Я,  что  ли,
колдобины в них долблю?
     - Нет, государь, никак нет, вы... не долбите.
     - А что я, спрашивается, делаю?
     - Вы, государь, правите... то есть повелеваете.
     Павел  повернулся в кресле. Шелковников все еще  стоял на ногах, и  это
могло быть угрозой канцлерскому здоровью.
     - Садись, Георгий, - сжалился венценосец,  - сейчас я  кофе  вызвоню. -
Толик, - сказал он  в селектор, - пусть Мария Казимировна кофе сварит. Мне с
сахаром, канцлеру нет, он на диете. Мацы  хочешь? - спросил  он у гостя,  не
отпуская клавишу.
     - Если можно... - робко сказал канцлер,  он готов был и мацу  съесть, и
что угодно, лишь бы хоть  чем-то компенсировать своему организму путешествие
с Ивановской площади, где Царь-пушка была на месте, а Царь-колокол почему-то
отсутствовал, кто-то его  в  реставрацию отправил. Маца так маца, калорий  в
ней немного, но все-таки!..
     - Опять  наелся с  утра пораньше? -  сказал Павел  и спокойным  голосом
перечислил  все,  поглощенное   Шелковниковым  с  момента  просыпа,  включая
равиоли,  которые  канцлер  полагал  наиболее  засекреченной государственной
тайной.  Хотя  какие ж тайны от царя? Все он знает, все он видит, обо всем и
обо  всех заботится, никого не оставит,  никому спуску не даст, Русь-матушка
за  ним как за каменной стеной, - Шелковников,  пока готовили кофе, мысленно
бормотал всю эту пропагандистскую,  им же самим для народа сочиненную ахинею
и не сознавал, что он Павлу просто  молится. Но откуда ж царь про равиоли-то
узнал? Ведь Елена их сама варила, чтоб никакие повара... Тут появился кофе и
обидно тонкая стопка мацы.
     -  Мацу  специально для тебя заказываю, - назидательно сказал Павел,  -
твое здоровье принадлежит государству. Врач говорит, что тебе нужно сбросить
сорок килограммов. А ты пельмени жрешь. Тесто вареное, тяжелое. Еще пончиков
бы наелся.
     Шелковников представил горку  аппетитных, жареных и посыпанных сахарной
пудрой пончиков - и сглотнул слюну. Павел кивнул.
     - Вот, и слюни глотаешь. Давай худеть.
     - Я готов!.. Но как?.. - выпалил Шелковников. Мацу он уже съел.
     - А вот как.  - Павел протянул руку и снял телефонную трубку с красного
аппарата с надписью "Управделами": - Половецкий? Проси на связь дириозавра.
     -  Есть!  -  пискнул  из трубки высокий голос.  Ожил динамик в  панели,
как-то  загробно  стал мерцать  экран  под  ним,  в  воздухе  возник  низкий
вибрирующий  тон,  перешедший  в  ясное  верхнее  "соль",  в  свою  очередь,
сменившееся  соловьиной трелью.  Дириозавр откликался на  вызовы  из  Кремля
всегда и сразу; Павел это принимал как должное, а все прочие -  со священным
ужасом. Наконец, медленный низкий  голос произнес на идеально чистом русском
языке, как со сцены московского театра имени Евгения Вахтангова:
     - Приветствую тебя, государь всех Россий, европейских и азиатских!
     - И  мы  приветствуем  вас,  мсье... Дириозавр.  -  Павел  по секретным
каналам выяснил  даже национальность летающего  чудовища, даже  не держал на
него  зла  за  угробленную телевышку;  справедливости  ради  надо,  впрочем,
сказать, что  напрямую он беседовал с чудовищем впервые. -  Как вы  находите
наши российские погоды? - Тут Павел сообразил, что это цитата, что есть шанс
получить ответ,  что  погоды, мол, стоят  предсказанные, но на множественное
число  его  спровоцировал  сам   дириозавр  упоминанием  множества   Россий.
Французу-ящеру,  понятно,  необъятные  просторы российской  империи  кажутся
множеством  стран,  соединенных в  одну. "Ничего, привыкнет,  мы еще  больше
будем", - отметил Павел про себя.
     - Ваши  российские погоды на больших высотах малозаметны, но плохо, что
синоптики не  составляют для меня сводку о малых  высотах. Не предсказывают,
хотя я всегда к вашим услугам.  Кстати, государь, я все-таки  самка. Так что
"мсье" ко мне применять неправильно.
     - Прошу  прощения, мадам Дириозавр,  - легко  сменил  тон Павел,  сразу
отвергнув  несолидное  для четырехсотметрового  ящера  "мадмуазель";  ему  с
особью  женского пола  было разговаривать и легче  и привычней, за то его  и
великий  князь  Никита  любил  особенно.  -  Я  хотел  узнать  у вас,  мадам
Дириозавр,  не намереваетесь  ли  вы в ближайшее время посетить  наш любимый
город Санкт-Петербург?
     - Почему бы нет... Но там, кажется,  нет приличной посадочной площадки.
Хотя я и повисеть могу.
     - Зачем же  висеть, мадам, к вашим  услугам  Марсово  поле,  Дворцовая,
Сенатская,  выбирайте, ну, всегда есть аэродром Пулково, да и Нева сейчас во
льдах. Я хотел бы направить канцлера империи в Петербург с  инспекцией, но -
лишь вам  я  мог бы доверить его и  быть при этом вполне спокоен.  Мой друг,
э...  секретарь  Екатерины  Бахман,  господин Джеймс,  рассказывал,  что  вы
предоставляете некие лечебные мероприятия?
     Монстр  в динамике явно  потеплел сердцем. Экран, как две капли похожий
на тот, что  был установлен у Форбса в  далеком Элберте, но об этом Павел не
знал, ожил. Дириозавр любезно демонстрировал свое  нутро - сауну, тренажеры,
совсем непонятные аппараты.
     - Душ Шарко,  парилка...  - комментировал монстр, перейдя  на  глубокое
контральто, видимо, чтобы гармонировать с обращением "мадам".
     - Ну  и  отлично, мадам Дириозавр. Не могли бы вы взять канцлера  прямо
сейчас же из Кремля?
     Шелковников  стал тихо  терять сознание. Павел, продолжая  обсуждать  с
экраном  и динамиком детали  будущего путешествия  из  Москвы  в  Петербург,
вызвал Толика, а тот диагностировал у канцлера голодную судорогу, вытащил из
кармана  бело-красно-синего  мундира  толстый  портсигар  и   стал   кормить
несчастного при  помощи  золотой ложечки,  свисавшей  на золотой же цепочке.
"Нелегко тебя кормить, толстый мужчина..." - вертелось у Толика в голове все
на тот же мотив, хотя слова в ритм и не ложились.
     - Итак, мадам Дириозавр, через час встречаю вас  на Ивановской площади.
Системы ПВО будут оповещены.
     - Не тревожьтесь, государь, они меня и так не заметят.
     - Ну как угодно, жду.
     Шелковников, хоть и был в обмороке, но всю икру съел молниеносно. Толик
скормил  ему  и  второй  портсигар,  однако  вылизать все-таки не  дал, хотя
канцлер и пытался. Павел  смотрел на все  это безобразие  не с отвращением -
скорей  с ужасом.  "Спасать немедленно", - твердо и  окончательно  решил он.
Вплоть  до  ареста  и принудительного похудания, даже если нужно будет  ради
этого  вытащить   с   пенсии  создателя  древнерусской  системы   голодания,
профессора Балалаева, которому вот уже сто второй год идет, а он до сих  пор
не кушает. В общем, если империя еще и без канцлера останется...
     Внимание Павла привлекли множественные ордена, которыми канцлер  увешал
свой  мундир  почти  до  пояса.  Порыскал  глазами: где  Св. Анна?  Где  Св.
Владимир? Где все четыре солдатских ордена Славы? Все это  в прошлую встречу
Павел на канцлере видел. Павел жестоким тоном спросил - где, мол, все это?
     -  На другом мундире, государь,  - с горечью  ответил Шелковников, - на
один все не помещаются.
     - Ты б еще на спину прикрутил, - брезгливо сказал царь.
     Канцлер придвинулся к столу, в его глазах засветилась надежда.
     -   Дозволяете,   государь?   По  крайней   мере  ордена  дружественных
социалистических   теократий...   А  то   мне   придется   четвертый  мундир
заказывать...
     - Слушай, ты!.. - Павел повысил голос. - Если тебе не стыдно за Россию,
то за  нее  стыдно мне!  Елку  и ту раз  в год наряжают, набрался  советских
привычек! Все  мундиры сдашь в казну, целей  будут.  А  сам  переоденешься в
простой  сюртук...  -  Павел  сделал долгую паузу, размышляя. - А  треуголки
никакой.  Из всех  орденов  -  только орден  Св. Елены,  специально для тебя
учреждаю. Его носят во внутреннем кармане и никому не показывают! Специально
для тебя учреждаю! И никаких больше!
     Шелковников  успокоился;  орден,  названный  в  честь  жены,  был очень
приятен, да еще канцлер становился кавалером этого ордена номер один. Вообще
это был первый орден, учрежденный  новым царем. О прочих  значениях Св.Елены
канцлер как-то не  вспомнил, да и  треуголка была  ему ни к чему,  можно и в
фуражке походить.
     - А на приемы? -  неуверенно спросил он.  - Как же я  буду без  Богдана
Хмельницкого?
     -  Ничего, в той же Германии  канцлер живет без  Богдана  Хмельницкого,
здоровья пока не потерял. А ты? Ты в зеркало на себя смотришь?
     Шелковников этим  занимался по полдня, но он  разглядывал  покрой и то,
хорошо  ли привинчены ордена, а царь, кажется, имел в виду зеркало в ванной.
Но  тут  головомойка с приятными сюрпризами  была прервана противным голосом
Половецкого:
     -  Ваше  величество, дириозавр  над Ивановской площадью.  Высунул снизу
что-то длинное, розовое, ухватился за Царь-пушку и висит. Указания?..
     -  Мы  идем,  -  бросил  Павел  и  поднялся.  Дюжина   культуристов  из
парагваевской  гостиной, в форме спецслужб Кремля,  вошла в кабинет - помочь
канцлеру в обратном путешествии на холодную площадь.
     - Я не одет, государь... Не готов к инспекции...
     - Сейчас все тебе будет. Быстра-а!
     Павел в небрежно накинутой шубе, не  покрыв головы, вышел из дворца  на
пустую Соборную.  Шелковникова не просто вели под белые руки - его несли.  В
глазах канцлера блистали неправдоподобно огромные слезы, никуда  он ехать не
хотел,  ни  в какой  Петербург, там и не  покормят  толком...  Над  соседней
площадью висела колоссальная, в полкремля длиной, сигара с поджатыми лапами.
Из живота ее был высунут непристойно розовый  яйцеклад,  чуть вибрирующий  в
такт порывам  ветра. За что он там ухватился  - какая разница? Лишь бы не за
церковь, а то потом опять Фотий с жалобой придет и ведь прав будет.
     Царь быстрым шагом вышел на  Ивановскую. Яйцеклад отделился  от пушки и
потянулся к  нему,  но  самодержец  сделал  шаг в  сторону, и через  секунду
канцлер уже лежал в розовой ложечке;  та неспешно втянулась в брюхо монстра.
Дириозавр  покачался, растопырив шесть конечностей в воздухе, отдавая честь,
и плавно взмыл  на  три  километра. Следом  туда  же упорхнула столь любимая
карикатуристами козявка-лоцман, пилотируемая совсем  седым Соколей, чье лицо
обветрилось за многие месяцы странствий - что твоя кирза.
     А Павел, сразу как вернулся в кабинет, записал на перекидном календаре:
"Вильгельму Сбитневу: эскиз о.  Св. Елены. К возвращению Ш.  из Петербурга".
Ювелиры справятся, так что дня через три десяток в запасе будет. Но базарить
эти ордена Павел  не собирался.  Павел не транжирил ничего. Даже то, что  он
послал канцлера в Питер с дириозавром, помимо заботы о здоровье второго лица
империи, содержало еще и где-то  подсознанием  нащупанную заботу об экономии
авиационного керосина. Дириозавр оказывал, пардон, мадам Дириозавр оказывала
царю  далеко не первую услугу,  вон  как лихо обложили ливийцев яйцами, но в
ситуации с Шелковниковым  Павел полагался больше на женскую, на  материнскую
натуру  мадам   Дириозавр,   -   это  вещи   понадежней,   чем  политические
договоренности за красивые глаза в свете возможных  ответных услуг. Красивые
глаза, красивые глаза... А какие, кстати, у мадам Дириозавр глаза?..
     Шелковников тем временем угодил в какую-то адскую кухню, где если что и
приготовлялось,  то  в  качестве сырья,  видимо, предполагалось использовать
тушу канцлера. Тонкие, мощные щупальца обвили его со всех сторон и  раздели;
температура  помещения  росла,  влажность  воздуха  увеличивалась.   Канцлер
неустанно   пытался   потерять  сознание,  но  нежные   щупальца   регулярно
регистрировали малейшую перемену кровяного давления и  пульса, канцлер то  и
дело ощущал иголку,  пронзающую его  жировые отложения то там, то сям. Перед
лицом Шелковникова мерцал вентилятор, но все прочее пребывало в полной тьме.
Помещение  в брюхе чудовища попеременно  преображалось в парилку, в сауну, в
бассейн,  в  массажную,  в  центрифугу,  наконец  остановилось  на  варианте
предбанника,  где канцлер и обнаружил  себя  после  очередного  обморока  на
старинной резной кушетке,  в чем  мать родила, перед большим экраном. На нем
жирной   черной   линией   был  обозначен  безобразный   обнаженный  профиль
человеческого тела, - чтобы Шелковников не ошибся, тем  же цветом рядом было
проставлено: "СЕЙЧАС ТАК". Внутри фигуры мерцал другой силуэт, светло-серый,
штриховой, тоже  безобразный,  но все-таки  человекоподобный, и рядом тем же
цветом было написано "А НАДО ТАК". Еще ниже  стояла  нынешняя дата, время по
московскому, высота полета, наружная температура, очень низкая, и - о, ужас!
- дата и, вероятно, время прибытия в Санкт-Петербург, отстоявшая от нынешней
больше чем  на неделю.  Дириозавр собирался  плестись  в Питер со  скоростью
дилижанса,  делая  меньше ста километров в день. "ТИХИЙ  ЧАС" - вспыхнула на
экране новая надпись, и канцлер сквозь все ужасные догадки и грозное чувство
голода провалился  в сон. Во сне  у него  кружилась  голова,  он считал себя
безнадежно  заброшенной в  межпланетное пространство пустой тарелкой  из-под
равиолей. Но сны его были  меланхоличны и лишены даже самого слабого оттенка
тревоги,  - мадам Дириозавр вкатила  ему  с прочими лекарствами немалую дозу
седативов.
     Сложная медицинская структура, которую вырастил дириозавр в своей сумке
мановением крестцовой  мысли,  функционировала сама по  себе,  и Рампаль мог
позволить  головному мозгу  заниматься чем приятно.  Вообще все  эти  полеты
вокруг земного шара, показательные кладки  яиц, - кроме той, непроизвольной,
что приключилась над южноамериканским стадионом, - все это оставляло монстру
массу свободного времени.  Русское  правительство  просило редко  и  о сущих
мелочах, американское  что-то вообще не выходило на связь, и ящер потихоньку
набалтывал на диктофон  давно задуманную  книгу "Как  я был разными вещами".
Дириозавр  за все  время странствий  ни  разу  не  задумался,  что  связь  с
институтом Форбса он просто утратил, ибо дириозавры, как известно, не только
существа  сумчатые  и вертикально взлетающие, но и  абсолютно непьющие. Да и
ничего так чтобы специально не едящие, ибо заряда плутония в хвостовой части
должно  хватить  на  триста  лет  беспосадочного  полета.   А   отвечать  за
происшедшую  метаморфозу Рампаль не был  обязан, превратил  его в летающее и
непьющее  чудовище мэтр Порфириос, который нынче стал почетным множественным
гражданином республики  Сальварсан,  жил в свое удовольствие и  сам с  собой
обменивался   коллекционными   записями  художественного   свиста,   отдавая
предпочтение вариациям на темы "Сиртаки" Теодоракиса и "Чардаша" Монти.
     А Шелковников периодически просыпался на кушетке, получал дозу лекарств
внутримышечно и внутривенно, потом  кушетка нагло изгибалась  и во мгновение
ока превращалась в велотренажер, на котором канцлер восседал, вяло перебирая
ступнями. Если  он  делал  это  слишком  уж вяло,  то на жутком экране,  где
мерцали  два  контура,   появлялись   данные   об   уменьшающейся   скорости
передвижения к  Петербургу,  потом  мадам  Дириозавр замирала  вовсе, и срок
прибытия  в Северную  Пальмиру, она же самопровозглашенный  Четвертый Рим, -
вот еще! - отодвигался  в  неизвестность. Тогда  голодающий канцлер все-таки
упирался в педали,  ну,  и  ямщик тоже,  что называется,  "трогал".  Музыкой
монстр  пассажира не баловал, все крутил "Болеро"  Равеля  для  собственного
удовольствия,  порой  вставляя  кое-какие мало  известные  произведения  для
флейты в  исполнении  своего однофамильца.  Рампаль  как  раз описывал  свои
душераздирающие  приключения  на  Вьетнамской войне,  шлифовал  стиль,  уж в
который  раз передиктовывая историю  со своим превращением в котел  вареного
риса,  как  вьетконговцы уже  и соевый соус принесли,  и  куайцзы,  то  бишь
палочки для еды приготовили, и собрались приступить к трапезе - и вот тогда,
именно  тогда, и  только тогда...  -  здесь  Рампаль с  мастерством  истинно
детективного халтурщика, которого  постыдился  бы  даже  Евсей Бенц, обрывал
главу и  начинал новую, о том, как в это самое время "в совсем другом месте,
под нежным  осенним солнцем, озарявшим альпийские луга и скалистые кряжи..."
-  тут  же соображал,  что  разглашает  месторасположение  Элберта,  начинал
сочинять какие-то несусветные горы, каких в США и в помине  нет,  соображал,
что можно  бы описать Большой Каньон, но там он  как раз никогда  не  бывал;
Рампаль приказывал своему огромному телу  двигаться  к каньону,  посмотреть,
как  оно там  на самом деле,  но это  он  головным  мозгом  приказывал,  а в
крестцовом прочно  сидела мысль  о  нуждах  пациента-пассажира и России, эта
страна с высоты вовсе не казалась ящеру такой уж плохой, тело не сворачивало
никуда, оно плелось на  нижней границе стратосферы,  со  скоростью вершок  в
минуту, дрейфуя  к колыбели трех попыток реставрации  истинного Дома Старших
Романовых,  тех попыток,  что  раньше по недоумию  именовались  революциями.
Мысль  о  том,  что  какая-никакая,  а  колыбель,  грела  мадам Дириозавр ее
огромное сердце.
     Шелковников не  часто  поглядывал  на очертания предъявляемой ему серой
фигуры, но на какой-то день, - ни часов,  ни смен дня и ночи он не наблюдал,
- обнаружил,  что  фигура эта уже меньше отличается от черного контура. И он
решился взмолиться.  Произнеся  про себя жаркую не  то  просительную,  не то
благодарственную молитву великому императору Павлу, из которого он незаметно
сотворил себе кумира, канцлер вслух обратился к мадам  Дириозавр с вопросом:
далеко ли еще до Меньшой Столицы.
     - До столицы Ингерманландской губернии, - уточнила мадам. - Пока что мы
приближаемся к  столице Вышневолочекского  уезда  Тверской губернии,  городу
Вышний Волочек. В городе около семидесяти  тысяч жителей...  Сейчас, сейчас,
Георгий  Давыдович,   эуфилин  внутривенно,  нитронг   перорально...   Бром?
Нашатырь?..
     Шелковников  уже  потерял  сознание, и  мадам  превратила  его седло  в
кушетку. И зависла в воздухе, ожидая пробуждения пациента:  хотя за три дня,
показавшиеся  пациенту тремя  веками, он похудел на восемь  килограммов,  но
ведь это  была только одна пятая предписанного похудания. По невозможности в
данный момент воспользоваться услугами обычного бюллетеня ван Леннепа, чтобы
узнать, каковая будет дальнейшая судьба пациента, мадам  Дириозавр связалась
с  Кейптауном,  где  ей,  в  порядке  зарезервированной  еще  полгода  назад
предиктором  дю Тойтом очереди, предоставили пять минут  радиособеседования.
Этот  окопавшийся  в  гнезде  расизма  носитель старинной  бурской  фамилии,
молодой и здоровый парень, вот уж который  год не выходящий  из собственного
кабинета,  давал  консультации  кому  угодно,  лишь  бы  платили;  а  своему
правительству  он  был угоден светлым  цветом кожи, хотя  и не очень  угоден
славянистой  харей. Словом, дю Тойт сообщил, что канцлеру ничего  не грозит,
раз уж мадам Дириозавр взялась за  его  лечение.  Сердце мадам очень заметно
дрогнуло,  она задушевно  предложила в любой момент  вызывать ее на  предмет
того, чтобы с головой завалить яйцами "Инкату" или еще там  кого, кто против
правительства на рожон попрет, - и отключила  связь.  Потом мадам привела  в
боевую готовность  шприцы и березовые  веники,  разбудила  пациента  и вовсю
взялась за проведение терапии.
     Петербург,  понятно,  ожидал  скорого  прилета  дириозавра,  об этом  и
телевидение  сообщило,   и  вражьи   станции,  да   и  самого  тоже   видели
медленно-медленно плывущим от Москвы к северу. В другое время это весь город
бы  сильно  взбудоражило,  но не  нынче.  Дело было в  событии,  ошарашившем
Северную  Пальмиру  тремя  днями ранее. Неизвестный молодой  человек отстоял
длинную очередь в ломбарде на Верноподданном, бывшем Гражданском, проспекте,
сдал  старушке-оценщице  редкостные  часы   с  серебряной  кукушкой.  Покуда
старушка  прикидывала, серебряная кукушка или вовсе не серебряная, и сколько
эта