новь
синим, и продолжал слушать.
   Валя первая заметила жемчуг.
   - Что это? - удивилась она, взяв ожерелье.
   - Штукатурка, наверно, - сказал Хмелик.
   - С ума сошел. Это жемчуг. И каждая жемчужина в золотой оправе.
   - Откуда у нас жемчуг?
   - Тебя надо спросить. Твои штучки.
   - Не понимаю.
   - Я же все видела. Ты протянул руку и бросил жемчуг.
   - Я с места не сдвинулся.
   - А я видела руку.
   - Чью?
   - Кроме нас, в комнате никого нет. А в привидения я не верю.
   - Теоретически это вполне объяснимо, - сказал  Хмелик.  -  Параллельный
мир с одинаковым знаком. Соприкосновение не дает аннигиляции.  Поверхность
касания незначительна. Сопротивление нуль.
   - Ну и что?
   - Сигнал из другого мира.
   - С парижской маркой? "Луи Сарсэ. Мэзон де ботэ". Читай!
   Она протянула жемчуг Хмелику.
   Озеров выключил "окно". Вернее, перестал о нем думать. Для консультации
с Хмеликом была явно не подходящая обстановка.



ВОКРУГ ШАРИКА. ЧЕЛОВЕК ИЗ РИО

   Освоение   чудесной   "двери"   открыло   фантастические   возможности.
Мгновенное переселение из московской квартиры в школу  и  тот  же  путь  в
обратном порядке стали уже прочно усвоенным опытом. А опыт все расширялся.
Озеров  побывал  всюду,  куда  осмеливался  прежде   только   заглядывать.
Упоителен был первый шаг по камням Парижа.  Зачиналось  теплое  воскресное
утро. Озеров сидел один в московской квартире: соседка  его  еще  накануне
уехала к родственникам в деревню. Он кое-как позавтракал и "вызвал" Париж.
Город возник перед ним знакомой по фильмам площадью с  Триумфальной  аркой
посредине. Он огляделся, двинул "окно"  дальше,  к  аркадам  Лувра,  почти
вплотную приблизив  его  к  древним  каменным  стенам.  Между  Озеровым  и
столицей Франции было не более полуметра. Он подкрутил  браслет,  подождал
оранжевой каемки и шагнул на парижскую землю. "Окно" исчезло.
   Сначала осторожно, то и дело робко  оглядываясь,  он  двинулся  вперед,
смешавшись с прохожими, и вскоре понял, что осторожность ни к чему. На его
ковбойку и джинсы никто не  обращал  внимания.  Идет  ничем  не  приметный
паренек  с   окраины,   должно   быть   провинциал,   потому   что   часто
останавливается и глазеет на то, к чему парижане привыкли с  детства.  Но,
пройдя  два-три   квартала,   он   перестал   останавливаться,   даже   не
интересовался названиями улиц, потому что рю де Ришелье звучало  для  него
так же прекрасно, как и рю Риволи; он просто шел, сворачивая  куда-нибудь,
одних  обгоняя,  другим  уступая   дорогу,   смущенно   отворачиваясь   от
насмешливых  глаз  своих   парижских   ровесниц.   Порой,   проходя   мимо
какого-нибудь магазина, он, словно не веря  себе,  дотрагивался  до  окна,
украшенного товарами, и пальцы  ощущали  прохладу  стекла  или  осторожно,
незаметно, чуть-чуть касались ствола дерева на обочине тротуара -  дерева,
которое помнило, должно быть, и коммунаров Парижа, и Гюго, и  Золя.  Может
быть, именно отсюда любовался Маяковский перспективой улочки, сбегавшей  к
набережной Сены; может, именно здесь  пришло  ему  в  голову  стихотворное
объяснение в любви к красивейшему городу мира. "Я в Париже,  в  Париже,  -
шептал Озеров, - слышите, Петр Кузьмич, уважаемый  директор!  Вы  думаете,
что я сижу сейчас у вас в Федоскине, а я шагаю по набережной Вольтера!"
   Так он прошел мимо грузовичка, с которого шофер  в  вельветовой  куртке
сгружал на тротуар какие-то ящики.
   - Эй, Жан! - позвал шофер.
   Озеров оглянулся.
   - Вы мне? - спросил он по-французски.
   - А кому же еще?
   - Я не Жак.
   - Ну, Жак.  Помоги-ка  ящики  перетаскать  на  третий  этаж.  Профессор
заплатит.
   Озеров носил ящики, пока у него не заболела спина, но когда наконец все
они были водворены в профессорскую квартиру, ее хозяин, молчаливый  старик
с седой эспаньолкой, не говоря ни слова, уплатил ему двадцать франков.
   - А я что говорил? - озорно ухмыльнулся шофер. - Поехали.
   - Куда?
   - Тут бистро за углом. Согреемся.
   - Так ведь не холодно.
   - Для аппетита, чудак.
   Бистро оказалось узкой, длинной комнатой, похожей на трамвайный  вагон.
Озеров, как истый парижанин, не моргнув  глазом  выпил  бокальчик  чего-то
горячительного, но безвкусного, к тому же еще противно молочного  цвета  и
пахнущего анисовыми каплями. Но как это называется, спросить не рискнул. К
тому же шофер торопился:
   - Шагай, Жак. Может, еще встретимся. Чао.
   - Чао, - шиканул Озеров.
   В голове у  него  шумело.  Сердце  пело:  "Я  в  Париже,  в  Париже,  в
Па-ри-же!" Домой он вернулся только к вечеру, истратив все свои франки. Он
съел кусок мяса в теоном кабачке у рынка, попробовал  кавальдоса,  который
оказался не вкуснее самогона, проехался на метро и добрый час отдыхал  под
кронами Тюильрийского  парка.  Где-то  на  окраине  у  забора,  оклеенного
афишами велогонок, он "вызвал" свою  московскую  комнату  и  повалился  на
постель, даже не  сняв  ботинок,  -  так  гудели  ноги.  И,  уже  засыпая,
вспомнил, что, пожалуй, никто и не заметил, как он появился в Париже и как
оттуда исчез.
   После парижской прогулки у Озерова, что называется, разыгрался аппетит.
"Окно" уже не удовлетворяло его: он стремился к открытой  двери.  И  сезам
отворялся поочередно то в Риме, то в Лондоне, то на каналах Венеции, то на
пляжах Дубровника или Ниццы.  Озеров  где-то  читал,  что  Валерий  Чкалов
мечтал полетать, "вокруг шарика", имея  в  виду  нашу  планету.  А  Озеров
осуществил эту мечту без самолета, без риска и без гроша в кармане: добрый
джинн, к сожалению, не  снабжал  Аладдина  валютой,  а  случаев,  подобных
встрече с парижским шофером, увы,  больше  не  было.  Приходилось  поэтому
сокращать свои прогулки по глобусу или закусывать,  скажем,  в  лондонском
Гайд-парке на травке захваченными  из  дому  бутербродами  с  любительской
колбасой. Однажды он угостил этой колбасой  бродягу  на  побережье  Тихого
океана, и тот объявил, что в жизни не ел ничего  более  вкусного.  Колбасу
запивали краснодарским чаем из  термоса,  а  в  ответ  бродяга  попотчевал
Озерова пивом в закусочной мотеля на федеральном шоссе.
   Волшебная дверь далеко  не  всегда  сулила  только  одни  удовольствия.
Однажды Озеров открыл ее в часы занятий в школе,  когда  у  него  не  было
уроков. Он осторожно, стараясь, чтобы никто его  не  увидел,  пробрался  к
себе, закрыл дверь и начал волнующую игру  с  браслетом,  когда  тот,  как
живой, отвечая на прикосновение пальцев, отдавал  им  свое  тепло.  Теперь
нужно было только указать точку на карте. Озеров задумался: города надоели
- вечная сутолока на улицах,  бензиновая  вонь,  крикливая,  как  базарная
торговка, реклама. Может быть, в горы, на альпийские луга или вершины?  Но
костюма нет подходящего: пиджак да рубашка -  пожалуй,  холодно  будет.  А
если в джунгли? Куда-нибудь в Индонезию или на Соломоновы острова? Но  тут
же подумалось о разнице во времени, хотя он и не помнил точно, какая  она,
- вдруг там уже поздний вечер? А на берегах Амазонки, пожалуй, даже  ночь.
Лучше всего махнуть по  Пулковскому  меридиану  в  Экваториальную  Африку.
Озеров попытался представить себе каргу африканского материка и сейчас  же
запутался: где Конго, где Нигерия, - по  памяти  не  сориентируешься.  Еще
попадешь  в  Анголу,  к  португальским  колонизаторам.  Впрочем,   Ангола,
кажется, много западнее,  на  Атлантическом  побережье.  Южная  Африка  не
манила. Из книг Озеров знал о вельде - степь, полупустыня, - в  общем,  не
очень интересно. Тут вспомнилась как-то прочитанная книга о путешествии по
Верхнему Нилу: леса, озера, болота - как раз то, что нужно. Озеров  тотчас
же дал указание: где-нибудь у истоков Нила. Браслет в таких случаях, когда
указание не было точным, давал движущийся пейзаж.
   Так и  случилось.  Показалась  порожистая  река,  мутная  накипь  пены,
красноватые отмели. Промелькнула  лодка  с  неграми  в  белых  рубахах.  В
илистой пойме дремали неподвижные,  как  бревна,  крокодилы.  Вспучивались
пузыри в густом сером  иле,  что-то  противно  булькало.  Мимо!  В  "окне"
показалось грязное озерко или большая заводь со  скалистыми  берегами;  на
желтых   камнях   сидели   незнакомые   птицы.   Озеров   перемахнул    на
противоположный  берег,  где  деревья  подымались  словно  из   воды:   их
обнаженные корни уходили в тихую рыжеватую муть. Он  "подвигал"  берег  то
вправо, то влево в поисках прохода, и проход нашелся - даже  не  тропа,  а
дорога, по которой сквозь заросли как будто тащили к берегу связку бревен.
"Слоновый водопой? - подумал Озеров. - А есть ли здесь  слоны?"  Географию
он знал плохо и раздумывать над этим не стал.  Он  только  помедлил  минут
пять, но в "окне" все было спокойно.  Тогда  он  приблизил  устье  дороги,
перевел синеву рамки в оранжевость и вышел на берег  неведомой  и  поэтому
уже манящей реки.
   Когда он впоследствии вспоминал об  этом,  первым  возникало  в  памяти
ощущение удивления и взволнованности, родственное тому, что он испытал  во
время своей прогулки в Париже. Волновала необычайность самого приключения,
чудесная его основа, и это волнение, уже притупившееся в неоднократных его
прогулках  по  глобусу,  снова  овладело  им  со  всей  остротой  и  силой
первоначальности. Он то и дело повторял вслух: "Неужели  же  это  возможно
или я схожу с ума?" Каждый шаг поражал, каждый шорох в траве ли, в кустах,
каждый хруст ветки под  ногами  или  крик  птицы  над  головой  заставляли
вздрогнуть, оглянуться и вновь изумиться увиденному. Казалось, он  был  на
другой планете: все кругом было незнакомо  -  деревья,  кустарник,  цветы,
бабочки.  Возможно,  он  где-то  читал   об   этих   сине-зеленых,   точно
лакированных листьях на невысоких - в человеческий рост - кустах, но  одно
дело читать, а другое - сорвать лист с  куста  и  видеть,  как  стекает  с
излома желтовато-изумрудный, густой, как мед, сок.  В  эти  минуты  Озеров
чувствовал себя самым счастливым человеком на земле - он жил  в  атмосфере
сказки, в которую можно было поверить только во сне, но которая  стала  до
жути реальной явью.
   Иногда он кричал, как грибники  в  подмосковном  лесу:  "Ау!  О-го-го!"
Никто не отвечал ему, кроме звуков  леса,  никто  и  не  пугал  его  -  ни
человек, ни зверь - в этом странно молчаливом и безлюдном лесу. Даже  змеи
не шуршали в придорожной траве.  "Может  быть,  это  особый  изолированный
заповедник?" - подумал Озеров и тут же убедился  в  обратном.  Не  обратив
внимания  на  явно   кем-то   разбросанную   по   тропе   большую   охапку
свежесрубленных  веток,  он  легкомысленно  ступил  на  нее  и  сразу   же
провалился в темную и глубокую, как колодец, яму.
   Он упал, удачно миновав крепкий, двухметровый, заостренный,  как  пика,
кол, врытый  посреди  ямы,  видимо  рассчитанный  на  существа  крупнее  и
массивнее человека. Но столь же острый камень на дне ее больно порезал ему
губу и щеку. Губа тотчас же  вспухла,  и  рот  наполнился  кровью.  Озеров
сплюнул кровь раз, другой, облизал порез  языком  -  крови  уже  не  было.
"Теперь йодом бы смазать, - подумал он, - мало ли какие бактерии  на  этом
проклятом камне". Но йода тоже не было. Он встал и огляделся - проникающий
сверху, сквозь продавленные ветки свет позволял рассмотреть окружающее.  В
яме было сухо, а стены ее  казались  отвесными,  даже  немного  наклонными
внутрь. Но не это испугало Озерова, заставило его  в  ужасе  отпрыгнуть  в
сторону, а  большая,  как  кошка,  бледно-зеленая  ящерица  с  выпученными
по-крокодильи глазами. Ящерица, однако, испугалась не меньше его,  молнией
метнулась вверх по стене, но, не  осилив  и  полутора  метров,  беспомощно
сползла на дно: яма была вырыта так хитро, что ни одно животное  не  могло
преодолеть ее отвесных и в то же время сыпучих стен.
   "Надо удирать отсюда, пока  не  поздно",  -  решил  Озеров  и  повернул
браслет. Мгновенно стены ямы превратились в знакомые  стены  его  комнаты.
Еще шаг, и все, принадлежавшее прошедшим минутам, - река, заросли,  яма  и
ящерица  -  осталось  только   смутным   воспоминанием.   Увы,   не   все!
Бледно-зеленое чудище теперь сидело в углу его школьной каморки. "Когда же
она проскользнула?" - перепугался Озеров и  предусмотрительно  вскочил  на
кровать. Ящерица по-прежнему сидела в  углу  под  стулом,  рядом  с  парой
стоптанных тапочек. Диковинное соседство!
   - Только прыгни! - сказал Озеров и поискал глазами оружие.
   Над кроватью висела только гитара. Сойдет! Он схватил ее, как теннисную
ракетку, и приготовился отбить нападение. Но ящерица  не  нападала  -  она
по-прежнему только изучала  его  своими  выпуклыми  неподвижными  глазами.
Тогда он дотянулся до двери гитарой и толкнул. Зеленая  тварь  шмыгнула  в
щель с такой быстротой, что Озеров, выглянув в коридор, увидел  только  ее
плоский хвост, скрывшийся в приоткрытой двери седьмого "А", где  шел  урок
географии.
   Дикий вопль и стук двери последовали одновременно. Из класса  выскочила
географичка и помчалась наверх в учительскую.  Озеров  заглянул  в  класс.
Сказать, что там творилось нечто неописуемое, - значит ничего не  сказать.
Кутерьма  в  комическом  фильме,  схватка  у  входа  на   стадион,   когда
какой-нибудь смельчак рискнет объявить, что у него есть лишний билет, лишь
приблизительно передали бы дух великой охоты, овладевший  семиклассниками.
Девчонки  забрались  на  парты  и  визжали,  перепрыгивая  друг  к  другу.
Мальчишки ползали на коленях под партами, барабаня по  полу  кто  книжкой,
кто ремнем. Визг, хохот  и  крики  сливались  в  невообразимый  галдеж,  в
котором  разобрать  что-либо  было  совершенно  невозможно.  Только  Пашка
Сысоев,  знаменитый  школьный  юннат,   пытался   придать   ему   какие-то
организованные формы. В  одной  майке,  размахивая  сброшенной  капроновой
курточкой и стараясь перекричать всех, он истошно  взывал:  "Гоните  ее  к
доске! В угол! Сюда!" Тут Озеров,  опасаясь  последствий,  к  каким  могла
привести неосторожность Пашки, бросился ему на  помощь.  И  когда  наконец
обезумевшая ящерица пошла на них, как гонимый волк  на  охотников,  Пашка,
вырвавшись вперед, грохнулся на пол  плашмя  и  прикрыл  ее  курткой,  как
сетью. Восторг охотников и мытарства пойманной  жертвы  не  заинтересовали
Озерова. Он поскорее ушел, стараясь не  встретиться  с  бежавшими  уже  по
лестнице директором и комендантом.
   Потом он узнал, что ящерицу ребята отвезли в Москву в Зоопарк и там  ее
забрали в террариум и очень удивились, почему это дитя тропиков  оказалось
на  воле  в  подмосковном  селе  Федоскине.  Из  Зоопарка  даже   приезжал
специалист и всех об этом  расспрашивал,  но  Озеров  из  предосторожности
уклонился от встречи.
   Второй случай опасной  игры  с  браслетом  произошел  отчасти  по  вине
географички, той самой, которая так испугалась заморской гостьи. Звали  ее
Зоей Павловной, но все учителя называли ее Зоей, а за глаза  даже  Зойкой,
потому что, как выразился  директор,  она  была  "безбожно  моложе  всех".
Озеров ей нравился, она откровенно с ним кокетничала, но  все  ее  женские
хитрости обезоруживала его застенчивость и внешняя мрачноватость.  В  этот
поздний майский вечер Зоя почему-то задержалась в школе до темноты и,  уже
уходя, заметила сидевшего у себя Озерова.
   - Что это вы в такой духоте сидите? - удивилась она. - На  улице  лето.
Пошли гулять.
   - Не хочется, - поежился Озеров.
   - Пошли, пошли, - атаковала Зоя, - закругляйтесь - и на пруд. Я уже раз
купалась. Вода как в ванне.
   Озеров, успевший за эти дни выкупаться в Средиземном  море  и  в  Тихом
океане, брезгливо поморщился:
   - В таком болоте? На дне ил. Берег грязный.
   - Конечно, это вам не  Рио-де-Жанейро.  В  море  лучше.  Только  мы,  к
сожалению, не можем перенести море в Федоскино.
   - А вдруг? - загадочно сказал Озеров. Его словно что-то подхлестнуло. -
Хотите в Рио?
   -  Вы  мечтатель,  Андрюша.  Только  не  повторяйте   Остапа   Бендера.
Удовлетворимся нашим благословенным прудом.
   - Серьезно, хотите? - жарко зашептал Озеров,  теряя  последние  остатки
осторожности.  -  Хотите,  будут  и  море,  и  пляж?  Знаменитейший   пляж
Копакобана.
   - А вы не рехнулись, Андрюша?
   Но Озеров уже повернул браслет. К ногам Зои выплеснулась и  откатилась,
шурша  по  песку,  невысокая  пенистая  волна.  Берег  казался   кремовым,
сверкавшим  на  солнце,  как  перламутровая   раковина.   Комнату   залило
ослепительным  светом.  "Кто-нибудь  увидит  с  улицы,  испугается,  будет
кричать: "Пожар!" Ведь у нас уже вечер, темнеет, - подумал Озеров. - Ну да
ладно, будь что будет!"
   - Идем! -  крикнул  он  и  вытолкнул  онемевшую  от  удивления  Зою  за
оранжевую рамку на пляж.
   Она оглянулась и умолкла.  Ни  школы,  ни  Подмосковья,  ни  темнеющего
вечера не было. Океан сверкал,  как  хрустальное  зеркало.  Над  жемчужным
берегом пылала беспримесная  тропическая  лазурь.  Пляж  был  пустынный  и
ровный; чуть поодаль, ближе к городу, на нем уже гоняли футбольный мяч.  А
еще дальше, где тянулась  вдоль  берега  белая  полоса  небоскребов,  пляж
пестрел шезлонгами и купальщиками, как пятнистая картинка абстракциониста.
   - Где мы, Андрюша? - прошептала Зоя.
   - В Рио-де-Жанейро, - весело сказал Озеров. - В бухте, за городом.
   Он разделся и бросился навстречу волне.
   - Идите сюда! - крикнул он Зое. - Что вы стоите, как сомнамбула? Вы  же
хотели купаться.
   Зоя, действительно как сомнамбула, медленно сбросила платье и  вошла  в
воду.
   - Это какое-то колдовство, Андрюша. Где мы?
   - Я же сказал: в Рио.
   Зоя стояла по пояс в воде, растерянно озираясь. Она все еще  ничего  не
понимала. Набежавшая волна накрыла ее с головой.
   - Море! - закричала она. - Ей-богу, море! Настоящее, соленое! Ничего не
понимаю!
   - А вы плывите сюда и все забудьте.
   Минуту спустя они уже ни о чем не думали и  ничего  не  ощущали,  кроме
моря и солнца, теплой, солоноватой волны и жемчужного берега.
   - Кто-то идет, Андрюша, - вдруг сказала Зоя, - к нашей одежде идет. Вон
посмотрите.
   По берегу к воде шел человек в форменной фуражке и куртке.
   - Полицейский, наверно, - всмотрелся Озеров.
   - Я боюсь, Андрюша.
   - Чего? Мы никого не  убили  и  не  ограбили.  Что  может  сделать  нам
полицейский? - с наигранной бодростью проговорил Озеров.
   Впрочем, он сам был не очень в этом уверен.
   - Нет-нет, я боюсь, - испуганно твердила Зоя. -  Мне  страшно.  Я  хочу
домой.
   Озеров, стоя по пояс  в  воде,  повернул  браслет,  и  на  море,  почти
вплотную над водой, возникла знакомая  школьная  комнатка.  В  тусклой  на
солнце, но все же заметной оранжевой каемке они  увидели  постель,  темное
окно, настольную лампу.
   - Влезайте скорее, а я одежду принесу.
   Озеров помог Зое забраться в комнату, как в лодку  из  воды,  -  и  все
пропало, Зоя и комната. Он был один в  Бразилии,  один  в  океане.  Только
вдали на берегу стоял у воды полицейский.
   - А девчонка где? - спросил он, когда Озеров  вышел  на  залитую  водой
кромку пляжа.
   "Ну и ну, я же его понимаю, - весело удивился Озеров, - выучил все-таки
португальский. И без пластинок, с одним словарем. И  разговаривать  смогу.
Пусть  спрашивает".  Стараясь  держаться  как  можно  непринужденнее,   он
торопливо оделся и взял брошенные Зоей платье и туфли.
   - Где девчонка? - повторил полицейский. -  Вы  вдвоем  были.  Где  она?
Утонула?
   - Почему? - картинно удивился Озеров. - Просто вынырнула в другом месте
и убежала.
   - Куда? На берегу ее нет.
   - Прячется, - засмеялся Озеров. - Она не любит полиции.
   - А ты иностранец, - сказал полицейский.
   Озеров  пожал  плечами:  что  ж,  мол,   тут   поделаешь.   Полицейский
подозрительно оглянулся: его явно беспокоило отсутствие спутницы Озерова.
   - Где тут спрячешься? - с сомнением произнес он. - А утопить ты ее мог.
Думал, от берега далеко - не заметим. Иностранец к тому же. И  полиции  не
любишь. Пойдешь со мной.
   Дело осложнялось. Перспектива