ые
мнения и подписываться под самыми губительными  решениями.  Но  даже  скупая
похвала бесчестным постановлениям была бы достойна только шпиона и почти что
предателя.
     Далее, попадая в  такую  среду,  которая  легче  может  испортить  даже
прекрасного человека, чем исправиться сама, ты не  можешь  встретить  ничего
такого, где ты мог  бы  принести  какую-нибудь  пользу.  Извращенные  обычаи
такого общества или испортят тебя, или, оставаясь непорочным и невинным,  ты
будешь служить прикрытием чужой злобы и глупости; нечего и  говорить  тут  о
каких-либо достижениях путем упомянутой окольной дороги.
     Поэтому  Платон  в  очень  красивом  сравнении  поясняет   правильность
воздержания философов от занятий государственными делами.  Именно,  философы
видят, что, высыпав на улицы, народ попал под проливной дождь,  и  не  могут
уговорить его укрыться от дождя - зайти под крышу; и вот, зная, что если они
выйдут на улицу, то ничего не добьются, кроме того, что промокнут сами,  они
остаются в доме,  довольствуясь  тем,  что  если  не  могут  вылечить  чужую
глупость, то, по крайней мере, находятся в безопасности.
     Впрочем, друг Мор,  если  сказать  тебе  по  правде  мое  мнение,  так,
по-моему, где только есть частная собственность, где все  мерят  на  деньги,
там  вряд   ли   когда-либо   возможно   правильное   и   успешное   течение
государственных дел; иначе придется считать правильным то,  что  все  лучшее
достается самым дурным, или удачным то, что все разделено очень немногим, да
и те получают отнюдь не достаточно, остальные же решительно бедствуют.
     Поэтому я, с одной стороны, обсуждаю сам с собою мудрейшие и  святейшие
учреждения утопийцев, у которых государство  управляется  при  помощи  столь
немногих законов, но так успешно, что  и  добродетель  встречает  надлежащую
оценку и, несмотря на  равенство  имущества,  во  всем  замечается  всеобщее
благоденствие. С другой стороны, наоборот, я сравниваю с ними столько других
наций, которые постоянно создают у себя порядок, но никогда ни одна  из  них
не достигает его; всякий называет  там  своей  собственностью  то,  что  ему
попало, каждый день издаются там многочисленные  законы,  но  они  бессильны
обеспечить достижение, или охрану, или  отграничение  от  других  того,  что
каждый, в свою очередь, именует своей собственностью, а это легко доказывают
бесконечные и постоянно  возникающие,  а  с  другой  стороны  -  никогда  не
оканчивающиеся процессы. Так вот, повторяю, когда я сам с собою размышляю об
этом, я делаюсь более справедливым к Платону и менее удивляюсь его нежеланию
давать  какие-либо   законы   тем   народам,   которые   отвергали   законы,
распределяющие все жизненные блага между всеми поровну.  Этот  мудрец  легко
усмотрел, что один-единственный путь к благополучию общества  заключается  в
об®явлении  имущественного  равенства,  а  вряд  ли  это  когда-либо   можно
выполнить там, где у каждого есть своя собственность. Именно, если каждый на
определенных законных основаниях старается присвоить себе сколько может, то,
каково бы ни было имущественное изобилие, все оно попадает немногим; а  они,
разделив его между собою, оставляют прочим одну нужду, и обычно бывает  так,
что одни вполне заслуживают жребия других: именно, первые хищны, бесчестны и
никуда не годны, а вторые, наоборот, люди скромные и простые и  повседневным
трудом приносят больше пользы обществу, чем себе лично.
     Поэтому я твердо убежден в том, что распределение средств равномерным и
справедливым способом и благополучие в ходе людских дел  возможны  только  с
совершенным уничтожением частной собственности; но если она останется, то  и
у наибольшей и наилучшей части человечества  навсегда  останется  горькое  и
неизбежное бремя скорбей.  Я,  правда,  допускаю,  что  оно  может  быть  до
известной степени облегчено, но  категорически  утверждаю,  что  его  нельзя
совершенно уничтожить. Например, можно установить следующее: никто не должен
иметь земельной  собственности  выше  известного  предела;  сумма  денежного
имущества  каждого  может  быть  ограничена  законами;  могут  быть   изданы
известные законы, запрещающие королю  чрезмерно  проявлять  свою  власть,  а
народу быть  излишне  своевольным;  можно  запретить  приобретать  должности
подкупом или продажей; прохождение этих должностей не должно  сопровождаться
издержками, так как это представляет удобный  случай  к  тому,  чтобы  потом
наверстать эти деньги путем обманов и грабежей,  и  возникает  необходимость
назначать на эти должности людей богатых, тогда как люди умные выполнили  бы
эти обязанности гораздо лучше. Подобные законы, повторяю, могут облегчить  и
смягчить бедствия точно так же, как постоянные припарки  обычно  подкрепляют
тело безнадежно больного. Но пока у каждого есть личная  собственность,  нет
совершенно никакой  надежды  на  выздоровление  и  возвращение  организма  в
хорошее состояние. Мало того, заботясь  об  исцелении  одной  ею  части,  ты
растравляешь рану  в  других.  Таким  образом,  от  лечения  одного  взаимно
рождается болезнь другого, раз никому нельзя ничего прибавить без отнятия  у
другого.
     - А мне кажется наоборот,- возражаю я,- никогда нельзя жить богато там,
где все общее. Каким  образом  может  получиться  изобилие  продуктов,  если
каждый будет уклоняться от работы, так как его не вынуждает к ней расчет  на
личную прибыль, а, с другой стороны, твердая  надежда  на  чужой  труд  дает
возможность лениться? А когда людей будет подстрекать недостаток в продуктах
и никакой закон не сможет охранять как  личную  собственность  приобретенное
каждым, то не будут ли тогда люди по необходимости  страдать  от  постоянных
кровопролитий и беспорядков? И это  осуществится  тем  более,  что  исчезнет
всякое уважение и почтение к властям; я  не  могу  даже  представить,  какое
место  найдется  для  них  у  таких  людей,  между  которыми  "нет  никакого
различия".
     - Я не удивляюсь,- ответил Рафаил,- этому твоему  мнению,  так  как  ты
совершенно не можешь  вообразить  такого  положения  или  представляешь  его
ложно. А вот если бы ты побыл со мною в Утопии и сам посмотрел на их нравы и
законы, как это сделал я, который прожил там пять лет и никогда не уехал  бы
оттуда, если бы не руководился желанием поведать об этом новом мире,- ты  бы
вполне признал, что нигде  в  другом  месте  ты  не  видал  народа  с  более
правильным устройством, чем там.
     - Разумеется,- заметил Петр Эгидий,- ты с трудом можешь  убедить  меня,
что народ с лучшим  устройством  находится  в  новом  мире,  а  не  в  этом,
известном нам; по-моему, здесь  и  умы  нисколько  не  хуже,  и  государства
постарше, чем там, да и долгий опыт придумал у нас много удобств  для  жизни
людей; я не распространяюсь уже о некоторых случайных наших  открытиях,  для
измышления которых не могло бы хватить никакого ума.
     - Что касается древности их государств,- возразил Рафаил,- то ты мог бы
судить правильнее, если бы прочитал  историю  тех  стран;  если  ей  следует
верить, то у них города были раньше, чем у нас люди.  Далее,  и  там  и  тут
могло возникнуть все то, что  до  сих  пор  изобрел  ум  или  добыл  случай.
Впрочем,  я,  во  всяком  случае,  полагаю,  что  как  мы   превосходим   их
талантливостью, так они все же оставляют нас далек" позади своим усердием  и
трудолюбием. По свидетельству их летописей, до прибытия туда нашего  корабля
они ничего никогда не слыхали о наших делах (они называют нас  "живущими  за
линией равноденствия"). Правда, некогда, лет тысяча двести тому назад,  один
корабль, который занесла туда буря, погиб от крушения у острова Утопии; были
выброшены на берег какие-то римляне и египтяне, которые никогда потом оттуда
не вернулись.  Посмотри  теперь,  как  умело  воспользовалось  этим  удобным
случаем  их  трудолюбие.  От  выброшенных  чужестранцев  утопийцы  научились
всякого рода искусствам, существовавшим в Римской империи и могущим принести
какую-нибудь пользу, или-, узнав только зародыши этих искусств, они изобрели
их дополнительно.  Столько  хорошего  принесло  им  то  обстоятельство,  что
некоторые от нас всего один раз были занесены к ним. А если бы  какой-нибудь
подобный случай загнал ранее  кого-нибудь  оттуда  к  нам,  то  это  так  же
изгладилось бы из памяти, как исчезнет,  вероятно,  у  потомков  то,  что  я
когда-то был там. И как они сразу после одной встречи усвоили себе  все  то,
что нами было хорошо придумано, так, думаю, пройдет  много  времени,  прежде
чем мы узнаем какоелибо  из  их  учреждений,  превосходящее  наши.  Причиной
этого, полагаю, служит одно то, что, хотя мы не стоим ниже их ни по уму,  ни
по средствам, все же их государство имеет более разумный по сравнению с нами
способ правления и процветает среди большего счастья.
     - Поэтому, друг Рафаил,- говорю я,- убедительно прошу тебя - опиши  нам
этот остров; не старайся быть кратким, но расскажи по порядку про его земли,
реки, города, жителей, их нравы, учреждения, законы и, наконец, про  все,  с
чем ты признаешь желательным ознакомить нас, а ты должен  признать,  что  мы
желаем знать все, чего еще не знаем.
     - Исполню это с особой охотой,- ответил он,- так как хорошо все  помню.
Но этот предмет потребует свободного времени.
     - Так пойдем,- отвечаю,- в дом пообедать, а потом распорядимся временем
по своему усмотрению.
     - Хорошо,- сказал он.
     Таким образом, мы вошли в дом и стали обедать.
     После обеда мы вернулись на то же место, уселись на той же  скамейке  и
приказали  слугам,  чтобы  нам  никто  не  мешал.  Затем  я  и  Петр  Эгидий
уговариваем  Рафаила  исполнить  его  обещание.  Когда   он   заметил   наше
напряженное внимание и сильное  желание  послушать,  то,  посидев  некоторое
время молча и в раздумье, начал следующим образом.

        ВТОРАЯ КНИГА

        БЕСЕДЫ, КОТОРУЮ ВЕЛ РАФАИЛ  ГИТЛОДЕЙ,
                                       О НАИЛУЧШЕМ СОСТОЯНИИ ГОСУДАРСТВА,  В
                                       ПЕРЕДАЧЕ  ЛОНДОНСКОГО  ГРАЖДАНИНА   И
                                       ВИКОНТА ТОМАСА МОРА

     Остров утопийцев в средней своей части, где он всего шире, простирается
на  двести  миль,  затем  на  значительном  протяжении  эта  ширина  немного
уменьшается, а в направлении к концам  остров  с  обеих  сторон  мало-помалу
суживается. Если бы эти концы можно было обвести циркулем, то получилась  бы
окружность в пятьсот миль. Они придают острову  вид  нарождающегося  месяца.
Рога его разделены заливом, имеющим протяжение приблизительно в  одиннадцать
миль. На всем этом огромном  расстоянии  вода,  окруженная  со  всех  сторон
землей, защищена от ветров наподобие большого озера,  скорее  стоячего,  чем
бурного;  а  почти  вся  внутренняя  часть  этой  страны   служит   гаванью,
рассылающей, к большой выгоде людей, по всем направлениям  корабли.  Вход  в
залив очень опасен из-за мелей с одной стороны и утесов - с другой. Почти на
середине этого расстояния находится одна скала, которая выступает  из  воды,
вследствие чего она не может принести вреда. На ней выстроена башня, занятая
караулом. Остальные скалы скрыты под волнами  и  губительны.  Проходы  между
ними известны только утопийцам, и поэтому не зря устроено  так,  что  всякий
иностранец может проникнуть в залив только с проводником от них. Впрочем,  и
для  самих  утопийцев  вход  не  лишен  опасности  без  некоторых  сигналов,
направляющих путь к берегу. Если перенести их в другие места, то легко можно
погубить -какой угодно по численности неприятельский флот. На другой стороне
острова гавани  встречаются  довольно  часто.  Но  повсюду  спуск  на  берег
настолько укреплен  природою  или  искусством,  что  немногие  защитники  со
стороны суши могут отразить огромные войска.
     Впрочем, как говорят предания и как показывает самый облик  земли,  эта
страна когда-то не была окружена морем. Но Утоп, чье победоносное имя  носит
остров (раньше этого он назывался Абракса), сразу  же  при  первом  прибытии
после победы распорядился прорыть пятнадцать  миль,  на  протяжении  которых
страна прилегала к материку, и провел море вокруг земли; этот же Утоп  довел
грубый и дикий народ до такой степени культуры и образованности, что  теперь
они почти превосходят в этом отношении  прочих  смертных.  Не  желая,  чтобы
упомянутая работа считалась позорной, Утоп привлек к ней не только  жителей,
но, кроме  того,  и  своих  солдат.  При  распределении  труда  между  таким
множеством людей он был закончен с невероятной быстротой. Этот успех  изумил
и поразил  ужасом  соседей,  которые  вначале  смеялись  над  бесполезностью
предприятия.
     На острове пятьдесят четыре города, все обширные и великолепные;  язык,
нравы, учреждения и законы у них совершенно одинаковые. Расположение их всех
также одинаково; одинакова повсюду  и  внешность,  насколько  это  допускает
местность. Самые близкие из них отстоят друг от  друга  на  двадцать  четыре
мили. С другой стороны, ни один  город  не  является  настолько  уединенным,
чтобы из него нельзя было добраться до другого пешком за один день.
     Из каждого города три старых и опытных гражданина ежегодно собираются в
Амауроте для обсуждения общих дел острова. Город Амаурот считается первым  и
главенствующим, так как, находясь в центре страны, он по своему расположению
удобен для представителей всех областей. Поля  распределены  между  городами
так удачно, что каждый в отдельности не  имеет  ни  с  какой  стороны  менее
двадцати миль земли, а с одной стороны даже и значительно больше,  именно  с
той, где города дальше всего раз®единены друг с другом. Ни у  одного  города
нет желания раздвинуть свои пределы, так как жители его считают себя  скорее
земледельцами, чем господами этих владений.
     В деревне на всех полях имеются удобно расположенные  дома,  снабженные
земледельческими орудиями.
     В домах этих живут граждане, переселяющиеся туда по  очереди.  Ни  одна
деревенская семья не имеет в своем составе менее сорока человек -  мужчин  и
женщин, кроме двух  приписных  рабов.  Во  главе  всех  стоят  отец  и  мать
семейства, люди уважаемые и пожилые, а во главе каждых тридцати  семейств  -
один филарх. Из каждого семейства  двадцать  человек  ежегодно  переселяются
обратно в город; это те, что пробыли в деревне два года. Их  место  занимают
столько же новых из города, чтобы их  обучали  пробывшие  в  деревне  год  и
потому более опытные в сельском хозяйстве; эти  приезжие  на  следующий  год
должны учить других,  чтобы  в  снабжении  хлебом  не  произошло  какой-либо
заминки, если все одинаково будут новичками и несведущими в земледелии. Хотя
этот способ обновления земледельцев является общепринятым, чтобы  никому  не
приходилось против воли слишком долго подряд  вести  суровую  жизнь,  однако
многие имеющие природную склонность к деревенской  жизни,  выпрашивают  себе
большее число лет. Земледельцы обрабатывают землю, кормят скот,  заготовляют
дрова и отвозят их в город каким удобно путем - по суше или по морю.  Цыплят
они выращивают в беспредельном количестве, с изумительным  уменьем.  Они  не
подкладывают под курицу яиц, но согревают большое количество их  равномерной
теплотою и таким образом оживляют и выращивают. Едва лишь цыплята  вылупятся
из скорлупы, как уже бегают за людьми, словно за  матками,  и  признают  их.
Лошадей они держат очень немногих, при этом только ретивых  и  исключительно
для упражнения молодежи  в  верховой  езде.  Весь  труд  по  земледелию  или
перевозке несут быки. Утопийцы признают, что они уступают  лошадям  в  рыси,
но, с другой стороны, берут над ними верх выносливостью; кроме того, они  не
считают быков подверженными многим болезням, и содержание их  стоит  меньших
затрат и расходов.
     Зерно они сеют только ради хлеба, а  вино  пьют  или  виноградное,  или
грушевое, или, наконец, иногда чистую  воду,  часто  также  отвар  меда  или
солодкового корня, которого у них немалое количество. Хотя они определяют (и
делают это весьма точно), сколько хлеба потребляет  город  и  прилегающий  к
нему округ, однако они и посевы делают, и скот выращивают в гораздо  большем
количестве, чем это требуется для их нужд, имея в виду поделиться остатком с
соседями. Все, что им нужно и чего нет в деревне, все подобные предметы  они
просят у города и получают от тамошних властей очень легко, без  какого-либо
обмена. В город они сходятся каждый месяц на праздник. Когда  настанет  день
уборки урожая, то филархи земледельцев  сообщают  городским  властям,  какое
количество граждан надо им прислать; так как эта толпа  работников  является
вовремя к самому сроку, то они почти в один ясный день справляются  со  всей
уборкой.

        О ГОРОДАХ И ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ОБ АМАУРОТЕ

     Кто узнает хотя бы один город, тот узнает все города Утопии:  до  такой
степени сильно похожи все они друг  на  друга,  поскольку  этому  не  мешает
природа местности. Поэтому я изображу один какой-либо город (да и  не  очень
важно, какой именно). Но какой же другой предпочтительнее Амаурота? Ни  один
город не представляется достойнее его, так как остальные уступают  ему,  как
местопребыванию сената; вместе с тем ни один город не знаком мне более  его,
потому что я прожил в нем пять лет подряд.
     Так  вот  Амаурот  расположен  на  отлогом  скате  горы  и  по.   форме
представляет почти квадрат. Именно, начинаясь несколько ниже вершины  холма,
он простирается в ширину на две мили до реки Анидра, а вдоль берега ее длина
города несколько больше.
     Анидр начинается в восьмидесяти  милях  выше  Амаурота,  из  небольшого
родника; но, усиленный от притока других рек, в числе их двух  даже  средней
величины,  он  перед  самым  городом  расширяется  до  полумили,  а   затем,
увеличившись еще более, он протекает шестьдесят миль и впадает в  океан.  На
всем этом протяжении между городом и морем и даже  на  несколько  миль  выше
города на быстрой реке каждые шесть часов  чередуются  прилив  и  отлив.  Во
время прилива море оттесняет реку назад и заполняет все русло Анидра своими.
волнами на тридцать миль в длину. Тут и несколько дальше оно портит  соленой
водой струи реки; затем она мало-помалу  становится  пресной,  протекает  по
городу неиспорченной и, будучи чистой и без примесей, почти у  самого  устья
догоняет, в свою очередь, сбывающую воду.
     С противоположным берегом реки город соединен мостом не  на  деревянных
столбах и сваях, а на прекрасных каменных арках. Мост устроен с той стороны,
которая дальше всего отстоит от  моря,  так  что  корабли  могут  без  вреда
проходить мимо всей этой части города. Есть там, кроме того, и другая  река,
правда, небольшая, но очень тихая и привлекательная. Зарождаясь  на  той  же
самой горе, на которой расположен город, она протекает по склонам  посредине
его и соединяется с Анидром. Так как она начинается недалеко за городом, жи-
тели Амаурота соединили ее с  ним,  охватив  укреплениями,  чтобы  в  случае
какого-либо  вражеского  нашествия  воду  нельзя  было  ни  перехватить,  ни
отвести, ни испортить. Отсюда по кирпичным трубам вода стекает  в  различных
направлениях к  нижним  частям  города.  Там,  где  местность  не  позволяет
устроить этого, собирают в об®емистые  цистерны  дождевую  воду,  приносящую
такую же пользу.
     Город опоясан высокой и широкой стеной с частыми башнями и бойницами. С
трех сторон укрепления окружены сухим рвом, но широким, глубоким и  заросшим
оградою  из  терновника;  с  четвертой  стороны  ров  заменяет  сама   река.
Расположение площадей удобно как для проезда, так и для  защиты  от  ветров.
Здания отнюдь не грязны. Длинный и непрерывный ряд их во всю улицу бросается
в глаза зрителю обращенными к нему фасадами. Эти фасады  разделяет  улица  в
двадцать футов ширины. К  задним  частям  домов  на  всем  протяжении  улицы
прилегает сад, широкий и отовсюду загороженный задами улиц.  Н