...
     - Дайте ваш пульс...
     Лоран неохотно протянула руку.
     - Бьется учащенно... Нервы пошаливают... Для  нервных,  пожалуй,  это
тяжелая работа. Но я вами доволен. Я удваиваю вам вознаграждение.
     - Мне не нужно, благодарю вас.
     - "Мне не нужно". Кому же не нужны деньги? Ведь у вас семья.
     "Лоран ничего не ответила.
     - Вот что. Надо сделать кое-какие  приготовления.  Голову  профессора
Доуэля  мы  поместим  в  комнату  за  лабораторией...  Временно,  коллега,
временно. Вы не спите? - обратился он к голове. - А сюда  завтра  привезут
два свеженьких трупа, и мы изготовим из них пару хорошо говорящих голов  и
продемонстрируем их в научном обществе. Пора обнародовать наше открытие.
     И Керн снова испытующе посмотрел на Лоран.
     Чтобы раньше времени не обнаружить всей силы своей  неприязни,  Лоран
заставила себя принять равнодушный вид и поспешила задать  вопрос,  первый
из пришедших ей в голову:
     - Чьи трупы будут привезены?
     - Я не знаю, и никто этого не знает. Потому что  сейчас  это  еще  не
трупы, а живые и здоровые люди" Здоровее нас с вами. Это я могу сказать  с
уверенностью. Мне нужны головы абсолютно  здоровых  людей.  Но  завтра  их
ожидает смерть. А через час, не позже, после этого  они  будут  здесь,  на
прозекторском столе. Я уж позабочусь об этом.
     Лоран, которая ожидала от профессора Керна всего, посмотрела на  него
таким испуганным взглядом, что он на мгновение смешался,  а  потом  громко
рассмеялся.
     - Нет ничего проще. Я заказал пару свеженьких трупов в  морге.  Дело,
видите ли, в том, что город, этот современный  молох,  требует  ежедневных
человеческих жертв. Каждый  день,  с  непреложностью  законов  природы,  в
городе гибнет от уличного движения несколько человек, не считая несчастных
случаев на  заводах,  фабриках,  постройках.  Ну  и  вот  эти  обреченные,
жизнерадостные, полные сил и здоровья  люди  сегодня  спокойно  уснут,  не
зная, что их ожидает завтра. Завтра утром они встанут и,  весело  напевая,
будут одеваться, чтобы идти, как они будут думать, на работу, а  на  самом
деле - навстречу своей неизбежной смерти. В то же  время  в  другом  конце
города, так же беззаботно напевая, будет  одеваться  их  невольный  палач:
шофер или вагоновожатый. Потом жертва  выйдет  из  своей  квартиры,  палач
выедет из противоположного конца города из своего гаража  или  трамвайного
парка. Преодолевая поток уличного движения, они упорно будут  приближаться
друг к другу, не зная друг друга, до самой роковой  точки  пересечения  их
путей. Потом на одно короткое мгновение  кто-то  из  них  зазевается  -  и
готово.  На  статистических  счетах,  отмечающих  число   жертв   уличного
движения, прибавится одна косточка. Тысячи случайностей должны привести их
к этой фатальной точке пересечения. И  тем  не  менее  все  это  неуклонно
совершится с точностью часового механизма, сдвигающего на мгновение в одну
плоскость две часовые стрелки, идущие с различной скоростью.
     Никогда еще профессор Керн не был так разговорчив с Лоран. И откуда у
него эта неожиданная щедрость? "Я удваиваю вам вознаграждение..."
     "Он хочет задобрить, купить меня, - подумала Лоран.  -  Он,  кажется,
подозревает, что я догадываюсь или даже знаю о многом. Но ему  не  удастся
купить меня".



        НОВЫЕ ОБИТАТЕЛИ ЛАБОРАТОРИИ


     Наутро  на   прозекторском   столе   лаборатории   профессора   Керна
действительно лежали два свежих трупа.
     Две новые головы,  предназначенные  для  публичной  демонстрации,  не
должны были знать о существовании головы профессора Доуэля. И  потому  она
была предусмотрительно перемещена профессором Керном в смежную комнату.
     Мужской труп принадлежал рабочему лет тридцати,  погибшему  в  потоке
уличного движения.  Его  могучее  тело  было  раздавлено.  В  полуоткрытых
остекленевших глазах замер испуг.
     Профессор Керн, Лоран и Джон в белых халатах работали над трупами.
     - Было еще несколько трупов, - говорил профессор Керн. - Один рабочий
упал  с  лесов.  Забраковал.  У  него  могло  быть  повреждение  мозга  от
сотрясения. Забраковал я и нескольких самоубийц, отравившихся  ядами.  Вот
этот парень оказался подходящим. Да вот эта еще... ночная красавица.
     Он кивком головы указал на труп женщины с красивым, но увядшим лицом.
На лице сохранились еще следы румян и гримировального карандаша. Лицо было
спокойно. Только приподнятые брови и полуоткрытый  рот  выражали  какое-то
детское удивление.
     - Певичка из бара. Была убита наповал шальной пулей  во  время  ссоры
пьяных апашей. Прямо в сердце, - видите? Нарочно так не попадешь.
     Профессор Керн работал быстро и уверенно.  Головы  были  отделены  от
тела, трупы унесены.
     Еще несколько минут - и головы были помещены на  высокие  столики.  В
горло, в вены и сонные артерии введены трубки.
     Профессор   Керн   находился   в   приятно-возбужденном    состоянии.
Приближался момент его торжества. В успехе он не сомневался.
     На предстоящую демонстрацию  и  доклад  профессора  Керна  в  научном
обществе были приглашены светила науки. Пресса, руководимая умелой  рукой,
помещала предварительные статьи,  в  которых  превозносила  научный  гений
профессора Керна. Журналы помещали его портреты. Выступлению Керна  с  его
изумительным  опытом  оживления  мертвых  человеческих   голов   придавали
значение торжества национальной науки.
     Весело посвистывая, профессор  Керн  вымыл  руки,  закурил  сигару  и
самодовольно посмотрел на стоящие перед ним головы.
     - Хе-хе! На блюдо попала голова не только Иоанна, но и самой Саломеи.
Недурная будет встреча. Остается только открыть кран и... мертвые  оживут.
Ну что же, мадемуазель? Оживляйте. Откройте все три крана. В этом  большом
цилиндре содержится сжатый воздух, а не яд, хе-хе...
     Для Лоран это давно не было  новостью.  Но  она,  по  бессознательной
почти хитрости, не подала и виду.
     Керн нахмурился, сделался вдруг серьезным. Подойдя вплотную к  Лоран,
он, отчеканивая каждое слово, сказал:
     - Но у профессора Доуэля  прошу  воздушного  крана  не  открывать.  У
него... повреждены голосовые связки и...
     Поймав недоверчивый взгляд Лоран, он раздраженно добавил:
     - Как бы то ни было... я  запрещаю  вам.  Будьте  послушны,  если  не
хотите навлечь на себя крупные неприятности.
     И, повеселев опять, он протяжно пропел на мотив оперы "Паяцы":
     - Итак, мы начинаем!
     Лоран открыла краны.
     Первой стала подавать признаки жизни голова  рабочего.  Едва  заметно
дрогнули веки. Зрачки стали прозрачны.
     - Циркуляция есть. Все идет хорошо...
     Вдруг глаза головы изменили свое  направление,  повернулись  к  свету
окна. Медленно возвращалось сознание.
     - Живет! - весело крикнул Керн. - Дайте сильнее воздушную струю.
     Лоран открыла кран больше.
     Воздух засвистал в горле.
     - Что это?.. Где я?.. - невнятно произнесла голова.
     - В больнице, друг мой, - сказал Керн.
     - В больнице?.. - Голова повела глазами, опустила их вниз  и  увидела
под собой пустое пространство.
     - А где же мои ноги? Где мои руки? Где мое тело?
     - Его нет, голубчик. Оно разбито вдребезги. Только голова и  уцелела,
а туловище пришлось отрезать.
     - Как это отрезать? Ну нет, я не согласен.  Какая  же  это  операция?
Куда я годен такой? Одной головой куска хлеба  не  заработаешь.  Мне  руки
надо.  Без  рук,  без  ног  на  работу  никто  не  возьмет...  Выйдешь  из
больницы... Тьфу! И выйти-то не на чем. Как  же  теперь?  Пить-есть  надо.
Больницы-то наши знаю я. Подержите маленько, да и выгоните: вылечили. Нет,
я не согласен, - твердил он.
     Его выговор, широкое, загорелое, веснушчатое лицо, прическа,  наивный
взгляд голубых глаз-все обличало в нем деревенского жителя.
     Нужда оторвала его от родимых полей, город растерзал молодое здоровое
тело.
     - Может, хоть пособие какое выйдет?.. А где тот?.. -  вдруг  вспомнил
он, и глаза его расширились.
     - Кто?
     - Да тот... что наехал  на  меня...  Тут  трамвай,  тут  другой,  тут
автомобиль, а он прямо на меня...
     - Не беспокойтесь. Он получит свое. Номер грузовика  записан:  четыре
тысячи семьсот одиннадцатый, если вас это интересует.  Как  вас  зовут?  -
спросил профессор Керн.
     - Меня? Тома звали. Тома Буш, вот оно как.
     - Так вот что. Тома... Вы не будете ни в чем нуждаться  и  не  будете
страдать ни от голода, ни от холода, ни от жажды. Вас не выкинут на улицу,
не беспокойтесь.
     - Что ж, даром кормить будете или на ярмарках за деньги показывать?
     - Показывать покажем, только не на ярмарках. Ученым  покажем.  Ну,  а
теперь отдохните. -  И,  посмотрев  на  голову  женщины.  Керн  озабоченно
заметил: - Что-то Саломея заставляет себя долго ждать.
     - Это что ж, тоже голова без тела? - спросила голова Тома.
     - Как видите, чтоб вам скучно не было, мы позаботились  пригласить  в
компанию барышню... Закройте, Лоран, его воздушный кран,  чтобы  не  мешал
своей болтовней.
     Керн вынул из ноздрей головы женщины термометр.
     - Температура выше трупной, но еще низка. Оживление идет медленно...
     Время  шло.  Голова  женщины  не  оживала.   Профессор   Керн   начал
волноваться. Он ходил по лаборатории, посматривал на часы,  и  каждый  его
шаг по каменному полу звонко отдавался в большой комнате.
     Голова Тома с недоумением  смотрела  на  него  и  беззвучно  шевелила
губами.
     Наконец  Керн  подошел  к  голове  женщины  и  внимательно   осмотрел
стеклянные трубочки, которыми оканчивались каучуковые трубки, введенные  в
сонные артерии.
     - Вот где причина. Эта трубка  входит  слишком  свободно,  и  поэтому
циркуляция идет медленно. Дайте трубку шире.
     Керн заменил трубку, и через несколько минут голова ожила.
     Голова Брике, - так звали женщину, - реагировала более бурно на  свое
оживление. Когда она окончательно пришла в себя  и  заговорила,  то  стала
хрипло кричать, умоляла лучше убить ее, но не оставлять таким уродом.
     - Ах, ах, ах!.. Мое тело... мое бедное  тело!..  Что  вы  сделали  со
мной? Спасите меня или убейте. Я не могу жить без тела!.. Дайте  мне  хоть
посмотреть на него... нет, нет, не надо. Оно без головы...  какой  ужас!..
какой ужас!..
     Когда она немного успокоилась, то сказала:
     - Вы говорите, что оживили меня. Я малообразованна, но  я  знаю,  что
голова не может жить без тела. Что это, чудо или колдовство?
     - Ни то, ни другое. Это - достижение науки.
     - Если ваша наука способна творить такие чудеса, то она должна  уметь
делать и другие. Приставьте мне другое тело.  Осел  Жорж  продырявил  меня
пулей... Но ведь немало девушек пускают себе пулю в лоб. Отрежьте их  тело
и приставьте к моей голове.  Только  раньше  покажите  мне.  Надо  выбрать
красивое тело. А так я не могу... Женщина без тела. Это хуже, чем  мужчина
без головы.
     И, обратившись к Лоран, она попросила:
     - Будьте добры дать мне зеркало.
     Глядя в зеркало, Брике долго и серьезно изучала себя.
     - Ужасно!.. Можно вас попросить поправить мне волосы? Я не могу  сама
сделать себе прическу...
     -  У  вас,  Лоран,  работы  прибавилось,   -   усмехнулся   Керн.   -
Соответственно будет увеличено и ваше вознаграждение. Мне пора.
     Он посмотрел на часы и, подойдя близко к Лоран, шепнул:
     - В их присутствии, - он показал глазами на  головы,  -  ни  слова  о
голове профессора Доуэля!..
     Когда  Керн  вышел  из  лаборатории,  Лоран  пошла  навестить  голову
профессора Доуэля.
     Глаза Доуэля смотрели на нее грустно. Печальная улыбка кривила губы.
     - Бедный мой, бедный... - прошептала Лоран.  -  Но  скоро  вы  будете
отомщены!
     Голова сделала знак. Лоран открыла воздушный кран.
     - Вы лучше расскажите, как прошел опыт,  -  прошипела  голова,  слабо
улыбаясь.



        ГОЛОВЫ РАЗВЛЕКАЮТСЯ


     Головам Тома и Брике еще труднее  было  привыкнуть  к  своему  новому
существованию, чем голове  Доуэля.  Его  мозг  занимался  сейчас  теми  же
научными работами, которые интересовали его и раньше. Тома  и  Брике  были
люди простые, и без тела жить им не было смысла. Немудрено, что они  очень
скоро затосковали.
     - Разве это жизнь? - жаловался Тома. - Торчишь как пень. Все стены до
дыр проглядел...
     Угнетенное настроение "пленников науки", как шутя  называл  их  Керн,
очень озабочивало его. Головы могли захиреть от тоски прежде, чем настанет
день их демонстрации.
     И профессор Керн всячески старался развлекать их.
     Он  достал  киноаппарат,  и  Лоран  с  Джоном   вечерами   устраивали
кинематографические сеансы. Экраном служила белая стена лаборатории.
     Голове Тома особенно нравились комические картины  с  участием  Чарли
Чаплина и Монти Бэнкса. Глядя на их проделки,  Тома  забывал  на  время  о
своем убогом существовании. Из его горла даже вырывалось нечто похожее  на
смех, а на глазах навертывались слезы.
     Но вот отпрыгал Бэнкс, и на белой стене комнаты появилось изображение
фермы. Маленькая девочка кормит цыплят. Хохлатая курица хлопотливо угощает
своих птенцов. На фоне коровника молодая  здоровая  женщина  доит  корову,
отгоняя локтем теленка, который тычет мордой в  вымя.  Пробежала  лохматая
собака, весело махая хвостом, и вслед за нею показался фермер. Он  вел  на
поводу лошадь.
     Тома как-то прохрипел необычайно высоким фальшивым  голосом  и  вдруг
крикнул:
     - Не надо! Не надо!..
     Джон, хлопотавший около аппарата, не сразу понял, в чем дело.
     - Прекратите демонстрацию! -  крикнула  Лоран  и  поспешила  включить
свет. Побледневшее изображение еще мелькало некоторое  время  и,  наконец,
исчезло. Джон остановил работу проекционного аппарата.
     Лоран посмотрела на Тома. На глазах его виднелись слезы, но  это  уже
не были слезы смеха. Все его  пухлое  лицо  собралось  в  гримасу,  как  у
обиженного ребенка, рот скривился:
     - Как у нас...  в  деревне...  -  хныча,  произнес  он.  -  Корова...
курочка... Пропало, все теперь пропало...
     У аппарата уже хлопотала Лоран. Скоро свет был погашен,  и  на  белой
стене замелькали тени. Гарольд  Ллойд  улепетывал  от  преследовавших  его
полисменов. Но настроение у Тома было уже испорчено. Теперь вид движущихся
людей стал нагонять на него еще большую тоску.
     - Ишь, носится как угорелый, - ворчала голова Тома. - Посадить бы его
так, не попрыгал бы.
     Лоран еще раз попыталась переменить программу.
     Вид великосветского бала совершенно расстроил Брике. Красивые женщины
и их роскошные туалеты раздражали ее.
     - Не надо... я не хочу смотреть, как живут другие, - говорила она.
     Кинематограф убрали.
     Радиоприемник развлекал их несколько дольше.
     Их обоих волновала музыка, в особенности плясовые мотивы, танцы.
     - Боже,  как  я  плясала  этот  танец!  -  вскричала  однажды  Брике,
заливаясь слезами.
     Пришлось перейти к иным развлечениям.
     Брике капризничала, требовала ежеминутно  зеркало,  изобретала  новые
прически, просила подводить ей глаза карандашом, белить и  румянить  лицо.
Раздражалась бестолковостью Лоран, которая никак не могла постигнуть  тайн
косметики.
     - Неужели вы не видите, - раздраженно говорила голова  Брике,  -  что
правый глаз подведен темнее левого. Поднимите зеркало выше.
     Она просила, чтобы ей принесли модные журналы и ткани,  и  заставляла
драпировать столик, на котором была укреплена ее голова.
     Она доходила до чудачества, заявив вдруг с  запоздалой  стыдливостью,
что не может спать в одной комнате с мужчиной.
     - Отгородите меня на ночь ширмой или, по крайней мере, хоть книгой.
     И Лоран делала "ширму" из большой раскрытой книги,  установив  ее  на
стеклянной доске у головы Брике.
     Не меньше хлопот доставлял и Тома.
     Однажды он потребовал вина. И профессор Керн принужден был  доставить
ему удовольствие опьянения,  вводя  в  питающие  растворы  небольшие  дозы
опьяняющих веществ.
     Иногда Тома и Брике пели  дуэтом.  Ослабленные  голосовые  связки  не
повиновались. Это был ужасный дуэт.
     - Мой бедный голос... Если бы вы могли слышать, как я пела раньше!  -
говорила Брике, и брови ее страдальчески поднимались вверх.
     Вечерами  на  них  нападало  раздумье.  Необычайность   существования
заставляла даже эти простые натуры  задумываться  над  вопросами  жизни  и
смерти.
     Брике верила в бессмертие. Тома был материалистом.
     - Конечно, мы бессмертны, - говорила голова Брике.  -  Если  бы  душа
умирала с телом, она не вернулась бы в голову.
     - А где у вас душа сидела: в голове или  в  теле?  -  ехидно  спросил
Тома.
     - Конечно, в теле была... везде была... - неуверенно отвечала  голова
Брике, подозревая в вопросе какой-то подвох.
     - Так что же, душа вашего тела безголовая теперь ходит на том свете?
     - Сами вы безголовый, - обиделась Брике.
     - Я-то с головой. Только она одна у меня и есть, - не унимался  Тома.
- А вот душа вашей головы не осталась на  том  свете?  По  этой  резиновой
кишке назад на землю вернулась? Нет, - говорил он уже серьезно, -  мы  как
машина. Пустил пар - опять заработала. А разбилась вдребезги - никакой пар
не поможет...
     И каждый погружался в свои думы...



        НЕБО И ЗЕМЛЯ


     Доводы Тома не убеждали Брике. Несмотря на  свой  безалаберный  образ
жизни, она была истой католичкой. Ведя довольно бурную жизнь, она не имела
времени не только думать о загробном существовании, но  даже  и  ходить  в
церковь. Однако привитая в детстве религиозность крепко держалась в ней. И
теперь, казалось, наступил самый подходящий момент  для  того,  чтобы  эти
семена религиозности дали всходы.  Настоящая  жизнь  ее  была  ужасна,  но
смерть - возможность второй смерти - пугала ее еще  больше.  По  ночам  ее
мучили кошмары загробной жизни.
     Ей мерещились языки адского пламени. Она видела, как ее грешное  тело
уже поджаривалось на огромной сковороде.
     Брике  в  ужасе  просыпалась,  стуча  зубами  и  задыхаясь.  Да,  она
определенно ощущала  удушье.  Ее  возбужденный  мозг  требовал  усиленного
притока кислорода, но она была лишена  сердца  -  того  живого  двигателя,
который так идеально регулирует поставку  нужного  количества  крови  всем
органам тела. Она пыталась кричать, чтобы разбудить Джона,  дежурившего  в
их комнате. Но Джону надоели частые вызовы, и он, чтобы  спокойно  поспать
хоть несколько  часов,  вопреки  требованиям  профессора  Керна,  выключал
иногда у голов воздушные краны. Брике открывала рот, как рыба, извлеченная
из воды, и пыталась кричать,  но  ее  крик  был  не  громче  предсмертного
зеванья рыбы... А по комнате продолжали бродить черные тени химер,  адское
пламя освещало их лица.  Они  приближались  к  ней,  протягивали  страшные
когтистые лапы. Брике закрывала глаза, но это не помогало: она  продолжала
видеть их. И странно: ей казалось, что сердце ее замирает  и  холодеет  от
ужаса.
     - Господи, господи, неужели ты не простишь рабу твою, ты всемогущ,  -
беззвучно шевелились ее губы, - твоя доброта безмерна. Я много грешила, но
разве я виновата? Ведь ты знаешь, как все это  вышло.  Я  не  помню  своей
матери, меня некому было  научить  добру...  Я  голодала.  Сколько  раз  я
просила тебя прийти мне на помощь. Не сердись, господи, я не упрекаю тебя,
- боязливо продолжала она свою немую молитву, - я хочу сказать, что не так
уж виновата. И по милосердию своему  ты,  быть  может,  отправишь  меня  в
чистилище... Только не в ад! Я умру от ужаса... Какая я глупая,  ведь  там
не умирают! - И она вновь начинала свои наивные молитвы.
     Плохо спал и Тома. Но его не преследовали кошмары  ада.  Его  снедала
тоска о земном. Всего несколько месяцев  тому  назад  он  ушел  из  родной
деревни, оставив там все, что было дорого его сердцу, захватив с  собою  в
дорогу только небольшой мешок с лепешками и свои мечты - собрать в  городе
деньги на покуп