едание, право проживания в столицах  и  обосновался  в
Санкт-Петербурге.  Такие  корни  обрывать  больно.  "Это  единственный  мой
город,- не так давно признавался мне Веллер,- и по моему святому  убеждению
- лучший город в мире. Нет такого второго - нигде, и чем больше видишь, тем
лучше это понимаешь. Город, по которому просто пешком  ходить,  смотреть  -
счастье... Но - писательская самореализация требовала. Он примерился к Пет-
розаводску, провел рекогносцировку в Риге; но в итоге - благодаря случайно-
му знакомству с прекрасным эстонским прозаиком и драматургом Тээтом  Калла-
сом (впрочем, такому ли уж случайному? Как говаривала  одна  моя  знакомая,
"не мир тесен - прослойка тонка") - перебрался в Таллин (тогда еще с  одним
"н"). Правда, медом и там оказалось не намазано. Пришлось, то сотрудничая в
газете, то перебиваясь иными способами, ждать вожделенной книги еще  четыре
года. Но вот он, наконец, вышел - сборник рассказов "Хочу быть  дворником".
Когда-то, в школьные еще годы, Веллеру  казалось:  достаточно  опубликовать
несколько блестящих рассказов и все заметят, и на улицах узнавать станут, и
двери распахнутся в сияющий эдемский сад-огород... И вот, рассказы  опубли-
кованы, в нынешнем, восемьдесят третьем году, даже книга вышла, а дорога  к
райским кущам по-прежнему немеренная, и - странное дело! - кажется  это  не
трагедией, а нормальным ходом событий; ибо не блаженный тот вертоград  стал
теперь уже целью, а обрел самодостаточность и самоценность процесс. Творил,
творил из себя Веллер Настоящего Писателя - и это ему удалось.
     Были потом новые книги. "Разбиватель сердец", "Приключения майора Звя-
гина", "Легенды Невского  проспекта" - называю  не  все,  за  десяток  лет,
статья ведь не библиографический справочник. И известность пришла - не так,
как в детстве мнилось: "наутро он проснулся знаменитым" - но  пришла;  если
раньше, в ленинградские годы, была это, пользуясь афоризмом Бориса  Слуцко-
го, "широкая известность в узких кругах", то теперь обрел  писатель  Веллер
собственного читателя - и немалый, замечу, электорат. И уже  ездил  он  чи-
тать лекции о русской прозе в Италию и Данию... Но, думаете, процесс  само-
созидания его закончился? Ничуть не бывало. Не может такого быть с  писате-
лями - или не писатели они. Вот только о следующих актах сего процесса -  в
другой раз и в другой книге.
     А сейчас - не только об авторе, но и об его прозе.

                                    III

     Как удивительно схожи в чем-то оказываются порой даже очень разные лю-
ди! Помню, года два назад, когда я писал предисловие к книге не то  киевля-
нина с Молдаванки, не то одессита с Крещатика, обаятельного и веселого фан-
таста Бориса Штерна, он попросил меня сделать некую оговорку. И теперь Вел-
лер, едва речь зашла о статье, повторил чуть ли не слово в слово:  "Только,
пожалуйста, Андрей, упомяни, что, строго говоря, это все не  фантастика  и,
тем более, не научная фантастика. Это самая обычная проза с элементами фан-
тазии, взлома реальности, что искони присуще художественной  литературе.  В
"Преступлении и наказании", есть, конечно, элемент криминального романа, но
ведь никто же его детективом не назовет..." Вот я и упомянул.  А  теперь  -
давайте разбираться, поскольку вот так, сама собою, вновь с дивной отчетли-
востью возникла - крупным кеглем, жирным курсивом - та самая буква "Ы".
     Прежде всего - о фантастике научной. По  сути  дела,  родилась  она  в
прошлом веке, с промышленной революцией, и с тех пор из  горчичного  семени
жюль-верновского "романа в совершенно новом роде, научного романа"  вымаха-
ла в огромное древо, имеющее не только пышную крону, но и - подобно  банья-
ну - множество дополнительных стволов, ее поддерживающих. Он вовсе не  уди-
вителен, этот бурный рост, ибо  соответственнен  столь  же  лавинообразному
научно-техническому прогрессу, который  перестал  быть  уделом  затворников
бертольдов шварцев и трагических одиночек дени папенов, прямо или  косвенно
войдя во всякий дом. А раз явилась в мир новая сила - там  уж  судите,  как
хотите, благостная или злая, не суть важно,- литература не могла ее игнори-
ровать. Ее и последствия ее вмешательства в нашу жизнь.
     Само собой, НФ - область художественной литературы, а потому в  лучших
своих произведениях (о прочих - и речи нет) интересовалась всегда не  голы-
ми проблемами, но человеком, живущим в мире, этими проблемами  исполненном.
Однако взаимосвязь НФ и НТР несомненна. Вот от нее-то, от связи этой, почи-
тая оную за сиюминутность, и отрекаются Веллер, Штерн и многие иже с  ними,
поскольку обращаются в творчестве своем исключительно к  проблемам  вечным.
Справедливость подобного отречения сомнительна - и самые  что  ни  на  есть
вечные проблемы на любом материале исследовать можно. Но  на  свою  позицию
имеет право каждый. И не уважать этой воли нельзя.
     А теперь давайте-ка вспомним, что  неуклюжее  словосочетание  "научная
фантастика" - калька с английского science  fiction,  введенного  в  обиход
"отцом американской НФ" Хьюго Гернсбеком, автором бессмертного "Ральфа  124
С 41 +"). И описывается этим термином лишь  часть  огромной  фантастической
литературы. Да и вообще, он мало-помалу выходит из обихода, сменяясь  опре-
делением "твердая фантастика". А рядом с нею существуют иные области, кото-
рые не имеют пока устоявшихся наименований; всяк тут  упражняется  на  свой
лад - кто про "магический реализм" говорит, кто про "турбореализм", кто про
fantasy, кто про "фантастический реализм"... И все от желания  отречься  от
гернсбековского наследства. Так его же никому и не навязывают! Но разве го-
рестная история о том, как с лица майора Ковалева сбежал своевольный Нос  -
не фантастична? И не фантастика ли гоголевский же "Портрет"?  Или  "Портрет
Дориана Грея" Оскара Уайльда? Разумеется, никакой сумасшедший паспортист от
литературы даже не попытается дать этим произведениям и их авторам постоян-
ную прописку во граде НФ. Никому не придет в голову  отделять  их  от  main
stream, "большой литературы". Но становятся ли они от этого  менее  фантас-
тичными?
     Грешен, мне эти провозглашения манифестов, утверждения жанровых  опре-
делений, выливающиеся порой (выливающиеся - слово не столь образное,  сколь
терминологически-точное, поскольку льются тут в  немалом  количестве  самые
разнообразные жидкости - от чернил до помоев) в литературные баталии, пред-
ставляются детскими играми взрослых людей. К счастью, Веллер к числу воите-
лей не принадлежит. Он просто проводит разграничение:  "Здесь  все  опреде-
ляется соотношением элементов в тексте и той нагрузкой, которую эти элемен-
ты несут. В научной фантастике элемент именно научный или  наукообразный  -
суть необходимый или основополагающий, тот стержень, на который нанизывает-
ся все повествование. Так в уэлсовской "Машине Времени" сам аппарат -  суть
основа всей литературной конструкции романа. А  когда  фантастический  эле-
мент суть некоторый доворот остранения во взгляде на действительность,  ко-
торый позволяет взглянуть на нее с нетрадиционной,  нетрафаретной  стороны,
изобразить жизнь в некоем преломлении, как жизнь не совсем в формах привыч-
ной жизни - то это уже вовсе не научная фантастика, а просто  литература  с
этаким фантастическим доворотом."
     Подозреваю, "литература с фантастическим доворотом" так же не может не
относиться к общей области фантастики, как и собственно НФ. И с этой  точки
зрения Веллер несет-таки на себе то клеймо в виде буквы "ы", что  разглядел
некогда на его лбу Самуил Лурье. Да, фантастика его отнюдь не  научна.  Так
что с того? Позволю себе усомниться в том, что фантастическое начало высту-
пает у него лишь в роли некоего доворота. Не превратись майорский нос в до-
вольно противного, прямо скажем, господина,  а  веллеровский  кошелек  -  в
столь же малоприятную личность, и  что  останется  от  обоих  произведений?
Прах... Так что и здесь фантастическая посылка - стержень, только из  иного
материала выточенный. Но тут уж только конструктору определять - где  какая
ось нужна. Нам с вами важно, что - ось.
     Однако довольно о дефинициях.
     Гораздо важнее другое. То, как веллеровская проза  сделана.  Я  созна-
тельно употребляю именно этот глагол, ибо Веллер, по-моему,  начисто  лишен
сакрального отношения к тому, что пишет. Это работа, которой он обучил  се-
бя в совершенстве; мастерство, секреты коего постиг. Конечно,  сам  процесс
постижения и научения открыт, положить ему (и себе) предела тут невозможно.
Зато можно говорить о степенях, и мишина - несомненно, высокая.
     Хемингуэя мне в нашем нынешнем разговоре пришлось уже поминать. Позво-
лю себе сделать это еще раз. "Я пишу, стоя на одной ноге,-  подарил  как-то
одному из интервьюеров очередной афоризм "папа Хэм",- а вычеркиваю, сидя  в
кресле." Максима сия также укоренилась в Веллеровском подсознании. Впрочем,
тут можно вспомнить и еще одну - роденовскую: "Я просто беру каменную  глы-
бу и отсекаю все лишнее." В литературе лишь приходится сперва  самому  тво-
рить глыбу, а потом уже безжалостно отсекать от нее лишнее. И должен  приз-
наться, среди нашего брата немного сыщется авторов, способных на такую без-
жалостность к своему тексту, как Веллер. Именно поэтому его проза  обладает
столь большим удельным весом: каждое слово многократно выверено, и ни одно-
го лишнего нет. Даже там, где на первый взгляд  они  кажутся  лишними,  где
возникает на миг ощущение, будто сказано как-то  странно  и  коряво,  стоит
приглядеться повнимательнее - ан нет! Иначе-то  невозможно.  Ибо  нарушится
враз ощущение живой речи - особенно чувствуется это  в  "Легендах  Невского
проспекта"... По той же причине никак не может Веллер перейти от  новеллис-
тике к  более  крупным  формам - повести,  роману.  Ведь  даже  его  "Майор
Звягин", хоть романом и назван - издателем,- но на самом-то деле являет со-
бой новеллистический цикл, что-то вроде джек-лондоновского "Смока Белью".
     Позволю себе крохотное отступление. Хотя приключения бравого майора от
военно-полевой хирургии в этом сборнике и не представлены, поскольку к фан-
тастике воистину не относятся, не могу не сказать об этом персонаже - очень
уж он для Веллера показателен. Не знаю, числит ли сам автор господина  Звя-
гина в своих любимцах - или, может  быть,  ненавидит,  как  сэр  Артур  Ко-
нан-Дойл Великого Сыщика с Бейкер-стрит; все собирался спросить, да  как-то
не получалось... Но в том, что для веллеровской ментальности товарищ  майор
- фигура весьма значительная, ни минуты не сомневаюсь, ибо в нем -  ключ  к
самому Веллеру. Подобно тому, как творит и пересотворяет  своих  "клиентов"
Звягин, породивший его автор выступает таким же демиургом, причем не только
по отношению к собственному сочинению, но и к себе. С  дивной  андрогиннос-
тью он сам себе Звягин и сам себе пациент...
     Вернемся, однако, к веллеровским текстам. Как  и  всякого  нормального
писателя эпическое пространство крупной формы не может его не влечь.  Но...
Стремление втиснуть максимум смысла в минимум объема  выстраивает  на  пути
Веллера такую линию Мажито, что никаким фортификаторам и не снилось. И  по-
тери при ее штурме достигают величины весьма значительной.  Вот  лишь  один
пример. Замысел, первоначально предназначавшийся для рассказа, начал  вдруг
разрастаться у Веллера - и в конце концов, изрядное время спустя,  обернул-
ся двенадцатилистовым (то есть двухсотсемидесятистраничным, если  приводить
к нормальной машинописи) романом. Не знаю, выстукивал ли его Миша, стоя  на
одной ноге, но когда он сел в кресло и принялся вычеркивать... "И  от  две-
надцати листов у меня осталось три,- рассказывал он.- Причем в  моем  пред-
ставлении, вся суть, все содержание, все эпизоды, подробности, детали, раз-
мышления и так далее - все осталось. Вот я и оставил в подзаголовке  "лите-
ратурно-эмигрантский роман", потому что в моем  представлении  это  -  если
объема не считать - полновесный роман". Насчет полновесности -  спорить  не
стану - иначе не попал бы "Ножик Сережи Довлатова" (а речь о нем) в номина-
ционный шорт-лист на Российскую Букеровскую премию  1995  года;  дадут  ему
премию, не дадут - уже сам факт такого выдвижения говорит обо многом. И это
ведь еще цветочки. Другой - и намного раньше - сюжет для романа  вылился  в
итоге в рассказ "Свободу не подарят", опубликованный еще в первом веллеров-
ском сборнике "Хочу быть дворником"; так рассказ тот и  вовсе  страницы  на
две-три. Но вся идеологема романа там присутствует.  "Кому  охота  -  может
раскодировать," - заметил, когда мы говорили на  эту  тему,  Веллер.  Такая
беспощадность к собственному детищу, на мой взгляд, отдает  каким-то  чудо-
вищным писательским мазохизмом, но в то же время не может не вызывать  ува-
жения. И еще - она-то и делает Веллера Веллером. Хотя в глубине души я  все
же надеюсь, что когда-нибудь он станет садистом - и вдарит по читателю пол-
нообъемным романом. Дай-то Бог!

                                    IV

     А сейчас, напоследок, давайте вернемся на минутку к тому, с чего нача-
ле - к букве "ы".
     Надо сказать, она вообще играет несоразмерно большую  роль  в  отечес-
твенном искусстве. Вспомните хотя бы веселившую добрых два поколения  "Опе-
рацию "Ы" вкупе с другими приключениями Шурика; или -  голого  вепря  Ы  из
"Трудно быть богом" Стругацких... Помню, Святослав Логинов, замышляя  свое-
го "Многорукого бога далайна", сетовал, что нигде чукотско-русского  слова-
ря сыскать не может: "Дивный язык, в нем "ы" много, а я люблю ее трепетно и
нежно..." В итоге пришлось для  создания  языковой  атмосферы  романа  вос-
пользоваться все же монгольским, где изобилует "„", а не "ы",  но  позыв-то
был... И даже в чужом и загадочном валлийском языке звук,  именуемый  "тем-
ным и", и который никто, кроме валлийцев якобы и  произнести  не  в  силах,
оказывается на поверку нашим родным русским "ы". Тем самым, что сыграло ро-
ковую роль в жизни ленинградского филолога, о котором я рассказывал в нача-
ле.
     Тот ведь поневоле оказался представителем гордого, хоть и  малочислен-
ного народа, несущего в генах наследие  древних  ариев.  Спасибо,  конечно,
совбарышне из ЗАГСа, но ведь рукой-то ее водила Судьба.
     Вот и Михаил Веллер стал фантастом  поневоле,  неосторожно  последовав
совету прозорливого (нельзя не признать) Лурье. А там уж пошло-поехало  са-
мо собою: приняло его в свои ряды гордое племя фантастов и  любителей  фан-
тастики, полюбило, обласкало - и уж не отпустит вовек. Это -  тоже  Судьба.
От которой, как известно, не уйдешь.
     Да и надо ли?


***************************************************************************
*************************** Вечный думатель *******************************

                                                            Сергей БЕРЕЖНОЙ

                     ЛЮБОВЬ К ЗАВОДНЫМ АПЕЛЬСИНАМ

     В российской фантастике большие перемены. Грозная  "четвертая  волна",
вспухшая еще в начале восьмидесятых, сначала потеряла большую часть мощи от
удара о тупые волноломы госкомиздатов, после раздробилась о рыночные  пирсы
и то, что она вынесла на книжные  лотки,  можно  пересчитать  буквально  по
пальцам. Но зато - какие имена!
     Вячеслав Рыбаков. Писатель от Бога. Пишет мало, но практически все, им
написанное, неправдоподобно талантливо. Как соавтор сценария фильма  Конст.
Лопушанского "Письма мертвого человека" получил Госпремию РСФСР. Издал  по-
ка две книги: роман "Очаг на башне" в некогда нашумевшей серии "Новая  фан-
тастика" и сборник "Свое оружие". И то, и другое сейчас в  принципе  невоз-
можно достать: разошлось по любителям. Сам себя считает  невезучим:  беско-
нечно долго не может выйти четыре года назад подготовленный  сборник  "Пре-
ломления", тормозится книга в серии "Русский роман"... И в то  же  время  -
опубликованный в "Неве" новый роман "Гравилет "Цесаревич" (произведение, на
мой взгляд, очень сильное) получает престижнейшую премию Бориса  Стругацко-
го "Бронзовая улитка" как лучший фантастический роман 1993 года. И  пренеб-
режительно игнорируется номинаторами Букера...
     Андрей Лазарчук. Автор, поразительно интересный для наблюдения:  начал
с несложных по форме, но глубоких философских рассказов,  в  повести  "Мост
Ватерлоо" перешел к социально-психологической литературе,  потом  напечатал
жесткий  триллер  "Иное  небо"  (профессиональная  премия  "Странник"  1994
года)... Напечатанный в новом литературном  журнале  "День  и  ночь"  роман
"Солдаты Вавилона" (завершающая часть трикнижия "Опоздавшие к лету"), похо-
же, произведет в литературе большой шум - экспериментальная по форме  фило-
софско-мировоззренческая проза такого масштаба появляется далеко не  каждое
десятилетие. Впрочем, шум будет лишь в том случае, если литературный истеб-
лишмент снизойдет до чтения "этой фантастики"...
     "Эта фантастика", впрочем, давно и прочно осознает, что "толстая"  ли-
тературная периодика скорее предпочитает публиковать посредственные реалис-
тические произведения, нежели талантливый, но "не вполне реалистичный"  ро-
ман. Более того: современное литературоведение просто не  готово  восприни-
мать современную фантастику. Как  это  ни  парадоксально,  профессиональным
критикам не хватает профессионализма, когда они берутся говорить о произве-
дениях, скажем, Стругацких. Уровень мышления нужен другой. Не выше, не  ни-
же - просто другой.
     Та же история с романами и повестями Андрея Столярова. Он  любит  рас-
сказывать одну историю из своей биографии. В самом начале восьмидесятых  он
предложил издательству "Молодая гвардия" (тогда лишь оно более-менее  регу-
лярно издавало отечественную фантастику) сборник. Рукопись  ему  вернули  с
сопроводительным письмом, из которого следовало, что повести его прочитаны,
но совершенно не восприняты. Пожав плечами, Столяров предложил тому же  из-
дательству рассказы, которые считал неудачными. На этот раз ответ  был  бо-
лее благожелательный. Из чисто спортивного интереса Столяров отослал в "Мо-
лодую гвардию" свои ученические рассказы (у каждого автора  есть  папка,  в
которой хранятся первые опыты - писатели вообще народ  сентиментальный).  И
получил в ответ следующее: "Ну вот! Можете же, можете!  Удивительно  быстро
прогрессируете, как писатель!"
     К сожалению, как дальше "прогрессировать" в эту сторону Столяров прос-
то не представлял. И книжка в "МГ" так и не  вышла...  Зато  вышли  другие.
Сборник "Изгнание беса" получил премию "Старт" как  лучшая  дебютная  книга
фантастики, медаль имени Александра Беляева, два рассказа из него  -  чита-
тельскую премию "Великое Кольцо". А сборник "Монахи  под  луной",  в  конце
концов, оказался премированным буквально насквозь: одноименный роман - пре-
мия Бориса Стругацкого, повесть "Послание  к  коринфянам"  и  рассказ  "Ма-
ленький серый ослик" - премия "Странник"... Пишет  Столяров,  как  правило,
вещи очень мрачные по настроению, его мир - царство Апокалипсиса. И,  в  то
же время, он тонкий стилист: проза его холодна  и  совершенна,  как  повер-
хность полированного стального шара...
     Поразительно,  подумает  непредубежденный  читатель.  Поверить  автору
статьи, так эти писатели должны популярность  иметь  немереную,-  вон  пре-
мий-то сколько! А о них, вроде, и не слышно ничего... Может быть,  подумает
непредубежденный читатель, для фантастов они, эти писатели, и хороши, а вот
по сравнению с Большой Литературой (он так и подумает, непредубежденный чи-
татель: оба слова с большой буквы) - не тянут...
     Странные представления сложились у наших читателей о  фантастике.  "По
сравнению с Большой Литературой вся фантастика чиха  не  стоит  -  все  эти
звездолетные бои и чудовища с колдунами..." Фантастика - слово почти  руга-
тельное. Ее либо любят и ценят, либо презрительно  или  равнодушно  игнори-
руют - всю разом, всю без разбору. Вот попробуй назвать  Булгакова  фанта