на всю  пещеру.  -  Ж-живо  на  работу!"  Рабы  испуганно
повскакали, услышав знакомый голос. В дыру просунулась  голова  стражника.
Диомед простер к нему руку, заорал: "На голубое серебро!" Стражник  юркнул
обратно - чуть не помер со страху. Долго гоготали рабы в пещере, требовали
от Диомеда повторить представление. А он все посматривал в угол, где лежал
Горгий. Заметил усмешечку на лице хозяина - и давай  дальше  выламываться.
Чуть ли не все свои штуки показал. Вдруг схватился за грудь, задергался  в
кашле, с трудом отполз к лежанке. Горгий положил ладонь  ему  на  горячий,
потный лоб. Диомед затих, час-то дыша.
   - Тебе нужно беречь силы, - сказал Горгий.
   - А чего беречь, если бежать не хочешь...
   Горгий не ответил, но матрос уже и тому был рад, что расшевелил немного
хозяина.
   А утром, когда шли на рудник, Горгий шепнул Диомеду:
   - Послушай... Не дожидайся меня, беги, если хочешь...
   Матрос покачал головой. Горгий пристально посмотрел на его  изможденное
лицо. Впервые заметил в его рыжих всклокоченных волосах седые нити.
   Как-то поздним вечером, когда пещера храпела,  бредила,  вскрикивала  в
беспокойном сне, Горгий сжал плечо Диомеда, горячо зашептал:
   - Теперь нам терять нечего... Говори, что с кантабром порешили?
   Побег назначили на один из  вечеров,  когда  только-только  зарождалась
новая луна.
   Колонна устало брела с рудника. Мотались на ветру, разбрызгивая  искры,
огни факелов. Стражники с копьями на плече шли по Сокам колонны. Горгий  и
Диомед присматривались к "своему" стражнику - был он высок,  но  узкоплеч,
справиться с таким не составило бы труда, не будь они так изнурены тяжелой
работой и голодом. Горгий еще ничего,  держался,  а  вот  Диомед  плох,  с
кровью кашляет, отбили ему внутренности люди Павлидия.
   Горгий нашарил за пазухой острый камень, прихваченный  с  рудника.  Как
подойдет колония к повороту (там скалы громоздятся у самой  дороги)  -  по
крику кантабра враз кинутся они на стражников: греки на "своего", кантабр,
что шел впереди - на другого, еще два горца-соплеменника  -  на  третьего.
Камнями по голове, мечи из  ножен,  -  пока  подоспеют  прочие  стражники,
бежать со всех ног наверх, по скалам, бежать и бежать в горное бездорожье,
а там будь что будет...
   Диомед хрипло дышит рядом, пальцы мертвой хваткой вцепились в  шершавый
камень. Не видно луны за облаками, мотаются факелы на ветру...
   Поравнялись с поворотом. Ну вот, сейчас...
   Горгий не спускает глаз со стражника, примеривается к прыжку.
   Дикий гортанный вскрик... Диомед рванулся из колонны, но тут же  рухнул
наземь, задыхаясь в приступе кашля. Горгий растерянно склонился  над  ним.
Шум, крики, пляска факелов... Позади двое горцев  кинулись  на  стражника,
один сразу напоролся  на  копье,  упал,  захрипев,  а  второй  начал  было
карабкаться на скалу, да споткнулся, подбежали  стражники,  навалились  на
беднягу... А впереди кантабр мощным ударом свалил "своего"  с  ног,  дикой
кошкой метнулся  к  скалам.  Прыжок.  Еще...  Стражники  полезли  за  ним,
ругаясь... Опоздали! Уже издали  донесся  победный  рев  кантабра,  и  эхо
повторило его.
   Бегали стражники вдоль остановившейся  колонны.  Молча,  понуро  стояли
рабы. А Диомед все корчился на земле от кашля. Горгий опустился  рядом  на
колени, приподнял пылающую голову матроса.


   Рана у Тордула стала заживать. В руднике он теперь  не  работал:  сидел
наверху, подсчитывал да на дощечках записывал, сколько ящиков руды  выдает
в день двадцать девятая толпа. Чистая была у него работа. И  стражники  не
задирали  Тордула:  кому  охота  навлекать  на  себя  гнев  блистательного
Индибила?
   Не знали  они,  стражники,  почему  начальник  рудников  отличал  перед
другими этого строптивого раба. Да и не полагалось им знать.
   А было вот как.
   Не отказался  Тордул  от  своего  слова  -  решил  разделить  судьбу  с
товарищами - и  был  вместе  с  ними  отправлен  на  рудники.  Измученные,
связанные попарно, тащились неудачливые мятежники по  горным  дорогам,  по
ущельям, мимо курившихся шахт.  Тордула  мучила  рана,  томила  жажда,  он
заметно ослабел и еле волочил опухшие ноги. Ретобон, рябой  и  долговязый,
поддерживал друга, но и у Ретобона силы были на исходе.
   На шестой или седьмой день пути сумрачная колонна  миновала  ущелье,  в
котором дымила горнами плавильня, и, медленно одолев под®ем, по накатанной
повозками дороге вышла к  желто-серой  скалистой  горе.  Стояла  эта  гора
особняком, была невысока и лишена растительности - по крайней  мере  склон
ее, открытый взглядам, выглядел голо и как-то безрадостно.
   По колонне пополз тревожный слух: будто именно в  этой  горе  находится
таинственный рудник голубого серебра. В голове колонны произошла  заминка.
Конные стражники поскакали туда, раздались проклятия, глухие удары, стоны.
Колонна поползла дальше и вскоре уперлась  в  подножие  скалы,  где  зияло
отверстие локтя в два высотой.  Туда-то  и  начали  спешившиеся  стражники
загонять одного за другим своих узников. Тех,  кто  упирался,  заталкивали
силой. С гоготом, с бранью били несчастных древками копий куда ни попадя.
   Подошла очередь Тордула и Ретобона. Тордул, смертельно бледный,  поднял
голову - в последний раз взглянуть на голубое небо...
   - Этот, что ли? - донеслось до его слуха. - Эй ты, носатый, как  зовут?
Тебе говорю!
   Тупой  конец  копья  уперся  Тордулу  в  грудь.  Отшатнувшись,   Тордул
уставился на пожилого  стражника  с  нечесаной  бородой  и  подслеповатыми
свирепыми глазками.
   - Спятил, что ли? Как звать тебя, спрашиваю!
   - Тордул его зовут, - ответил за друга Ретобон.
   - Он самый, - подтвердил другой стражник, вглядываясь в Тордула. -  Его
и показал нам гремящий, когда из Тартесса выходили.
   - Не перепутать бы, - буркнул пожилой. - Все они вроде  на  одну  морду
стали... Чего глаза выкатил? - заорал он на Тордула. - Отойди в сторону!
   Второй стражник рассек ножом веревку, связывавшую друзей,  и  оттолкнул
Тордула. Тот, охнув, упал. Ретобон шагнул было к нему, но  тут  накинулись
стражники, пинками и толчками швырнули Ретобона к зиявшему чернотой  лазу,
подтолкнули древком копья. На миг  оглянулся  долговязый,  перед  тем  как
поглотила его гора, на миг скрестился его недоуменный взгляд с растерянным
взглядом Тордула...
   А спустя час Тордула доставили в домик у речки, в котором жил начальник
всех рудников. Пожилой стражник вытащил из-за пазухи  свернутый  в  трубку
пергамент, почтительно вручил его Индибилу. Морщась от запаха,  подрыгивая
коротенькой ножкой, начальник  прочел  пергамент.  Взмахом  руки  отпустил
стражу, с интересом посмотрел на Тордула.
   - Сядь, - сказал он затем. - Выпей вина, подкрепи свои силы.
   Тордул покачал головой. Глаза  его  блуждали,  он  с  трудом  сдерживал
икоту.
   - Полагаю, - продолжал Индибил, разглаживая на столе пергамент, - что с
тебя достаточно того, что ты видел. Если  хочешь,  я  немедленно  отправлю
тебя домой... к твоему родителю.
   - Нет, - прохрипел Тордул.
   - Не упрямься, подумай как  следует.  Твои  сообщники  никогда  уже  не
вернутся, и ты можешь...
   - Отправь меня к ним.
   Тордул еле шевелил языком. Невыносимо болело раненое плечо.
   Индибил иронически усмехнулся.
   - К ним я тебя не отправлю. Мне пока что дорога своя голова. -  Он  еще
раз прочел пергамент, постучал  по  нему  твердым  ногтем.  -  Но  раз  ты
упорствуешь - пойдешь на медные рудники. А теперь выпей вина и поешь.
   Не погнушался, сам поднес Тордулу чашу. Строптивец оттолкнул чашу, вино
выплеснулось  на  пергамент,  на  сандалии  Индибила.  Начальник  рудников
побагровел, страшным  взглядом  посмотрел  на  Тордула.  Приоткрыл  дверь,
вполголоса отдал стражникам короткое распоряжение.
   "Вот и все, - устало подумал Тордул. - Сейчас схватят... накинут  петлю
на шею, удавят..."
   Вошел человек мрачного вида, с длинными волосатыми ручищами. Однако  не
палачом оказался он, а лекарем. Быстро, умело  размотал  одеревеневшие  от
крови и грязи тряпки на  тордуловом  плече,  промыл  рану  кисло  пахнущим
настоем, наложил  повязку.  Тордул  но  сопротивлялся.  Сидел  на  скамье,
понурившись, безразличный ко всему.
   Перед тем как кликнуть стражу и отправить Тордула  в  двадцать  девятую
толпу, Индибил промолвил сухо:
   - Запомни: как только пожелаешь, ты будешь доставлен к своему родителю.
   Прошло полмесяца или немногим больше,  и  Тордул  второй  раз  предстал
перед начальником рудников. Это было в тот день, когда прибрел он утром  к
чужому котлу, встретил Горгия и сцепился со стражниками.
   Как и в первый раз, Индибил предложил беспокойному рабу  еду  и  питье.
Тордул поколебался немного. Потом решительно  придвинул  к  себе  блюдо  с
мясом, налил в чашу вина до краев, жадно выпил. Был он очень голоден,  это
верно. Но не от голода набросился на еду. Задуманное дело требовало свежих
сил. Так говорил он самому себе, утверждаясь в этой мысли.
   Блистательный Индибил  полулежал  в  кресле,  с  насмешливой  улыбочкой
поглядывал на бурно насыщавшегося Тордула.
   - Ну как? - спросил. - Еще не хочешь домой?
   Тордул взглянул исподлобья, вытер ладонью жирные губы.
   - Не засоряй моего слуха ненужными вопросами, - сказал он резко.
   Побагровел Индибил, дрыгнул  ножкой,  однако  и  на  этот  раз  стерпел
неслыханную дерзость.
   - Послушай, - сказал Тордул как ни в чем не бывало. - С  больной  рукой
мне трудно управляться с кайлом. Переведи на другую работу.
   Охотнее всего Индибил перевел бы этого наглеца туда,  откуда  никто  не
выходил, - на рудник голубого серебра.
   - Хорошо, - процедил он сквозь зубы. - А теперь если ты  насытился,  то
отправляйся в свою вонючую толпу.
   Велел, чтобы посадили Тордула на чистую работу - подсчитывать  ящики  с
рудой.


   Иногда Горгий работал наверху  -  таскал  ящики  для  подсчета.  Тордул
приветливо ему улыбался, усаживал рядом, заводил  разговоры  про  целебную
мазь - из чего, мол, ее делают, да всякий раз совал греку то  пол-лепешки,
то кусок сыру. Стражник хмурился, гнал Горгия работать, но  словесно,  без
пинков и зуботычин.
   А потом Тордул перевелся в ту пещеру, где жили Горгий с  Диомедом.  Все
ему удавалось, счастливчику этакому. Ну, может, и не  совсем  счастливчик,
как-никак тоже в неволе, но чистая работа и сытный харч -  тут  все  равно
что счастье.
   Однажды после работы притащил Тордул целого жареного кролика.
   - Где ты добываешь такую еду? - удивился Горгий.
   Тордул не ответил, только рукой махнул.
   Пока греки с жадностью обгладывали хрусткие кости, он  приглядывался  к
рисункам на стене.
   - Кто рисовал?
   - Он. - Горгий кивнул на Диомеда. - Не узнаешь? Ваш царь Аргантоний.
   Тордул засмеялся, покачал головой: ну и ну!
   - А это кто?
   - Павлидий, чтоб собаки его кишки по базарной площади растаскали,  -  с
полным ртом ответил Диомед.
   Тордул помолчал, потом сказал:
   - Слыхали? Того раба, что третьего дня бежал, поймали  у  реки.  Жажда,
видно, замучила его, спустился к реке, а там кругом  засады.  С  полдюжины
стражников, говорят, он положил на месте, прежде чем его скрутили.
   - Что ж с ним теперь будет? - с печалью спросил Горгий.
   - Изведает высшее счастье, - Тордул усмехнулся, -  будет  добывать  для
царя Аргантония голубое серебро... пока не издохнет.
   Знал Горгий, что не полагается в Тартессе допытываться, для чего  нужно
голубое серебро, но теперь-то ему было все равно.
   - Мы, греки, привыкли жить по-простому, - задумчиво  сказал  Горгий.  -
Дерево есть дерево, собака есть собака. Всему свое назначение: людям одно,
богам другое. А у вас все не просто... Ума не приложу, что это за  голубое
серебро и что из него делают...
   - Никто не знает, - ответил Тордул, поджав острые колени к  подбородку.
- Тысячи рабов долбят гору, мрут, как мухи, для того,  чтобы  отправить  в
Сокровенную кладовую два-три пирима голубого серебра за месяц.  А  знаешь,
сколько это - пирим? Вот, на кончике ногтя поместится.
   - Для какой же все-таки надобности его добывают? - допытывался  Горгий.
- Делают что-нибудь из него?
   - Делают, а как же. Лет сорок копят, потом глядишь - щит сделают. Потом
на другой начинают копить.
   - А щит-то для чего? - не унимался Горгий.
   - Все тебе знать надо. Вроде так завещано предками, сынами Океана...  В
году один раз, на праздник Нетона, верховный жрец повесит  щит  на  грудь,
покажется людям, а они радуются, ликуют.
   - Чего же тут радоваться?
   - Велено - и радуются. -  Тордул  помолчал,  потом  вскинул  на  Горгия
сердитый  взгляд.  -  Чего  ко  мне  привязался?  У  вас  разве  богам  не
поклоняются?
   - Так то - боги, дело понятное. А у вас...
   Тордул заворочался, зашуршал соломой.
   - Менять надо все в Тартессе, - с силой сказал он. - Законы  менять.  А
первым делом - царя!
   - Кого ж ты вместо Аргантония хочешь?  -  спросил  Горгий  без  особого
интереса.
   Тордул огляделся. Час был поздний, все в пещере спали. Спал  и  Диомед,
подложив под щеку кулак.
   - Аргантоний - незаконный царь. - Тордул понизил голос.  -  Он  заточил
истинного царя... Томит его здесь, на рудниках, уже много лет...
   Горгию вдруг  вспомнилось,  как  Тордул  бродил  от  костра  к  костру,
заглядывая рабам в лица.
   - Да ты что, знаешь его в лицо?
   - Нет. - Тордул со вздохом откинулся на солому. - Знаю только  -  зовут
его Эхиар. Старый старик он... если только жив...
   - Ну, а если жив? - спросил Горгий. - Как ты его опознаешь?
   - Есть одна примета, - неохотно ответил Тордул.
   На Горгия напала  зевота.  Он  улегся,  прикрылся  гиматием,  огорченно
подумал, что дыр в нем, гиматии, становится все больше, и месяца через два
будет нечем прикрыть  наготу,  а  ведь  скоро,  говорят,  начнутся  зимние
холода... Вспомнилась ему далекая Фокея, каменный дом  купца  Крития,  где
была у Горгия своя каморка. Вспомнился хитрый мидянин,  искусный  человек,
который вышил Горгию на  этом  самом  гиматии  красивый  меандровый  узор.
Вышил, верно, хорошо, но содрал, мошенник, по крайней мере лишних полмины.
До сих пор обидно. Шутка ли - полмины! И Горгий стал прикидывать,  чего  и
сколько можно было бы купить за эти деньги, но тут Тордул зашептал  ему  в
ухо:
   - Послушай, я не успокоюсь, пока не найду Эхиара или  не  узнаю  точно,
что его нет в живых. Хочешь ты мне помочь?
   "Только и забот у меня, что подыскивать для Тартесса  нового  царя",  -
подумал Горгий.
   - Еще не все потеряно, -  шептал  Тордул.  -  Нам  нужны  верные  люди.
Слышишь?
   - Слышу... У Павлидия целое войско, а сколько ты наберешь? Полдюжины?
   - Ты слишком расчетлив, грек. Видно, тебя не привлекает свобода.
   Горгий приподнялся  на  локте,  смерил  злым  взглядом  Тордула,  этого
наглого мальчишку.
   - Убирайся отсюда... щенок!
   Тордул вспыхнул. Но против обыкновения не полез драться.  Твердые  губы
его разжались, он коротко засмеялся: "гы-гы-гы", будто костью подавился.
   - Мне нравится твоя злость, грек. Так  вот:  давай  соединим  две  наши
злости. Помоги мне, и ты получишь свободу.
   Быстрым шепотом он стал излагать Горгию свой план.


                   - Мне кажется, Тордул прав: слишком уж расчетлив Горгий
                и  прижимист.  Знаю,  знаю,  сейчас  вы  скажете,  что  он
                торговец, а  не  гладиатор.  Дело  не  в  профессии,  а  в
                характере. Не люблю чрезмерную расчетливость  в  человеке,
                которого хотел бы уважать.
                   - А вы заметили, что при всей  своей  расчетливости  он
                неудачлив и несчастлив?
                   - Трудно не заметить. Обстоятельства оказались  сильнее
                его расчетов. Но хочется видеть в положительном герое...
                   - Горгий вовсе не положительный герой.
                   - А какой же он - отрицательный?
                   - И не отрицательный. Просто он сын своего времени.
                   - Позвольте. Вот я слежу за трудной судьбой  Горгия,  и
                она мне, пожалуй, не безразлична. Да и вы сами,  наверное,
                хотели вызвать сочувствие  к  Горгию.  Так  почему  бы  не
                усилить то хорошее, что есть в его характере?
                   -  В  жестоком  мире,  в  котором   жил   Горгий,   ему
                приходилось всячески изворачиваться, чтобы завоевать  себе
                место под солнцем.
                   - По-моему, он очень пассивен.  Покорно  следует  своей
                судьбе.
                   -  Не  забудьте,  что  ему  в  Фокее  все-таки  удалось
                выбиться   из   рабов.   Он    боролся    с    враждебными
                обстоятельствами как умел. Он был  один.  Вернее,  сам  за
                себя. В этом вся беда.
                   - Знаете,  вы  бы  взяли  и  предпослали  повествованию
                развернутую анкету героя.
                   - Представьте себе, это было  бы  вполне  в  духе  того
                времени. Помните, в "Одиссее" прибывшим чужеземцам  всегда
                предлагали целый перечень вопросов:  "Кто  ты?  Какого  ты
                племени? Где ты живешь? Кто отец твой? Кто твоя  мать?  На
                каком корабле  и  какою  дорогою  прибыл?  Кто  были  твои
                корабельщики?.." Анкета - довольно старинное установление.
                   - И все-таки я предпочел бы  видеть  в  герое  с  такой
                сложной судьбой натуру сильную, широкую.
                   - Что ж, это ваше право, читатель.



        13. НОВОЕ МЕСТО - НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ

   Судя  по  отметкам  Горгия  на  стене  пещеры,  был  конец  пианепсиона
[середина ноября (греч.)]. Все чаще задували холодные ветры.  По  ночам  в
пещере не умолкал простудный кашель.
   Однажды промозглым утром, задолго до восхода солнца,  двадцать  девятую
толпу гнали, как обычно, на завтрак. Только расположились  вокруг  котлов,
зябко  протягивая  руки  к  огню,  как  заявился  главный  над  стражей  в
сопровождении Тордула. Стал, уперев кулаки в бока, кинул Тордулу:
   - Ну, которые?
   Тордул молча  указал  на  Горгия  и  Диомеда.  Главный  буркнул  что-то
старшему стражнику двадцать девятой, и тот велел грекам встать и следовать
за главным.
   - Чего еще? - заворчал Диомед. - Без еды не пойду.
   Главный расправил конский хвост на гребне шлема, великодушно разрешил:
   - Ладно, пусть сначала пожрут.
   - Как же так, гремящий? - запротестовал старший. - Работать  сегодня  в
двадцать девятой они не будут, стало быть, харч им не положен.
   - Ты что, лучше меня службу знаешь?
   - Да нет... - старший замялся, ковыряя землю острием копья. - Я  только
к тому, что работать-то они сегодня не будут... значит, и харч...
   Главный не удостоил его ответом. Только сплюнул старшему под ноги.  Тот
обернулся к грекам, заорал, выкатывая глаза:
   - Чего стоите, ублюдки? Быстрее жрите и проваливайте!
   Путь был не близкий. Шли горными тропами - Горгий и Тордул впереди,  за
ними тащился, кашляя, Диомед, шествие замыкали два  стражника.  По  дороге
Тордул вполголоса  рассказал  Горгию,  что  прослышал  об  одном  старике,
который работал в рудничной плавильне. Старик-де этот долгие  годы  плавит
черную бронзу,  не  простой  он  человек,  побаиваются  его  прочие  рабы.
Поглядеть надо на старика. Вот он, Тордул, и добился через  блистательного
Индибила перевода в плавильню - для  себя  и  для  греков.  Там,  говорят,
работа полегче, не подземная, и харч лучше.
   - Как тебе все удается? - удивился Горгий. - Или он  родственник  тебе,
этот Индибил?
   Тордул отмахнулся, не ответил.
   Вышли на проезжую дорогу, она и привела в ущелье, где шумела,  падая  с
высоты, горная речка. Большая часть ущелья была огорожена каменным забором
грубой кладки. В ограде дымили горны, копошились рабы. К крутому боку горы
лепились низенькие строения из дикого серого камня.
   Рабу без дела болтаться  -  начальнику  острый  но