жно прочесть об "энтропии сознания и подсознания", о "понятийных" и "эмоциональных кодах", об "эстетической информации", там натягивают кибернетические маски на психоанализ, отождествляют творческие процессы с методом проб и ошибок, ставя знак равенства между созданиями ученых-теоретиков и шизофреников (причем, по-видимому, неимоверно научным, то бишь "кибернетическим", считается чисто формальный подход к "информационной оригинальности" - смысл уравнивается в правах с бессмыслицей, ибо ведь ни тот, ни другая "не имеют никакого отношения к алгоритмам"). Положение прямо противоположно тому, которое существовало во времена братьев Райт. Они начинали уже полеты на аппарате тяжелее воздуха, а почти никто из специалистов, или так называемых специалистов, не верил в возможность осуществления таких полетов. Напротив, профессионал-программист знает, чего можно ожидать от цифровых машин, и знает алгоритмическую ограниченность программ; зато его окружает рой "специалистов", которые нисколько не помогают ему в преодолении трудностей, а попросту отрицают их своими многочисленными совершенно голословными декларациями. Ясно, что подобное кибернетическое "шаманство" не может привести ни к чему, кроме некоего смятения умов. Личности, которые на досуге измышляют "новые виды" информации, или машины, которые "все могут" и даже издают книжки с обилием схем, указующих, как с инженерных позиций имитировать человеческий мозг, со спокойной совестью предаются своим радостным занятиям, потому что всем их "открытиям" и "изобретениям" не угрожает никакая экспериментальная проверка. Между тем проблема существует, и никакими "терминологическими" заклинаниями ее преодолеть нельзя. Неимоверно трудоемкие структурные исследования указывают на то, что каждый микроскопический шаг на пути улучшения качества примитивных машинных переводов должен быть куплен ценой непропорционально огромного усложнения применяемых алгоритмических структур. Одно дело - запрограммировать большую цифровую машину так, чтобы она переводила фразы типа "Там стоит стул", "Падает снег", "Дети идут в школу", и совсем иное - создать программу, с помощью которой машина может перевести фразу вроде следующей: "Первичный способ преподнесения об®екта включает "изоляцию" об®екта не только в смысле ограниченности, но также и в том смысле, что об®ект лишь "извне" доступен для познающего суб®екта, каковой при этом в едином акте постигает его как целое либо же только предвосхищает". Перевод этой фразы "без понимания вообще" представляется невозможным. Человеку, который захочет ее перевести, надлежит изучать не синтаксис, а скорее феноменологистские журналы. И он наверняка не сможет "схватить" их стиль ни в каком алгоритме, дающем перевод хотя бы с некоторым приближением к оригиналу. Можно задать вопрос, почему проблему нельзя решить вероятностными методами. Текст книги можно сравнить с информацией, содержащейся в хромосомах. Текст задает "смысл", как генотип - зрелую особь. В обоих случаях имеет место вероятностное предопределение. Известно, что фенотип организма отклоняется от генотипа, и аналогично "фенотип" литературного произведения или философской работы способен колебаться в определенном (зависящем от индивидуумов) диапазоне предельных значений. Но этот вероятностный разброс ни в коей мере не является хаотичным. Статистический подход подразумевает аппроксимацию, асимптотическое приближение к предельному значению "идеальной точности", о чем нельзя говорить в случае перевода, ибо класс "точных переводов" данного текста содержит различные "типы точности", которые не вполне сравнимы друг с другом. Хороший перевод отражает оригинал и в то же время несет в себе черты собственного стиля переводчика. Машина, способная на такой перевод, также проявила бы собственный стиль, а это означало бы, что она имеет определенную индивидуальность, а не является всего лишь одной в точности воспроизводимой ипостасью "единого алгоритма". Мы интуитивно приходим к выводу - впрочем, хорошо известному, - что если процедуре нельзя придать однозначность, то ее нельзя также и формализовать. Пусть так, скажет кто-нибудь, пусть хорошие переводы образуют множество, может быть, даже потенциально бесконечное, но можно справиться и с этим, использовав понятие континуума. Это понятие подсовывает кибернетикам, между прочим, и Таубе. Оно благородного рода, ибо происходит от математики, но конструкторы, помня предостережение timeo Danaos et dona ferentes 16, не хотят - осмотрительно! - принимать столь великодушный подарок. Одно дело - почтенный, хоть и бессильный синонимический словарь, и совсем другое - пресловутый континуум, чья бесконечность способна разворотить любые словари. Разумеется, мы, когда беседуем, не страшимся этого континуума - ведь мы-то п_о_н_и_м_а_е_м, ч_т_о г_о_в_о_р_и_м. Процесс понимания - ни в коем случае не эпифеномен 17, не средство комфорта ("Как это мило - что-то понять!"), не предмет роскоши; процесс понимания нельзя также считать интеллектуальным аналогом чувственного наслаждения, который можно столь же просто отделить от акта информационного сношения, как удается отделить приятственность физического сношения от его естественных физиологических последствий. Понимание - это труд, который должен быть произведен, он представляет собой ничем не заменимый, уже м_и_н_и_м_а_л_ь_н_ы_й критерий языкового отбора, который нельзя свести к более простому, а именно к чисто формальному виду. Наш мозг не потому так сложен, что мы представляем собой нейрально вырождающийся вид, и не потому, что какое-то накопление мутаций в процессе генетического дрейфа совершенно зазря нагромоздило эту избыточность. Наш мозг таков, каков он есть, потому что, будь он м_е_н_е_е с_л_о_ж_н_ы_м - как у обезьян, например, - он не был бы способен к процессам порождения мысли и языка. Если бы з_н_а_ч_е_н_и_я не были эволюционно, биологически полезны, если б их присутствие в нашем языковом бытии не было необходимо, они вообще не возникли бы. Бихевиористский подход представляется мне безнадежным и в самых смелых его логических продолжениях, согласно которым проблему "значения" можно будет полностью отбросить, когда мы научимся с величайшей точностью исследовать материальные процессы, лежащие в основе процессов психических. Это был бы путь создания "финального алгоритма", когда состояниям мозга, наблюдаемым извне, точно сопоставляются его внутренние состояния, познаваемые в интроспекции. Имея "словарь" таких соответствий, можно было бы запрограммировать "немыслящую" машину, которая переводила бы на уровне самых лучших переводчиков. Но представляется весьма вероятным, что одним и тем же материальным состояниям мозга не обязательно однозначно сопоставимо определенное внутреннее его состояние: нейральные коды лишь на элементарных уровнях интеграции близки друг другу. Чем выше мы поднимемся по ступеням мозговой иерархии (по уровням информационной интеграции), тем более индивидуальным становится код, и код, в котором один мозг реализует свои состояния, может совсем не походить на код другого мозга: ведь каждый мозг является статистической системой, которая стартует от полуслучайного начального распределения и движется по индивидуальной динамической траектории. Это рассеяние кодов приводит к тому, что материальные динамические конфигурации мозга, сопоставленные, скажем, восприятию красного цвета, по-видимому, одинаковы в мозгу у разных людей, может быть, даже людей и обезьян, тогда как конфигурации, отвечающие "внутреннему восприятию" тоски, столь различны от индивидуума к индивидууму, что бессмысленно говорить о каком-либо "классе материальных конфигураций", которому можно было бы сопоставить как инвариант символ "тоска". Кибернетика, подобно Прометею, похитившему с Олимпа огонь, хотела вторгнуться сразу в область сложнейших интеллектуальных операций, овладеть всей этой областью, пробиваясь напролом, напрямик, не следуя тому гигантскому пути, на котором нейронные формации все более позднего эволюционного происхождения наслаивались на древнее ложе прамозга, унаследованного людьми еще от панцирных рыб; и кибернетике удалось поначалу автоматизировать определенные логико-арифметические операции. Окапываясь на занятом участке, она начала торопливые вылазки с захваченного плацдарма во всевозможных направлениях, но следующие атаки уже не удались, не увенчались подобным же познавательным и практическим успехом. Первая победа оказалась только тактической, равно как и локальной, причем была совершена тяжкая, хотя психологически и понятная, ошибка. В глубине души многие полагали, что уж если удалось придать "автоматизм" таким "элитарным", таким трудным - с точки зрения школьника или домохозяйки - операциям, как операции логического исчисления, то более трудным все прочее попросту оказаться не может. Не заметили при этом, что одно дело - использовать логику на основе знания силлогизмов, и совсем другое - столкнуться с ней в семантико-синтаксической структуре уже имеющегося языка. Даже мозг пускающего слюни имбецила, который едва способен говорить и почти не понимает, что ему говорят, этот мозг как система, в которой функционируют значения, с информационно-приспособительной точки зрения несравненно более универсален, чем вычислительная машина, работающая со скоростью миллиона операций в секунду. В этой книге мы говорили о ненужности технического "повторения" человека. Столь радикальный тезис нуждается в оговорке. Требование создать машины, которые ведут себя "понимающе", конечно, не означает, будто мы настаиваем на наделении машин-переводчиков "полнотой внутренней жизни" человека; однако мы просто не знаем, в какой мере можно "недодать личность" машине, которая призвана хорошо переводить. Мы не знаем, можно ли "понимать", не обладая "личностью" хотя бы в зачатке. Мы считаем, что даже "без понимания" можно успешно действовать в реальном мире - этому учит нас существование операционального языка эволюции, и потому мы рассмотрим далее различные варианты "апсихической техники познания". Не представляется, однако, возможным эффективно использовать операциональный язык до конца в качестве орудия перевода в сфере языков дискурсивных - мыслительных. Либо машины будут действовать "понимающе", либо по-настоящему эффективных машин-переводчиков не будет вовсе. Ибо операциональность полностью сводима к отношению, тогда как мыслительный процесс, также имеющий эту черту, является к тому же чем-то еще. Итак, мы стоим перед длительной осадой. Не надо слушать советов тех, кто уговаривает отступить, - это пораженцы, их и в науке немало, - особенно когда осада обещает быть длительной и тяжелой. Найдутся также многочисленные знахари, которые станут осыпать нас заверениями, будто они открыли как раз "лекарство от значения". Им также не следует слишком доверять, - как и в медицине, избыток лекарств против какой-то болезни означает, что ни одно из них не является по-настоящему целебным. Даже если краткого пути и нет, дорога на вершину все же есть, хотя, может быть, нам придется преодолевать ее "с самого низа", с уровня самых элементарных процессов - взять ее не штурмом, а терпеливым методическим натиском.


1  М. Таубе, Вычислительные машины и здравый смысл. Миф о думающих машинах, изд-во "Прогресс", 1964, стр. 65-75. 2  Критическая оценка взглядов М.Таубе дана в предисловии А.И.Берга к русскому изданию книги Таубе. В приложении к работе Таубе помещены статьи А.Л.Сэмюэля, У. Росс Эшби и П.Армера, высказывающих взгляды, отличные от пессимистических оценок Таубе. - Прим. ред. 3  О. К. Тихомиров, Эвристика человека и машины, "Вопросы философии", 1966, No 4. 4  См, Ф. Розенблатт. Принципы нейродинамики, Перцептроны и теория механизмов мозга, изд-во "Мир", 1965. - Прим. ред. 5  См. сб. "Автоматы", ИЛ, 1956. - Прим. ред. 6  В оригинале - непередаваемый намек. Название "teoria ukladu spolecznego" - "теория общественной системы" намекает на название "teoria ukladu slonecznego"- "теория солнечной системы". Вторая часть фразы тем самым как бы говорит, что "теория общественной системы" должна содержать гораздо больше "параметров", чем ее астрономическая "тезка". - Прим. ред. 7  Уход в бесконечность (лат.). 8  На первый взгляд (лат.). 9  Попавший в пещеру Полифема Одиссей поднес циклопу чашу вина, а на вопрос о своем имени ответил, будто его зовут Никто. Благодарный Полифем пообещал с®есть Одиссея последним. Ночью Одиссей и его уцелевшие спутники выжгли захмелевшему циклопу единственное око. На вопросы сбежавшихся на рев Полифема циклопов, пострадавший отвечал, что его губит Никто. Рассерженные циклопы посоветовали Полифему успокоиться, поскольку его никто не обидел. Одиссею удалось спастись. - Прим. ред. 10  Мы отсылаем читателя к двум книгам: С.К.Клини, Введение в метаматематику (ИЛ, 1957) и А.Френкель и И.Бар-Хиллел. Основания теории множеств (изд-во "Мир", 1966). В первой из них он найдет формулировку и доказательство теоремы Геделя, о которой идет речь, во второй - сравнительно простое рассмотрение связанных с ней проблем. Смысл теоремы Геделя состоит в том, что всякая достаточно "богатая" формальная логико-математическая система, непротиворечивая в некотором достаточно сильном смысле, обязательно содержит формулу, которую в данной системе нельзя ни доказать, ни опровергнуть, но которая - как это можно показать с помощью средств, выходящих за рамки системы, - все же истинна. Короче, не всякое "содержательно" истинное утверждение в данной системе "формально выводимо" в ней. С появлением теоремы Геделя изменился взгляд на сам аксиоматический подход к построению тех или иных теорий, господствовавший со времен Евклида. В этом - общенаучное значение теоремы Геделя. - Прим. ред. 11  О различии между упомянутыми здесь направлениями в "философии математики" - интуиционизмом, формализмом и конструктивизмом - достаточно полное представление дают упомянутая в предшествующем примечании книга А.Френкеля и И.Бар-Хиллела и монография А.Рейтинга "Интуиционизм" (изд-во Мир", 1965). - Прим. ред. 12  М. Таубе, Вычислительные машины и здравый смысл. Миф о думающих машинах, изд-во "Прогресс", 1964, стр. 111-112 13  Неизвестное (лат.). 14  G. ъуlе, The Concept of Mind, Barnes and Noble, New York, 1949. 15  Друг мне Платон, но истина друг мне больший (лат.). Слова, приписываемые Аристотелю. - Прим. ред. 16  Боюсь данайцев, даже приносящих дары (греч.). Стих из "Энеиды" Вергилия. - Прим. ред. 17  Эпифеномен (греч.) - побочное явление, сопутствующее главному и вызванное им, но не оказывающее на него никакого влияния. Эпифеноменализм - доктрина, утверждающая, что мышление есть эпифеномен мозговых процессов. Этого взгляда, в частности, придерживаются некоторые психоаналитики и бихевиористы. - Прим. ред.




[  Титульный лист  ]
[  Содержание ]
 <=  Глава четвертая (n) ]
[  Глава пятая (a)  =>











Станислав ЛЕМ

СУММА ТЕХНОЛОГИИ





[  Титульный лист  ]
[  Содержание ]
 <=  Глава четвертая (o) ]
[  Глава пятая (b)  =>



ГЛАВА ПЯТАЯ

ПРОЛЕГОМЕНЫ К ВСЕМОГУЩЕСТВУ


(a) ДО ХАОСА Мы уже говорили о том, какие факторы конструктивного характера могут привести к возникновению "метафизики гомеостатов". При этом мы предложили весьма упрощенную классификацию источников "метафизической точки зрения". Могло бы показаться, что столь трудные и столь устойчивые в историческом масштабе проблемы, как вопрос о смысле бытия, об ограниченности существования индивидуума, о возможности трансцендентного познания, мы хотим решить на нескольких страницах, сославшись на некоторые кибернетические аналогии. Я хотел бы оградить себя от упрека в такой "поверхностности". Ни от чего не отрекаясь, я лишь замечу, что и предыдущие рассуждения и последующие, еще более дерзкие, примитивны как в п_е_р_в_о_е п_р_и_б_л_и_ж_е_н_и_е. Если мы являемся венцом творения, если к жизни нас призвало какое-то сверх®естественное деяние, если поэтому мы, как разумные существа, представляем собой некую кульминацию всего сущего, то в будущем наша власть над материей, по всей вероятности, приумножится, однако наше отношение к вышеупомянутым вопросам, на которые способна ответить только метафизика, не изменится. Если же, напротив, мы сочтем себя лишь начальным этапом эволюции, который для нас как для вида начался полмиллиона лет назад, и примем к тому же, что эволюция эта может (хотя и не обязательно) продолжаться еще миллионы лет, то наше нынешнее неведение отнюдь не влечет за собой неведения будущего. Я не утверждаю, что мы найдем ответ на в_с_е вопросы такого рода; скорее, я думаю, мы перерастем вопросы, на которые нет ответа, - и это не потому, что ответ на какой-то вопрос скрыт от нас, а потому, что этот вопрос неверно поставлен. До тех пор пока у нас есть лишь догадки о том, как мы возникли и что нас сформировало и сделало тем, чем мы являемся, до тех пор пока деяния Природы в мире мертвой и одушевленной материи наполняют нас изумлением и представляют для нас недосягаемые образцы конструктивных решений, которые превышают по совершенству и сложности все, что мы сами способны создать, - до тех пор количество того, что нам неизвестно, будет превышать сумму наших знаний. И только тогда, когда мы сможем состязаться с Природой в творчестве, когда мы научимся так подражать ей, что сможем обнаружить ее ограниченность как Конструктора, только тогда мы перейдем в область свободы, то есть подвластного нашим целям маневра творческой стратегии. Единственным средством воздействия на технологию - я говорил об этом раньше - является другая технология. Разовьем это утверждение. Природа неисчерпаема в своих возможностях, количество содержащейся в ней информации, как сказал бы кибернетик, равно бесконечности. Поэтому мы не можем "каталогизировать" всю природу: ведь даже как цивилизация мы ограничены во времени. Однако, будучи технологами, мы можем в некотором смысле обратить бесконечность Природы против нее самой, оперируя несчетными множествами, подобно тому как поступают математики в теории множеств. Мы можем стереть разницу между "искусственным" и "естественным", - это произойдет тогда, когда "искусственное" станет сначала неотличимым от естественного, а затем превзойдет его. Мы еще будем говорить, как это произойдет. А как понимать превосходство? Оно означает реализацию с помощью Природы того, что для Природы невозможно. Ага, скажет кто-нибудь, так все эти фразы произносились лишь затем, чтобы дать высокие имена творениям рук человеческих - разным там машинам, которых Природа не создает. Все зависит от того, что мы вкладываем в понятие "машина". Это понятие может, естественно, означать и лишь то, что мы до сих пор научились строить. Но если под "машиной" мы будем подразумевать все то, что проявляет р_е_г_у_л_я_р_н_о_с_т_ь своего поведения, положение изменится. При столь широком подходе уже безразлично, сделана ли "машина" из существующей материи - из тех ста элементов, которые уже открыты, - или же из пучков излучения или из гравитационных полей. Несущественно также, использует ли эта "машина" энергию или же "создает" ее. Конечно, в мире естественных явлений невозможно создать энергию из ничего. Можно было бы, однако, из разумных существ и окружающей их среды сконструировать систему, которая вела бы себя так, что в ней не действовали бы известные нам законы термодинамики. Кто-нибудь бросит реплику, что такая система "искусственна" и что каким-то хитрым способом и незаметно для живущих в ней существ мы должны сообщать ей энергию извне. Однако мы не знаем, нет ли у Метагалактики источников энергии, внешних по отношению к ней в том же смысле, в каком были бы внешними источники, "подключенные" к нашей системе. Возможно, Метагалактика ими обладает, а возможно, вечным притоком энергии она обязана бесконечности Вселенной. А если оно так и есть, разве означало бы это, что Метагалактика "искусственна"? Мы видим, что все зависит от масштабов рассматриваемых явлений. Следовательно, машина - это система, проявляющая какую-либо регулярность поведения, вероятностную или детерминистическую. При таком понимании машиной является атом, яблоня, звездная система или сверх®естественный мир, - все то, что мы сумеем построить и что будет вести себя сле