ине
каждой части имеется рынок со  всякими  постройками.  Туда,  в  определенные
дома, свозятся предметы производства каждого семейства, и отдельные виды  их
распределяются в розницу по складам. В  них  каждый  отец  семейства  просит
того, что нужно ему и его  близким,  и  без  денег,  совершенно  без  всякой
уплаты, уносит все, что ни попросит. Да и зачем ему отказывать  в  чем-либо?
Ведь, во-первых, все имеется в достаточном изобилии, а во-вторых,  не  может
быть никакого опасения, что кто-либо пожелает потребовать больше, чем нужно.
Зачем предполагать, что лишнего попросит тот, кто уверен, что у него никогда
ни в чем не будет недостатка? Действительно, у всякого  рода  живых  существ
жадность и хищность возникают или от боязни нужды, или, у  человека  только,
от гордости,  вменяющейся  себе  в  достоинство  превзойти  прочих  излишним
хвастовством своим имуществом. Порок такого рода совершенно не  имеет  места
среди обычаев утопийцев.
     К упомянутым мною рынкам присоединены рынки для с®естных припасов, куда
свозятся не только овощи, древесные плоды  и  хлеб,  но  также  рыба  и  все
с®едобные части четвероногих'и птиц, для чего  за  городом  устроены  особые
места, где речная вода смывает гниль и грязь. Оттуда  привозят  скот,  после
того как слуги убьют  его  и  снимут  шкуру.  Утопийцы  не  позволяют  своим
согражданам свежевать скот, потому что от этого, по их  мнению,  мало-помалу
исчезает милосердие, самое человечное чувство нашей природы.  Затем  они  не
дают ввозить в город ничего нечистого и грязного, гниение чего портит воздух
и может навлечь болезнь.
     Кроме того, на всякой улице имеются  поместительные  дворцы,  отстоящие
друг от друга на равном  расстоянии;  каждый  из  них  известен  под  особым
именем. В них живут сифогранты. К каждому из этих дворцов приписаны тридцать
семейств, именно - но пятнадцати с той  и  другой  стороны.  Тут  эти  семьи
должны  обедать.  Заведующие  кухней  каждого  дворца  в  определенный   час
собираются на рынок и получают пищу  согласно  указанному  ими  числу  своих
едоков.
     Но в первую очередь принимаются во внимание больные, которые лечатся  в
общественных госпиталях. У утопийцев  имеются  четыре  больницы  за  стенами
города, в небольшом от них расстоянии,  настолько  обширные,  что  их  можно
приравнять к стольким же слободам. Цель этого, с одной стороны, та, чтобы не
размещать больных, в каком бы  большом  количестве  они  ни  были,  тесно  и
вследствие этого неудобно, а с другой - та, чтобы одержимые такой  болезнью,
которая может передаваться от одного к другому  путем  прикосновения,  могли
быть дальше отделены от общения с другими. Эти больницы прекрасно устроены и
преисполнены всем нужным для восстановления здоровья; уход в них применяется
самый нежный и усердный; наиболее опытные врачи присутствуют там  постоянно.
Поэтому хотя никого не посылают туда насильно, но нет почти никого  в  целом
городе, кто, страдая каким-либо недугом, не предпочел бы лежать там, а не  у
себя дома. Когда заведующий кухней больных получит пищу согласно предписанию
врачей,  то  затем  все  лучшее  распределяется  равномерно  между  дворцами
сообразно числу едоков каждого. Кроме этого, принимаются во внимание  князь,
первосвященник, траниборы, а также послы  и  все  иностранцы  (если  таковые
находятся, а они  бывают  вообще  в  малом  количестве  и  редко;  но  когда
появляются, то для  них  также  приготовляют  определенные  и  оборудованные
жилища). В эти дворцы в установленные часы для обеда и ужина собирается  вся
сифогрантия, созываемая звуками медной трубы. Исключение  составляют  только
больные, лежащие в госпиталях или дома. Правда,  никому  не  запрещается  по
удовлетворении дворцов просить с рынка пищу  на  дом.  Утопийцы  знают,  что
никто не сделает этого зря. Действительно, хотя никому не запрещено  обедать
дома, но никто не делает этого охотно, потому что считается  непристойным  и
глупым тратить труд на приготовление худшей еды, когда во дворце,  отстоящем
так близко, готова роскошная и обильная. В этом дворце все работы, требующие
несколько большей грязи и труда, исполняются рабами. Но обязанность варки  и
приготовления пищи и всего вообще оборудования обеда лежит на  одних  только
женщинах, именно - из каждого семейства поочередно.  За  обедом  садятся  за
тремя или за большим количеством столов, сообразно числу  кушающих;  мужчины
помещаются с внутренней стороны стола, у стены, а женщины  напротив,  чтобы,
если с ними случится какая-либо неожиданная беда  (а  это  бывает  иногда  с
беременными),  они  могли  встать,  не  нарушая  рядов,  и  уйти  оттуда   к
кормилицам.
     Эти последние сидят отдельно с грудными детьми в особой назначенной для
того столовой, где всегда имеются огонь и чистая вода, а  иногда  и  люльки,
чтобы можно было и положить туда младенцев, и, в случае их желания, при огне
освободить их от пеленок и дать им отдохнуть на свободе и среди игр.  Каждая
мать сама кормит ребенка, если не помешает смерть  или  болезнь.  Когда  это
случается, то жены сифогрантов разыскивают кормилицу, да это  и  не  трудно:
женщины, могущие исполнить эту обязанность, берутся за нее охотнее,  чем  за
всякую другую, потому что все  хвалят  такую  особу  за  ее  сострадание,  и
питомец признает кормилицу матерью.  В  убежище  кормилиц  сидят  все  дети,
которым не исполнилось еще пяти лет. Что касается прочих несовершеннолетних,
в числе которых считают всех лиц того или другого  пола,  не  достигших  еще
брачного возраста, то они или прислуживают сидящим, или, если не могут этого
по своим летам, все же стоят тут, и притом  в  глубоком  молчании.  И  те  и
другие питаются тем, что им дадут  сидящие,  и  не  имеют  иного  отдельного
времени для еды. Место в середине первого стола  считается  наивысшим,  и  с
него, так как этот стол поставлен поперек в крайней  части  столовой,  видно
все собрание. Здесь сидят сифогрант и  его  жена.  С  ними  помещаются  двое
старейших, так как за  всеми  столами  сидят  по  четверо.  А  если  в  этой
сифогрантии есть храм, то священник и его жена садятся  с  сифогрантом,  так
что являются председательствующими.  С  той  и  другой  стороны  размещается
молодежь; затем опять  старики;  и,  значит,  таким  образом  во  всем  доме
ровесники  соединены  друг  с  другом  и  вместе  с  тем  слиты   с   людьми
противоположного возраста. Причина этого обычая, говорят, следующая: так как
за столом нельзя ни сделать, ни сказать ничего такого, что ускользало бы  от
повсеместного внимания старцев, то, в силу своей  серьезности  и  внушаемого
ими уважения, они могут удержать младших от непристойной резкости  в  словах
или движениях. Блюда с едой подаются не подряд, начиная с первого  места,  а
каждым лучшим кушаньем обносят прежде всего всех  старейших,  места  которых
особо отмечены, а потом этим блюдом в равных долях обслуживают остальных.  А
старцы раздают по своему усмотрению  сидящим  вокруг  свои  лакомства,  если
запас их не так велик, чтобы их можно было  распределить  вдоволь  по  всему
дому. Таким образом, и за пожилыми сохраняется принадлежащий им почет, и тем
не менее их преимущества постольку же доступны всем.
     Каждый обед и ужин начинается с какого-либо нравоучительного чтения, но
все же краткого, чтобы не надоесть. После  него  старшие  заводят  приличный
разговор, однако не печальный и не лишенный  остроумия.  Но  они  отнюдь  не
занимают все время еды длинными рассуждениями; наоборот, они охотно  слушают
и юношей и даже нарочно вызывают их на беседу. Они хотят  через  это  узнать
способности  и  талантливость  каждого,   проявляющиеся   в   непринужденном
застольном общении. Обеды бывают довольно кратки, а ужины  -  подольше,  так
как за первыми следует труд, а за вторыми сон и ночной  покой,  который,  по
мнению утопийцев, более действителен для здорового пищеварения. Ни один ужин
не проходит без музыки; ни один десерт  не  лишен  сладостей.  Они  зажигают
курения, распрыскивают духи и вообще делают все, что может создать  за  едой
веселое настроение. Они особенно охотно разделяют то мнение,  что  не  нужно
запрещать ни один род удовольствия, лишь бы из него не  вытекало  какой-либо
неприятности.
     Так устроена их совместная жизнь в городах; а  в  деревнях,  где  семьи
удалены дальше друг от друга, каждая из них ест дома.  Никто  не  испытывает
никаких продовольственных затруднений, так как из деревни идет все  то,  чем
питаются горожане.

        О ПУТЕШЕСТВИЯХ УТОПИЙЦЕВ

     Если у кого появится желание повидаться с друзьями, живущими  в  другом
городе, или просто посмотреть  на  самую  местность,  то  такие  лица  легко
получают на это дозволение от своих сифогрантов и траниборов, если в них  не
встречается никакой надобности. Они отправляются одновременно с  письмом  от
князя,  свидетельствующим   о   позволении,   данном   на   путешествие,   и
предписывающим день возвращения. Они  получают  повозку  и  государственного
раба,  чтобы  погонять  волов  и  ухаживать   за   Ними.   Но   если   среди
путешественников нет женщин, то повозка,  как  бремя  и  помеха,  отсылается
обратно. Хотя на весь свой путь они ничего с собой не берут, у них все же ни
в чем нет недостатка: они везде дома. Если они останавливаются в  каком-либо
месте долее одного дня, то каждый занимается там своим ремеслом и  встречает
самое радушное отношение со стороны работающих по тому же ремеслу. Если  кто
преступит свои пределы по собственному почину,  то,  пойманный  без  грамоты
князя, он подвергается позорному обхождению: его возвращают, как  беглого  и
жестоко наказывают. Дерзнувший на то же вторично - обращается в рабство.
     А если у кого появится охота побродить по окрестностям  своего  города,
то он не встречает на  то  запрета,  раз  у  него  есть  позволение  отца  и
разрешение его супружеской половины. Но в какую бы деревню он ни пришел,  он
не получает никакой пищи, раньше чем не закончит предварительно  полуденного
рабочего задания (или вообще сколько там обычно делают до ужина).  Под  этим
условием можно отправляться куда угодно в пределах владений  своего  города.
Таким образом, он будет не менее полезен городу, чем если бы был в городе.
     Вы  видите  теперь,  до  какой  степени  чужды  им  всякая  возможность
бездельничать, всякий предлог для лености. У них нет ни одной винной  лавки,
ни одной пивной; нет нигде публичного дома, никакого случая для разврата, ни
одного притона, ни одного противозаконного сборища; но присутствие на глазах
у всех создает необходимость проводить все время или в привычной работе, или
в благопристойном отдыхе.
     Неизбежным следствием таких порядков у этого народа  является  изобилие
во всем, а так как оно равномерно простирается на всех, то в итоге никто  не
может быть нуждающимся или нищим. Как только в амауротском сенате,  который,
как я сказал, ежегодно составляется из трех лиц от  каждого  города,  станет
известным, где и каких продуктов особенно  много  и,  наоборот,  что  и  где
уродилось особенно скудно, то недостаток в одном месте немедленно восполняют
обилием в другом. И утопийцы устраивают это бесплатно, не  получая,  в  свою
очередь, ничего от тех, кому дарят. Но то, что они дают из  своих  достатков
какому-либо городу, не требуя от него ничего обратно, они получают в  случае
нужды от другого города без  всякого  вознаграждения.  Таким  образом,  весь
остров составляет как бы одно семейство.
     Но когда они  достаточно  позаботятся  о  себе,-  а  это  они  признают
выполненным  не  раньше,  чем  будет  сделан  запас  на  два   года,   ввиду
неизвестности урожая следующего года,- из остающегося они вывозят  в  другие
страны большое  количество  зерна,  меда,  шерсти,  льна,  леса,  червеца  и
пурпура, руна, воска, сала, кож и вдобавок еще животных. Седьмую часть всего
этото они дарят неимущим жителям тех стран, а остальное продают за умеренную
цену. В итоге этой торговли они увозят на родину  не  только  те  товары,  в
которых нуждаются дома (а таковых почти нет, кроме железа), но, кроме  того,
и большое количество золота  и  серебра.  В  силу  продолжительности  такого
обычая утопийцы имеют  повсюду  эти  драгоценности  в  превышающем  вероятие
количестве. Поэтому  они  теперь  обращают  мало  внимания  на  то,  как  им
продавать: на наличные деньги или в кредит, и держат гораздо  большую  часть
денег  в  долговых  обязательствах;  при  заключении  их,  однако,  они,  по
окончании  установленных   обычаем   формальностей,   не   требуют   никогда
поручительства частных лиц, но только  всего  города.  Этот  последний,  как
только настанет день уплаты, требует долг с частных  лиц,  вносит  деньги  в
казну и пользуется процентами на этот капитал, пока утопийцы не попросят его
обратно, а они в огромном большинстве случаев  никогда  не  просят.  Они  не
считают справедливым отнимать совершенно ненужную им вещь у  тех,  кому  она
нужна. Впрочем, они требуют деньги только в тех случаях, когда  по  стечению
обстоятельств желают дать известную часть капитала другому народу или  когда
приходится вести войну. Для этого  одного  они  берегут  все  те  сокровища,
которые держат дома, чтобы иметь в них  поддержку  или  в  крайней,  или  во
внезапной опасности, а главным образом для того, чтобы  за  непомерную  цену
нанять иноземных солдат, которых они  выставляют  для  борьбы  охотнее,  чем
своих граждан. Утопиицы знают, что за большие  деньги  можно  обычно  купить
самих врагов, которые готовы на измену  и  даже  на  то,  чтобы  вступить  в
открытый бой друг с другом. В силу этого они хранят  неоцененное  сокровище,
но, впрочем, не как таковое, а  обходятся  с  ним  так,  что  мне  стыдно  и
рассказывать; к тому же я боюсь, что словам моим не  поверят.  Это  опасение
мое тем более основательно, что я сознаю, как трудно было бы заставить  меня
самого поверить этому, если бы я не видел этого лично, а  только  слышал  от
другого. Но это уже неизбежно: чем более какое-нибудь явление  чуждо  нравам
слушателей, тем менее оно у них может вызвать доверия. Правда,  и  остальные
учреждения утопийцев  очень  резко  разнятся  от  наших;  поэтому  тот,  кто
благоразумно оценивает положение, будет, вероятно, меньше  удивляться  тому,
что  употребление  золота  и  серебра  приспособлено  у  них  скорее  к   их
собственным, чем к нашим обычаям.  Действительно,  они  сами  не  пользуются
деньгами, а хранят их на упомянутые нужды, которые могут случиться, а  могут
и никогда не случиться.
     Между тем с  золотом  и  серебром,  из  которых  делаются  деньги,  они
обходятся так, что никто не ценит их дороже, чем  того  заслуживает  природа
этих  металлов.  Кто  не  видит,  насколько  они  ниже  железа?   Без   него
действительно люди не могут жить, так же как без  огня  и  воды;  между  тем
золоту и серебру природа не  дала  никакого  применения,  без  которого  нам
трудно было бы обойтись, но людская глупость  наделила  их  ценностью  из-за
редкости.  Мало  того,  природа,  как  самая  нежная  мать,  все  наилучшее,
например, воздух, воду и самую землю, поместила  открыто,  а  суетное  и  не
приносящее  никакой  пользы  убрала  очень  далеко.  Поэтому  допустим,  что
утопийцы запрячут эти металлы в какую-нибудь башню; тогда, вследствие глупой
изобретательности толпы, князь и сенат  навлекут  на  себя  подозрение,  что
хотят плутовски обмануть народ и сами извлечь  отсюда  какую-нибудь  выгоду.
Предположим далее, что они станут искусно чеканить из этих металлов  чаши  и
другие произведения в том  же  роде,  а  потом  случайно  понадобится  опять
расплавлять их и потратить на жалованье солдатам; тогда,  разумеется,  можно
предвидеть, с каким трудом они позволили бы оторвать у себя то, что  однажды
начали считать своей утехой.
     Для противодействия этому они придумали некое средство, соответствующее
остальным их учреждениям, но весьма далекое от нас, которые так высоко ценят
золото и так тщательно хранят его. Поэтому  подобный  образ  действия  может
заслужить доверие только у испытавших его на опыте. Именно, утопийцы едят  и
пьют в скудельных сосудах из глины и стекла, правда, всегда изящных, но  все
же дешевых, а из золота и серебра повсюду, не только в общественных дворцах,
но и в частных жилищах, они делают ночные горшки и всю подобную  посуду  для
самых грязных надобностей. Сверх того из тех же  металлов  они  вырабатывают
цепи  и  массивные  кандалы,  которыми  сковывают  рабов.  Наконец,  у  всех
опозоривших себя каким-либо  преступлением  в  ушах  висят  золотые  кольца,
золото обвивает пальцы, шею опоясывает  золотая  цепь,  и,  наконец,  голова
окружена золотым обручем. Таким образом, утопийцы всячески стараются о  том,
чтобы золото и серебро были у них в позоре. В итоге другие  народы  дают  на
растерзание эти металлы с  не  меньшей  болью,  чем  свою  утробу,  а  среди
утопийцев, если бы обстоятельства  потребовали  удаления  всех  этих  зараз,
никто, по-видимому, не почувствовал  бы  от  этого  для  себя  ни  малейшего
лишения.
     Кроме того, они собирают на морских берегах жемчуг, а также кое-где  по
скалам алмазы и карбункулы, но, впрочем, не ищут их, а обделывают, когда  те
попадутся  случайно.  Такими  камнями  утопийцы  украшают   малолеток;   эти
последние в первые годы детства кичатся и гордятся подобными украшениями; но
лишь только придут в возраст и заметят, что этими,  безделушками  пользуются
одни дети, так, без  всякого  внушения  родителей,  сами  по  чувству  стыда
оставляют их, совершенно так же, как наши дети,  подрастая,  бросают  орехи,
амулеты и куклы. Такое различие порядка утопийцев  по  сравнению  с  другими
народами создает и различное мировоззрение. Это стало особенно ясно для меня
из того, что произошло с анемолийскими послами.
     Они приехали в Амаурот при мне, и так как целью их прибытия были важные
дела, то их приезду предшествовало собрание трех граждан из каждого  города.
Но все послы соседних племен, приезжавшие туда  раньше,  обычно  являлись  в
самой скромной одежде, так как им были известны обычаи утопийцев, у  которых
не придавалось  никакого  почета  пышному  одеянию,  шелк  служил  предметом
презрения, а золото было даже позорным. Анемолийцы же жили особенно далеко и
имели с утопийцами мало общения. Поэтому  послы,  узнав,  что  все  утопийцы
ходят в одной и той же одежде, и притом грубой, пришли к  убеждению,  что  у
утопийцев совсем нет того, чем они пользуются;  поэтому  анемолийцы,  будучи
скорее  гордыми,  чем  умными,  решили  предстать   в   возможно   блестящей
обстановке, изображая из себя каких-то богов, и  ослепить  глаза  несчастных
утопийцев пышностью своего наряда. Таким образом, вступили три посла со  ста
спутниками, все в разноцветном одеянии, большинство в шелковом. Сами  послы,
принадлежавшие на родине к знати, имели  златотканые  плащи,  большие  цепи,
золотые серьги, вдобавок золотые кольца на руках, и, сверх  того,  шляпы  их
были обвешены золотыми ожерельями, блиставшими жемчугом и дорогими  камнями.
Говоря короче, они были украшены всем  тем,  что  у  утопийцев  служило  или
наказанием  для  рабов,  или  признаком  бесчестья  для   опозоренных,   или
безделушками  для  ребят.  Поэтому   стоило   посмотреть,   как   анемолийцы
петушились, когда сравнили свой наряд с одеянием утопийцев,  которые  массой
высыпали на улицы. С другой стороны, не меньшим удовольствием  было  видеть,
как сильно обманулись они в своих надеждах и ожиданиях и как далеки были они
от того уважения, которого рассчитывали достигнуть. Именно, на  взгляд  всех
утопийцев,  за  исключением  весьма  немногих,  посещавших   по   какой-либо
подходящей   причине   другие   народы,   вся   эта   блестящая   обстановка
представлялась позорной, и потому,  почтительно  приветствуя  вместо  господ
всех низкопоставленных, они сочли самих послов по употреблению  ими  золотых
цепей за рабов и пропустили их, не оказ