,  но  все же  я
успел узнать его:  это  дикое лицо,  эти косматые рыжие волосы принадлежали,
конечно,  нашему  старому  знакомцу Дугалу,  беглому привратнику глазговской
тюрьмы.  Я  шепотом сообщил о  своем открытии бэйли,  и  тот ответил,  также
понизив голос:
     - Хорошо, хорошо. Я вижу, известный вам человек сказал очень правильно:
у  бездельника Дугала  есть  некоторые  проблески  здравого  ума.  Посмотрю,
подумаю, нельзя ли что-нибудь сделать для него.
     С этими словами он сел к столу и,  раза два глубоко вздохнув, как будто
бы в одышке, подозвал хозяйку:
     - А  теперь,   голубушка,  когда  я  убедился,  что  брюхо  у  меня  не
продырявлено, - чего я с полным основанием мог опасаться, судя по тем делам,
какие творятся в  вашем доме,  -  для меня,  я  полагаю,  самое лучшее будет
чем-нибудь его наполнить.
     Хозяйка,  обратившись  в  воплощенную услужливость,  как  только  грозу
пронесло,  тотчас принялась готовить нам ужин.  И,  право, ничто меня так не
удивляло во всей этой истории,  как чрезвычайное спокойствие,  с каким она и
вся  ее  челядь отнеслись к  разыгравшемуся в  доме сражению.  Милая женщина
только крикнула кому-то из своих помощников:
     - Держите двери,  двери держите!  Хоть убей,  не выпущу никого, пока не
заплатят за постой!
     А   чада  и   домочадцы,   спавшие  на  тянувшихся  вдоль  стен  нарах,
предназначенных для семьи,  только приподнялись каждый на своей постели, как
были, без рубах, поглядели на драку, закричали: "Ох-ох!" - на разные голоса,
соответственно их  полу и  возрасту,  и  снова крепко заснули -  чуть ли  не
прежде, чем мы вложили клинки в ножны.
     Теперь, однако, хозяйка хлопотала вовсю, чтобы приготовить какую-нибудь
снедь,  и,  к моему удивлению, очень скоро принялась жарить нам на сковороде
вкусное  блюдо  из  мелко  нарубленной оленины,  которое она  состряпала так
хорошо,   что  оно  вполне  могло  удовлетворить  если  не  эпикурейца,   то
проголодавшегося путешественника.  На  столе  между тем  появилась водка,  к
которой горцы,  при  всем пристрастии к  своим спиртным напиткам,  отнюдь не
выказали отвращения -  скорее даже наоборот;  а джентльмен из Низины,  когда
чаша свершила первый круг, пожелал узнать, кто мы такие и куда держим путь.
     - Мы обыватели города Глазго, коль угодно вашей чести, - сказал бэйли с
напускным самоуничижением,  -  едем в  Стерлинг собрать кое-какие деньжата у
тех, кто нам должен.
     По  глупости я  был недоволен,  что он вздумал представить нас в  таком
скромном свете;  но,  памятуя свое обещание молчать, позволил спутнику вести
дело по его собственному разумению.  И правда,  Уилл,  когда я вспомнил, что
почтенный человек не только пустился в  далекое путешествие,  что и  само по
себе было для него затруднительно (учтите, он был тяжел на подъем), но еще и
оказался на волоске от смерти,  -  как я  мог отказать ему в  этой поблажке?
Оратор противоположной партии, потянув носом, презрительно подхватил:
     - Только вам  и  дела,  торговцам из  Глазго,  только вам и  дела,  что
тащиться с  одного конца Шотландии в  другой и донимать без зазрения совести
честных людей, которые, может быть, вроде меня случайно просрочили платеж!
     - Если б  наши должники были такие честные джентльмены,  каким я считаю
вас,  Гарсхаттахин,  -  возразил бэйли,  -  по совести скажу,  мы не стали б
утруждаться, потому что они бы сами приехали нас навестить.
     - Э...  Что?  Как? - воскликнул тот, кого он назвал по имени. - Не есть
мне  хлеба (хватит с  нас говядины и  водки),  если это не  мой старый друг,
Никол  Джарви,  лучший  человек,  когда-либо  ссужавший деньги под  расписку
джентльмену в нужде!  Уж не в наши ли края вы держите путь? Не собирались ли
вы заехать в Эндрик к Гарсхаттахину?
     - Нет,  по совести -  нет,  мистер Галбрейт,  - ответил бэйли, - у меня
другие заботы.  А я думал,  вы спросите,  не приехал ли я поразведать, как у
нас  дела с  выплатой аренды с  одного клочка земли,  перешедшего ко  мне по
наследству.
     - Да ну ее, аренду! - сказал лэрд тоном самого сердечного расположения.
- Черт  меня  подери,  если  я  позволю  вам  говорить  о  делах,  когда  мы
встретились тут,  так близко от  моих родных мест!  Но смотрите,  до чего же
рейтузы и  кафтан всадника меняют человека,  -  не  узнал  я  моего старого,
верного друга декана!
     - С вашего позволения -  бэйли,  -  поправил мой спутник.  - Но я знаю,
почему вы  ошиблись:  земля была  отказана моему покойному отцу,  а  он  был
деканом;  и его звали,  как и меня,  -  Никол.  Сдается, после его смерти ни
основная  сумма,  ни  проценты мне  не  выплачивались,  отсюда,  понятно,  и
получилась ошибка.
     - Ладно,  черт с ней,  с ошибкой, и со всем, чем она вызвана! - ответил
мистер Галбрейт.  -  Но я  рад,  что вас избрали в  магистрат.  Джентльмены,
наполним кубок за здоровье моего замечательного друга,  бэйли Никола Джарви!
Двадцать лет я знал его отца и его самого.  Выпили все?  Полную чашу? Нальем
другую!  За  то,  чтоб  он  стал в  скором времени провостом -  вот  именно,
провостом!  Выпьем  за  лорда-провоста Никола  Джарви!  А  тем,  кто  станет
утверждать,  что  в  Глазго можно  найти более подходящего человека на  этот
пост,  тем я,  Дункан Галбрейт из  клана Гарсхаттахин,  посоветую молчать об
этом при мне, только и всего!
     На этом слове Дункан Галбрейт воинственно схватился рукой за шляпу и  с
вызывающим видом заломил ее набекрень.  Водка,  вероятно,  показалась горцам
лучшим оправданием для этих лестных тостов, и оба выпили здравицу, не вникая
в  ее  смысл.  Затем они завели разговор с  мистером Галбрейтом на  гэльском
языке, которым тот владел вполне свободно: как я узнал позднее, он был родом
из соседних с Горной Страной мест.
     - Я отлично узнал шельмеца с самого начала, - шепотом сказал мне бэйли,
- но  когда  кровь кипела и  были  обнажены мечи,  кто  мог  сказать,  каким
порядком  вздумает он  уплатить должок?  Не  так-то  скоро  заплатит он  его
обычным способом.  Но он честный малый,  и  сердце у него отзывчивое:  он не
часто показывается в Глазго на Рыночной площади, но посылает нам немало дичи
- оленины и глухарей.  Я о деньгах своих не печалюсь. Отец мой, декан, очень
уважал семью Гарсхаттахинов.
     Так  как  ужин  был  теперь почти готов,  я  стал  искать глазами Эндрю
Ферсервиса,  но с той минуты, как начался поединок, верного моего оруженосца
нигде не было видно. Хозяйка, однако, высказала предположение, что наш слуга
пошел на  конюшню,  и  предложила проводить меня  туда со  светильником.  Ее
молодцы,  сказала  она,  сколько  ни  старались,  так  и  не  уговорили  его
отозваться,  и,  право же,  ей неохота идти на конюшню одной в такой поздний
час.  Она женщина одинокая,  а  всякому известно,  как Брауни в  Бенйи-гаске
обошел арднагованскую кабатчицу.  "Мы давно знаем,  -  добавила она,  -  что
Брауни повадился к  нам на конюшню,  потому-то и  не уживается у нас ни один
конюх".
     Все  же  она  проводила меня  к  жалкому  сараю,  куда  поставили наших
злосчастных коней,  предоставив им угощаться сеном,  каждый стебель которого
был толст,  как черенок гусиного пера;  и  тут я тотчас убедился,  что у нее
были совсем другие основания увести меня от прочих гостей,  нежели те, какие
она приводила.
     - Прочтите,  - сказала она, когда мы подошли к дверям конюшни, и сунула
мне в руки клочок бумаги. - И слава тебе Господи, что я это сбыла с рук! Тут
тебе и королевские солдаты,  и англичане, и катераны, и конокрады, грабежи и
убийства -  нет,  честной женщине спокойней бы  жить в  аду,  чем на границе
Горной Страны.
     С этими словами она передала мне светильник и вернулась в дом.


                                 Глава XXIX

                                        Не лиры звон - волынка красит горы,
                                        Мак-Лина клич и посвист Мак-Грегора.

                                             Ответ Джона Купера Аллану Рэмзи

     Я  остановился у входа в стойло,  если можно было так назвать то место,
где стояли кони вместе с козами,  птицей,  свиньями и коровами,  - под одной
крышей с жилым домом;  но,  впрочем (утонченность,  неведомая прочим жителям
деревни  и  приписываемая,  как  я  узнал  позднее,  непомерной спеси  Джини
Мак-Алпайн, нашей хозяйки), это помещение имело отдельный вход, помимо того,
которым пользовались ее  двуногие постояльцы.  При  свете факела я  разобрал
следующие строки,  написанные на сыром, скомканном и грязном клочке бумаги и
адресованные:   "Мистеру  Ф.О.,  молодому  саксонскому  джентльмену,  в  его
почтенные руки". Письмо гласило:

     "Сэр,  коршуны вылетели на охоту,  так что я не могу свидеться с вами и
моим уважаемым родичем, б.Н.Д., в клахане Эберфойл, как я намеревался. Прошу
вас по возможности избегать излишнего общения с теми, кого вы тут застанете:
это  чревато  неприятностями.  Особе,  которая  передаст вам  письмо,  можно
довериться;  она проводит вас в  то место,  где я,  с Божьей помощью,  смогу
безопасно встретиться с  вами,  если вы  и  мой родич захотите навестить мой
бедный дом,  где я,  назло врагам, могу оказать все то гостеприимство, какое
оказывает шотландец,  и где мы торжественно выпьем за здоровье некоей Д.В. и
потолкуем об  известных вам  делах,  в  которых надеюсь посодействовать вам.
Засим остаюсь, как говорится между джентльменами, готовый к услугам
                                                                      Р.М.Г".

     Я  был  сильно огорчен содержанием письма:  оно,  очевидно,  отдаляло и
место и срок той помощи,  которую я рассчитывал получить от Кэмбела.  Но все
же утешительно было знать, что он по-прежнему готов мне помочь, а без него я
не надеялся вернуть бумаги отца.  Поэтому я решил следовать его наставлениям
и, соблюдая всемерную осторожность по отношению к постояльцам, при первом же
удобном  случае  добиться от  хозяйки указаний,  как  мне  увидеться с  этой
загадочной личностью.
     Ближайшей моей задачей было разыскать Эндрю Ферсервиса. Несколько раз я
окликал  его  по  имени,  заглядывал во  все  углы  стойла,  рискуя  поджечь
строение,  -  и поджег бы,  если бы две-три охапки сена и соломы не тонули в
изобилии мокрой  подстилки и  навоза.  Наконец на  мои  настойчивые призывы:
"Эндрю Ферсервис!  Эндрю!  Болван!  Осел!  Где ты?" - прозвучало еле слышное
"Здесь!",  такое заунывное,  точно и  впрямь стонал сам Брауни.  Я  пошел на
голос и пробрался в угол хлева,  где,  притулившись за бочкой с перьями всех
птиц, погибших на благо обществу в течение последнего месяца, сидел отважный
Эндрю.  Отчасти силой, отчасти приказаниями и уговорами я заставил его выйти
на свежий воздух. Первые слова его были:
     - Я честный человек, сэр.
     - Какой дьявол спрашивает о вашей честности? - сказал я. - И на что она
сейчас далась? Мне надо, чтоб вы пошли и прислуживали нам за ужином.
     - Да,  -  повторил Эндрю, едва ли понимая толком, что я ему говорю, - я
честный человек,  сколько бы мистер Джарви ни порочил меня. Правда, я, как и
многие грешники,  слишком привержен душою к миру и благам мирским, но все же
я честный человек,  и хоть я говорил,  что брошу вас на болоте,  но на самом
деле,  видит Бог,  я  совсем не собирался вас бросать и говорил просто так -
как люди,  когда торгуются,  мелют всякий вздор, чтобы выговорить побольше в
свою пользу.  Я очень люблю вашу честь,  даром что вы молоды, и не расстался
бы с вами так легко.
     - К чему вы клоните,  черт возьми?  -  перебил я.  - Ведь, кажется, все
много раз улаживалось к вашему удовольствию.  Или нет? Неужели вы каждый час
будете ни с того ни с сего грозить мне уходом?
     - Да,  но до сих пор я говорил о расчете только для фасона,  -  ответил
Эндрю,  -  а  теперь дело серьезное.  Ни за какие блага в  мире не поеду я с
вашей честью ни шагу дальше;  а послушали бы вы моего глупого совета, так вы
бы  и  сами решили,  что лучше отступиться от  своего слова,  чем продолжать
путь. Я искренне вас уважаю, и я уверен, вас и друзья похвалили бы, когда бы
вы  оставили шалые  затеи  и  зажили спокойно и  разумно.  Я  никак не  могу
сопровождать вас дальше,  даже если бы знал,  что без проводника и советника
вы заплутаетесь и погибнете в пути.  Ехать в страну Роб Роя -  значит просто
искушать провидение.
     - Роб Роя? - повторил я с удивлением. - Я с таким не знаком. Что это за
новые плутни, Эндрю?
     - Тяжело,  - молвил Эндрю, - очень тяжело, когда человек говорит святую
правду,  а ему не верят,  и только потому, что раз-другой он сказал лишнее и
немного приврал по нужде.  Вам не к  чему спрашивать,  кто такой Роб Рой,  -
свирепейший грабитель и разбойник (прости Господи!  Нас,  надеюсь,  никто не
слышит),  -  раз у  вас лежит в  кармане его письмо.  Я слышал,  как один из
молодцов просил эту чертову каргу,  нашу хозяюшку, передать вам записку. Они
думали,  что я  не понимаю их тарабарщину;  говорить по-ихнему я и впрямь не
горазд,  но когда другие говорят при мне, могу разобрать, о чем идет речь. Я
не думал вам об этом докладывать, но со страху иной раз выложишь многое, что
лучше б держать про себя.  Ох, мистер Фрэнк, все сумасбродство вашего дяди и
все  бесчинства его  сыновей  ничто  перед  этим!  Пейте  мертвую,  как  сэр
Гилдебранд;  начинайте каждое Божье  утро  чаркой водки,  как  сквайр Перси;
затевайте драки, как сквайр Торнклиф; распутничайте с девчонками, как сквайр
Джон; играйте, как Ричард; вербуйте души папе и дьяволу, как Рэшли; блудите,
бесчинствуйте,  нарушайте воскресный отдых  и  служите  папе,  как  все  они
вместе,  - но - Боже милостивый! - пожалейте свою молодую жизнь, не ездите к
Роб Рою!
     Тревога Эндрю  была  слишком искренней,  я  не  мог  заподозрить его  в
притворстве. Но я сказал ему только, что намерен заночевать здесь, в корчме,
и  хочу,  чтоб он  присмотрел за  конями.  А  что до всего остального,  то я
приказываю ему  соблюдать строжайшее молчание о  предмете его  беспокойства;
сам же  он  может положиться,  что я  не  пойду на  опасное дело,  не приняв
надлежащих мер. Он с сокрушенным видом побрел за мною в дом, процедив сквозь
зубы:
     - Надо б  о людях сперва позаботиться,  потом уже о лошадях:  у меня за
весь день не было во рту ничего, кроме жесткой ножки старой болотной курицы.
     Гармоническое согласие в обществе,  по-видимому,  несколько нарушилось,
пока меня не было, потому что я застал мистера Галбрейта и моего друга бэйли
в разгаре спора.
     - Не желаю слушать такие речи,  - говорил мистер Джарви, когда я вошел,
- ни о герцоге Аргайле,  ни о Кэмбелах. Герцог - достойный человек и большой
государственный ум, он гордость своей страны, друг и покровитель глазговской
торговли.
     - Я  ничего  не  скажу  против  Мак-Каллумора  и  Слиох-нан-Диамида,  -
усмехнулся малорослый горец.  - Я живу по ту сторону Гленкро, так что мне не
приходится ссориться с Инверэри.
     - Наш лох никогда не видел лимфады Комилов*,  - сказал высокий горец. -
Я могу говорить,  что думаю,  никого не опасаясь.  Я ставлю Комилов не выше,
чем Кованов,  и можете передать Мак-Каллумору,  что Аллан Иверах это сказал.
Отсюда до Лохоу - кричи, не докричишься**.
     ______________
     *  Лимфадой называлась галера,  которую Аргайлы и  другие роды из клана
Кэмбелов (Комилов) носили в своих гербах. (Прим. автора.)
     **  Лохоу  и  прилегающие  к  нему  округи  составляли  исконные  земли
Кэмбелов.  Выражение "До Лохоу -  кричи,  не докричишься" вошло в поговорку.
(Прим. автора.)

     Мистер  Галбрейт,  на  которого многократные тосты  уже  оказывали свое
действие, с силой хлопнул ладонью по столу и сказал сурово:
     - За  этой семьей -  кровавый долг,  и  когда-нибудь она  его заплатит.
Кости  верного и  доблестного Грэма  давно вопиют в  гробу о  мести герцогам
Обмана и их приспешникам.  В Шотландии если было предательство, в нем всегда
замешан  был  кто-нибудь  из  Комилов;  и  теперь,  когда  победила неправая
сторона,  кто,  как не Комилы,  ратует за полное принижение правой? Но такой
порядок долго  не  простоит,  и  придет пора  наточить железную деву*,  чтоб
рубить головы кому надо.  Я  надеюсь увидеть,  как  старая,  ржавая красотка
примется опять за кровавую жатву.
     ______________
     *  Примитивная гильотина,  которой  пользовались некогда  в  Шотландии.
(Прим. автора.)

     - Стыдно вам,  Гарсхаттахин!  -  воскликнул бэйли. - Стыдно, сэр! Зачем
говорить такие вещи в  присутствии блюстителя закона и  нарываться самому на
неприятности?  Как  вы  предполагаете  содержать  семью  и  расплачиваться с
кредиторами (со  мною и  с  другими),  если вы  и  впредь будете вести такую
безрассудную жизнь,  которая  непременно  навлечет  на  вас  кару  закона  к
большому ущербу для всех, кто с вами связан?
     - Черт побери моих кредиторов,  - возразил доблестный Галбрейт, - и вас
заодно,  если вы  из  той  же  породы!  Говорю вам,  скоро водворится другой
порядок, и Комилы не будут у нас так высоко заносить голову и посылать своих
собак туда,  куда не смеют сунуться сами; не будут покрывать воров, и убийц,
и  гонителей,  поощряя их разорять и  грабить более достойных людей и  более
честные кланы, чем их собственный.
     Мистер Джарви был весьма расположен продолжать спор,  но  вкусный запах
тушеной оленины,  которую хозяйка в ту минуту поставила перед нами, оказался
таким могущественным примирителем, что бэйли с великим рвением склонился над
тарелкой, предоставив новым знакомцам вести прения между собой.
     - Истинная правда, - сказал высокий горец, которого, как я узнал, звали
Стюартом,  -  нам  не  надо было бы  хлопотать и  трудиться,  устраивать тут
совещания о  том,  как бы  нам расправиться с  Роб Роем,  если бы  Комилы не
укрывали его.  Я  вышел раз на него с  отрядом в  тридцать человек из нашего
клана -  с Гленфинласами и кое с кем из Аппинов.  Мы гнали Мак-Грегоров, как
гонят оленя, пока не дошли до Гленфаллохской земли, и тут Комилы поднялись и
не дали нам продолжать преследование,  так что все наши труды пропали даром.
А я дорого дал бы,  чтоб еще раз оказаться так близко от Роб Роя,  как в тот
день!
     Как  нарочно,  каждый предмет,  затронутый воинственными джентльменами,
давал моему другу бэйли повод к обиде.
     - Простите,  если я  выскажу прямо свое мнение,  сэр,  но вы,  пожалуй,
сняли бы с  себя последнюю рубаху,  чтоб находиться так далеко от Роба,  как
сейчас.  Честное  слово,  мой  раскаленный резак  ничто  в  сравнении с  его
палашом.
     - Уж лучше бы вы не поминали свой резак,  или,  ей-богу, я заставлю вас
проглотить ваши  слова и  дам  в  придачу отведать холодной стали,  чтоб они
навсегда застряли в вашем горле!  - И, смерив бэйли недобрым взглядом, горец
положил руку на кинжал.
     - Не будем заводить ссоры,  Аллан,  -  сказал его малорослый товарищ. -
Если джентльмен из Глазго питает уважение к Роб Рою, мы, может быть, сегодня
ночью покажем ему его героя в  кандалах,  а поутру он увидит его пляшущим на
веревке:  слишком долго наша страна терпела от него, и песня его спета. Пора
нам, Аллан, идти к нашим ребятам.
     - Погодите,  Инверашаллох,  -  сказал  Галбрейт.  -  Помните,  как  это
говорится.  "Месяц светит",  -  сказал Беннигаск.  "Еще по пинте", - ответил
Лесли. Не вредно б и нам распить еще по чарке.
     - Довольно мы выпили чарок!  -  возразил Инверашаллох. - Я всегда готов
распить кварту  асквибо или  водки  с  порядочным человеком,  но  черт  меня
подери,  если я выпью лишнюю каплю, когда наутро предстоит дело. И, по моему
скромному разумению,  Гарсхаттахин,  вам  пора подумать о  ваших всадниках и
привести их сюда, в клахан, до рассвета, чтобы нам не ударить лицом в грязь.
     - Какого дьявола вы так спешите? - сказал Гарсхаттахин. - Обед и обедня
еще никогда не мешали делу.  Предоставили бы мне всем распоряжаться,  я б ни
за  что не стал звать вас из ваших горных трущоб нам на подмогу.  Гарнизон и
наши собств