Когда  он  подымал
веки, в комнату вместе с голосом  входило  повернутое  вспять  время.  Оно
казалось дном колодца, налитого тьмой, которую из высокого-высокого далека
пронзал тоненький лучик света. Он освещал не эпоху, не  события,  даже  не
тайну последних дней императора, а его душу.
   - А ведь Фуше был полезен вам, ваше величество, - сказал Крис.  -  Ведь
это не вы, а он заложил основы полицейского государства.
   Голос засмеялся опять тихо и коротко.
   - Я уже обучился этой науке  -  создал  свою  полицию  против  министра
полиции. Если б не тяжкое бремя полководца, я связал бы ею народы... Через
головы  королей  и  парламентов.  Как-то  я  сказал  Меттерниху:   "Такому
человеку, как я, наплевать на  миллионы  жизней".  Смешно!  Я  не  моргнув
глазом уничтожил бы десять миллионов, если бы шла речь о судьбе  династии.
А оставшиеся в живых кричали бы: "Да здравствует император!"
   - Не прошло и  полутораста  лет,  как  у  вашего  величества  объявился
последователь, - снова оборвал паузу Крис. - Он тоже душил Европу и плевал
на миллионы жизней.
   - Кто-нибудь из королей Франции? Неужели Бурбон?
   - Немецкий ефрейтор, ваше величество.
   Снова смешок.
   - Мельчают великие...
   - Выключай, - рванулся Вадим. - Довольно!



4

   Они долго молчали, медля начать разговор.
   - Злишься? - спросил Крис.
   - Злюсь. Гений в предбаннике. Скинул все до рубахи, а под ней горилла.
   - Поправка к истории, - сказал Крис.
   Но Вадим уже думал  о  другом:  "А  вдруг  в  открытии  Криса  окажется
соблазнительным само моделирование? Что получится?"
   - Ерунда получится, - ответил он сам себе. -  Электронный  пантеон  или
загробный паноптикум.  Командированные  и  школьники  задают  вопросы  вне
очереди: "Что вы сделали с яблоком, сэр Исаак?" - "С каким яблоком?" -  "А
которое вам помогло открыть закон тяготения".
   - Не остри. Не будет такого паноптикума. Гении умирают вместе с  веком.
И  спрашивать  у  них  некому  и  не  о  чем.   Сейчас   любой   грамотный
физик-лаборант знает больше Резерфорда... А в общем, ты прав,  -  вздохнул
Крис, - ерунда получается. Хочется взять молоток и разнести вдребезги  эту
модель!..
   - Ты тоже умрешь вместе с веком, а модель, мой милый, останется, -  зло
оборвал Вадим: его уже начинала раздражать стратегическая  глухота  Криса,
упрямо не слышавшего победной поступи своего открытия. - Оно для  истории,
глухарь! С его помощью мы как  лазером  высветим  все  ее  глубины,  самые
далекие, самые сокровенные... Может быть, еще при жизни мы узнаем  наконец
тайну Железной маски, секрет Дмитрия Самозванца и убийцу  Кеннеди.  Чуешь?
История станет самой точной  наукой.  -  Вадим  говорил  уже  с  привычной
увлеченностью лектора. - Мы  очистим  ее  от  всех  искажений  и  выдумок,
исправим все заблуждения и домыслы,  оправдаем  оклеветанных  и  заклеймим
виноватых...
   - Погоди, - остановил его Крис.
   Он набрал индекс на панели хранилища.
   - Только запись некачественная, - предупредил он, - и кто - не знаю. Не
декодировал. Поэт, должно быть.
   Сквозь оглушительный скрежет и визг в комнату  прорвался  низкий,  чуть
заикающийся, глуховатый голос:
   - ...как ты зависела от вкусов мелочных... от суеты, от тупости души...
Как ты боялась властелинов, мерящих... тебя на свой, придуманный  аршин...
Тобой клянясь, народы одурманивали... Тобою прикрываясь, земли  грабили...
Тебя подпудривали и подрумянивали... и перекрашивали... и  перекраивали...
Ты наполнялась  криками  истошными...  и  в  великаны  возводила  хилых...
История! Гулящая  история!  К  чему  тогда...  вся  пыль  твоих  архивов?!
Довольно врать!! Сожми сухие пальцы...
   И снова фон, как вой глушителя, смазал слова. Крис выключил звук.
   А Вадиму вдруг  показалось,  что  по  белой  блестящей  дверной  панели
скользнула к выходу какая-то тень. Он понимал, что это только шутка света,
отраженно  играющего  на  полированных  поверхностях  комнаты,   но   тень
определенно походила на человека в старинной треуголке и длинном, до  икр,
сюртуке.



   Александр Абрамов, Сергей Абрамов.
   Принц из седьмой формации

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Тень императора". М., "Детская литература", 1967.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 4 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Было около одиннадцати часов утра. Я просматривал у себя  дома  расчеты
ребят из нашего проектно-конструкторского бюро. Вдруг что-то  мелькнуло  у
меня позади. Я заметил это в зеркале для бритья и оглянулся.  На  тахте  у
стены  возникло  нечто  призрачное  и  прозрачное,  напоминавшее  огромный
мыльный пузырь.
   Оно  мерцало  и  вытягивалось,  приобретая  формы  сидевшего  на  тахте
человека. Он был мутный снаружи и пустой внутри,  как  куклы  на  выставке
чехословацкого стекла. Узорный рисунок ковра  на  стене  проступал  сквозь
него, металлически поблескивая на месте уплотнявшегося лица.
   Я разинул рот и застыл.
   Стекловидный  человек  на  тахте  уплотнялся  и   темнел,   окрашиваясь
почему-то в защитный цвет. Лицо и руки обретали оттенки человеческой кожи.
Рыжевато блеснули волосы. Только ноги по-прежнему оставались прозрачными.
   В этот момент заглянувшая  в  комнату  черная  кошка  Клякса  буквально
прошла сквозь них и остановилась, так и не выйдя  из  заколдованной  зоны.
Человек на тахте, не двигаясь, с ужасом посмотрел на меня. Именно  ужас  и
мольбу прочитал я в его еще не живом, не человеческом взоре.  Но  я  понял
или меня принудили понять.
   - Пшла! - взвизгнул я.
   Клякса  шарахнулась,  вспрыгнув  на  подоконник.  Человек  вздохнул.  Я
явственно услышал вздох облегчения и радости, словно вздыхающий только что
избежал смертельной опасности. Это  был  уже  не  призрак,  не  стеклянный
фантом, а реальный человек, живой с головы до  ног,  полностью  утративший
свою диковинную прозрачность. Он выглядел тридцатилетним, моим ровесником,
атлетическим красивым парнем  с  очень  правильными  чертами  лица,  какие
встречаешь обычно на рекламных рисунках в  американских  журналах.  Только
одет он был очень странно: в нелепую, травянистого цвета куртку  и  штаны,
сужающиеся  у  колен  и  обтягивающие  икры.  Вероятно,   так   одели   бы
красноармейца в  каком-нибудь  голливудском  боевике  из  жизни  советских
комиссаров.
   - Если бы ты не прогнал это животное, - сказал он,  -  могла  произойти
катастрофа. Распад материи.
   Он говорил по-русски чисто и правильно,  тщательно  выговаривая  слова,
как знающий язык иностранец. На лбу у него поблескивал такой же  странный,
как и  его  костюм,  сетчатый  металлический  обруч.  Он  то  исчезал,  то
появлялся снова, отражая перебегавшие по нему искорки света.
   - Трудно  предвидеть  подобные  случаи  даже  при  абсолютной  точности
наводки, - продолжал он, как бы разговаривая  сам  с  собой.  -  Воздушное
пространство казалось совершенно свободным.
   Я  молчал,  пытаясь  сообразить,  что  же,   в   сущности,   произошло.
Галлюцинация?  Но  я   был   психически   здоров,   никогда   не   страдал
галлюцинациями, да и в человеке напротив не было ничего иллюзорного. Может
быть, сон? Но я не спал и не дремал, и все  вокруг  не  походило  на  сон.
Материализация человека из  ничего,  из  света,  из  воздуха?  Невозможно.
Наваждение? Мистика. Чушь!
   На секунду мне стало страшно.
   - Ты боишься меня? - спросил гость.
   Я только пожевал губами: голоса не было.
   - Столкновение с непознаваемым, удивление, страх, - задумчиво продолжал
он, - все это мешает общению. Я сниму лишнее.
   Он медленно провел рукой в воздухе, и мой страх исчез. Удивление  тоже.
Я смотрел на него только с пытливым любопытством.
   - Кто вы? - наконец вырвалось у меня. - Каким образом вы возникли?
   - Почему "вы"? Ведь я один. У нас так не говорят.
   - Где это "у вас"? Ты откуда?
   - Из седьмой формации. - Он улыбнулся. - Непонятно?
   - Непонятно.
   - Хочешь проще? Изволь: из будущего. Из будущего этой планеты.
   Я молча поискал глазами вокруг него.
   - Что ты ищешь?
   - Машину времени.
   Он засмеялся. Звонко, по-детски, как смеются у нас на земле.
   - Нет никакой машины. Все осталось там. Огромный  комплекс  аппаратуры.
Очень сложной. Даже  громоздкой,  излишне  громоздкой,  как  говорят  наши
ученые. Но мы только начинаем преодолевать время.  Только  первые  шаги  и
гигантские трудности. Мне пришлось преодолеть  четыреста  танов.  Думаешь,
это легко?
   - А что такое тан? - спросил я робко.
   - Единица сопротивления времени.
   Я все еще плохо понимал его. Необычность  случившегося  подавляла.  Мне
хотелось задать тысячу вопросов,  но  я  не  мог  задать  ни  одного.  Они
буквально  толпились  в  сознании,  создавая  суматоху  и  давку.  Наконец
вырвался один, далеко не самый нужный.
   - У вас по-русски говорят?
   - Нет. Я изучил ваш язык перед опытом.
   - В каком веке?
   Он улыбнулся моему нетерпению  и  не  без  лукавства  даже  помедлил  с
ответом. Он знал, чем поразить меня, этот  молодой  человек  из  неведомых
временных далей.
   - По-вашему? В двадцать четвертом.
   - А по-вашему? - чуть не  закричал  я,  вспомнив  заинтриговавшую  меня
"седьмую формацию".
   - У нас другая система отсчета, - сказал он.
   - Формации?
   - Да. Мы считаем формации в  развитии  коммунистического  общества.  По
тому основному, самому главному,  что  отличает  их.  Единый  язык,  новая
психика, отмирание государства, переделка планеты...
   - А седьмая? - перебил я.
   - Время. Мы учимся управлять  временем,  как  одной  из  форм  движения
материи.
   Я с трудом проглотил слюну, слова застревали в горле. Только мысль тупо
долбила мозг: "Неужели все это возможно?" Реальность с трудом  постижимого
чуда требовала ясности  размышлений.  А  ясности  не  было.  Я  машинально
скользнул взглядом по комнате: все было на своих местах. Все, как  прежде.
Только у меня на диване сидело Чудо.
   Вот  оно  встало,  потянулось,  присело,  выбросило  и  опустило  руки,
точь-в-точь как я,  делающий  разминку  под  радиомузыку;  зевнуло  совсем
по-человечески и подошло к окну. Испуганная Клякса фыркнула и скрылась под
столом.
   - Смешной зверек, - сказал человек из  будущего,  -  никогда  таких  не
видел. Даже в зоариях.
   - Разве у вас нет кошек? - удивился я.
   - У нас вообще нет домашних животных.
   - И собак?
   Он промолчал, глядя на улицу, а его далекий  мир  вдруг  показался  мне
чуточку обедненным. Ни пушистой Кляксы, ни разговорчивого  попугая  Мишки,
ни барбоса Тимура у меня в том мире бы не было. Малость скучновато.
   - Почему дома напротив стоят рядом, как стена? - вдруг спросил он.
   - Улица, - сказал я.
   - А за домами?
   - Тоже улица.
   - У нас дома в лесу...  -  проговорил  он  задумчиво.  -  Есть  города,
плавающие в океане. Есть летающие... Но улиц нет.
   Он все еще смотрел в окно.
   - Маленькие - это автомобили, а большие - автобусы? -  спросил  он,  не
оборачиваясь. - Я знаю о них. И движение одноярусное, - усмехнулся он.
   - А у вас многоярусное?
   - Мы отказались от него лет двести тому назад. Передвигаемся в каплях.
   Я не понял.
   - Их прозвали так  из-за  капельной  формы.  Впрочем,  она  меняется  в
зависимости от  движения,  горизонтального  или  вертикального.  Их  очень
много. Они висят в воздухе в ожидании седоков. Правильно я говорю?
   Теперь я улыбнулся снисходительно и тут же представил себе лес,  полный
цветных воздушных шаров. Красиво? Не знаю. Что-то вроде парка культуры или
ярмарки в пригороде.
   Он улыбнулся, видимо уловив мою мысль.
   - Они  прозрачны,  почти  невидимы,  -  пояснил  он.  -  Подзываются  и
управляются мысленным приказанием. Гравитация, - прибавил он, обернувшись.
- А у вас еще не освоили воздуха?
   - Почему? - обиделся я  за  свой  век.  -  У  нас  и  самолеты  есть  и
вертолеты.
   - Самолеты... - о чем-то вспомнив, повторил он, - знаю.  Они  прилетают
звеньями. По ночам. А как вы затемняетесь?
   Я опять ничего не понял.
   - Зачем?
   - Освещенное окно может быть ориентиром для воздушных бомбардировщиков.
   - Ты перепутал время, - засмеялся я. - Война  окончилась  двадцать  лет
назад.
   Он побледнел, именно побледнел, как чем-то очень напуганный человек.
   - Окончилась... - пробормотал он. - Значит, у вас послевоенный период?
   - Именно.
   Мне показалось, что он даже зашатался от горя. Оно было написано у него
на лице, видимо не умевшем скрывать эмоций. Потом я услышал шепот:
   - Ошибка в наводке... Я так боялся этого. Какие-нибудь пять-шесть танов
- и катастрофа!
   - Почему катастрофа? - удивился я. - Ты жив и можешь еще вернуться.  Да
разве так важны в этих масштабах какие-нибудь двадцать лет?
   - Ты не знаешь, кто я. Я ресурректор.
   Для меня это прозвучало столь же бессмысленно, как если бы  он  сказал:
ретактор, ремиттер или релектор.
   - Я воскрешаю образы прошлого.  Звуковые  совмещаются  со  зрительными.
Разновидность историографии. - В его голосе звучало почти отчаяние. -  Для
этого мне и нужна была ваша последняя война.
   - Разве последняя? - обрадовался я.
   -  К  сожалению,  последняя.  Иначе  не  пришлось  бы  лезть  в   такую
историческую глубь.
   Он рассуждал явно эгоистически. Но мне было жаль его, перебравшего  или
недобравшего нескольких танов и напрасно проделавшего свой  магеллановский
пробег по истории.
   Напрасно ли?
   Мне пришла в голову одна идея.
   - Не огорчайся, - сказал я утешительно, - ты увидишь войну.  Ту  самую.
Полностью и сейчас. В трех остановках от нас идет двухсерийная кинохроника
"Великая Отечественная война".
   Теперь уже он спрашивал робко и уважительно:
   - Что значит "в трех остановках"?
   - Ну, на автобусе.
   - А что такое двухсерийная?
   - На три часа удовольствия.
   - А кинохроника?
   - Тоже воскрешение образов прошлого. И  звуковые  тоже  совмещаются  со
зрительными.
   Мой век брал реванш.
   - Только костюмчик некондиционный, - сказал  я,  критически  осматривая
его "голливудское" одеяние. - Для маскарада разве.
   - Что, что? - не понял он.
   - Вот что, - уточнил я,  доставая  из  шкафа  свои  старые  сандалии  и
джинсы.
   - Мы старались в точности воспроизвести вашу военную форму,  -  пояснил
он, но,  встретив  мой  смеющийся  взгляд,  понял,  что  "ресуррекция"  не
удалась.
   Надо отдать ему справедливость: он не канителился. Свой нелепый  костюм
он стянул почти мгновенно, и тот буквально растаял у него между  пальцами.
Без костюма он выглядел загорелым штангистом-перворазрядником,  облаченным
в загадочную комбинацию из плавок и майки чересчур выразительных,  на  мой
взгляд, тонов. Ее мы решили оставить: упрятанная до половины в джинсы, она
превращалась в импортную вестсайдку вполне европейской расцветки. Обруч на
голове, с которым он не захотел расстаться, прикрыли вышитой тюбетейкой.
   Мой гость из будущего радовался от души, разглядывая себя в зеркале.  Я
радовался меньше: эмоции нашего века сдержаннее. Парень, однако, легко мог
сойти за иностранца, побывавшего в  магазине  сувениров.  Оставалось  лишь
узнать его имя. Произнесенное с каким-то немыслимым придыханием, гортанно,
оно звучало, как Прэнс или Принс.  Я  поискал  подходящее  по  созвучию  и
сказал:
   - Ну, будешь Принцем. А я Олег. Пошли.


   Первую трудность удалось преодолеть не без риска: он не умел переходить
улицу. У них, оказывается, не бывает несчастных  случаев:  все  движущееся
обходит и пропускает пешеходов, а правил уличного движения совсем  нет.  У
нас же его пришлось легонько переводить за руку, как слепого.
   К счастью, в автобусе оказалось много свободных мест. Я пропустил его к
окну и сел рядом. Он тут же прильнул к стеклу, чуть не выдавив его: они не
знали стекол - повсюду стекло заменял уплотненный воздух, не  пропускавший
пыли и мягко пружинивший, когда вы с ним соприкасались.  Не  знали  они  и
денег: мои два пятачка, опущенные в кассу у двери, вызвали у него усмешку.
С такой же усмешкой оглядывал он и пассажиров на остановках, и  обгонявшие
нас автомобили.
   - Какова максимальная скорость такой машины на открытой дороге? - вдруг
спросил он.
   - В час? - переспросил я. - Километров сто двадцать.
   Он засмеялся так громко, что впереди оглянулись. Я обиделся.
   - А пятьсот лет назад ездили на дровнях  и  розвальнях,  -  процедил  я
сквозь зубы.
   Он принял это как факт, не  заметив  моего  раздражения,  и  дружелюбно
продолжил:
   - Мы говорим о скорости только в локальных поездках  -  на  каплях.  На
спидах ее практически не ощущаешь - так она велика.
   Я не успел спросить его о "спидах" - меня перебил парень, проходивший к
выходу. Должно быть, он слышал наш разговор и тихо спросил:
   - Вы о фантастике? Говорят, журнал такой будет. Не знаете когда?
   - Не о фантастике, - сказал я так же тихо, - мы о действительности. Вот
этот товарищ у окна прибыл к нам из будущего. Из двадцать четвертого века.
   Парень ошалело посмотрел на меня, потом на Принца и рассердился:
   - Я вас по правде спрашиваю, а вы разыгрываете. Дурачков ищешь.
   - Почему он не поверил? - спросил Принц.
   Я вздохнул.
   - Боюсь, что никто не поверит.
   Второй опыт мы проделали в фойе кинотеатра. Принц не привлекал  особого
внимания. Подумаешь, спортсмен в тюбетейке! Ну, красивый  парень,  и  все.
Только необыкновенная рубашка его вызывала зависть у ребят помоложе.
   Здесь же в фойе  я  нашел  знакомых  девушек  с  физфака  -  синеглазую
сибирячку Галю и ее неизменного адъютанта Риту. У Гали откровенно припухли
веки - плакала.
   - Какими судьбами?! - демонстративно обрадовался я.
   - Нечего радоваться, - отрезала  Рита.  -  Галка  статистику  завалила.
Пузаков сегодня не в духе.
   - На чем засыпалась?
   - Фотоны, - всхлипнула Галка, - распределение Бозе - Эйнштейна.
   - Что значит "засыпалась"? - спросил Принц.
   Все шло как по рельсам. Он начинал не  сговариваясь,  и  я  без  улыбки
наставительно пояснил:
   - Не сдала экзамена, провалилась. Очень трудная тема.
   - Пожалуй, - неожиданно согласился Принц, - для вашего уровня, конечно.
Одни выводы Мак-Лоя о гравитонах - это третья степень запоминаемости.
   Только  тут  его  заметили  девушки.  Не  экстравагантная   рубашка   с
тюбетейкой привлекли их внимание - серьезность тона.  А  смысла  никто  не
понял.
   - Какой век? - спросил я невинно.
   - Лет триста назад, - подумал вслух Принц, - может быть, немного позже.
Мак-Лой работал с Гримальди. Двадцать первый, должно быть.
   Я лукаво взглянул на девушек.
   - Вы больны? - холодно осведомилась Рита. - Бредите?
   - Что значит "бредить"?.. У меня бедный словарь.
   - Вы иностранец?
   - Ты ошиблась, Риточка, - бесстрастно вмешался  я,  -  это  человек  из
двадцать четвертого века. Гость из грядущего.
   В глазах Риты я не прочел ничего, кроме злости. В словах тоже.
   - Я всегда думала, что ты трепло, Олег.  Только  мы  не  та  аудитория.
Охмуряйте первокурсниц.
   - Но ведь это правда, - сказал Принц. - Почему вы  не  верите?  Я  могу
рассказать многое о нашем мире.
   Он произнес это так задушевно и просто, что Галя, до сих пор  почти  не
слушавшая, подарила ему долгий и внимательный взгляд. Но  Рита  похолодела
еще больше.
   - Я не интересуюсь детскими сказками. И фантастики не люблю. Играйте  с
мальчишками.
   В этот момент открыли двери в зрительный  зал.  Рита,  не  оглядываясь,
увлекла Галю вперед. Принц кинулся было за ними, но я задержал его:
   - Сядем отдельно. Они будут нам мешать, а  тебе  надо  сосредоточиться.
Будет много впечатлений.
   Принц с ироническим любопытством разглядывал зал, кресла, экран,  но  с
первых же кадров фильма замер, чуть сдвинув свой обруч на лбу.
   - Мешает? - посочувствовал я.
   - Нет, я включил запоминающее устройство. Оно воспроизведет  потом  все
увиденное.
   Мы почти не разговаривали. Он смотрел  молча,  но  так  взволнованно  и
тревожно,