адемуазель Лоран? - удивилась Брике.
     - Ее здесь нет. Она больна.
     Керн отвернулся, побарабанил пальцами по спинке кровати  и  вышел  из
комнаты.
     - Вы давно  служите  у  профессора  Керна?  -  спросила  Брике  новую
сиделку.
     Та промычала что-то непонятное, показывая на свой рот.
     "Немая, - догадалась Брике, - И поговорить не с кем будет..."
     Сиделка молча убрала пальто и ушла. Вновь появился Керн.
     - Покажите вашу ногу.
     - Я много танцевала, - начала Брике свою покаянную исповедь. -  Скоро
открылась ранка на подошве ноги. Я не обратила внимания...
     - И продолжали танцевать?
     - Нет, танцевать было больно.  Но  несколько  дней  я  еще  играла  в
теннис. Это такая очаровательная игра!
     Керн, слушая болтовню Брике, внимательно осматривал ногу и все  более
хмурился. Нога распухла до колена  и  почернела.  Он  нажал  в  нескольких
местах.
     - О, больно!.. - вскрикнула Брике.
     - Лихорадит?
     Да, со вчерашнего вечера.
     - Так... - Керн вынул сигару и закурил. - Положение очень  серьезное.
Вот до чего доводит непослушание. С кем это вы изволили играть в теннис?
     Брике смутилась:
     - С одним... знакомым молодым человеком.
     - Не расскажете ли вы мне, что вообще произошло с вами с тех пор, как
вы убежали от меня?
     - Я была у своей подруги. Она очень удивилась, увидав меня  живою.  Я
сказала ей, что рана моя оказалась не смертельной и что  меня  вылечили  в
больнице.
     - Про меня и... головы вы ничего не говорили?
     - Разумеется, нет, - убежденно ответила  Брике,  -  Странно  было  бы
говорить. Меня сочли бы сумасшедшей.
     Керн  вздохнул  с  облегчением.  "Все  обошлось  лучше,  чем  я   мог
предполагать", - подумал он.
     - Но что же с моей ногой, профессор?
     - Боюсь, что ее придется отрезать.
     Глаза Брике засветились ужасом.
     - Отрезать ногу! Мою ногу? Сделать меня калекой?
     Керну самому не хотелось уродовать тело, добытое и оживленное с таким
трудом. Да и эффект демонстрации много потеряет, если придется  показывать
калеку. Хорошо было бы  обойтись  без  ампутации  ноги,  но  едва  ли  это
возможно.
     - Может быть, мне можно будет приделать новую ногу?
     - Не волнуйтесь, подождем до завтра. Я еще навещу вас, - сказал  Керн
и вышел.
     На смену ему вновь пришла безмолвная сиделка. Она  принесла  чашку  с
бульоном и гренки. У  Брике  не  было  аппетита.  Ее  лихорадило,  и  она,
несмотря на настойчивые мимические уговаривания сиделки, не смогла  с®есть
больше двух ложек.
     - Унесите, я не могу.
     Сиделка вышла.
     - Надо было измерить сначала  температуру,  -  услышала  Брике  голос
Керна, доносившийся из другой  комнаты.  -  Неужели  вы  не  знаете  таких
простых вещей? Я же говорил вам.
     Вновь вошла сиделка и протянула Брике термометр.
     Больная  безропотно  поставила  термометр.  И  когда  вынула  его   и
взглянула, он показывал тридцать девять.
     Сиделка записала температуру и уселась возле больной.
     Брике, чтобы не видеть тупого и безучастного лица сиделки,  повернула
голову к стене. Даже этот незначительный поворот  вызвал  боль  в  ноге  и
внизу живота. Брике глухо застонала и закрыла глаза. Она подумала о  Ларе:
"Милый, когда я увижу его?.."
     В девять  часов  вечера  лихорадка  усилилась,  начался  бред.  Брике
казалось, что она находится  в  каюте  яхты.  Волнение  усиливается,  яхту
качает, и от этого в груди поднимается тошнотворный клубок и подступает  к
горлу... Ларе бросается на  нее  и  душит.  Она  вскрикивает,  мечется  по
кровати... Что-то влажное и  холодное  прикасается  к  ее  лбу  и  сердцу.
Кошмары исчезают.
     Она видит себя на теннисной площадке вместе  с  Ларе.  Сквозь  легкую
заградительную сетку синеет море. Солнце палит немилосердно, голова  болит
и кружится. "Если бы не так болела голова... Это ужасное  солнце!..  Я  не
могу пропустить мяч..." - И она с напряжением следит за  движениями  Ларе,
поднимающего ракетку для удара.
     "Плей!" - кричит Ларе, сверкая зубами на ярком солнце, и, прежде  чем
она успела ответить, бросает мяч. "Аут", - громко отвечает Брике,  радуясь
ошибке Ларе...
     - Продолжаете играть в теннис? - слышит она чей-то неприятный голос и
открывает глаза. Перед нею, наклонившись, стоит Керн и держит ее за  руку.
Он считает пульс.  Потом  осматривает  ее  ногу  и  неодобрительно  качает
головой.
     - Который час? - спрашивает Брике, с трудом ворочая языком.
     -  Второй  час  ночи.  Вот  что,  милая  попрыгунья,   вам   придется
ампутировать ногу.
     - Что это значит?
     - Отрезать.
     - Когда?
     - Сейчас. Медлить больше нельзя ни одного часа, иначе начнется  общее
заражение.
     Мысли Брике путаются. Она слышит голос Керна как во сне  и  с  трудом
понимает его слова.
     - И высоко отрезать? - говорит она почти безучастно.
     - Вот так. - Керн быстро проводит  ребром  ладони  внизу  живота.  От
этого жеста у Брике холодеет живот. Сознание ее все больше проясняется.
     - Нет, нет, нет, - с ужасом говорит она. - Я не позволю! Я не хочу!
     - Вы хотите умереть? - спокойно спрашивает Керн.
     - Нет.
     - Тогда выбирайте одно из двух.
     - А как же Ларе? Ведь он меня любит... - лепечет Брике. - Я хочу жить
и быть здоровой. А вы хотите отнять  все...  Вы  страшный,  я  боюсь  вас!
Спасите! Спасите меня!..
     Она уже вновь бредила, кричала и порывалась встать. Сиделка с  трудом
удерживала ее. Скоро на помощь был вызван Джон.
     Тем временем Керн быстро работал в соседней комнате, приготовляясь  к
операции.
     Ровно в два часа ночи Брике положили на операционный стол. Она пришла
в себя и молча смотрела  на  Керна  так,  как  смотрят  на  своего  палача
приговоренные к смерти.
     - Пощадите, - наконец прошептала она. - Спасите...
     Маска опустилась на ее лицо.  Сиделка  взялась  за  пульс.  Джон  все
плотнее прижимал маску. Брике потеряла сознание.
     Она пришла в себя в кровати. Голова  кружилась.  Ее  тошнило.  Смутно
вспомнила об операции и, несмотря на страшную слабость, приподняв  голову,
взглянула на ногу и тихо простонала. Нога была отрезана выше колена и туго
забинтована. Керн сдержал слово: он  сделал  все,  чтобы  возможно  меньше
изуродовать тело Брике. Он пошел на риск  и  произвел  ампутацию  с  таким
расчетом, чтобы можно было сделать протез.
     Весь день после операции Брике  чувствовала  себя  удовлетворительно,
хотя лихорадка не прекращалась, что очень озабочивало Керна. Он заходил  к
ней каждый час и осматривал ногу.
     - Что же я теперь буду делать без ноги? - спрашивала его Брике.
     - Не  беспокойтесь,  я  вам  сделаю  новую  ногу,  лучше  прежней,  -
успокаивал ее Керн. - Танцевать будете. -  Но  лицо  его  хмурилось:  нога
покраснела выше ампутированного места и опухла.
     К вечеру жар усилился. Брике начала метаться, стонать и бредить.
     В одиннадцать часов вечера температура поднялась до  сорока  и  шести
десятых.
     Керн сердито выбранился: ему стало ясно, что началось общее заражение
крови. Тогда, не думая о спасении  тела  Брике,  Керн  решил  отвоевать  у
смерти хотя бы  часть  экспоната.  "Если  промыть  ее  кровеносные  сосуды
антисептическим, а  затем  физиологическим  раствором  и  пустить  свежую,
здоровую кровь, голова будет жить".
     И он приказал вновь перенести Брике на операционный стол.
     Брике лежала без сознания и не почувствовала,  как  острый  скальпель
быстро сделал надрез на шее,  выше  красных  швов,  оставшихся  от  первой
операции. Этот надрез отделял не только голову  Брике  от  ее  прекрасного
молодого тела. Он отсекал от  Брике  весь  мир,  все  радости  и  надежды,
которыми она жила.



        ТОМА УМИРАЕТ ВО ВТОРОЙ РАЗ


     Голова Тома хирела с каждым днем. Тома не был приспособлен для  жизни
одного сознания.  Чтобы  чувствовать  себя  хорошо,  ему  необходимо  было
работать, двигаться, поднимать тяжести, утомлять свое могучее тело,  потом
много есть и крепко спать.
     Он часто закрывал глаза и  представлял,  что,  напрягая  свою  спину,
поднимает и носит тяжелые мешки.  Ему  казалось,  что  он  ощущает  каждый
напряженный мускул. Ощущение было так реально, что  он  открывал  глаза  в
надежде увидеть свое сильное тело. Но под ним по-прежнему виднелись только
ножки стола.
     Тома скрипел зубами и вновь закрывал глаза.
     Чтобы развлечь себя, он начинал  думать  о  деревне.  Но  тут  же  он
вспоминал и о своей невесте, которая навсегда была потеряна для  него.  Не
раз он просил Керна поскорее  дать  ему  новое  тело,  а  тот  с  усмешкой
отговаривался:
     - Все еще не находится подходящего, потерпи немного.
     - Уж хоть какое-нибудь завалящее тельце, - просил  Тома:  так  велико
было его желание вернуться к жизни.
     - С завалящим телом ты пропадешь. Тебе надо здоровое тело, -  отвечал
Керн.
     Тома ждал, дни проходили за днями, а его голова все  еще  торчала  на
высоком столике.
     Особенно были мучительны ночи  без  сна.  Он  начал  галлюцинировать.
Комната вертелась, расстилался туман,  и  из  тумана  показывалась  голова
лошади. Всходило солнце. На дворе бегала собака, куры поднимали возню... И
вдруг откуда-то вылетал ревущий грузовой автомобиль и устремлялся на Тома.
Эта картина повторялась без конца, и Тома  умирал  бесконечное  количество
раз.
     Чтобы избавиться от кошмаров.  Тома  начинал  шептать  песни,  -  ему
казалось, что он пел, - или считать.
     Как-то его  увлекла  одна  забава.  Тома  попробовал  ртом  задержать
воздушную струю. Когда он  затем  внезапно  открыл  рот,  воздух  вырвался
оттуда с забавным шумом.
     Тома это понравилось, и он  начал  свою  игру  снова.  Он  задерживал
воздух до тех пор, пока тот сам не прорывался через стиснутые  губы.  Тома
стал поворачивать при этом язык: получались очень смешные звуки. А сколько
секунд он может держать струю воздуха? Тома начал  считать.  Пять,  шесть,
семь, восемь... "Ш-ш-ш",  -  воздух  прорвался.  Еще...  Надо  довести  до
дюжины... Раз, два, три... шесть, семь... девять... одиннадцать, двенад...
     Сжатый  воздух  вдруг  ударил  в  небо  с  такой  силой,   что   Тома
почувствовал, как голова его приподнялась на своей подставке.
     "Этак, пожалуй, слетишь, со своего шестка", - подумал Тома.
     Он  скосил  глаза  и  увидел,  что  кровь  разлилась  по   стеклянной
поверхности подставки и капала на пол. Очевидно, воздушная  струя,  подняв
его голову, ослабила трубки, вставленные в кровеносные сосуды шеи.  Голова
Тома пришла в  ужас:  неужели  конец?  И  действительно,  сознание  начало
мутиться. У Тома появилось такое чувство, будто ему  не  хватает  воздуха;
это кровь, питавшая его голову, уже не  могла  проникнуть  в  его  мозг  в
достаточном количестве, принося живительный кислород. Он видел свою кровь,
чувствовал  свое  медленное  угасание.  Он  не  хотел  умирать!   Сознание
цеплялось за жизнь. Жить во что бы то ни  стало!  Дождаться  нового  тела,
обещанного Керном...
     Тома старался осадить свою голову вниз, сокращая мышцы  шеи,  пытался
раскачиваться, но только ухудшал свое  положение:  стеклянные  наконечники
трубок еще больше выходили из вен. С последними проблесками сознания  Тома
начал кричать, кричать так, как он не кричал никогда в жизни.
     Но это уже не был крик. Это было предсмертное хрипение...
     Когда чутко спавший Джон проснулся от этих незнакомых звуков и вбежал
в комнату, голова Тома едва шевелила губами.  Джон,  как  умел,  установил
голову на место, всадил трубки поглубже и  тщательно  вытер  кровь,  чтобы
профессор Керн не увидел следов ночного происшествия.
     Утром голова Брике, отделенная от тела, уже стояла  на  своем  старом
месте, на металлическом столике со стеклянной доской, и Керн приводил ее в
сознание.
     Когда он "промыл" голову от остатков испорченной крови и пустил струю
нагретой до тридцати семи градусов  свежей,  здоровой  крови,  лицо  Брике
порозовело. Через несколько минут она открыла глаза  и,  еще  не  понимая,
уставилась на Керна. Потом с видимым усилием посмотрела вниз, и  глаза  ее
расширились.
     - Опять без тела... - прошептала голова Брике, и глаза ее наполнились
слезами. Теперь она могла только шипеть: горловые связки  были  перерезаны
выше старого сечения.
     "Отлично, - подумал Керн, - сосуды быстро  наполняются  влагой,  если
только это не остаточная влага в  слезных  каналах.  Однако  на  слезы  не
следует терять драгоценную жидкость".
     - Не плачьте и не печальтесь, мадемуазель Брике. Вы жестоко  наказали
сами себя за  ваше  непослушание.  Но  я  вам  сделаю  новое  тело,  лучше
прежнего, потерпите еще несколько дней.
     И, отойдя от головы Брике, Керн подошел к голове Тома.
     - Ну, а как поживает наш фермер?
     Керн вдруг нахмурился и внимательно посмотрел  на  голову  Тома.  Она
имела очень плохой вид. Кожа потемнела, рот был полуоткрыт. Керн  осмотрел
трубки и напустился с бранью на Джона.
     - Я думал. Тома спит, - оправдывался Джон.
     - Сам ты проспал, осел!
     Керн стал возиться около головы.
     - Ах, какой ужас!.. - шипела голова Брике. - Он  умер.  Я  так  боюсь
покойников... Я тоже боюсь умереть... Отчего он умер?
     - Закрой у нее кран с воздушной струей! - сердито приказал Керн.
     Брике умолкла  на  полуслове,  но  продолжала  испуганно  и  умоляюще
смотреть в глаза сиделки, беспомощно шевеля губами.
     - Если через двадцать минут я не верну голову к жизни,  ее  останется
только выбросить, - сказал Керн.
     Через пятнадцать минут голова подала некоторые признаки жизни. Веки и
губы ее дрогнули, но глаза смотрели  тупо,  бессмысленно.  Еще  через  две
минуты голова произнесла несколько бессвязных слов. Керн уже  торжествовал
победу. Но голова вдруг опять замолкла. Ни один нерв не дрожал на лице.
     Керн посмотрел на термометр:
     - Температура трупа. Кончено!
     И, забыв о присутствии Брике, он со злобой дернул  голову  за  густые
волосы, сорвал со столика и бросил в большой металлический таз.
     - Вынести ее на ледник... Надо будет произвести вскрытие.
     Негр быстро схватил таз  и  вышел.  Голова  Брике  смотрела  на  него
расширенными от ужаса глазами.
     В кабинете Керна зазвонил телефон. Керн  со  злобой  швырнул  на  пол
сигару, которую собирался закурить, и ушел к себе, сильно хлопнув дверью.
     Звонил Равино. Он сообщил  о  том,  что  отправил  Керну  с  нарочным
письмо, которое им должно быть уже получено.
     Керн сошел вниз и сам  вынул  письмо  из  дверного  почтового  ящика.
Поднимаясь по лестнице, Керн  нервно  разорвал  конверт  и  начал  читать.
Равино сообщал, что Артур Доуэль, проникнув  в  его  лечебницу  под  видом
больного, похитил мадемуазель Лоран и бежал сам.
     Керн оступился и едва не упал на лестнице.
     - Артур Доуэль!.. Сын профессора... Он здесь? И  он,  конечно,  знает
все.
     Об®явился новый враг, который не даст ему  пощады.  В  кабинете  Керн
сжег письмо и зашагал по ковру, обдумывая план действия. Уничтожить голову
профессора Доуэля? Это он может всегда сделать в одну  минуту.  Но  голова
еще нужна ему. Необходимо только будет принять  меры  к  тому,  чтобы  эта
улика не попалась на глаза посторонним. Возможен обыск, вторжение врагов в
его дом. Потом... потом необходимо  ускорить  демонстрацию  головы  Брике.
Победителей не судят. Что бы ни говорили Лоран и Артур Доуэль, Керну легче
будет бороться с ними, когда его  имя  будет  окружено  ореолом  всеобщего
признания и уважения.
     Керн снял телефонную трубку, вызвал  секретаря  научного  общества  и
просил заехать к нему для переговоров об устройстве заседания, на  котором
он. Керн, будет демонстрировать результаты  своих  новейших  работ.  Затем
Керн позвонил в редакции крупнейших газет и просил прислать интервьюеров.
     "Надо устроить газетную шумиху вокруг величайшего открытия профессора
Керна... Демонстрацию можно будет произвести дня через три,  когда  голова
Брике несколько придет в себя после  потрясения  и  привыкнет  к  мысли  о
потере тела. Ну-с, а теперь..."
     Керн  прошел  в  лабораторию,  порылся  в  шкафчиках,  вынул   шприц,
бунзеновскую горелку, взял вату, коробку с надписью "Парафин" и отправился
к голове профессора Доуэля.



        ЗАГОВОРЩИКИ


     Домик Ларе служил штаб-квартирой "заговорщиков": Артура Доуэля, Ларе,
Шауба  и  Лоран.  На  общем  совете  было  решено,  что  Лоран  рискованно
возвращаться в свою квартиру. Но так как Лоран хотела скорее повидаться  с
матерью, то Ларе отправился к мадам Лоран и привез ее в свой домик.
     Увидев дочь живой и невредимой, старушка едва не лишилась  чувств  от
радости; Ларе пришлось подхватить ее под руку и усадить в кресло.
     Мать и дочь поместились в двух комнатах третьего этажа. Радость мадам
Лоран омрачилась только тем, что Артур Доуэль, "спаситель" ее дочери,  все
еще лежал больной. К счастью, он не  слишком  долго  подвергался  действию
удушливого газа. Брал свое и его исключительно здоровый организм.
     Мадам Лоран и ее дочь по очереди дежурили у постели больного. За  это
время Артур Доуэль очень подружился с Лоранами, а Мари Лоран ухаживала  за
ним более чем внимательно; не будучи в силах  помочь  голове  отца,  Лоран
переносила свои заботы на сына. Так ей  казалось.  Но  была  еще  причина,
которая заставляла ее неохотно уступать своей матери место сиделки.  Артур
Доуэль был первый мужчина, поразивший ее девичье воображение. Знакомство с
ним произошло в романтической обстановке, - он, как  рыцарь,  похитил  ее,
освободив из страшного дома Равино. Трагическая судьба его отца налагала и
на него печать трагичности. А его личные качества - мужественность, сила и
молодость - завершали очарование, которому трудно было не поддаться.
     Артур Доуэль встречал Мари Лоран не менее ласковым взглядом. Он лучше
разбирался в своих чувствах и не скрывал от себя, что  его  ласковость  не
только долг больного по отношению к своей внимательной сиделке.
     Нежные взгляды молодых людей не ускользали от окружающих. Мать  Лоран
делала вид, что ничего не замечает, хотя, по-видимому, она вполне одобряла
выбор  своей  дочери.  Шауб,  в  своем  увлечении   спортом   презрительно
относившийся к женщинам, улыбался насмешливо и в душе жалел Артура, а Ларе
тяжело вздыхал, видя зарю чужого счастья, и невольно вспоминал  прекрасное
тело Анжелики, причем теперь на  этом  теле  он  чаще  представлял  голову
Брике, а не Гай. Он даже  сам  досадовал  на  себя  за  эту  "измену",  но
оправдывал себя тем, что здесь играет роль только закон ассоциации: голова
Брике всюду следовала за телом Гай.
     Артур Доуэль не мог дождаться того времени, когда доктор разрешит ему
ходить. Но Артуру было разрешено только говорить, не поднимаясь с кровати,
причем окружающим был дан приказ беречь легкие Доуэля.
     Ему  волей-неволей  пришлось  взять  на   себя   роль   председателя,
выслушивающего  мнение   других   и   только   кратко   возражающего   или
резюмирующего "прения".
     А прения бывали бурные. Особенную горячность вносили Ларе и Шауб.
     Что делать с Равино и Керном? Шауб почему-то облюбовал себе в  жертву
Равино и развил планы "разбойных нападений" на него.
     - Мы не успели добить эту собаку. А ее необходимо уничтожить.  Каждое
дыхание этого пса оскверняет землю! Я успокоюсь только тогда, когда  удушу
его собственными руками. Вот вы говорите,  -  горячился  он,  обращаясь  к
Доуэлю, - что лучше предоставить все это  дело  суду  и  палачу.  Но  ведь
Равино сам нам говорил, что у него власти на откупе.
     - Местные, - вставлял слово Доуэль.
     - Подождите, Доуэль, - вмешивался  в  разговор  Ларе.  -  Вам  вредно
говорить. И вы, Шауб, не о том толкуете, о чем нужно. С Равино  мы  всегда
сумеем  посчитаться.  Ближайшей  нашей   целью   должно   быть   раскрытие
преступления Керна и обнаружение головы профессора Доуэля. Нам надо  каким
бы то н