ющегося
непосредственно к  Богу. Внутри  этой великой  борьбы за  веру находит  свое
место и смысл учения
     Иисуса, как оно в особенности выражается в одном  из разделов  Нагорной
проповеди.  Чтобы  понять   значение  этого   текста,   нужно  отвлечься  от
исторической связи Иисуса с христианством.
     В этом отношении учение  Иисуса родственно критическому процессу внутри
иудаизма, и как раз  в его фарисейской фазе, но все же  отличается от него в
одном очень важном моменте.
     "Итак,  -   говорится  в  Нагорной  проповеди  (Мф.  5:48),  -   будьте
совершенны(31), как совершен Отец  ваш  Небесный". Пятикратно  повторяющаяся
ветхозаветная заповедь  (Лев 11:44 и  сл., 19:2, 20:7,  26),  равным образом
основывающаяся на  одном из божественных свойств и потому  равным же образом
призывающая к  подражанию  Богу, столь же похожа на слова Иисуса  у  Матфея,
сколь  и отличается  от  них:  "Святы будьте,  ибо свят Я". В  одном  случае
обращение  "будьте" относится к ученикам  Иисуса, которые  взошли к  нему на
"гору",  а  в другом -  к Израилю, собравшемуся вокруг  Синая.  Обращение  к
Израилю  касается сакральных  оснований непрерывной в  своей  традиции жизни
народа,  обращение  же  Иисуса  к  ученикам  рождается  из  эсхатологической
ситуации и  соотносится с ней как с  ситуацией, требующей чего-то совершенно
исключительного  и  одновременно  делающей   это  исключительное  требование
исполнимым.  Сообразно этому требование,  превосходящее  меру человеческого,
обращенное к ученикам Иисуса, гласит: будьте,  "как"; требование же к народу
Израиля гласит лишь: будьте,  "ибо". Когда Царство Бога  вторгается в земную
сферу, человек,  согласно учению Иисуса,  в своем  стремлении к совершенству
должен и  может  коснуться  божественного. А  от  народа  Божьего  в  момент
исторического  откровения требуется  только то,  чтобы  он стремился, во имя
божественной святости, к  святости  человеческой,  которая в  существе своем
отличается   от   божественной.   Человеческая   святость,   лишь   подобная
божественной,  существует  именно в историческом процессе. Человеческому  же
совершенству  в историческом процессе  места  нет. В  отличие  от  греческой
философии и исламской мистики для Израиля совершенство есть эсхатологическое
представление. На  это указывает  второй и последний  евангельский  текст, в
котором   встречается   прилагательное    "совершенный"   (место,   вероятно
подвергшееся   позднейшей   редакторской   обработке):   кто   желает   быть
"совершенным",   должен  все   раздать   и  следовать  за  Иисусом   по  его
эсхатологическому  пути   (Мф.   19:21).   Вполне  возможно,  конечно,   что
первоначальным вариантом чтения является не


     31 Мнение Торри (Torrey. The Four Gospels. P. 291; ср.:  Our Translated
Gospels.  P.  92,   96),  согласно   которому  в  арамейском  оригинале  это
прилагательное   имело   значение  "всеобъемлющий,  всеохватный",  полностью
неверно.  Приводимые  им в качестве  аргументов выдержки  из Талмуда  лишены
всякой  доказательной  силы,  и  в  Мф.  19:21  это слово явно  имеет то  же
значение,   что  и  в   Мф.  5:48.  Торри   с  неизбежностью  переводит  его
прилагательным  "совершенный",  что  наияснейшим   образом  опровергает  его
собственное мнение. Для Бультмана (Jesus, S. 111) это прилагательное значит:
"верный",  "прямой";  Бультман,  однако,  исходит  при  этом  из   значения,
присущего соответствующему еврейскому слову в  ветхозаветном употреблении, а
не в литературе эпохи Иисуса.

     текст Нагорной проповеди  в  Евангелии  Матфея, а  параллельное место к
нему в Евангелии  Луки (6:36), которое тоже следует  за заповедью  о любви к
врагу.   Тут  вместо  "будьте   совершенными"  стоит  "будьте   милосердны":
милосердию подражать можно, совершенству же нет. В такой форме это изречение
почти дословно  совпадает  с  известным фарисейским изречением о  подражании
Богу: "Будь милосерден и милостив,  как милосерден и милостив Он" (ВТ Шаббат
1336,  ИТ Пеа  156). Однако  это место в  Евангелии Матфея  остается  весьма
важным выражением  учения раннехристианской  общины  о совершенстве (ср. Мф.
19:21), которому все еще присущ сильный эсхатологический импульс.
     Ветхозаветные же заповеди толкуют совершенство совсем  в другом смысле.
"Да будет сердце ваше усовершено (исполнено) YHWH, Богом нашим", - сказано в
заключительном предложении речи Соломона при  освящении Храма (1 Цар. 8:61).
И явно не без умысла редактор этой книги немного погодя (11:4) в точно таких
же словах  сообщает о  том, что собственное сердце Соломона не  было  больше
полно YHWH,  его Богом. Очевидно, под совершенством здесь подразумевается не
какое-либо человеческое свойство,  а  достигающая полноты степень самоотдачи
Богу. То же самое имеется в виду,  когда, в связи с предостережением  против
ханаанских  суеверий, говорится (Втор.  18:13): "Будь  непорочен (целокупен,
неразделен) перед YHWH, твоим Богом"(32). Речь здесь идет не о совершенстве,
вступающем  в  соревнование  с  божественным  совершенством,  но о  полноте,
неделимости, целостности в отношениях с Богом. Тора обращается  к неизменной
сущности  человека  и  призывает  ее  к  доступному  для  нее  возвышению, к
совершеннейшему   осуществлению   ее   отношения   к   Богу,  осуществлению,
дарованному  смертному человеку.  Напротив,  Иисус в  изображении Матфея  во
время  катастрофы человечества намерен призвать избранных людей столь близко
подойти к Богу, как это возможно человеку только во время катастрофы.
     Внутренняя  борьба  в  еврействе  определяется  этими  первозаповедями,
ведется  за  их истину. В контексте нашего анализа мы должны обратиться не к
пророкам или  хасидам, а к фарисеям. Иисус синоптической традиции обращается
к  ним,  исходя  из  своего  эсхатологического  радикализма,  едва  ли иначе
(особенно Мф. 23:13  и сл., Лк. 11:39 и сл.), нежели сами фарисеи обращались
к псевдофарисеям(33).  Когда в Талмуде  (ВТ Сота 226) рассказывается о  том,
как царь  Яннай, саддукей, говорит своей жене о  том, что  нужно  бояться не
фарисеев, а "размалеванных, схожих с фарисеями", - это звучит как заявление,
направленное  против  пагубного  смешения  истинного  и  ложного.  Иисус  не
понимает фарисеев, когда считает их людьми,  закрывающими глаза на подлинную
реальность, а  фарисеи  не понимают  Иисуса,  когда  относятся  к нему как к
человеку  галлюцинирующему; ни  Иисус,  ни  фарисеи  не  знали о  внутренней
реальности друг друга. Бесспорно, многое в  повествованиях, где  "книжники и
фарисеи"  (наполовину  хор,  сопровождающий протагониста Иисуса,  наполовину
духовный полицейский патруль) "испытывают" Иисуса, где тот  дает им отпор, а
они  тотчас снова подвергают его испытанию, -  неисторично и берет  начало в
полемической напряженности жизни раннего христианства, причем выпады  против
"фарисеев",  носящие  обобщающий  характер,   могли   добавиться  только   в
эллинистической   диаспоре(34).   Однако  подлинное  отличие  от  настоящего
фарисейского мировоззрения остается в раннем христианстве довольно ощутимым,
даже  если  никоим  образом  и  не  оказывается  столь  значительным,  чтобы
переступить  смысловые  границы внутриеврейской  диалектики.  Независимо  от
того,  имелось  ли  с самого начала в логии из  Нагорной проповеди  (отчасти
похожей на "паулинистскую",  но по сути своей  вовсе таковой  не являющейся)
упоминание о  фарисеях  или нет: "Ибо, говорю вам, если  праведность ваша не
превзойдет  праведности  книжников и фарисеев, то  вы не  войдете  в Царство
Небесное" (Мф. 5:20),  - без всякого сомнения,  критика,  выраженная  здесь,
направлена  не  против  небрежного  соблюдения  нравственных  и  религиозных
заповедей какими-либо слоями  народа,  но  против господствующего  понимания
отношения  к  этим  заповедям,  существенным  образом  определенного  именно
фарисеями. И когда  Иисус  в  своем  заявлении(35), предпосланном только что
процитированному  отрывку из Евангелия  Матфея  (5:17),  говорит  о том, что
пришел  не нарушить  Тору, но "исполнить" ее,  что, конечно же, значит явить
Тору в полноте ее изначального смысла и осуществить ее в жизни, - становится
совершенно очевидным, что здесь должны противостоять учение учению, истинное
раскрытие  смысла Торы - ее расхожему, ошибочному и вводящему в  заблуждение
толкованию.  (Сюда  же, разумеется,  относятся  и "дела", о чем  убедительно
говорится через  один стих; как в рассказе о Синайском откровении внимание к
Слову  продолжается в  делах, так  и здесь -  учение продолжается  в  делах:
только действуя, человек воистину может учиться.) В соответствии


     32 Следует отметить, что Септуагинта передает оба прилагательных, salem
и thamim, словом "телеос".
     33 Ср.:  Chwolson. Das Letzte Passahmahl Christi (1892). S. 166. Он же.
Beitrage zur Entwicklungsgeschichte des Judentums (1910). S. 60 f.
     34  Стоит   обратить  внимание  на  слова  ad  quosdam,  поп  ad  omnes
("некоторым, но не всем") из  иудео-христианского  текста, легшего в  основу
"Климентин";  ср.: Schoeps. Theologie und Geschichte  des  Judenchristentums
(1949). S. 145.
     35 Я не могу принять точку зрения Бультмана, согласно которой стихи Мф.
5:17-19 неподлинны и являются "порождением  "полемики общины" (Die Bedeutung
des  geschichtlichen  Jesus  fur  die Theologie  des  Paulus  //Theologische
Blatter. VIII. 1921. S. 139; ср.: Die Geschichte der synoptischen Tradition.
S. 146 f, 157 f; Theologie des  Neuen Testaments. S. 15).  Мне  кажется, что
если "исполнение" понимать  правильно, то различие между логиями Мф. 5:17-19
и   "другими   словами   Иисуса",  а  также   его  "фактическим  поведением"
свидетельствует   только  том  противоречии,   которое  вполне  приемлемо  с
биографической точки зрения.

     с   этим  отношение  Нагорной   проповеди   к   Торе  может  показаться
противоположным отношению к  ней фарисеев; на самом же деле оно представляет
собою лишь потенцирование - возведение  фарисейского учения в более  высокую
степень интенсивности, предпринятое, исходя из определенной сущностной точки
зрения,  характер  которой  нужно  снова  прояснять  при  помощи  сравнения.
Разумеется, ни о каком влиянии говорить тут нельзя, ибо фарисейское  учение,
которое  я имею в виду, засвидетельствовало только во  времена после Иисуса:
здесь тоже должны быть указаны  в качестве общих только те элементы, которые
включены как в фарисейское, так и в христианское  учения. Нужно подчеркнуть,
что у еврейских учителей этой  эпохи можно отыскать и другое понимание Торы,
ибо   внутренняя  диалектика   продолжает   развиваться   и   внутри  самого
фарисейства;  однако  нельзя  не  признать  наличие  великой  и  исполненной
жизненной силы линии преемственности этого учения.
     Наилучшим образом  фарисейское учение можно охарактеризовать как учение
о  даровании  направления  человеческому сердцу.  Человеческое  сердце  (эта
несформулированная предпосылка лежит в основе всего учения) по своей природе
не  имеет направления,  его  побуждения и влечения как бы  беспорядочно  его
кружат, и ни одно  из тех  направлений, которые человек заимствует из своего
мира,  не  устанавливается  прочно, каждое в  конечном  счете  может  только
усугубить растерянность его сердца; лишь в  эмуне - твердость и постоянство:
нет иного истинного  направления, кроме как к Богу.  Однако это  направление
сердце не может получить  от  человеческого духа, а лишь  от жизни,  которой
живут во исполнение воли Бога. Вот почему Тора указала человеку угодные Богу
поступки и  дела, совершая которые  человек учится направлять свое сердце  к
нему. Согласно  этому  замыслу  Торы,  решающий  смысл  и  главная  ценность
приходятся  не  на количественную множественность этих поступков и  дел,  но
относятся к направленности человеческого сердца в них и на них. "Один делает
много, другой мало, -  было девизом фарисейской  академии в Явне (ВТ, Брахот
17а),  - лишь  бы  человек направлял  свое сердце к  Небесам". Под  Небесами
здесь,   как   и  во  всех  схожих  контекстах,   следует   понимать   Бога,
рассматриваемого с точки зрения человека. Стих из Писания (Втор 6:6): "Пусть
эти слова, которые Я  предписываю тебе, будут у тебя в сердце" - объясняется
тем (ВТ,  Мегилла 20а), что  все дело  здесь - в направлении сердца. Поэтому
Храм был назван в честь Давида, а не Соломона, ибо "Милостивый  ищет сердца"
(ВТ, Санхедрин 1066): речь идет здесь не об  исполняющем заповеди, но о том,
кто  для  этих дел  направил  свое  сердце  к  Богу  и  посвятил их  Ему.  В
соответствии с внутренней логикой такого понимания замысла Торы, фарисейское
учение  действительно  не только  в  отношении  лишь  поступков  и действий,
исполняемых по заповеди; оно относится ко всем действиям человека: "Все твои
дела пусть  будут во имя Небес  (= Бога) совершены",  - читаем в Пиркей Авот
(2:12).  Грех распознается  по тому, что человек в грехе не может направлять
свое сердце к Богу; кто грешит, тот отказался направлять свое сердце к Богу.
Так что не  совершение греха, но его  замышление и  обдумывание замысла есть
вина в собственном смысле. Игра греховного воображения объявляется (ВТ, Йома
29а)  преступлением даже более серьезным и опасным, нежели сам грех, ибо эта
игра греховного  воображения отчуждает душу  от  Бога.  Самое добродетельное
поведение  в  смысле  исполнения  предписаний  может  уживаться  с  сердцем,
оставшимся  без  направления,  сердцем беспутным  или опустошенным. Но может
случиться  и такое, что человек, одушевляемый своим порывом к Богу, нарушает
какое-либо предписание, не сознавая,  не  желая того  сам, и  тогда решающим
обстоятельством  становится не греховное содержание поступка, а его замысел,
направленность: "Грех, совершенный во  имя Бога, превыше исполнения заповеди
не во имя Бога" (ВТ, Назир 236). И опять  же:  тот, у кого беспутное сердце,
не может по-настоящему научить  Торе другого человека,- он  не может научить
его обрести направление сердца, а без такого направления человек не способен
к  тому,  для чего всякое научение  из уст человеческих - только подготовка:
раскрыть свое сердце живому голосу Божественного Учителя. Потому-то патриарх
Гамлиэл II велел возвещать о том, что в здание школы нельзя входить ученому,
чье внутреннее Состояние и внешнее  проявление не  равны (ВТ,  Брахот, 28а).
Два столетия спустя на основании такого понимания был отчеканен принцип (ВТ,
Йома  726),  гласящий: "Ученый, чье внутреннее содержание не  равно внешнему
выражению, - не ученый".
     Многое  говорит  в  пользу  того  исторического  взгляда   на  Нагорную
проповедь,   согласно   которому  мы  имеем  здесь   позднейшую  композицию,
составленную  из  различных  слов  Иисуса,  произнесенных в разное  время  с
добавлением некоторых логий,  созданных в раннехристианской общине, которые,
вероятно, содержались уже в источнике логий,  обработанном у  Мф. и Лк. Мне,
однако, кажется, что макаризмы Нагорной проповеди изначально составляли одно
целое, в то время как логий, являющиеся здесь предметом нашего внимания, при
совпадении  формальных   элементов  их  структуры  (что  стало  причиной  их
объединения: "Вы слышали... а я говорю вам") по  своему смыслу  и назначению
разнородны и потому должны выделяться в группы, довольно сильно отличающиеся
друг от друга.  Три  из  них  (об убийстве, нарушении  супружеской верности,
божбе), по  сути дела, происходят от  трех  из десяти  Моисеевых заповедей и
выходят за их пределы, но требования,  содержащиеся в них, имеются также и в
фарисейском учении, хотя там они  выражены не  столь категорично. Другие три
логий  (о  разводе,  законе равного воздаяния, любви  к ближнему), очевидным
образом в большей мере раз

     работанные  и приведенные в  соответствие  с  формой  первых  трех(36),
происходят  из   находящихся   вне  Декалога   заповедей  и   предписаний  и
противоречат  либо им  самим  (две первые из  этих логий), либо, по  крайней
мере,  существовавшему  уже к тому  времени популярному  толкованию  (третья
логия);  раввинистическая  литература не  имеет с ними либо вообще  никакой,
либо  достаточно  полной  аналогии.   В  качестве  "исполнения"  Торы  может
рассматриваться только первая  группа из трех  логий, где выдвинут "тезис  в
форме  запрета", который "не отвергают,  но превосходят в исполнении"(37), а
не  вторая  группа,  где речь  идет  "не о  запрете, но о  наставлении"  или
уступке,   которые   "не    превосходят    в   исполнении,    но    признают
недействительными"(38). То обстоятельство, что все-таки и эти логий нацелены
на "исполнение", проявляется тогда, когда мы одну из логий, где "Иисус прямо
отменяет  одно  Моисееве   предписание"(39),   сопоставляем  с  родственными
синоптическими текстами,  во  всяком случае  более близкими к первоначальной
редакции  логий.  В  одном  из  этих  текстов   (Лк.  16:17  и  сл.)  логия,
направленная  против  развода  (между  прочим,  фактически  согласующаяся  с
буквальным  пониманием заповеди  о разводе, выражаемым школой рабби Шаммая),
связана  с другой,  которая  почти дословно  повторяет  - только еще  больше
заостряя  его смысл - одно  положение Нагорной проповеди: "Но  скорее небо и
земля прейдут, чем отпадет хоть один крючок из Закона". Как следует понимать
эти слова, становится ясным, когда мы обращаемся к рассказу (Мк. 10; Мф. 19,
Лк.  19), где Иисус  произносит  в точности  такое же слово против  развода,
откуда  явствует,  что  повторный  брак  нужно  расценивать  как   нарушение
супружеской  верности.  В  обоих  случаях  "фарисеи"  ссылаются  на  Моисея,
установившего  бракоразводную  процедуру  (Втор  24:1).  На это  Иисус  дает
знаменательный  ответ, состоящий из двух частей. Во-первых, он говорит,  что
Моисей написал  эту заповедь "из-за непокорности  вашего  сердца";  по этому
поводу  один  недавно вышедший комментарий(40) справедливо отмечает, что это
резкое  слово  Иисуса опирается  на "чисто  еврейскую идею о  том, что  Тора
никоим образом  не застывший  закон, которому нет дела до ситуации человека,
но, скорее, "учение", существующее в диалоге  между  Богом и человеком,  чье
сердце и чьи уши не всегда  открыты  этому Божественному учению". Во-вторых,
Иисус ссылается на слово Бога, прозвучавшее в Раю (Быт 2:24):  пусть человек
оставит отца и мать и прилепится к жене, и будут одна плоть. Слово это Иисус
понимает  как  заповедь:  он апеллирует от Моисеева откровения  к откровению
Божественного творения. Таким образом,  во  второй группе  логий,  как  и  в
первой,  речь  в  конечном счете идет о  том же самом: исходя из внутреннего
смысла  Божественного  требования,  Иисус  обращается  к внутреннему  началу
человека,  с тем чтобы  это внутреннее  начало  в  человеке предало  себя во
власть Божественному началу. В исторической ситуации Божественное требование
в  своей внешней  выраженности стало известным  человеку и  проникло  в  его
наружное проявление, в его внешнее поведение; в эсхатологической же ситуации
внутреннее  Божественное  начало  открывается  свыше,  и  теперь  внутреннее
человеческое начало снизу может предстать перед ним.
     Исполнение Торы тем самым означает раскрытие Торы. В отношении человека
фарисейское  учение о  направлении сердца  возвышается у Иисуса до выражения
столь  радикального,  что  оно, в противоположность  фарисейской  тенденции,
затрагивает даже  слово Торы  - ради самой же Торы. Везде  Иисус говорит как
авторитетный толкователь:  там, где  он при  этом придерживается  Синайского
откровения, он  учит тому, чему  учит  всякий фарисей; потом все-таки одного
Синайского откровения ему оказывается недостаточно, и он должен продвигаться
вперед, вступая  в туманные сферы замысла откровения, ибо  здесь впервые его
речения (по своей языковой форме хорошо знакомые и раввинистическим спорам):
"А  я  говорю  вам..."  или  "Но  я  говорю  вам..."-  противостоят преданию
поколений. И  вот  теперь  мы  сл