яблоко.
    Я не двигался с места.
    - Ну, смелее! - продолжала она, смеясь. -  Не  уподобляйся  своему
прототипу и не заставляй даму лезть на дерево. Достань мне яблоко, и я
за это рожу тебе сына, от которого пойдет род галантных мужчин.
    Когда вам сорок пять лет, а вашей возлюбленной двадцать, вы всегда
способны на большие безрассудства, чем в юности.  Метким  выстрелом  я
размозжил голову удаву  и,  взобравшись  по  гладкому  стволу,  сорвал
мягкий плод, пахнувший корицей и мускусом.
    - Только не вздумай его есть, - сказал я,  -  он  может  оказаться
ядовитым.
    - История повторяется, - сказала Таня и, раньше  чем  я  успел  ее
остановить, откусила большой кусок. - Очень вкусно! Теперь, даже  если
оно ядовитое, ты обязан его попробовать. Умирать, так вместе!
    Он был действительно очень вкусным и ни на что  не  похожим,  этот
плод. Мягкая, ноздреватая сердцевина таяла во рту, оставляя  на  языке
слегка горьковатый привкус.
    - Ну вот, - сказала Таня, - мужчины  всегда  так:  сначала  всякие
страхи, а потом готовы всЈ сожрать, ничего не оставив  даме.  По  всем
канонам, я тебя уже совратила. Иди добывай в поте лица хлеб  насущный,
мне хочется есть.
    Я отправился  собирать  сучья  для  костра,  а  она  улеглась  под
деревом.
    - Ты знаешь, - сказала  она,  когда  я  вернулся,  -  в  нем  была
косточка. Я ее нечаянно проглотила, что теперь будет?
    - Об этом в писании ничего не  сказано,  -  ответил  я  и  занялся
ужином...
    Мне трудно рассказывать, что было  дальше.  На  третий  день  Таня
заболела.  Она  не  могла  ходить,  перестала  есть   и   вся   как-то
одеревенела. Ее мучили страшные боли в ступнях. Прошло  еще  несколько
дней, и на пятках у нее появились... корни! Да, да, вы не  ослышались,
самые настоящие корни, ну такие, какие бывают у молодого деревца.
    Мне казалось, что мы оба сходим с ума. Таня  рыдала  и  требовала,
чтобы я зарыл ее ноги в землю, а я  молил  судьбу  послать  нам  обоим
смерть. Наконец, я уступил и врыл в землю по колени  ее  ноги.  Теперь
она успокоилась, и только просила, чтобы я ежедневно поливал возле нее
почву. Она по-прежнему ничего не ела, и скоро перестала говорить.  Моя
Таня попросту превращалась в дерево. Прошло около трех  недель,  и  на
ней появились первые побеги, быстро покрывшиеся фиолетовыми листьями.
    Вряд ли я могу передать мое состояние. Временами  мною  овладевало
настоящее безумие.
    Много раз я порывался уйти из этого проклятого места, но неизменно
возвращался назад. Это было в период Таниного цветения.
    Вскоре на  ней  появились  первые  плоды,  и  тут  началось  самое
страшное. Казалось, все змеи Уссурийских джунглей собрались на  Танину
тризну.  Днем  большой  удав,  обвив  ствол,  отгонял  птиц,  желавших
полакомиться  плодами,  а  ночью  они  все,  покачиваясь  на  хвостах,
исполняли  при  свете   луны   бесконечный   монотонный   танец.   Так
продолжалось до созревания первого плода, когда началась великая битва
змей.
    Лежа в зарослях, я  наблюдал,  как  они  свивались  в  один  общий
клубок,  распадались  на  отдельные  группы,  сжимали  друг  друга   в
смертельной схватке, наносили сокрушительные удары хвостами и головой.
    Побоище прекратилось так же внезапно, как и началось. Не знаю, что
определило победителя, но думаю, что это был тот удав, который влез на
дерево и  высосал  плод.  Остальные  оставшиеся  в  живых  змеи  вновь
принялись танцевать. Трудно сказать, сколько продолжался этот  кошмар,
я помню пять или шесть таких битв.
    Наконец созрел последний плод, который змеи почему-то не  тронули.
Оставив его на с®едение птицам, они вернулись в чащу.
    Несколько суток я просидел под деревом на примятой траве, усеянной
косточками плодов, среди  трупов  змей,  наблюдая,  как  с  моей  Тани
осыпаются листья. Когда последний из них, кружась, опустился на землю,
я взял одну косточку и пошел на запад.
    Вы сами понимаете, что я не мог вернуться на базу. Моему  рассказу
о Таниной смерти никто бы не поверил.
    Теперь мною владело одно стремление: вырастить из Таниной косточки
новое дерево. Для этого нужно было подобрать подходящие  климатические
условия. Я отправился на юг.
    С большим трудом мне удалось получить  место  сторожа  на  здешнем
кладбище. Скоро оно станет моим последним пристанищем. Я знаю, что рак
печени неизлечим.
    Могильщики, которым я рассказал эту историю, поклялись  похоронить
меня без гроба. На груди у меня будет  мешочек  с  косточкой  Таниного
плода, плоть от ее плоти. В земле я вскормлю это дерево  своим  телом.
Тогда мы будем навсегда вместе.
    Он расстегнул  рубаху  и  вынул  из  шелкового  мешочка  на  груди
ярко-желтую ноздреватую косточку.
    Мне были знакомы эти пластмассовые пуговицы, похожие  на  косточку
персика. Утром я их видел в галантерейном ларьке у пристани. Та, что я
сейчас  держал  в  руках,  еще  хранила  след  алюминиевой   лапки   с
отверстиями для нитки.
    Но мог ли я предать собрата по оружию, когда и в  моей  душе  жила
детская вера в правдоподобность выдуманных мною рассказов?  Я  бережно
опустил  его  талисман  обратно  в  мешочек  вместе  с   причитающимся
гонораром.
    На следующий день я скупил  в  маленьком  курортном  местечке  все
злополучные пуговицы и бросил их в море.
    Пожалуй, это было самым лучшим из всего, что я  когда-либо  сделал
на плодородной ниве фантастики.



        НОВОЕ О ШЕРЛОКЕ ХОЛМСЕ



    Лондонское  воскресенье  всегда  полно  скуки,  но  если  к  этому
добавляется дождь, то оно становится невыносимым.
    Мы  с  Холмсом  коротали  воскресный  день  в  нашей  квартире  на
Беккер-стрит. Великий сыщик смотрел в окно,  барабаня  своими  тонкими
длинными пальцами по стеклу.
    Наконец он прервал затянувшееся молчание:
    - Не   раздумывали   ли   вы,   Ватсон,   насчет   неравноценности
человеческих потерь?
    - Я не вполне вас понимаю, Холмс.
    - Сейчас я это поясню: когда  человек  теряет  волосы,  то  он  их
просто теряет. Когда человек теряет шляпу, то он теряет две шляпы, так
как одну он потерял, а другую  должен  купить.  Когда  человек  теряет
глаз, то неизвестно, потерял ли он что-нибудь, ведь  одним  глазом  он
видит у всех людей два глаза, а они, имея  два  глаза,  видят  у  него
только один. Когда человек теряет разум, то чаще всего он потерял  то,
чего не имел. Когда человек теряет уверенность в себе, то...  впрочем,
сейчас  мы,  кажется,  увидим  человека,  потерявшего   всЈ,   что   я
перечислил. Вот он звонит в нашу дверь!
    Через минуту в комнату вошел  тучный,  лысый  человек  без  шляпы,
вытирая носовым платком капли дождя с круглой  головы.  Левый  глаз  у
него  был  скрыт  черной  повязкой.  Весь  его  вид   выражал   полную
растерянность.
    Холмс церемонно поклонился.
    - Если я  не  ошибаюсь,  то  имею  честь  видеть  у  себя  герцога
Монморанси? - спросил он с очаровательной изысканностью.
    - Разве  вы  меня  знаете,  мистер  Холмс?  -  спросил  изумленный
толстяк.
    Холмс протянул руку и достал с полки книгу в  черном  коленкоровом
переплете.
    - Вот здесь, ваша светлость, моя скромная работа по переписи  всех
родовых перстней. Я не был бы сыщиком, если бы с  первого  взгляда  не
узнал знаменитый перстень  Монморанси.  Итак,  чем  я  могу  быть  вам
полезен? Можете не стесняться моего друга и говорить обо  всем  вполне
откровенно.
    Некоторое время герцог колебался,  по-видимому  не  зная,  с  чего
начать.
    - Речь идет о моей чести, мистер Холмс,  -  сказал  он,  с  трудом
подбирая слова, - дело очень  деликатное.  У  меня  сбежала  жена.  По
некоторым соображениям я не могу  обратиться  в  полицию.  Умоляю  вас
помочь мне! Верьте, что мною руководит нечто большее, чем ревность или
ущемленное самолюбие. Дело может принять  очень  неприятный  оборот  с
политической точки зрения.
    По блеску полузакрытых глаз Холмса я понял, что всЈ это его  очень
интересует.
    - Не соблаговолите ли  вы  изложить  обстоятельства,  при  которых
произошло бегство? - спросил он.
    - Это  случилось  вчера.  Мы  находились  в  каюте   "Мавритании",
готовящейся к отплытию во Францию. Я вышел на минуту  в  бар,  а  жена
оставалась в каюте.  Выпив  стаканчик  виски,  я  вернулся,  но  дверь
оказалась запертой. Открыв ее своим ключом, я обнаружил,  что  жена  и
все принадлежащие ей  вещи  исчезли.  Я  обратился  к  капитану,  весь
пароход был обыскан от клотика до киля, к сожалению, безрезультатно.
    - Была ли у миледи горничная?
    Наш гость замялся:
    - Видите ли, мистер Холмс, мы совершали свадебное  путешествие,  и
вряд ли посторонние могли способствовать...
    Я хорошо знал деликатность моего друга в таких делах и не удивился
тому, что он жестом попросил герцога не продолжать рассказ.
    - Надеюсь, что мне удастся помочь вам, ваша  светлость,  -  сказал
Холмс, вставая, чтобы подать гостю его пальто.  -  Жду  вас  завтра  в
десять часов утра.
    Холмс учтиво снял пушинку с воротника герцога и  проводил  его  до
двери.
    Несколько минут мы провели в  молчании.  Холмс,  сидя  за  столом,
что-то внимательно рассматривал в лупу.
    Наконец я не выдержал:
    - Интересно, Холмс, что вы думаете об этой истории?
    - Я думаю, что герцогиня Монморанси грязное животное! - ответил он
с необычной для него резкостью. Впрочем, Холмс всегда был очень  строг
в вопросах морали.
    - А теперь, Ватсон, спать!  Завтра  нам  предстоит  тяжелый  день.
Кстати: я надеюсь, что ваш армейский пистолет с  вами?  Он  может  нам
понадобиться.
    Я понял, что из Холмса больше ничего не вытянешь,  и  пожелал  ему
спокойной ночи.
    На следующее утро герцог не заставил себя ждать.  Ровно  в  десять
часов он позвонил в нашу дверь.
    Кеб был уже заказан Холмсом, и мы  отправились  по  указанному  им
адресу.
    Ехали мы очень долго, и наш  клиент  уже  начал  терять  терпение.
Неожиданно Холмс приказал кебмену  остановиться  в  районе  доков.  Он
свистнул, и из-за угла появился верзила с рыжим кенгуру на привязи.
    - Ваша светлость, - обратился Холмс к герцогу, - прошу вас вручить
мне пятнадцать фунтов, три шиллинга и четыре пенса в присутствии моего
друга мистера Ватсона. Из этой суммы я должен  десять  фунтов  хозяину
зверинца за герцогиню Монморанси, а остальное я внесу  в  виде  штрафа
таможенным властям за попытку незаконного вывоза животных из Англии.
    Герцог весело рассмеялся.
    - Прошу простить меня, мистер Холмс, за маленький обман, -  сказал
он, доставая кошелек. - Я не мог сказать вам, что под видом миледи  на
пароходе скрывался кенгуру. Вы никогда бы не взялись за ее розыски.  Я
вынужден был нарушить закон и привезти во Францию это  животное  из-за
дурацкого пари. Надеюсь, что вы на меня не в претензии?
    - Нисколько! - ответил Холмс, протягивая ему руку.
    Через  мгновение  в  руках  Холмса   блеснули   наручники,   ловко
защелкнувшиеся на запястьях герцога.
    - Инспектор Летард! - сказал Холмс, обращаясь к нашему кебмену.  -
Вы можете арестовать  профессора  Мориарти  по  обвинению  в  убийстве
герцога и герцогини Монморанси. Он совершил  это  преступление,  чтобы
похитить голубой карбункул, находящийся  в  настоящее  время  в  сумке
этого кенгуру. Не трудитесь,  профессор,  мой  друг  Ватсон  выстрелит
первым!
    - Скажите, Холмс, - спросил я его вечером, -  как  вы  догадались,
что это была не миледи, а кенгуру?
    - Я снял с нашего клиента при  первом  свидании  рыжий  волос.  По
наведенным мною справкам, миледи была брюнеткой, следовательно,  волос
мог принадлежать или  горничной,  или  животному.  Горничная,  как  вы
знаете, исключается. То, что это была самка кенгуру, я  установил  при
помощи лупы. А теперь, Ватсон, - закончил он, - я намерен на два  года
оставить все дела, чтобы пополнить мою монографию о черных дроздах.
    - Последний вопрос, - взмолился я, - как вам удалось  узнать,  что
под видом герцога скрывается Мориарти?
    - Не знаю, - растерянно ответил он, - может быть... может быть,  я
за ним следил все эти годы?
    Я вздохнул, положил руку на  плечо  Холмса  и  нажал  скрытую  под
пиджаком кнопку выключения. Затем, сняв  с  Холмса  заднюю  панель,  я
начал перепаивать схему. Нечего было даже пытаться продать его в таком
виде Скотланд-Ярду.