переработает" за такой же отрезок времени мозг блестящего математика. Под количеством информации я понимаю здесь главным образом количество параметров, которые регулирует, то есть которыми "управляет", мозг слаломиста. Количество параметров, контролируемых лыжником, попросту несравнимо с количеством параметров, находящимся в "селективном поле" мозга математика, потому что подавляющее большинство регулирующих вмешательств, которые совершает мозг слаломиста, автоматизировано, находится вне поля его сознания, а математик не может до такой степени автоматизировать формальное мышление (хотя н_е_к_о_т_о_р_о_й степени автоматизма хороший математик достичь способен). Весь математический формализм является как бы забором, следуя вдоль которого слепой может уверенно двигаться в намеченном направлении. Зачем же нужен этот "забор" дедуктивного метода? Мозг как регулятор обладает малой "логической глубиной". "Логическая глубина" (число последовательно совершенных операций) математического доказательства несравненно больше "логической глубины" мозга, который не мыслит абстрактно, а в соответствии со своим биологическим предназначением действует как устройство, управляющее телом (слаломист на трассе спуска). "Глубина" мозга никак не достойна похвалы; совсем наоборот. Она связана с тем, что человеческий мозг не в состоянии эффективно регулировать явления п_о_д_л_и_н_н_о б_о_л_ь_ш_о_й с_л_о_ж_н_о_с_т_и, к_о_л_ь с_к_о_р_о э_т_о н_е п_р_о_ц_е_с_с_ы е_г_о т_е_л_а. Как регулятор тела мозг ведает огромным количеством переменных, исчисляющихся сотнями, а вероятно, даже тысячами. Но ведь у любого животного - скажут мне - есть мозг, который успешно управляет его телом. Да, но мозг человека, помимо этого задания, может справиться с бесчисленным множеством других; достаточно, впрочем, сопоставить размеры мозга обезьяны и человека, чтобы хотя бы в грубом приближении понять, насколько больше мозговой массы у человека предназначено для решения интеллектуальных проблем! Так что нечего обсуждать интеллектуальное превосходство человека над обезьяной. Человеческий мозг, разумеется, более сложен. Но значительная часть этой сложности "не годится" для решения теоретических проблем, ибо ведает соматическими процессами: для этого она и предназначена. Следовательно, проблема выглядит так: то, что менее сложно (т_а ч_а_с_т_ь н_е_й_р_о_н_н_о_й с_и_с_т_е_м_ы мозга, которая образует базу интеллектуальных процессов), пытается обрести информацию о том, что более сложно (о_б_о в_с_е_м м_о_з_г_е). Это не невозможно, но очень трудно. Во всяком случае, это не невозможно косвенно (один человек вообще не смог бы сформулировать этой задачи). Процесс познания - общественный процесс; происходит как бы "суммирование" мозговой "интеллектуальной сложности" многих людей, изучающих одно и то же явление. Но поскольку это, как-никак, "суммирование" в кавычках, ибо отдельные сознания все же не об®единяются в единую систему, то проблему мы пока что не решили. Почему отдельные сознания не об®единяются в одну систему? Разве наука не является как раз такой высшей системой? Является, но лишь в переносном смысле слова. Если я понимаю "нечто", то понимаю целиком, с начала до конца. Не может быть так, чтобы сознания отдельных людей, об®единившись, создали нечто вроде высшего "интеллектуального поля", где будет сформулирована истина, к_о_т_о_р_у_ю к_а_ж_д_ы_й м_о_з_г в о_т_д_е_л_ь_н_о_с_т_и в_м_е_с_т_и_т_ь н_е с_п_о_с_о_б_е_н. Ученые, разумеется, сотрудничают, но в конечном счете кто-то один должен сформулировать решение проблемы, ведь не сделает же этого некий "хор ученых". Наверняка ли это так? А может, дело обстояло по-другому: сначала что-то сформулировал Галилей, у него это воспринял и развил Ньютон, немало добавили и другие, Лоренц создал свои преобразования и лишь тогда, охватив все это в целом, Эйнштейн об®единил все факты и создал теорию относительности? Разумеется, так и было, но это не имеет никакого отношения к делу. Всякая теория оперирует небольшим числом параметров. Большая универсальность теории означает не то, что она оперирует огромным числом параметров, а то, что она применима в огромном числе случаев. Именно так, как теория относительности. Но мы-то говорим о другом. Мозг способен превосходно регулировать огромное число параметров тела, к которому он "подключен". Происходит это автоматически или полуавтоматически (когда мы хотим встать и не заботимся об остальном, то есть о целом кинематическом комплексе, приведенном в действие этим "приказом"). А в мыслительном отношении, то есть как машина для регулировки явлений вне соматической сферы, мозг является малопродуктивным устройством, и, что еще важнее, он не может справиться с ситуациями, в которых нужно учитывать сразу большое число переменных. Поэтому, например, он не может точно (на основе алгоритмизации) регулировать биологические или общественные явления. Впрочем, даже процессы гораздо менее сложные (климатические, атмосферные) и по сей день глумятся над его регуляторными способностями (понимаемыми в данном случае лишь как способность детально предвидеть будущие состояния на основе знакомства с предшествующими) [X]. Мозг, наконец, даже и в самой "абстрактной" своей деятельности находится под гораздо большим влиянием тела (которому он и хозяин и слуга благодаря двусторонним обратным связям), чем мы это обычно осознаем. Поскольку он в свою очередь подключен к окружающему миру "при посредстве" этого самого тела, то все закономерности мира он непременно пытается выражать через формы телесного опыта (отсюда поиски того, кто держит на своих плечах Землю, того, что "притягивает" камень к Земле, и т.д.). Пропускная способность мозга как информационного канала максимальна именно в сфере соматических явлений. Напротив, как только избыток информации, поступающей извне (например, в читаемом тексте), превысит десяток битов в секунду, так он уже блокирует мозг. Астрономия, одна из первых наук, которую стал разрабатывать человек, по сей день не нашла решения "проблемы многих тел" (то есть не решила вопроса о движении многих тяготеющих друг к другу материальных точек). А ведь существует некто, способный решить эту проблему. Природа делает это "без математики", самим поведением этих тел. Возникает вопрос, нельзя ли подобным же способом атаковать "информационный кризис". Но ведь это невозможно - слышится тут же. Это бессмысленное утверждение. Математизация всех наук возрастает, а не уменьшается. Без математики мы ничего не можем. Согласен, но установим вначале, о какой "математике" идет речь. О той ли, что выражается формальным языком равенств и неравенств, написанных на бумаге либо хранимых в двоичных элементах больших электронных машин, или же о той, которую без всякого формализма реализует оплодотворенное яйцо? Если мы обречены лишь на математику первого рода, нам грозит информационный кризис. Однако если мы пустим в ход - для своих целей - математику второго рода, дело может принять иной оборот. Развитие зародыша - это "химическая симфония", начинающаяся в момент, когда ядро сперматозоида соединяется с ядром яйцеклетки. Представим себе, что нам удалось проследить это развитие на молекулярном уровне, от оплодотворения вплоть до появления зрелого организма, и мы хотим теперь изобразить этот процесс формальным языком химии, тем же, какой мы используем для изображения простых реакций вроде 2Н+0=Н20. Как выглядела бы такая "партитура эмбриогенеза"? Прежде всего нам следовало бы выписать подряд формулы всех соединений, "выходящих на старт". Потом мы начали бы выписывать соответствующие преобразования. Поскольку зрелый организм содержит на молекулярном уровне около 1025 битов информации, пришлось бы написать квадрильоны формул. Для записи этих реакций не хватило бы поверхности всех океанов и материков, вместе взятых. Задача абсолютно безнадежная. Не будем пока говорить о том, как может справиться с такими проблемами химическая эмбриология. Полагаю, что язык биохимии должен будет подвергнуться весьма радикальной перестройке. Возможно, появится некий физико-химико-математический формализм. Но это не наше дело. Ведь если кому-нибудь "понадобится" живой организм, то вся эта писанина вовсе не понадобится. Достаточно взять сперматозоид и оплодотворить им яйцеклетку, которая через определенное время "сама" преобразуется в "искомое решение". Стоит поразмыслить, можем ли мы сделать нечто аналогичное в области научной информации? Предпринять "выращивание информации", "скрещивать" ее, обеспечить такой ее "рост", чтобы в итоге получить в виде "зрелого организма" н_а_у_ч_н_у_ю т_е_о_р_и_ю? В качестве модели для наших экспериментов мы предлагаем, следовательно, не человеческий мозг, а другой продукт эволюции - зародышевую плазму. Количество информации, приходящееся на единицу об®ема мозга, несравненно меньше, чем количество информации в том же об®еме сперматозоида (я говорю о сперматозоиде, а не о яйцеклетке, потому что его информационная "плотность" больше). Разумеется, нам нужен не тот сперматозоид и не те законы развития генотипов, какие создала эволюция. Это лишь точка старта и в то же время - единственная материальная система, на которой мы можем основываться. Информация должна возникать из информации, как организм - из организма. "Порции" информации должны взаимно оплодотворяться, скрещиваться, подвергаться "мутациям", то есть небольшим изменениям, равно как и радикальным перестройкам (генетике неизвестным). Возможно, это произойдет в каких-то резервуарах, где будут реагировать друг с другом "информационные молекулы", в которых закодированы определенные сведения - подобно тому как в хромосомах закодированы черты организма. Возможно, это будет своеобразное "брожение информационной закваски". Но энтузиазм наш преждевремен - мы слишком далеко забежали вперед. Если уж мы собрались учиться у эволюции, то нужно выяснить, каким образом она накапливает информацию. Информация эта должна быть, с одной стороны, стабилизированной, с другой - пластичной. Для стабилизации, то есть для оптимальной информационной передачи, необходимы такие условия, как отсутствие помех в передатчике, низкий уровень шумов в канале, постоянство знаков (сигналов), соединение информации в монолитные компактные блоки и, наконец, излишек (избыточность) информации. Об®единение информации помогает обнаружить ошибки и уменьшает их влияние на передачу информации; тому же служит ее избыточность. Генотип пользуется этими методами точно так же, как инженер-связист. Так же обстоит дело и с информацией, передаваемой печатным или письменным текстом. Она должна быть удобочитаемой (отсутствие помех), не подвергаться уничтожению (например, при выцветании типографской краски), отдельные буквы должны об®единяться в блоки (слова), а те - в единицы более высокого порядка (фразы). Информация, содержащаяся в тексте, также избыточна, о чем говорит тот факт, что частично поврежденный текст можно прочесть. Защиту информации от помех при хранении организм осуществляет посредством хорошей изоляции зародышевых клеток, ее передачу - с помощью прецизионного механизма хромосомных делений и т.п. Далее, эта информация сблокирована в гены, а гены - в блоки высшего порядка, в хромосомы ("фразы наследственного текста"). Наконец, каждый генотип содержит избыточную информацию, о чем говорит тот факт, что повреждение яйцеклетки - разумеется, до определенной степени - не препятствует формированию неповрежденного организма [XI]. В процессе развития генотипическая информация превращается в фенотипическую. Фенотипом мы называем ту окончательную форму системы (то есть ее морфологические черты наравне с физиологическими чертами, а следовательно, и функциями), которая возникает как равнодействующая наследственных (генотипических) факторов и влияния внешней среды. Если воспользоваться наглядной моделью, то генотип - это как бы пустой и с®ежившийся детский воздушный шарик. Если мы вложим его в граненый сосуд и надуем, то шарик, который по "генотипической тенденции" должен был бы округлиться, приспособит свою форму к форме сосуда. Существенным свойством органического развития является его пластичность, обязанная своим происхождением "регуляционным буферам", которые служат как бы "амортизирующей прокладкой" между генотипическими инструкциями и требованиями среды. Попросту говоря, организм может жить в условиях даже не очень благоприятных, то есть таких, которые выходят за стандартные рамки генотипической программы. Равнинное растение может вырасти и в горах, но формой оно уподобится горным растениям; иначе говоря, фенотип его изменится, а генотип нет, ибо если перенести его зерна на равнину, то из них опять появятся растения первоначальной формы. Как происходит эволюционный кругооборот информации? Он осуществляется циклически; система эта состоит из двух каналов. Источником информации, передаваемой по первому каналу, являются зрелые особи во время акта размножения. Но поскольку не все они могут размножаться в равной мере и преимуществом пользуются особи, приспособленные наилучшим образом, то эти их приспособительные черты, в том числе и фенотипические, принимают участие в "конкурсе передатчиков". Поэтому источником такой информации мы считаем в итоге не сами размножающиеся организмы, а весь их биогеоценоз, то есть эти организмы вместе с их средой (и другими живущими в ней организмами, потому что и к их наличию нужно приспосабливаться). В конечном счете информация идет от биогеоценоза, через развитие плода, к последующему поколению взрослых особей. Это эмбриогенетический канал, передающий генотипическую информацию. По другому - обратному - каналу течет информация от зрелых особей к биогеоценозу; но это уже информация фенотипическая, поскольку она передается "на уровне" целых особей, а не "на уровне" зародышевых клеток. Фенотипическая информация - это попросту вся жизнедеятельность организмов (то, чем они питаются, как питаются, как приспосабливаются к биогеоценозу, как изменяют его своим существованием, как происходит естественный отбор и т.д.) 2. Итак, по первому каналу идет информация, закодированная в хромосомах, на молекулярном уровне, а по обратному каналу передается макроскопическая, фенотипическая информация, проявляющаяся в адаптации, в борьбе за существование и в половом отборе. Фенотип (зрелая особь) всегда содержит больше информации, чем генотип, потому что влияние среды представляет собой информацию внешнего происхождения. Коль скоро кругооборот информации совершается не на одном уровне, она должна подвергаться где-то преобразованию, которое "переводит" один ее "код" в другой. Это происходит в процессе эмбриогенеза: такой процесс как раз является "переводом" с молекулярного языка на язык организма. Так микроинформация превращается в макроинформацию. В вышеописанном кругообороте не происходит никаких генотипических изменений - следовательно, нет и эволюции. Эволюция возникает благодаря спонтанно происходящим "ляпсусам" в генотипической передаче. Гены мутируют не направленно, а вслепую и лотерейно. Только селекция среды отбирает, то есть закрепляет в последующих поколениях, те мутации, которые увеличивают приспособленность к среде - шансы на выживание. Антиэнтропийное (то есть накапливающее порядок) действие селекции можно имитировать на цифровой машине. Ввиду отсутствия таковой сыграем в "эволюционную игру". Разделим большую компанию детей на численно одинаковые группы. Пусть первая группа представляет собой первое поколение организмов. "Эволюция" начинается в тот момент, когда каждому ребенку этой группы мы вручаем его "генотип". Это пакетик, в котором находится пелерина из фольги, а также инструкция. Если стремиться к педантизму, то можно сказать, что пелерина соответствует материалу яйцеклетки (плазма), а инструкция - хромосомам ядра. Из инструкции "организм" узнает, "как ему надлежит развиваться". "Развитие" состоит в том, что он должен надеть пелерину и пробежать через коридор, в котором открыто боковое окно. За окном стоит стрелок с пугачом, заряженным горохом. Тот, в кого попала горошина, "гибнет в борьбе за существование", а значит, не может "размножиться". Тот, кто пробежит невредимым, снова вкладывает пелерину и инструкцию в пакет и эту "генотипическую инструкцию" передает представителю "следующего поколения". У пелерин разные оттенки серого цвета, от очень светлых до почти черных, а стены коридора темно-серые. Стрелку тем легче попасть в бегущего, чем заметнее силуэт последнего выделяется на фоне стены. Наибольшие шансы "выжить в борьбе за существование" имеют те, у кого пелерина по оттенку похожа на стены коридора. Таким образом, среда действует как фильтр, отсеивая тех, кто к ней хуже приспособлен. Развивается "мимикрия", то есть уподобление цвету окружающей среды. Вместе с тем уменьшается первоначальный широкий разброс индивидуальных расцветок. Однако не всеми шансами на выживание бегущий обязан "генотипу", то есть цвету пелерины. Наблюдая за своими предшественниками или просто ориентируясь по обстановке, он понимает, что определенный способ поведения (быстрый бег, бег согнувшись и т.п.) также мешает стрелку попасть, а тем самым увеличивает шансы "выжить". Таким образом, индивидуум приобретает благодаря среде негенотипическую информацию, которой не было в инструкции. Это - фенотипическая информация. Она является его личным приобретением. Но фенотипическая информация не наследуется, ибо "следующему поколению" передается только "зародышевая клетка", то есть пакет с пелериной и инструкцией. Как мы видим из этого, свойства, приобретенные в индивидуальном развитии, не наследуются. После некоторого числа "пробегов" через "среду" "выживают" только те, генотип и фенотип которых (цвет пелерины и образ действий) дают наибольшие шансы на спасение. Группа, вначале разнородная, уравнивается. Выживают только самые быстрые, самые ловкие и одетые в пелерины защитного цвета. Однако каждое следующее "поколение" получает только генотипическую информацию; фенотипическую ему приходится добывать собственными силами. Пускай теперь вследствие производственного брака среди пелерин появляются пятнистые. Это влияние "шума" играет роль генотипической мутации. Пятнистые пелерины четко выделяются на фоне стен, поэтому "мутанты" имеют очень мало шансов на "выживание". В результате их очень быстро "уничтожает" стрелок с пугачом, которого можно толковать как "хищника". Но если мы оклеим стены коридора пятнистыми обоями (изменение среды), ситуация внезапно изменится: теперь выживать будут только мутанты, и эта новая наследственная информация вскоре вытеснит прежнюю из всей популяции. Процесс надевания пелерины и прочтения инструкции является, как мы уже говорили, эквивалентом эмбриогенеза, во время которого по мере формирования организма развиваются и его функции. Вся эта совокупность действий означает передачу генотипической информации в эмбриогенезе по первому информационному каналу (от биогеоценоза к зрелым особям). Обучиться наилучшему способу пробегать сквозь среду - это значит приобрести фенотипическую информацию. Каждый, кто благополучно миновал критическую точку, несет уже два вида информации: наследуемую, генотипическую, и ненаследуемую, фенотипическую. Эта последняя навсегда исчезает с эволюционной сцены вместе со своим носителем. А генотипическая информация, которая прошла через "фильтр", передается "из рук в руки"; это ее обратная передача (по второму каналу). Таким образом, и в нашей модели информация идет от биогеоценоза к зрелым особям на "микроскопическом" уровне (открывание полученного пакета, ознакомление с инструкцией и т.д.), а от организмов обратно к биогеоценозу - на макроскопическом уровне (поскольку сам по себе пакет, то есть генотип, не пройдет сквозь среду; пройти должна в_с_я о_с_о_б_ь, являющаяся его "носителем"). Биогеоценоз в этой игре - весь коридор вместе с бегущими детьми (среда, в которой обитает популяция). Некоторые биологи, например Шмальгаузен, полагают, что кругооборот информации действительно происходит указанным образом, но что зрелый организм содержит ее не больше, чем содержал генотип, - иначе говоря, рост информации, вызванный игрою связей между особью и средой, является только кажущимся и