т
жизни, замкнулась в своем горе, а жизнь идет и требует от меня участия  во
всем. Конечно, права у меня большие. Кого угодно - хоть самого  Прошина  -
могу немедленно отправить на Землю или уложить  в  стационар,  если  найду
нужным. Я - врач, и мне доверено ох как много.
   А потом я сидела за завтраком рядом с Алешей, и он сообщил, что улетает
четырнадцатого, и сидел этаким героем космоса, и  не  знал,  что  я  перед
завтраком положила на стол два личных дела и что я в страшном смятении...
   Не допив кофе, я ушла к себе  и  заперлась  на  ключ.  Только  раскрыла
личные дела и начала сравнивать альфа-ритмы  мозга  Алеши  и  Мухина,  как
поняла, что в качестве врача сделать выбор из равных  не  смогу.  Вот  как
стоит для меня вопрос:

   Как я обязана выбрать ........ Как мне придется выбирать

   Как главный врач на Луне ..... Как близкий друг Алеши

   Морозов или Мухин уйдет в .... Останется Алеша или не
   опасную экспедицию ........... останется

   Сделать так, как требует ..... Сделать так, чтобы было
   служебный долг ............... лучше для Алеши

   А как будет лучше для него? Знаю:  Вторая  Плутоновая  -  мечта  Алеши,
права на участие в ней он добивался с упорством одержимого. За эти годы он
стал  одним  из  лучших  штурманов  Космофлота.  Что  движет  им?  Загадка
"незаконной" планеты? Полудетская жажда приключений? Да, наверное.  Но  не
только. Трудно это об®яснить. Когда погиб Федор,  в  одном  из  некрологов
промелькнула фраза: "Зов космоса был у него в  крови".  Не  люблю  громких
слов, но эти, мне кажется, выражали главное. Боюсь, что и Алеша...  что  у
него тоже "в крови"...
   ТАК ОТПРАВИТЬ ЕГО В ЭКСПЕДИЦИЮ?
   Он будет счастлив. Но, что бы там ни говорили, никогда не поверю, что у
Второй Плутоновой больше шансов, чем у Первой. Пусть я ничего не понимаю в
рассуждениях и прогнозах Юджина Морриса. Я, глупая женщина, понимаю только
одно - что люди уходят и не возвращаются.
   А я люблю Алешку, этого жизнерадостного дурня. Люблю как верного друга,
как брата. Ничего мне от него не нужно - только  бы  он  жил,  возвращался
после очередного рейса на Землю, смеялся и бахвалился... Разозлится он  на
меня, узнав, что я отставила его от экспедиции? Пусть разозлится, я готова
на это. Зато я сберегу его для той девушки,  которую  он  в  конце  концов
встретит и которая станет его женой. Для будущих  его  детей.  Просто  для
того, чтобы жил на свете хороший человек...
   ТАК ОСТАВИТЬ АЛЕШУ??
   Нет уж, лунный доктор, договаривай до конца.  Чтобы  жил  на  свете  не
просто хороший человек, а человек, который постоянно думает о тебе.  Разве
не так? Разве не легче жить, когда знаешь,  что  о  тебе  думают,  что  ты
кому-то нужна?
   Командир Прошин, вы возложили на меня непосильную задачу...
   Ладно, время еще есть. Подумаю ночью, подумаю завтра.


   12 апреля

   Ничего я ночью не придумала, и вот сегодня - День космонавтики. Любимый
праздник Федора. Когда-то мы познакомились с ним именно в этот день...
   Он у нас обычно отмечается праздничным обедом - всегда  очень  веселым.
На Земле давно перестали сопровождать праздники неумеренной  едой,  но  на
Луне не так много  развлечений,  и  селениты,  как  некогда  полярники  на
зимовке, устраивают пиршество. Каждый раз меня  бесконечно  трогает  особо
предупредительное отношение ребят ко мне. Я изо всех сил стараюсь -  шучу,
смеюсь, но, право же, нелегко это. Что поделаешь: я твердо знаю, что никто
никогда не заменит мне Федора...
   Сегодня,  однако,  праздничный  обед  сорвался  -  прилетели  с   Земли
астрофизики.
   Мы ожидали прибытия корабля на террасе,  под  которой  в  Море  Облаков
раскинулся космодром Луна-3. Тут  были  все:  ребята  из  обсерватории,  и
космодромная команда,  и  экипаж  Второй  Плутоновой.  Только  неугомонный
селенолог Володя Перегудов  прицепил  к  спине  "паучий"  мешок,  залез  в
вездеход и умчался на ту  сторону,  к  своим  бурильным  автоматам.  Будет
лазать по немыслимым крутизнам. А к вечеру обязательно заглянет ко мне  и,
пряча смущение за улыбкой, пред®явит очередной ушиб.
   За четыре года я привыкла к Луне, привыкла к обнаженному черному  небу,
утыканному круглыми звездами. К одному не могу привыкнуть - к полноземлию.
   Глаз не могу отвести от Земли. Ее огромный диск висит  над  горизонтом,
весь в зыбкой голубой дымке атмосферы, где чудится медленная игра облаков.
Режущая глаз белизна Антарктиды. И  льется,  льется  сильный  свет,  такой
сильный, что кажется - ощущаешь его давление...
   Кто-то на дальнем краю террасы взвивается  над  головами  и  опускается
рядом со мной. Это Алеша. Чудак, чуть не сорвался с террасы.
   - С ума сошел, - говорю я, - ведь обрыв - триста метров.
   А он во всю ширь улыбается и говорит:
   - "Марта, Марта, надо ль плакать, если Дидель ходит в поле..."
   - Перестань, - прошу я.
   Я действительно готова заплакать. Алеша не знает, что Федор тоже  любил
Багрицкого.
   Наконец корабль прилунился, жуками поползли по космодрому вездеходы.
   Прибывшие - все в скафандрах с корабельными номерами, не разберешь, кто
есть кто. У нас, селенитов, на груди и рукавах знаки и номера.  Решетчатая
вышка - значит селенолог, звезда  -  астрофизик,  и  так  далее.  На  моем
скафандре - круг, символ лунного кратера, так как я отношусь к  внутренней
службе, и номер 0701. Семерка - медслужба, а единичка -  главный  врач.  У
прошинского экипажа - знак Плутона: PL.
   В наушниках моего гермошлема - голоса,  голоса.  Конечно,  тау-частицы,
Стрелец, Плутон...  Вдруг  -  быстрый,  уверенный,  напористый  голос:  "Я
предупреждал, что в любой момент мы можем ожидать..."
   Илья Буров! Бог ты мой, сколько же лет я  не  видела  Ильюшку  и  Инну!
Только в научной периодике  встречаю  их  имена  -  они  публикуют  статьи
(совместно написанные) по проблемам космогонии и планетологии. Обычно я их
только  бегло  просматриваю,   но   одна   статья,   о   приспособительных
возможностях человека, поразила меня смелостью мысли и резкостью  выводов.
"Мы можем уже сейчас подтолкнуть медлительную  телегу  эволюции"  -  этими
запомнившимися мне словами кончалась статья.
   В Селеногорске, когда мы вылезли из скафандров, Инна Храмцова бросилась
ко мне. Мы обнялись.
   - Безумно рада тебя видеть, - сказала она.
   - Я тоже...
   Инна все такая же - хрупкая, тоненькая, с коротко стриженной каштановой
гривкой. Только вот под глазами появились припухлости.
   - Ты прекрасно выглядишь, - сказала я.
   Только бы не разреветься. Все равно не вернешь беззаботных институтских
лет, моих "паладинов", парусных гонок. Не вернешь ничего и никого...
   Чтобы справиться с собой, я стала расспрашивать Инну, хвалить ту статью
- но она меня перебила.  Сказала,  что  иногда  жалеет,  что  не  работает
врачом, и что они с Ильей часто меня вспоминают. И как  раз  в  это  время
подошел Илья.
   -  Здравствуй,  Марта  Роосаар,  -  сказал  он,  как  мне   показалось,
подчеркнуто. - Здравствуй, лунный доктор. Как поживаешь?
   - Хорошо, - сказала я.
   - Рад слышать. Давненько не видно тебя на Земле. Ты  что  же  -  решила
навеки поселиться в этой пещере?
   Я не успела ответить: бурей налетел Костя Веригин.
   - Илья, дружище!  -  закричал  он.  -  Пойдем  смотреть,  как  полыхает
Стрелец. Инна, пошли!
   Они помчались в обсерваторию, к большому инкрату.
   А я пошла к себе по главному коридору. Ведь наш  Селеногорск  -  просто
длинный коридор,  довольно  круто  поднимающийся  вверх  от  предшлюзового
вестибюля до купола обсерватории,  а  по  бокам  -  ответвления,  клетушки
комнат,  диспетчерская  Космофлота,  радиорубка,   библиотека.   Рядом   с
библиотекой - мой медпункт.
   С утра мои девочки сравнивали  энцефалограммы,  об®емные  кардиограммы,
ритмозаписи и прочие данные Алексея Морозова и  Кирилла  Мухина.  Конечно,
имен я им не назвала. Просто - велела  искать  отклонения.  Но  какие  там
отклонения у этих парней, будто сваренных из титанового сплава!
   Я взяла к себе все материалы, пересмотрела снова... нет, ничего не могу
решить. Сижу как потерянная, и одно только отчетливое желание - выреветься
как следует. По-бабьи, в голос, навзрыд. Я-то не из титанового сплава... И
эта встреча  с  Инной  что-то  разбередила  в  душе...  Поплакать  бы  над
незадавшейся жизнью. Но, видно, разучилась плакать.
   Тут в дверь постучали. Я еле успела смахнуть карточки и пленки  в  ящик
стола, как на пороге встал Алеша. В это время ему, вместе со всем экипажем
Второй Плутоновой, полагалось быть на корабле -  Прошин  установил  весьма
жесткий режим занятий и тренировок. Я спросила: что случилось? Он ответил,
что сейчас в библиотеке начнется  дискуссия,  и  по  этому  поводу  у  них
отменены занятия. "Вот, - сказал он, - зашел за  тобой".  Я  сказала,  что
приду в библиотеку позже. Разговор иссяк.  Но,  вместо  того  чтобы  уйти,
Алеша продолжал топтаться у двери. Посмотрела я на него  -  и  поразилась.
Нет обычной победоносной улыбки, и светло-серые глаза как будто  потемнели
и смотрят невесело. Впервые вижу Алешу таким.  "Хочу  спросить.  Марта,  -
говорит он, понизив голос. -  Зачем  приходил  к  тебе  вчера  Прошин?"  Я
растерялась немного. Сказать правду нельзя, а  врать  я  совсем  не  умею.
"Приходил посоветоваться, - отвечаю  как  можно  спокойнее,  -  по  одному
вопросу космической медицины". Уж не знаю, натурально  у  меня  получилось
или нет. Вижу - он стоит, ожидает, не скажу ли я конкретнее. Я молчу.  Он,
видимо, счел нужным пояснить.  "Проходил,  -  говорит,  -  по  коридору  и
увидел, что Прошин в медпункт зашел". - "Ну и что?" - спросила я. "Да нет,
ничего... Так ты приходи  в  библиотеку".  Улыбнулся  как-то  вымученно  и
тихонько притворил за собой дверь.
   Вот так, значит. Вовсе ты, дорогой мой Алеша, не уверен, что пойдешь  в
экспедицию. Ты разыгрывал несокрушимую уверенность, лицедей  этакий.  Нет,
нет, не так. Он ведь просто убеждал самого себя.
   Зато теперь уверенность пришла ко мне. Над чем я ломаю голову,  глупая?
Не пойдет Алешка в  погибельный  этот  полет.  Правильно  поступаю  я  или
неправильно, а он не полетит. Не хочу, чтобы он ушел и не вернулся - вот и
все.
   Я включила диктограф и продиктовала заключение. Оно получилось коротким
и, надеюсь, вполне основательным. Функционально нервная система К.И.Мухина
представляется более предпочтительной... Я выдернула  листок  из  машинки,
подписала и сунула в ящик стола. Завтра утром отдам его Прошину. И  хватит
об этом.
   Записала все это в дневник.  А  теперь  пойду  в  библиотеку,  хотя  не
очень-то хочется мне слушать про тау-частицы, будь они неладны.


   12 апреля, вечер

   Когда я вошла в библиотеку, Костя Веригин заканчивал свое сообщение. Он
торопился, глотал слова и быстро набрасывал указкой-лучом на экране  схемы
и цифры. Потом Шандор Саллаи вознес над собранием свою великолепную  седую
голову, на которой всегда так аккуратно лежали волосок  к  волоску.  Я  не
очень прислушивалась к его суховатой речи.
   Тесное помещение было набито людьми  сверх  меры.  Несколько  ребят  из
обсерватории сидели на книжных стеллажах,  а  один  оседлал  кинопроектор.
Черноволосый крепыш, сидевший в заднем ряду, поднялся, уступая мне  место,
но я покачала головой - не хотелось сидеть. Так и осталась стоять у двери.
Этот крепыш и  есть  Мухин.  Я  смотрела  на  его  характерный  профиль  с
выпирающей нижней челюстью, смотрела со смутным  ощущением  вины.  Что  ни
говори, а выбор мой сделан пристрастно. Знаю: Мухин  рвется  в  экспедицию
так же пылко, как и Алеша, и выходит, что я его облагодетельствовала. Но в
то же время... Ох, запуталась я что-то.
   Алеша сидел спиной ко мне, я видела его высокий  затылок  с  ложбинкой.
Странно, но я вдруг испытала  почти  материнское  чувство,  глядя  на  эту
совершенно  детскую  ложбинку.  Рядом  с  Алешей   примостился   сухощавый
остроносенький человек,  я  знала  его  главным  образом  по  восторженным
отзывам  Алеши.  Это  был  Лавровский,  довольно  известный  биолог,  тоже
входивший в состав Второй Плутоновой. Он, как  я  знала,  принял  какое-то
участие в странной истории, приключившейся несколько лет назад с Алешей  и
Заостровцевым у Юпитера. Иногда  мне  попадаются  статьи  Лавровского,  но
читать их я не могу - не по зубам.
   Шандор кончил говорить и сел. Раздался резковатый голос Бурова:
   - Следует ли понимать вашу речь, учитель Шандор, в том смысле,  что  мы
наблюдаем непредвиденный пик Активной Материи?
   - Я этого не говорил, - сухо ответил Шандор. - Наблюдаемый стохастичный
выброс  тау-частиц  пока  не  дает  оснований  менять  принятую  периодику
Активной Материи.
   - Пока! - Буров порывисто поднялся. Волосы над высоким его лбом торчали
вперед и, в стороны, а худое лицо казалось  перечеркнутым  длинной  линией
рта. - Прошу обратить внимание на это  многозначительное  "пока"!  Сегодня
менять  периодику  не  будем.  Завтра  -  тоже.  Пусть  пройдет  приличный
академический срок, появится не  менее  полутора  тонн  новых  трудов,  не
вносящих в проблему ни единого бита новой информации, -  и  тогда  учитель
Шандор соблаговолит подогнать под наблюдаемый выброс новую периодику...
   - Да ты что, Илья? - вскочил Костя. - Что за тон у тебя?
   Но Илья и глазом на него не повел. Есть старинное выражение  -  закусил
удила. Вот и он так. Заявил, что никто  тут,  в  обсерватории,  не  желает
утруждать себя размышлением, никто и попытки  не  делает  понять  то,  что
наблюдает, и понадобился космический  катаклизм,  чтобы  пробудить  их  от
спячки.
   - Спячки? - пророкотал мощный бас  Виктора  Чернецкого.  -  Многолетнее
накопление   фактического   материала   -    это,    по-твоему,    спячка?
Усовершенствованный тау-приемник - спячка?
   - Я имею в виду теоретическую мысль, а не героические потуги практиков,
- сказал, как отрубил, Илья. - Длинная цепь заблуждений, начатая  Шандором
Саллаи и приведшая к застою теоретической...
   Тут поднялся такой  шум  -  я  просто  не  узнавала  ребят.  Чернецкий,
наставив на Бурова палец, кричал, что создавать бойкие гипотезы,  конечно,
легче, чем годами сидеть  у  большого  инкрата.  Костя  пытался  успокоить
ребят, вид у него был растерянный.
   Я посмотрела на Инну. Она сидела между Ильей и Костей и, часто  моргая,
глядела куда-то вверх.  Должна  признаться:  никак  не  могу  освоиться  с
мыслью,  что  Инна  стала  космогонистом  и  участвует   в   теоретических
дискуссиях. Впрочем, она не вмешивалась в спор -  и,  по-моему,  правильно
делала.
   Старый Шандор вдруг поднялся  и  пошел  к  выходу.  Я  встревожилась  и
выскочила за ним  в  коридор.  Внешне  Шандор  был  абсолютно  спокоен.  В
медпункте я налила ему стакан экстракта, он  молча  выпил  и  опустился  в
кресло. Я воспользовалась случаем и подключила к креслу датчики. "Не надо,
- сказал Шандор, - все в порядке". Но я упросила его посидеть немного.  Он
вытащил из кармана книжку в мягком  переплете  и  стал  читать,  а  я  тем
временем просматривала записи. Особых отклонений от нормы я не обнаружила.
Но  каждому  понятно,  что  волнения  и  обиды  отнюдь   не   способствуют
приживлению новой печени. Да еще когда обиду наносит твой  бывший  ученик.
Все-таки возмутительно ведет себя Илья. Даже если он в чем-то прав. Хорошо
еще, что Шандору никогда не изменяет выдержка.
   Вечером у меня был обычный пациент - Володя Перегудов. Мои девочки ушли
ужинать и танцевать с приезжими, и  я  сама  обработала  ультразвуком  его
очередной синяк на лодыжке. Вдруг распахнулась дверь, вошел Илья.
   - Ты занята? - спросил он.
   Я познакомила его с Володей.
   - Читал вашу статью о селеногенных породах,  -  сразу  сказал  Илья.  -
Любопытно. Впрочем, мысль о лунных анаэробных  микроорганизмах  высказывал
еще десять лет назад Стаффорд Хаксли.
   - Я не претендую на первооткрытие, -  проворчал  Володя.  -  Я  излагаю
факты.
   - Ну да, конечно, здесь только и делают, что излагают факты.
   Володя поспешил уйти. Прямо из-под вибратора.
   - У тебя удивительная способность - ярить людей, - сказала я.
   - Ты находишь? - Илья прошел к  креслу,  взял  с  него  книжку  (видно,
Шандор ее забыл), полистал, отбросил. Сел и уставился  на  меня,  прищурив
глаза. - Ты почти не изменилась, - сказал он,  помолчав.  -  Златокудра  и
зеленоглаза... Довольна жизнью?
   - Да.
   Он сообщил, что  в  Космоцентре  хотят  поставить  памятник  Федору,  я
сказала, что видела проект. Опять мы помолчали.
   - Значит, доктор. Лунный доктор Марта Роосаар.
   - Хочешь сказать, что это не так уж много?
   - Ну, почему же, - возразил он. - Не каждому греметь на всю  Вселенную.
С Алешкой часто видишься?
   - Каждый день. А что?
   - Решительно ничего.
   - Хочу попросить тебя, Илья: перестань наскакивать на Шандора. Разве ты
не понимаешь...
   - Понимаю, понимаю. Меня всегда поражало, почему теоретики так не любят
выходить на пенсию... Ладно, перестану. - Он ухмыльнулся: - Когда-нибудь.
   В медпункт заглянул Веригин:
   - Илья, ты с Инной расположишься в моем кабинете. Уюта  не  гарантирую,
тесноту гарантирую, микрофон общей связи не работает - ну да он тебе и  не
нужен.
   - Спасибо, Костя, меня вполне устраивает.
   - Фу, кажется, всех разместил. - Веригин исчез.
   - Пойду, лунный доктор, - сказал Илья, поднимаясь. - Работать надо.
   Я его окликнула, когда он был уже в дверях:
   - Это правда, что ты никуда не отпускаешь Инну одну?
   - На Луну бы, во всяком случае, не отпустил, - сказал он подчеркнуто  и
вышел.
   Я взяла со стола книжку,  забытую  Шандором.  "Сказания  Южных  морей".
Наверное, почитывает для отдыха. Машинально полистала и  заметила,  что  в
тексте кое-что подчеркнуто. Это было "Ронго-Ронго", один из расшифрованных
древних  текстов  острова  Пасхи.  Подстрочный  перевод,  предшествовавший
литературному. Что же тут заинтересовало старого Шандора?
   "Солнце бог их создал их любил с неба не уходил ночи не было давал пищу
себя давал пресной воды сладкой много было больше  ничего  людям  не  надо
солнце бог пищу себя жизнь давал".
   Эти строки были подчеркнуты красным, а рядом, на  полях,  Шандор  мелко
написал: "Странно, что такое могли придумать.  А  если  (дальше  несколько
неразборчивых слов) фант. преломл. мечта о непосред.  получении  "в  пищу"
(опять неразборчиво)".
   Я пробежала текст, там говорилось дальше, насколько я  поняла,  о  том,
как род пошел на род, начались распри и войны, и  Солнце-бог  отвернул  от
людей светлое лицо. "Ночь пришла люди боятся никогда ночь не видеть звезды
не видеть от звезд холод болезнь смерть луна  тоже  море  на  берег  тащит
плохо страшно страшно..." Эти строки  Шандор  тоже  подчеркнул  и  написал
рядом: "Перед, момент". В конце текста было еще подчеркнуто: "Только  днем
меня видеть себя пищу жизнь не дам много много злой я стал сами пищу  себе
искать зверя убивать рыбу убивать себя пищу жизнь не дам больше солнце бог
не буду буду огонь бог Иллатики".  И  рядом  -  быстрая  запись:  "Оставш.
приспособ. (неразборчиво) биофорн. свойств". И еще раз - крупно: "Биофор".
   Не знаю, что хотел сказать Шандор своими комментариями на  полях.  Надо
бы показать их Алеше, он ведь любит всякие древности.
   Я отложила книжку, задумалась. И вдруг...
   Всегда  я  считала,  что  унаследовала  от  своих   эстонских   предков
уравновешенность. Но когда сотрясся пол и задребезжала ложечка в  стакане,
я взвизгнула и испытала нелепое  желание  кинуться  на  грудь  кому-нибудь
сильному - а ведь я прекрасно знала, что это стартовал рейсовый  на  Марс.
Хорошо, что никто не  слышал  моего  визга.  Полноземлие  ужасно  все-таки
будоражит...
   Осторожный стук в дверь. Это, верно, Алеша.


   13 апреля, полдень.

   Полдень - по часам. На Луне сейчас - долгая двухнедельная ночь.
   Никогда себе не прощу вчерашнего.
   Надо было просто выставить его, когда он ко мне потянулся.
   Не смогла...
   Не знаю, был ли кто-нибудь когда-либо так безмерно