Александр Абрамов, Сергей Абрамов
Рассказы

Новый Аладдин
Спокойной ночи!
Комната для гостей
Тень императора
Принц из седьмой формации
Гамма времени


   Александр Абрамов, Сергей Абрамов.
   Новый Аладдин

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Тень императора". М., "Детская литература", 1967.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 4 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


КОЛДОВСКАЯ РОЩА. БРАСЛЕТ-НЕВИДИМКА

   Озеров оглянулся. Директор школы остановился на краю оврага,  поросшего
ядовито-зеленой осокой.
   - Сворачивай, - сказал он. - Махнем  через  овраг,  а  там  напрямик  к
поселку.
   - А если  рощей?  -  спросил  Озеров,  указывая  на  березовую  рощицу,
подсвеченную солнцем, как на пейзажах Куинджи.
   Директор поморщился.
   - Не люблю я ее. Орешник кругом разросся, зараза. По лицу ветки хлещут.
   Озеров почему-то подумал, что дело не в орешнике.
   - А мне нравится, - сказал он.
   - Брось. Знаешь, как ее в поселке прозвали?  Колдовская  роща!  Чепуха,
конечно, суеверие. А все-таки странные штучки творятся в этом орешнике.  В
апреле, например, когда еще почки не набухли и лес насквозь просвечивался,
тут прямо на опушке синий куст вырос. Как синька - и ветки, и листики. Сам
видел: мне Клава Мышкина из девятого "Б"  веточку  принесла.  Утром  мы  с
ботаничкой туда побежали, да зря. Ночью заморозки ударили, и  куст  погиб.
Да и погиб-то чудно: одна слизь осталась, синяя каша. Я собрал  немного  в
конверт и вместе с веткой в Тимирязевку послал. Там до сих пор  ворожат  -
ни ответа, ни привета.
   -  Может  быть,  семена  какие-нибудь  ветер  занес?  Экзотические,   -
усомнился Озеров.
   - Я тоже так объяснял, а люди не  верят.  Очень  уж  невероятно.  Какие
семена, откуда? Земля только оттаивать начала, а тут целый  куст  вымахал.
Не по дням, а по часам, как в сказке. А сейчас уже другие разговоры пошли.
Будто по ночам какие-то огоньки светятся. Белые-белые, как при  сварке.  А
какая в лесу сварка? Милиция всю  рощу  насквозь  прочесала  -  ничего  не
нашла.
   Озеров  еще  более  заинтересовался  и,   расставшись   с   директором,
категорически отказавшимся  ему  сопутствовать,  пошел  напрямик  к  буйно
разросшемуся  орешнику.  "Белые  огоньки,  -  засмеялся  он,   -   сварка!
Кто-нибудь костер жег, варил, а не сваривал".
   На следы этой "сварки" он и наткнулся, выйдя сквозь заросли орешника на
солнечную полянку в белых бусинках ландышей. Трава посредине была примята,
и в лучах позднего солнца вызывающе  поблескивали  полупустые  жестянки  и
осколки недопитых бутылок. Развлекавшуюся ночью компанию,  видимо,  кто-то
или что-то спугнуло.
   И  вдруг  Озеров  увидел  нечто  совсем  диковинное:  над  бело-зеленой
ландышевой полянкой прямо из воздуха показалась рука или что-то похожее на
руку. В пальцах у нее - Озеров не был  уверен,  что  это  пальцы,  -  ярко
сверкнул  какой-то  предмет,  не  то  осколок  зеркала,  не   то   кусочек
полированного металла. Сверкнул, взлетел, вычертив в воздухе  двухметровую
радужную параболу, и погас в траве.
   Озеров побежал к тому месту,  где  закончился  путь  сверкнувшей  дуги,
разбросал ногой бутылочные  осколки  и  увидел  совсем  прозрачный,  будто
хрустальный  браслет.  По  форме  он  напоминал  японские   браслеты   для
гипертоников, но был сплошной, без звеньев и словно пустой внутри.  В  нем
как бы вспыхивало и затухало отраженное солнце.  При  этом  он  был  почти
невесомым и теплым, словно еще хранил человеческое тепло. Впрочем,  почему
человеческое?  Может  быть,  свое  внутреннее,  вызываемое  какими-то  его
собственными физическими свойствами.
   Озеров попробовал надеть его на руку; браслет легко растянулся и  снова
сжался,  плотно  обхватив  запястье,  но  кожа   даже   не   почувствовала
прикосновения металла, а может быть, и не металла, а какого-то незнакомого
Озерову пластика. Он поднес его к глазам и... ничего не увидел. Дотронулся
до  запястья  -  браслет  был  на  месте,  по-прежнему  теплый,  выпуклый,
неотличимый  на  ощупь  от  тела  и  прозрачный  до  невидимости.   Озеров
попробовал снять его и не мог: браслет  словно  прирос  к  руке,  стал  ее
частью, только недоступной для глаза. И в то  же  время  он  вращался  или
что-то в нем вращалось, когда его поворачивали у запястья.  "Ладно,  потом
сниму", - подумал Озеров и поспешил домой.
   Жил он при школе  в  подмосковном  селе  Федоскине,  где  по  окончании
института преподавал английский язык. Обычно он ездил сюда из  Москвы,  но
на время майских экзаменов переселился в  предоставленную  ему  директором
небольшую  комнатушку  под  лестницей.   В   комнате   помещались   только
кровать-раскладушка да  письменный  столик,  за  которым  Озеров  проверял
ученические тетради. Сейчас, когда солнце уже  зашло  и  сумерки  наложили
свою печать на все окружающее, браслет  опять  открылся  глазу,  чуть-чуть
мерцающий, полупрозрачный, точно нездешний. Но когда загорелась настольная
лампочка, он снова исчез, по-прежнему невидимый, неотличимый  от  руки.  И
по-прежнему его невозможно было ни сдвинуть, ни снять.
   Рассказать о случившемся кому-нибудь в школе  Озерову  и  в  голову  не
пришло: он уже понял, что без помощи специалистов никогда не разгадает эту
загадку. Но каких специалистов? Разве есть у нас специалисты по чуду? Ведь
все, что произошло, иначе и не назовешь.  Показать  руку  хирургу?  Озеров
представил себя на  приеме  в  райполиклинике.  Врач  ощупывает  запястье,
качает головой, приглашает коллегу из соседнего кабинета,  потом  уже  оба
качают головами,  пожимают  плечами,  не  веря  ни  себе,  ни  Озерову,  и
предлагают обратиться к физикам. А что скажут физики? Браслет?  Невидимый?
Приживленный к телу? Н-да... Проще, пожалуй, написать папе римскому. Он-то
уж наверняка найдет объяснение.
   Внезапно погасла лампочка - перегорела, должно быть. Запасной под рукой
не было, а Озерову не хотелось идти за ней  к  коменданту.  Он  с  грустью
вспомнил об удобствах своей московской квартиры, где лампочки зажигались с
помощью фотореле, устроенного приятелем-физиком на входной  двери,  и  где
входящего встречали не дощатые стены и колченогий столик с  тетрадками,  а
книжные стеллажи и бюро с выдвижными полками  и  магнитофоном  для  записи
устных уроков. Даже вид из окна радовал  глаз:  оно  выходило  на  широкую
набережную Москвы-реки. Озеров ясно представил себе, как выглядят  река  и
набережная в этот вечерний час, когда сумерки на улице еще  не  сгустились
до темноты и фонари еще не зажглись, заглядывая  в  почерневшую  реку.  Но
здесь браслет засветился, как фонарик. Озеров машинально тронул его, и  он
легко повернулся под пальцами. И сразу стало светлее...  Стены  комнаты  в
углу раздвинулись или растаяли. Озерову показалось, что  он  в  зрительном
зале   кинотеатра,   перед   ним   экран,   а   на   экране   Москва-река,
буро-зеленоватая, с нефтяными пятнами, с гранитными откосами набережной  и
зеленым лесом, бегущим в гору. "А  что  на  другом  берегу?"  -  мелькнула
мысль, и он увидел Лужники с большой ареной  вдали  и  Дворцом  спорта  на
первом  плане.  Проплыл  мимо  белый  катерок,  оставляя  позади  пенистую
дорожку. "А еще дальше наша набережная, и наш восьмиэтажный дом на  углу",
- словно подсказал кому-то Озеров, безотчетно предполагая, что  экран  все
это покажет. И не ошибся. Берег пронесся мимо него, словно он наблюдал его
с  самолета;  смутная  линия   домов   вдруг   прояснилась,   и   знакомый
восьмиэтажный дом  вырос  перед  ним  с  декорированными  цветной  фанерой
балконами. "А вон и  мое  окно!"  Оно  приблизилось,  как  в  кино,  когда
съемочный аппарат наезжает на объект съемки, и  Озеров  узнал  и  рамы,  и
подоконник, и тюлевые занавески со знакомым рисунком, и  даже  забытую  на
подоконнике авторучку. Все это было в натуральную величину, как в  цветном
фильме  на  экране,  словно  окаймленном  светящейся  синей  ленточкой   и
загадочно повисшей  перед  ним  в  крохотном  воздушном  пространстве  его
здешнего обиталища.
   Седая женщина в синем платье, неожиданно  возникшая  в  кадре,  открыла
окно и исчезла за рамкой экрана. "Мария Ивановна,  -  вспомнил  Озеров,  -
пришла с работы, хату проветривает". Мария  Ивановна  была  его  соседкой,
любезно  согласившейся  следить  за  пустовавшей  комнатой  во  время  его
отлучек. Находившаяся в действительности  за  сорок  километров  от  него,
Мария Ивановна стояла так близко, что он мог, не вставая,  дотронуться  до
ее руки. Ему вдруг захотелось поглядеть в окно из комнаты, чтобы проверить
или погасить это удивительное волшебство.  И  оно  опять  не  подвело:  он
увидел  из  комнаты  и  реку,  и  набережную,  и  одинокого  удильщика  со
спиннингом у ее парапета. Это была его комната; никакой телевизор  не  мог
воспроизвести ее детальнее и точнее. То стол, покрытый клеенкой,  возникал
перед ним, то книжный шкаф, то - крупным планом - русско-испанский словарь
на столе, то волновая шкала старенького  радиоприемника.  Волшебный  экран
отвечал буквально на каждую мысль. Вспомнилась  полочка  с  английскими  и
французскими  книгами  -  и  вот  уже  их  пестрые   обложки   выстроились
разноцветной шеренгой корешков. И буквально в  каком-нибудь  полуметре  от
Озерова - протяни руку и бери.
   Ничего объяснить себе он не мог да и не пытался: он  просто  приказывал
невидимому джинну", как Аладдин, овладевший чудесной лампой: "На улицу!" -
и тотчас же изображение последовало за мыслью. Он видел даже не  отражение
и не зрительное воспроизведение действительности, а саму  действительность
в ее сиюминутном состоянии. Именно так выглядела и шумела сейчас  улица  у
его дома в Москве, именно эти  автомобили  проезжали  по  ней,  именно  их
колеса шуршали по асфальту, именно эти люди проходили и голоса их  звучали
рядом. Озерову даже показалось, что он сам идет среди них и улица медленно
плывет  навстречу  со  своими  витринами,  киосками,   регулировщиком   на
перекрестке и плакатами чахлого кинотеатрика  на  углу  переулка.  "О  чем
они?" - спросил он мысленно, и афиши послушно  приблизились,  демонстрируя
черные буквы на красном фоне: "Десять шагов к востоку".
   "Старье! - подумал Озеров. - А что бы еще посмотреть?"  Он  вспомнил  о
футбольном матче в Лужниках: московское "Динамо" играет с торпедовцами. Но
перед ним по-прежнему тянулась улица: браслет не реагировал.
   "Вперед!" - подсказал Озеров.
   Улица поплыла навстречу, словно в окне невидимого автобуса.
   "Быстрее!"
   Невидимый  автобус  превратился  в  гоночную  машину.  Улица   утратила
очертания, сливаясь в мерцающую туманность. Мелькнул  горб  вала  Окружной
железной дороги.
   "Сквозь вал! - приказал Озеров. - К стадиону! На трибуны!"
   На него надвинулась чаша  стадиона.  Он  вошел  в  нее,  в  кипучую  ее
неподвижность, как нож в каравай хлеба, и незримо повис над полем.
   "А если ближе?"
   Теперь он стоял как бы на боковой линии поля. В  полуметре  от  него  в
мокрой от пота футболке Валерий Воронин вбрасывал мяч в игру.
   "К воротам!"
   Он был уже за сеткой ворот, позади  приготовившегося  к  прыжку  Яшина.
Озеров зажмурился: мяч  летел  прямо  на  него,  вот-вот  ударит  в  стену
чуланчика. Но Яшин прыгнул.  Озеров  услышал  глухой  удар  мяча  в  грудь
человека и оглушительный рев трибун.
   В дверь постучали.
   - Кто? - крикнул Озеров.
   - Телевизор привезли? - спросил голос коменданта за  дверью.  -  Слышу,
футбол передают. Как это вы без антенны?
   - Налаживаю, - неопределенно ответил Озеров. - Звук есть, а изображение
исчезает.
   Изображение и в самом деле исчезло. Светящаяся  синяя  каемка  погасла.
Стенки комнаты снова соединились. Окно в пространстве закрылось.



ОКНО В ПРОСТРАНСТВЕ. НИТКА ЖЕМЧУГА

   Озеров открыл его на  следующий  день,  когда  разошлась  вторая  смена
учащихся. Невидимый и неощутимый браслет не тяготил его. Он даже позабыл о
нем, просматривая предэкзаменационные работы десятиклассников  -  перевод,
продиктованный им из текста о Лондоне.
   - "Пикадилли - самая шумная и людная улица  в  английской  столице",  -
вслух прочел он первую строчку из взятой на выбор тетрадки.  И  машинально
подкрутил браслет.
   Чужой уличный шум ворвался в комнату. Удивленный Озеров  -  он  еще  не
разучился удивляться своей способности творить чудеса - увидел  проехавший
перед ним двухэтажный автобус с рекламой  шотландского  виски  на  кузове.
Пестрая лондонская толпа двигалась  по  тротуару.  До  Озерова  доносились
обрывки английских фраз, истошные  крики  газетчиков,  сигналы  автомашин.
Приглушить этот голос вечернего Лондона,  как  приглушают  звук  поворотом
регулятора, Озеров не мог. "А вдруг есть кто-нибудь в школе?" -  испугался
он и свернул на улицу потише, пересек  знакомую  по  фотографиям  площадь,
скользнул мимо освещенных витрин и замер.
   То была выставка  большого  ювелирного  магазина,  изысканно  и  пестро
декорированная. Никогда и нигде он не видал драгоценностей такой формы и в
таком изобилии. Но глазу мешала какая-то едва заметная, но все же ощутимая
пленка. Может быть, не совсем чистое стекло магазинной витрины?  Тогда  он
придвинул ее еще ближе, проникнув  уже  за  стекло.  Теперь  драгоценности
лежали перед ним, отделенные  только  воздушным,  пространством  в  тысячи
километров. Он,  не  задумываясь,  к  чему  это  приведет,  еще  чуть-чуть
подкрутил браслет, и  синяя  светящаяся  каемка  его  "окна"  вдруг  стала
оранжевой. Все в этом "окне" виднелось уже так близко и так отчетливо, что
легкий слой пыли на  хрустальной  подставке,  поддерживавшей  ожерелье  из
крупных жемчужин, исчез от его дыхания. Или это ему только показалось.  Он
невольно протянул  руку,  пытаясь  проверить  впечатление,  и  пальцы  его
ощутили нежнейшую прохладу жемчужин. Он придирчиво ощупал их и положил  на
руку. Теперь они лежали перед глазами на его чуть дрожавшей ладони. Только
секунда понадобилась им, чтобы с лондонской выставки,  преодолев  стены  и
расстояние, очутиться здесь, совсем в другой точке земного  шара.  Значит,
браслет мог не только акустически и оптически сближать две такие  точки  -
он сближал их и геометрически. Окно в пространстве превращалось в дверь.
   Душевное смятение Озерова было прервано стуком в дверь.  "Опять!"  -  в
отчаянии  подумал  он,  понимая,  что  сейчас  и  сама   витрина,   и   ее
драгоценности  бесследно  пропадут,  как  только  его  мысль   отключится,
потеряет контакт.
   И действительно, все пропало, кроме нитки жемчуга в потной руке. Озеров
испуганно сунул жемчуг в карман и открыл дверь.
   - Чем это ты занимаешься, Андрей Петрович? - спросил  директор,  видимо
собравшийся уже уходить. - Смотрю: свет у тебя  из-под  двери.  Да  какой!
Постучал - свет погас. Сварку, что ли, ведешь, как в колдовской роще?
   Озеров еще больше смутился.
   - Лампочку пробую, - соврал он, - тетрадки классные надо проверить.
   - Так иди ко мне в кабинет -  я  ухожу.  А  сюда...  -  он  поморщился,
оглядев  неуютный  озеровский  интерьер,  -  кресло,  что  ли,  возьми  из
приемной. Все уютней будет.
   Он ушел, оставив Озерова в состоянии полной растерянности: чудо  чудом,
а он фактически украл жемчуг. Совсем как  тот  идиот,  проходивший  сквозь
стены в немецком фильме. Но разве Озеров прошел только сквозь  стены?  Он,
не двигаясь с места, прошел сквозь тысячи километров пространства. У  него
противно задрожали колени: кажется, он забыл  улицу,  где  находилась  эта
витрина.
   Как он увидел ее? Сперва попал на  Пикадилли,  потом  свернул  куда-то,
потом... Он снова и снова повторял тот же путь,  заглядывал  в  окна  всех
больших магазинов, но знакомой витрины не  находил.  Тщетно  взывал  он  к
своему джинну: либо тот не понимал его, либо не  мог  помочь.  Браслет  не
умел самостоятельно мыслить, он только вел  по  требуемому  пути,  а  цели
найти не мог. Он, например, не мог показать ювелирный магазин,  он  только
показывал улицы, причем Озеров выбирал их сам наугад и случайно и  сам  же
искал на них потерянную витрину.
   Наконец он устал. Это овеществление мысли утомляло, как трудная  партия
в шахматы. Ну что ж,  сейчас  он  получил  мат,  когда-нибудь  отыграется,
найдет эту проклятую ювелирную выставку, откроет "дверь". Ему вдруг  опять
захотелось открыть эту соблазнительную дверь в пространстве. Он вспомнил о
своей  московской  комнате,  овеществил   воспоминание,   подождал,   пока
синеватая каемка станет оранжевой, и  осторожно  тронул  ногой  московский
паркет. Теперь он был буквально одной ногой в  Подмосковье,  другой  -  за
сорок километров, в Москве. Он тяжело вздохнул, как  перед  прыжком  через
пропасть, и решительно  шагнул  в  Москву.  Теперь  он  был  в  московской
квартире; школьное окружение исчезло.
   - Как же вы попали сюда? - удивилась соседка, приоткрыв дверь. - Слышу:
кто-то шагает в комнате. Смотрю - вы! А ведь я все время внизу стояла.  По
воздуху, что ли?
   - В окно, - засмеялся Озеров.
   "Дверь в пространстве следует открывать обдуманно  и  осторожно,  а  то
люди шарахаться будут", - подумал он и еще раз пожалел, что никому до  сих
пор не рассказал о браслете. Добрый совет  друга  -  вот  что  ему  сейчас
особенно требовалось. Он мысленно перебрал всех своих знакомых и  вспомнил
о  Хмелике.  С  Хмеликом  он  познакомился  и  даже  подружился  во  время
пароходной  поездки  по  Волге  два  года  назад.  Хмелик   был   физиком,
кибернетиком или кем-то в этом роде, что-то читал  на  физфаке,  о  чем-то
писал в научных журналах. Озерова он звал стариком  и  полиглотом,  иногда
консультировал с ним переводы с английского каких-то специальных, и подчас
непереводимых для  Озерова  текстов,  но  разные  профессии,  разный  круг
знакомств, интересов и обязанностей не привлекали их друг  к  другу,  хотя
жили они в одном доме и даже на одном этаже. Встречались редко и случайно,
но при встречах всегда улыбались,  закуривали  и  обменивались  репликами,
вроде: "Ну как, старик?", "Ты где, все там  же?",  "За  кого  болеешь?  За
"Торпедо" по-прежнему?", "А когда в отпуск, летом?"
   Озеров подкрутил браслет, мысленно позвав Хмелика. Ничего не  возникло.
Он представил себе, как  выглядел  в  последнюю  встречу  Хмелик.  Тот  не
появился ни лично, ни на фотографии. Браслет сам не мог отыскать  Хмелика;
надо было помочь ему. "А если сквозь стены,  мы  же  на  одном  этаже!"  -
подумал Озеров, и  перед  ним  тотчас  же  повисла  в  воздухе  обстановка
соседней квартиры. Тучный доктор-ушник,  лежа  на  диване,  читал  газету.
"Дальше!" - мысленно приказал  Озеров,  и  невидимый  объектив  телевизора
ринулся дальше по этажу. Еще одна квартира, другая, третья... "Хмелик же с
краю в этом крыле", - вспомнил Озеров и увидел невысокий полированный стол
и за ним Хмелика в пижаме, что-то смущенно рисующего. Валя,  его  жена,  с
круто взбитой прической и очень  сердитым  лицом,  стояла  рядом.  Зрелище
стало более отчетливым, и Озеров услышал конец ее реплики:
   - ...а где взять?
   - До четверга не могу, - сказал, не  подымая  глаз,  Хмелик,  -  ты  же
знаешь, у нас зарплата пятого и двадцатого.
   - А ты думал об этом, когда давал деньги Сидоркину?
   - Честно говоря, эта мысль меня не озарила.
   - А что озарило?
   - Сочувствие. У Сидоркина, между прочим, вытащили бумажник в метро.  Ни
гроша не осталось. Нуль в кубе.
   - И у нас нуль в кубе.
   - Может, продать что-нибудь? Мои часы, скажем.
   - Покупают только золотые.
   - Значит, элементарное уравнение с одним неизвестным: где взять золото?
   - Вот и реши.
   - Я не Мидас.
   Тут Озеров  сократил  поле  зрения  до  размеров  хмеликовского  стола,
приблизил его, повернул браслет так, что синяя ленточка стала оранжевой, и
легонько бросил на стол злополучную нитку жемчуга. При этом не  отключился
мысленно, он только подождал, пока оранжевый контур "окна" не  стал  в