руг  на  друга,
завивались спиралевидными лентами, то сгущаясь, то бледнея, словно  кто-то
искал фокуса, добиваясь предельной ясности  и  осмысленности  изображения.
Вскоре оно приобрело эту осмысленность,  линейные  и  цветовые  абстракции
подчинились некоей  образности.  Я  увидел  здания  без  окон,  отражающие
солнце, башни и купола, ажурные мосты, эстакады и лестницы, фантастический
пейзаж города - мечты художника-урбаниста, сказочный  фон  для  движущихся
механизмов и человеческих толп. Не могу рассказать подробнее -  вы  же  не
разглядели ваш геометрический город  с  вездехода,  а  мой  город-мираж  в
снежной рамке Вечного хранилища мчался еще  быстрее,  слишком  быстро  для
того,  чтобы  различить  в  этой  видеопленке-молнии  отдельные  кадры.  Я
понимал, что "речь шла" о цивилизации,  породившей  нынешнюю,  то  есть  о
цивилизации, возможно, давно погибшей, а мы еще со школьной скамьи  знаем,
что тысячелетия  существования  любой  цивилизации  -  это  капли  в  море
вселенского времени. Возникла и погибла. Может быть,  потому,  что  прошла
апогей своего развития, выродилась, потеряв интерес к науке и  технике.  И
является ли нынешняя ее детищем, ее преемником на этой планете?
   - Не на этой, на другой, - "услышал" я, и смятение живых картин в белой
колючести зала исчезло.
   Не задавая вопроса,  только  еще  оформлявшегося  в  сознании,  еще  не
ставшего хотя и беззвучной, но все же мыслью, я тотчас же получил на  него
ответ:
   - Я  снизил  скорость  моих  воспоминаний  до  предела,  но  твой  мозг
невосприимчив и к этой скорости. Поэтому я  не  могу  показать  тебе,  как
родилась эта цивилизация.
   - Какая?
   - Та, которую вы хотите познать и понять.
   - Но ты знал и другую, черты которой только что промелькнули.
   - Я был одним из ее старейшин. Ты верно понял, что она погибла, хотя  я
и не присутствовал при ее гибели. Но я предугадал ее. Мы  достигли  всего,
что  может  пожелать  человек,  даже  бессмертия,  и  тем  самым  нарушили
биологическое  равновесие  в   природе.   Смерть   -   закономерный   этап
биологической  эволюции.  Все  умирает  и  возрождается,  даже  звезды.  И
бессмертные люди  утратили  интерес  к  жизни.  Мы  понимали,  что  спасти
гибнущую цивилизацию невозможно, но можно было создать новую,  наследующую
всю информацию праматери.
   - Кто это "мы"?
   - Я и мои помощники,  работавшие  над  проблемой  генетических  циклов.
Подыскав планету с такими же компонентами биосферы,  мы  перебросили  туда
двенадцать в шестой степени, по вашему исчислению  около  трех  миллионов,
физически полноценных Двадцатичетырехлетних -  возраст  наиболее  надежный
для вечности.
   Я удивился: почему вечности? Противоречие только что  высказанному?  По
Учитель ничему не противоречил.
   - Назовем так очень длинный, космический  по  своим  масштабам  отрезок
времени, возраст звезд и планет. Но с другим коэффициентом бессмертия. - Я
не успевал выразить своего недоумения, собеседник мой уже  знал  о  нем  и
продолжал так же глухо и однотонно:  -  Не  понимаешь?  Бессмертие  -  это
прямая,  проведенная  в  бесконечность.  Мы  превратили  ее  в  синусоиду,
периодическую  повторяемость  кратковременных  жизненных  циклов.   Именно
кратковременность обеспечивала неугасающий интерес к жизни и стремительное
накопление информации. Два года - ребенок, два - юноша, четыре -  взрослый
и зрелый, и четыре - пребывающий  в  невозмутимости  и  покое.  Затем  вся
накопленная  информация,  кроме  минимума  наследственной,  стирается,   и
жизненный цикл  начинается  снова.  Новая  индивидуальность  не  повторяет
прежнюю, но развивается по тому  же  закону:  все  дозволено,  все  служит
наслаждению, венец наслаждения - покой.
   Мозг "замолчал", вероятно ожидая моей реакции. А я тоже молчал,  думая,
непосредственно к нему не обращаясь. Пусть разбирается. А думал  я  о  его
самодовольстве и, пожалуй, наивности. Владыка миллионов жизней, хотя и  не
вмешивающийся в их течение, не управляющий ими, но  создавший  машину  для
управления их анархическим строем под лозунгом "хватай-бери!" и  концовкой
в духе  буддистской  "нирваны",  оказывается  не  мудрее  своих  питомцев,
подменивших знание воображением. Вот он и воображает, вероятно, что создал
оптимальный вариант благоденствия.
   - А разве на  Земле  не  думают  о  благоденствии  населения?  -  снова
"услышал" я и не замедлил с ответом:
   - Почему не думают? Думают. И делают. Только  по  другому  принципу:  с
каждого по способностям, каждому по его труду.
   Мне показалось, что Мозг усмехнулся. Конечно, это было иллюзией.  Чужая
мысль откликнулась у меня в сознании по-прежнему бескрасочно и безлично. Я
даже  не  могу  об®яснить,  почему  я  "подслушал"  в  ней  что-то   вроде
иронической   интонации.   Может   быть,   ее    подсказал    какой-нибудь
один-единственный лукавый нейрон?
   - Не много. Труд  гасит  наслаждение,  утомляет  мысль  и  ограничивает
свободу. Мы даем больше.
   Я начал сердиться: я всегда сержусь, когда говорят глупости.
   - Труд давно уже не утомляет даже на Земле, а у вас, при вашей технике,
тем более. Утомляет безделье. Труд по душе - это творчество, а  творчество
не дает наслаждения только бесталанному. Талант - это труд, сказал один из
гениев нашего прошлого. И разве ваш труд над проблемой генетических циклов
не эквивалент наслаждения?
   - Я дитя другой цивилизации. Менее совершенной. Они пришли  к  увяданию
жизни. Мы ее стабилизируем.
   Он уповал на стабильность, как на оптимум всех радостей  жизни.  Чудак.
Стоило ли сооружать Вечное хранилище мудрости,  если  эту  мудрость  могут
высмеять у нас даже самые отсталые школьники. Я не Библ,  но  поспорить  с
такой философией и у меня умишка хватало. И,  стараясь  быть  вежливым,  я
пояснил:
   - Сама по себе стабильность не может дать радости жизни.  Радость  -  в
преодолении трудностей.  Вы  посмеялись  над  нашим  принципом,  но  ведь,
преодолевая трудности в вечном поиске нового, мы  не  стоим  на  месте,  а
движем жизнь вперед.
   - Как?
   Я задумался. Как накоротке рассказать о  смене  общественных  формаций,
проложившей путь человечеству к коммунизму? Я не историк и  не  философ  и
ничего не вспомню, кроме школьных  тетрадок  по  социологии.  Может  быть,
попросту ограничиться семантическим  раз®яснением  слова  "коммунизм"?  От
каждого по способностям, каждому по потребностям.
   Я так и сделал.
   - Первая половина не нужна. Зачем связывать наслаждение с коэффициентом
способности? Потребность  -  единственно  разумный  критерий.  Каждому  по
потребностям - справедливо и верно. Это и наш принцип.
   И тут я окончательно рассердился:
   - Так это же паразитизм, порождающий отчужденность и пресыщение.  Видел
я вашу программу в действии - не соблазняет. Одних - к столу, других  -  в
переплав со стиранием памяти. Не сумел насладиться, начинай сызнова!  А  в
итоге - общество эгоистических пакостников, которым все  дозволено,  чтобы
урвать наслаждение. Мы уже встречали ваших "вечных" Двадцатичетырехлетних,
начинающих жизнь, как червяки в навозе: соси жижицу, и все  тут.  А  потом
школа, не позволяющая перешагнуть духовный предел  первобытного  человека.
Электронный "хлыст" вместо  игрушки,  волчьи  свары  вместо  товарищества,
глупейшие мифы вместо точного знания. Я не знаю их зрелости, но детство  и
юность подглядел,  это  морально  искалеченные  и  умственно  обездоленные
подобия человека.
   В порыве раздражения я и не  заметил,  как  постепенно  повышал  голос,
последние  фразы  я,  должно  быть,  выкрикивал,  не  понимая,  что  моему
"слушателю" это совершенно безразлично. Так я подумал  потом,  но  ошибся.
Мозг не воспринимал это  безразлично.  Высветленные  пятна  на  его  серой
поверхности, перемещавшиеся от височных к  затылочным  долям,  становились
резче и ярче, как светимость электролампочек при  повышающемся  напряжении
тока.
   - Почему твои мысли сопровождаются звуковыми волнами, мощность  которых
все возрастает и возрастает? - "услышал" я. - Это  затрудняет  общение.  Я
ощущаю давно забытую ломоту в висках и затылке. Контакт  прекращаю.  Об®ем
информации неравномерен ее кратковременности. Ты  мало  увидел,  но  много
сказал. Мне потребуется время для оценки и корреляции, а ты должен увидеть
всю нашу жизнь во всех ее фазах. Тогда возобновим спор, если ты останешься
неубежденным. С этой минуты все  "входы"  и  "выходы",  как  вы  называете
межфазные связки, будут для вас открыты. Начните с Аоры -  синего  солнца,
закончите Нирваной - лиловым. А потом снова встретимся, если нужно.
   Я не ответил, словно кто-то сомкнул мне губы, да не губы - мысли, запер
их, остановил движение, их привычный бег. Вероятно, именно так  действовал
бы сомнамбул: решительно, но бессознательно встал бы с прозрачного, тотчас
же пропавшего под ним кресла, уверенно шагнул вперед  и  исчез  в  снежной
туманности купола. Это и произошло со мной на  пороге  Вечного  хранилища,
неизвестно где находившегося. Только я сразу же  очутился  в  захламленном
коридоре станции. Передо мной завивалась лестница наверх,  и  из  открытой
двери доносились ваши  голоса,  спорившие  об  увиденном  и  пережитом.  Я
постоял, послушал и усмехнулся. Как еще далеки мы от понимания  того,  что
происходит на этой планете. Можно построить десятки гипотез,  и  любая  из
них будет ложной. Я узнал больше вас,  ну  и  что?  Только  большой  об®ем
информации, как любят здесь говорить, а все-таки не разгадка!




        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СИНЕЕ СОЛНЦЕ


        1. СМОТРЕТЬ И АНАЛИЗИРОВАТЬ. ШАГ В АОРУ

   Капитану было жарко. Он вытер вспотевший лоб и, прищурившись, посмотрел
на солнце. Оно неподвижно висело в  зените  -  ровный  оранжевый  блин  на
подсиненной простыне неба.
   Одно солнце.
   "Пока одно", - машинально отметил Капитан.
   Через час, через полтора - кто знает точно - из-за  горизонта  вынырнет
второе, синее или зеленое, и пойдут по черной пустыне плясать миражи, а  в
каждом - дверь  в  другой  мир  или,  если  быть  точным,  в  другую  фазу
пространства - времени.
   Открывать дверь мы научились, думал Капитан, но и только. А за дверью -
на ощупь, вслепую. Методом проб и ошибок. Сколько  проб,  столько  ошибок.
Как говорится, погрешность  опыта  близка  к  единице.  Библ  сказал:  это
естественно, мы только начинаем ходить. Робкое начало.
   Великое качество экспериментатора - умение ждать.  Капитана  не  всегда
отличало это умение. Нужно смотреть и анализировать - пока,  сказал  Библ.
Капитан и смотрел во все глаза, а вот анализ получался неточным и  робким.
Даже короткий, в полунамеках разговор с Учителем не приблизил  к  разгадке
странностей гедонийской цивилизации. Впрочем, они еще  и  не  все  видели.
Оставался город - Аора или Аэра, как его там называют.
   Что  ж,  будем  смотреть  дальше,  вздохнул   Капитан,   или,   точнее,
подсматривать. Что у них на сегодня? Увлекательная  экскурсия  по  городу!
Быт и нравы гедонийцев из окна вездехода! Спешите увидеть!
   Он вышел из комнаты и отправился  в  мастерскую,  где  Малыш  с  Аликом
готовили вездеход к поездке.
   Малыш сидел верхом на табурете  и  швырял  гайками  в  вездеход.  Гайки
ударялись о силовую защиту в  метре  от  кузова  и  со  звоном  падали  на
металлический пол. Заметив в дверях Капитана, Малыш вытянулся во весь свой
почти двухметровый рост - руки по швам, широченная грудь колесом, - этакий
гвардеец ее величества.
   - Разрешите доложить: полным ходом идет проверка силовой защиты машины.
Дырок и брешей не обнаружено.
   - Не паясничай, - оборвал его Капитан. - Где Алик?
   Малыш кивнул в сторону вездехода:
   - Рыдания и стенания. Хочет в Аору.
   - Возьмешь его завтра, если понадобится.
   Алик вылез из люка, отключил защиту и спрыгнул вниз.
   - Можете ехать, - мрачно сказал он. - Все приборы в порядке.
   - Не грусти, друг, - засмеялся Малыш. - Придет  и  твоя  очередь.  Если
понадобится, - добавил он ехидно и полез в кабину. - Поехали, Кэп.
   Капитан глядел на небо сквозь  прозрачную  стену  ангара.  Из-за  линии
горизонта, словно прочерченной рейсфедером  с  тушью,  темной  кляксой  на
голубом листе выплывало синее  солнце.  На  него  было  совсем  не  больно
смотреть.
   - Смотреть и анализировать, - подумал вслух Капитан. - Время миражей  -
смутное время. Пожалуй, пора! - Он забрался по пояс в люк и помахал  Алику
на прощанье.
   Вездеход качнулся, кошкой прыгнул вперед и  поплыл  по  воздуху  -  без
мистики, без мистики!" - на воздушной  подушке  в  раздвинувшиеся  створки
ворот станционного ангара.
   - Где будем искать этот чертов мираж? - спросил Малыш.
   - Он сам нас найдет. Держи по солнцу.
   - Опять туман или смерч: у этой  планетки  фантазий  до  черта.  Только
зачем такие сложности? Почему не просто дырка в пространстве: раз  -  и  в
яблочко!
   - Ты в детстве мыльные пузыри пускал?  -  вопросом  на  вопрос  ответил
Капитан.
   - Приходилось, а что?
   - Когда два пузыря слипаются в воздухе, какова поверхность касания?
   Малыш помолчал, вспоминая.
   - Пятно какое-нибудь, не помню.
   - Зря. Образуется линза, разлагающая световые лучи на  составные  части
спектра. Цветовая клякса, как и здесь.
   - Здесь тебе не мыльный пузырь.
   Капитан пожал плечами.
   - Правильность гипотезы не  отстаиваю.  Просто  возможная  аналогия,  в
порядке бреда.
   - А вот и явь. - Малыш кивнул на ветровое стекло.
   Впереди, как огромный колючий еж перекати-поля, плыл синий шар.  Внутри
него вспыхивали и гасли серебряные частые искры, словно  кто-то  невидимый
снаружи зажигал бенгальские огни.
   - Елочное украшение, - зло  пробормотал  Малыш,  направляя  вездеход  к
шару.
   Шар быстро увеличивался в размерах, светлея и растекаясь по краям, а  в
середине, как на фотобумаге в ванночке с  проявителем,  выплывал  нерезкий
еще  силуэт  странных  геометрических  конструкций:  лабиринт  из  золотой
проволоки, подсвеченный изнутри.
   - Давай в середку, - сказал Капитан.
   - Знаю, - буркнул Малыш и бросил машину  прямо  в  хитрые  переплетения
лабиринта.
   Секунду,  а  может   быть,   лишь   доли   секунды   продолжался   шок,
безболезненный  и  неощутимый.  Малыш  нажал  белую  клавишу   на   пульте
управления машиной, и вездеход остановился,  сразу  же  выдвинув  колпачок
силовой защиты.
   - Добро пожаловать в Аору, - сказал Малыш. - Каков городишко, а?
   Городишко и впрямь был необычен. Вездеход стоял на  неширокой  площади,
со всех сторон окруженной домами. Впрочем, чисто земное слово  "дом"  едва
ли подходило к странным сооружениям на площади. Представьте  себе  коробку
без крышки и дна, стенки которой приподняты над землей,  огромную  коробку
метров пятьдесят - шестьдесят в  поперечнике,  повисшую  в  воздухе  назло
закону тяготения. Ни колонн, ни  подпорок.  Обыкновенное  колдовство,  как
сказал бы Алик.
   Малыш откинул люк, отключил защиту  и  спрыгнул  на  блестящее,  словно
отполированное, голубое покрытие площади. Не то стекло, не то пластик.
   - Как паркет в Эрмитаже, - пошутил он, - только без рисунка. И натирать
не надо.
   Стараясь удержать равновесие на скользкой  поверхности,  он  прошел  по
ней, задирая голову и осматриваясь.
   - Антигравитация, - уверенно произнес он. - А стенки вовсе не стенки, а
туннели какие-то. Ширина... - он прошел под  "стеной",  -  метров  десять,
пожалуй. - Потом нажал кнопку на поясе и взлетел в  воздух,  повиснув  над
площадью.
   Капитан, сидя на крыше вездехода, с тревогой наблюдал за ним.
   - Осторожней! - крикнул он. - Спускайся скорее.
   Малыш медленно, явно бравируя своим умением  передвигаться  в  воздухе,
опустился возле машины.
   - Наверно, это и есть Аора, - сказал он. -  Только  мы  попали,  должно
быть, на окраину. На севере голубая плешь - ни домов, ни людей, а на юге и
на западе - соты.
   - Какие соты? - не понял Капитан.
   - Такие же. - Малыш  показал  на  мелочно-матовые  стены  коробок.  Они
тянутся до  горизонта,  конца-края  нет.  И  все  ячейки,  ячейки...  Есть
поменьше, есть побольше. Я и говорю  -  соты;  словно  из  улья  вынули  и
подвесили в воздухе.
   - А люди?
   - Людей много. На крышах. А что делают, не разглядел: далеко.
   Интересно, что скрывается в этих туннелях, подумал Капитан  и  обомлел:
белесая матовость стен медленно таяла, и за  прозрачной,  едва  различимой
пленкой обнаружилось длинное светлое  помещение,  до  потолка  уставленное
большими черными ящиками. Они стояли в три яруса, один над другим -  шкафы
или полки? - а перед  ними,  глядя  куда-то  мимо  космонавтов,  сидел  на
корточках русоволосый гедониец в ярко-синем облегающем  трико.  Он  развел
руками - этаким  факирским  жестом,  -  и  ящики  позади  него  неожиданно
изменили форму. Теперь это были шары, и внутри  каждого  разгорался  огонь
все сильнее и  ярче,  словно  кто-то  неторопливо  передвигал  рычажок  по
обмотке реостата.
   Вдруг гедониец заметил, что за ним наблюдают. Он встал, взмахнул рукой,
и шары исчезли. Вместо них в туннеле снова стояли черные  ящики.  Гедониец
внимательно оглядел космонавтов. По возрасту, сложению и  складу  лица  он
был похож на тех школьников, которых Капитан видел в мире зеленого солнца,
- атлет с холодным колючим взглядом. Только васильковое трико отличало его
от них.
   Тонкие губы его сложились в некое подобие улыбки. Он скрестил  руки  на
груди и... пропал. Просто исчез, растворился в воздухе.
   - Мистика, - сказал Малыш.
   - Скорее физика, - возразил Капитан. - Думаю, он  сейчас  где-нибудь  в
центре города.
   - Нуль-переход?
   - Что-то вроде. Мы с Библом уже попробовали такой способ  передвижения.
Смена кадров, как в кино.
   - А как это делается?
   - Не знаю. Об®яснение соответствовало пословице; по щучьему велению, по
моему хотению. Попробуем?
   - Придется. Не пешком же идти по такой жаре.
   Он повернул браслет на  запястье.  Колпачок  силовой  защиты  на  крыше
вездехода мигнул и загорелся ровным красным светом.
   - Порядок, - сказал Малыш. - Можно топать.
   - Куда?
   - Сначала разберемся в обстановке, определим направление.  Подымемся  в
ближайший воздушный туннель и посмотрим, куда он ведет.
   С этими словами Малыш, нажав кнопку на поясе, взлетел  и  опустился  на
плоскости  туннеля,  который,  как   автострада,   убегал   к   горизонту,
многократно пересекаясь с такими же ровными и широкими дорогами города.
   - Действительно, соты, - заметил Капитан, повторивший маневр  Малыша  и
стоявший  теперь  подле  него.  -  Только  ячейки  не   шестиугольные,   а
квадратные. А вон и пчелы...
   Далеко впереди, видимо в центре города,  виднелись  люди.  Отсюда  было
трудно разглядеть, что они делают:  черные  точки-муравьи  на  синем  фоне
неба, которое словно  лезвием  бритвы  было  надрезано  тонкой  стрелой  -
антенной или флагштоком? - высоко вздымающейся над туннелями-сотами.
   - Вот и ориентир, - сказал Малыш. - Держим курс на нее: не  потеряемся.
Говоришь, по моему хотению?
   Капитан кивнул согласно.
   Собственно, никакого особенного "хотения" не  понадобилось.  Он  просто
шагнул вперед,  как  в  затемнение,  и  из  затемнения  тотчас  же  вышел,
очутившись возле стрелы, серебристо-белой - титановой, что ли? -  колонны,
пропадающей высоко в небе, такой тонкой и легкой, что  казалось  невольно:
подуй ветерок посильнее, и она упадет. Но ветра не было.  Тишина,  сонная,
тугая,  неразрывная,  повисла  над  городом.  Бесшумно,  будто   в   немом
кинематографе, двигались люди по крышам-дорогам, все в зеленых  или  синих
трико, как у гедонийца в туннеле, в пестрых хитонах или накидках, в шортах
и сетках-шнуровках, как у школьников последнего цикла  обучения,  а  то  и
просто полуобнаженные -  сильные  и  загорелые,  с  тирсами  тренированных
циркачей.
   Как и там, на окраине,  Малыш  и  Капитан  стояли  внизу  на  такой  же
пустынной  голубой  плоскости,   окруженной   туннелями-сотами,   волшебно
повисшими в голубом нагретом