абер гут! Очень хорошо!
   Господин Гензерих думал:
   "Я очень умный человек! Я такой умный - все люди должны  мне  удивляться.
Моя добрая покойная матушка очень удивилась бы, если бы  могла  меня  сейчас
увидеть".
   Ещ„ бы ей было не удивиться!
   Совсем недавно - да неужто только осенью? - был он вовсе не  господин,  и
никому не пришло бы в голову называть его Гензерих. Всего-навсего сидел  он,
поджав ноги, на столе в лавке мастера  Мельхиора  и  выд„ргивал  нам„тку  из
подкладки чужих штанов или,  простр  очив  шов,  выдавливал  на  н„м  зубами
красивый узор. А мастер Мельхиор кричал ему:
   "Эй, Гензель,  подогрей  утюг!  Эй,  Гензель,  сними  мерку  с  господина
заказчика!"
   Какой-нибудь глупый парень просидел бы так всю жизнь, пока поджатые  ноги
не скрючились бы, а пальцы от иголочных уколов стали бы  рябые,  как  т„рка.
Другой парень, весь век сидя согнувшись, давно нажил бы на  спине  горб.  О,
Гензель был не такой! У Гензеля б ыл предприимчивый ум и высокие стремления.
   В его родной город Бремен приезжало много купцов из славянских земель,  и
многие бременские купцы отваживались в дальний путь на Русь и Царьград.  Они
приходили в лавку мастера Мельхиора, заказывали богатое платье и с важностью
беседовали, хвастаясь поч„то м и барышами. Как во всех  больших  городах  на
Руси, выстроены для них дома и гостиницы, как на всех переправах и  волоках,
их очередь впереди других. Долги им уплачивают прежде всех прочих, а на  суд
им разрешается не являться. Хоть и берут с них тамошние к нязья  пошлину  за
товар, а вс„ же выгоды велики.
   Гензель прилежно тыкал иглой в ш„лк и сукно, а сам слушал  эти  рассказы,
мотал на ус. О, Гензель был не простой парень. Умная голова,  себе  на  уме.
Гензель мелком обводил выкройку на куске ткани, а сам метал мысли  и  так  и
этак, размечал, как ему свою жизнь лучше раскроить.
   Наконец, вс„ обдумав, он пош„л в  дом  русских  купцов,  познакомился  со
стариком приказчиком и обещал сшить ему  хороший  т„плый  кафтан,  если  тот
Научит его русскому языку. Целый год они бились, трудились  до  изнеможения.
Уж приказчик стал подумывать, не д„шев о  ли  будет  за  одну  епанчу  такое
мучение принимать. Уж  он  хотел  попросить  ещ„  пару  суконных  чулок,  да
постеснялся. А к концу года Гензель стал уже порядочно говорить.
   Теперь он пош„л поклониться тестю и шурину, троим своим дядьям и  семерым
двоюродным братьям и у всех сколько мог занял денег. Не велики деньги, а  со
временем нарастут. И ж„лудь мал, а прораст„т - будет развесистый дуб. Малого
порос„нка раскормить - жирны й боров получится.
   Приш„л к мастеру Мельхиору расч„т брать. Тот ему говорит:
   - Почему ты уходишь, Гензель? Разве тебе плохо? Я тебе каждый день даю  к
обеду мясные кл„цки и сладкую подливку из слив. А в другом месте тебя  будут
кормить одной кашей. Оставайся!
   - Нет, - говорит Гензель, - у меня высокие стремления.
   - Оставайся, - говорит мастер. - Ты хороший подмастерье, заказчикам  твоя
работа нравится. Если бы ты не был женат на своей Лиспет, я бы за  тебя  мою
Ильзу отдал и моя лавка досталась бы тебе в наследство.
   - Нет, - говорит Гензель, - пришло время уходить.
   А сам подумал, что при  живой  жене  попы  его,  пожалуй,  на  второй  не
повенчают. К тому же Ильза незавидный кусочек - сухая жердь и  зубы,  как  у
щуки. Ее и с приданым  никто  не  бер„т.  И  наследства  ждать  -  не  скоро
дожд„шься. Сам же он, с таким большим умом, ск орей разбогатеет.
   - Нет, - говорит Гензель, - уж у меня все решено. Уезжаю я из прекрасног