нтрабанду. Как
же это вы, человек строгих правил, позволяли себе обманывать казну?
     - Это  значило только  наносить вред  нечестивым египтянам,  -  ответил
Эндрю.  -  Бедная  старая  Шотландия достаточно страдает от  этих  мерзавцев
акцизников да ревизоров,  что налетели на нее, как саранча, после печального
и  прискорбного соединения королевств.  Каждый  добрый  сын  обязан принести
своей родине хоть глоточек чего-нибудь крепкого -  согреть ее  старое сердце
да, кстати, насолить проклятым ворам.
     Расспросив подробней,  я узнал, что Эндрю много раз ездил этими горными
тропами,   перевозя  контрабанду,   и   до  и   после  своего  водворения  в
Осбалдистон-холле,  -  обстоятельство для  меня немаловажное,  так  как  оно
доказывало мне  пригодность садовника к  роли  проводника,  невзирая  на  ту
глупую выходку,  что  он  позволил себе в  начале нашего пути.  Даже теперь,
когда мы  пустили коней более умеренным галопом,  гвоздичная настойка -  или
чем он  там подкрепился в  дорогу -  все еще не  утратила своего действия на
Эндрю.  Он  часто  оглядывался,  смотрел по  сторонам тревожным,  испуганным
взглядом и  каждый  раз,  когда  дорога  казалась более  или  менее  ровной,
проявлял наклонность снова пустить коня  во  весь опор,  как  будто опасался
погони. Эта явная тревога утихала по мере того, как мы приближались к гребню
высокого пустынного хребта,  который  тянулся почти  неуклонно с  запада  на
восток примерно на милю,  поднимаясь очень крутыми откосами с  обеих сторон.
Бледные лучи рассвета забрезжили теперь на горизонте. Опасливо оглянувшись и
не  увидев  на  оставшемся позади  болоте никаких признаков живого существа,
Эндрю просветлел,  и его суровые черты постепенно смягчились,  когда стал он
сперва  насвистывать,  а  потом  пропел  с  большим жаром  и  малым  умением
заключительную строфу одной из песен своей родины:

                Дженни, друг, заря светла нам,
                Топь дорогою легла нам.
                   Пусть выходят целым кланом -
                   От тебя не отступлюсь!

     В  то  же  время  он  потрепал по  загривку свою  лошадь,  которая  так
доблестно несла седока.  Это привлекло к  ней мое внимание,  и я сразу узнал
любимую кобылу Торнклифа Осбалдистона.
     - Это что ж такое,  сэр?  -  сказал я строго. - Под вами лошадь мистера
Торнклифа!
     - Спорить не стану,  в  свое время она и впрямь принадлежала его чести,
сквайру Торнклифу, а теперь она моя.
     - Ты украл ее, негодяй!
     - Ну,  ну,  сэр,  ни одна душа не уличит меня в воровстве.  Дело, стало
быть,  обернулось вот  как.  Сквайр Торнклиф призанял у  меня десять фунтов,
чтобы ехать в Йорк на скачки, а черта с два он вернет мне! Только я заикнусь
насчет своих денег,  он  грозит мне "пересчитать все косточки",  как он  это
называет.  Но теперь,  пожалуй,  придется расплатиться по-хорошему,  а иначе
останется его кобылка по  ту  сторону границы.  Пока он не вернет мне все до
последнего фартинга,  не видать ему и  волоска из ее хвоста.  Есть у  меня в
Лаумебене один ловкий паренек из судейских -  он мне поможет договориться со
сквайром.  Украл кобылу!  Ну нет,  Эндрю Ферсервиса не может коснуться такой
грех,  как воровство!  Я  только удержал ее в  залог на законном основании -
юрисдикшонес фенденди козей*.  Это добрые судейские слова, совсем похожие на
язык садовников и других ученых людей; жаль, что стоят они дорогонько: Эндрю
только и  получил,  что эти три словца за приятный разговор и четыре бочонка
самой лучшей водки, какою доводилось доброму человеку прополаскивать глотку.
Так-то, сэр! Дорогая штука закон.
     ______________
     *  Искаженная  Эндрю  латинская  юридическая  формула:   "jurisdictions
fundandi causa - "ради обоснования иска".

     - Вы увидите, что он стоит гораздо дороже, чем вы полагали. Эндрю, если
будете и впредь сами взыскивать долги, минуя законные власти.
     - Та-та-та! Мы теперь, слава тебе Господи, в Шотландии, здесь я могу не
хуже  всякого Осбалдистона найти  и  друзей,  и  адвокатов,  и  даже  судей.
Троюродный племянник моей бабки с  материнской стороны приходится двоюродным
братом городскому голове города Дамфриза, и уж он не допустит, чтобы отпрыск
его   крови  потерпел  какой-нибудь  убыток.   Законы  тут  применяются  без
пристрастия,  ко всякому одинаково,  не то что у  вас в Нортумберленде,  где
человек и не оглянется, как его уже скрутили по приказу какого-нибудь клерка
Джобсона.  Да  то  ли  еще  будет!  Они  тут скоро и  вовсе позабудут закон.
Потому-то я и порешил сказать им "до свиданья".
     Я был глубоко возмущен подвигом Ферсервиса и роптал на жестокую судьбу,
которая вторично свела меня с  человеком шатких правил.  Впрочем,  я  тут же
решил, как только мы доберемся до места нашего назначения, выкупить у своего
проводника кобылу и  отослать ее  двоюродному брату  в  Осбалдистон-холл.  О
своем намерении я  решил известить дядю из  первого же города,  где окажется
почтовая контора.  "А пока что,  -  подумал я, - не следует спорить с Эндрю,
поступившим довольно естественно для  человека в  его  положении".  Итак,  я
приглушил свою  досаду и  спросил,  как  нужно  понимать его  слова,  что  в
Нортумберленде "скоро и вовсе позабудут закон".
     - Закон!  -  повторил Эндрю.  -  Ждите! Останется только закон дубинки.
Нортумберленд сейчас кишмя кишит попами, да офицерами-ирландцами, да разными
мерзавцами папистами,  которые служили в  солдатах на чужбине,  потому что у
себя на  родине их  никуда не  брали.  А  воронье не  слетится зря,  коли не
запахнет  падалью.  И  будьте  покойны,  сэр  Гилдебранд не  упустит  случая
увязнуть в  трясине;  они  там  только  и  делают,  что  припасают ружья  да
пистолеты,  сабли да ножи,  -  значит,  того и жди: полезут в драку. Молодые
сквайры Осбалдистоны,  -  простите, ваша честь, - круглые дураки и не знают,
что такое страх.
     Эта речь напомнила мне о зародившемся и у меня подозрении,  что якобиты
готовятся к  отчаянному выступлению.  Считая,  однако,  что мне не  подобает
следить,  как шпиону,  за словами и  действиями дяди,  я  старался ничего не
видеть, даже когда случай давал мне возможность подмечать тревожные признаки
- знамение времени.  Но  Эндрю Ферсервису не  приходилось стесняться,  и  он
сказал чистейшую правду,  утверждая,  будто в стране готовится мятеж,  что и
толкнуло его на решение поскорее оставить замок.
     - Прислугу, - сообщил он, - с арендаторами и со всяким сбродом занесли,
как водится,  в особые списки и муштруют по всем правилам.  Понуждали и меня
взяться за оружие. Но я не охотник идти в бунтарские войска. Плохо они знают
Эндрю, если зовут его на такое дело. Я пойду драться, когда сам того захочу,
но  уж  никак не  за  блудницу вавилонскую и  не  за какую-нибудь английскую
шлюху!


                                 Глава XIX

                                          Где шаткий шпиль готов упасть,
                                          Игрою вихрей истомленный,
                                          Все спит, отдавшись сну во власть:
                                          Стихи, война и вздох влюбленный.

                                                                    Лэнгхорн

     В первом шотландском городе,  куда мы прибыли, мой проводник отправился
к  своему другу и  советчику обсудить с  ним,  как бы  ему вернейшим образом
превратить в свою законную собственность "добрую лошадку",  которая пока что
принадлежала  ему  лишь  в  силу  самовольного  захвата,  какой  иногда  еще
совершался в  этом краю,  где царило недавно полное беззаконие.  Когда Эндрю
возвратился,   меня  позабавила  его  унылая  физиономия:  он,  по-видимому,
разоткровенничался со своим закадычным другом-юристом и,  к  своему великому
прискорбию,  услышал в ответ на собственную простодушную откровенность,  что
мистер Таутхоп со времени их последней встречи попал в  секретари к местному
мировому судье и был обязан доводить до сведения властей обо всех проделках,
подобных подвигу мистера Эндрю Ферсервиса.  Уведенную лошадь,  заявил бойкий
представитель судебной власти,  необходимо задержать и  поставить на конюшню
судьи Трамбула, где она будет получать довольствие за двенадцать шотландских
шиллингов per diem*,  пока судебное разбирательство не установит в  законном
порядке,  кто является ее  владельцем.  Он  даже дал понять,  что,  строго и
беспристрастно исполняя свои обязанности, должен задержать и самого честного
Эндрю;  но когда мой проводник стал жалобно молить о снисхождении,  законник
не только отступился от этого намерения, но еще преподнес приятелю в подарок
заезженную лошаденку со  вспученным животом и  надколенным грибом,  чтобы он
мог  продолжать  путешествие.   Правда,  он  сам  умалил  свое  великодушие,
потребовав от бедного Эндрю полного отречения от всех его прав и  притязаний
на резвую кобылу Торнклифа Осбалдистона,  -  уступка, которую мистер Таутхоп
изобразил  как  очень  незначительную,   так  как,  по  шутливому  замечанию
законника, его злополучный приятель заработал бы на лошади только недоуздок,
а точнее сказать - петлю на шею.
     ______________
     * в сутки (лат.).

     Эндрю был сильно опечален и  расстроен,  когда я  вытягивал из него эти
подробности.  Северная гордость его  жестоко страдала,  ибо он  вынужден был
признать,  что законник остается законником по  ту и  по эту сторону Твида и
что судейскому секретарю Таутхопу и судейскому секретарю Джобсону одна цена.
     Он и вполовину так не огорчился бы, что у него отнимают добычу, взятую,
можно сказать,  с опасностью для жизни, случись это дело среди англичан; "но
где ж это видано,  -  сетовал Эндрю,  - чтобы ястреб ястребу глаз выклевал?"
Впрочем,  понятное дело,  многое  изменилось у  него  на  родине со  времени
печального  и  прискорбного  соединения  королевств!   Этим  событием  Эндрю
объяснял  все  признаки  испорченности и  вырождения,  наблюдаемые им  среди
соотечественников,  в особенности дутые счета трактирщиков,  уменьшение меры
пива и прочие непорядки, на которые он указывал мне во время нашей поездки.
     При таком обороте дел я,  со своей стороны, сложил с себя всякую заботу
о  кобыле и  написал сэру Гилдебранду,  при  каких обстоятельствах она  была
уведена в Шотландию,  сообщив в заключение, что теперь она находится в руках
правосудия и  его достойных представителей -  судьи Трамбула и его секретаря
Таутхопа,  к  каковым я и отсылал его за дальнейшими подробностями.  Была ли
она  возвращена в  собственность нортумберлендскому зверолову или продолжала
носить на себе шотландского законоведа, здесь нет необходимости объяснять.
     Мы  теперь продолжали путь на  северо-запад значительно медленней,  чем
начали его  при нашем ночном бегстве из  Англии.  Цепи голых и  однообразных
холмов сменяли одна другую,  пока не  открылась перед нами более плодородная
долина Клайда,  и  вскоре со всею доступной нам быстротой мы достигли города
Глазго -  шотландской столицы,  как  его  упрямо величал мой  проводник.  За
последние годы,  я знаю,  Глазго вполне заслужил это название, которое Эндрю
Ферсервис дал ему тогда в силу некой политической прозорливости.  Обширная и
непрерывно растущая торговля с  Вест-Индией и американскими колониями,  если
сведения мои не ложны,  положила основание богатству и благоденствию, и оно,
если его  заботливо укрепить и  правильно возводить постройку,  со  временем
станет,  быть может, фундаментом коммерческого процветания всей страны. Но в
то давнее время, о котором я рассказываю, заря этой славы еще не занималась.
Соединение  королевств  в  самом  деле  открыло  для  Шотландии  торговлю  с
английскими колониями,  однако  недостаток  капитала,  с  одной  стороны,  а
национальная  ревность  англичан  -  с  другой,  отнимали  у  большей  части
шотландских купцов возможность пользоваться привилегиями,  какие дал им этот
памятный договор. Расположенный на западном побережье острова, Глазго не мог
участвовать в  сношениях с  восточными графствами или континентом,  которыми
только и пробавлялась в то время шотландская торговля.  И все же,  хоть в ту
пору  и  речи не  было о  том,  что  он  может получить большое значение для
торговли,  как ему,  по моим сведениям,  сулят теперь,  Глазго уже и тогда в
качестве  главного  города  Западной  Шотландии  был  значительным и  важным
центром.  Широкий и  полноводный Клайд,  протекая близко от его стен,  давал
возможность сообщения с  внутренними областями страны,  отдаленными от моря.
Не только плодородная равнина,  непосредственно прилегающая к  городу,  но и
округи Эйр и Дамфриз смотрели на Глазго как на столицу,  куда они везли свои
произведения,  получая взамен  те  предметы необходимости и  роскоши,  каких
требовал их обиход.
     Мрачные  горы  западной части  Верхней  Шотландии часто  посылали своих
угрюмых  обитателей проведать рынки  любимого города  святого  Мунго.  Гурты
диких,  косматых, малорослых быков и лошадок, погоняемые горцами - такими же
дикими, такими же косматыми, а порой такими же малорослыми, как вверенные им
быки и  лошади,  -  нередко проходили по улицам Глазго.  Приезжие глазели на
старинную  и   причудливую  одежду  горцев,   вслушивались  в  незнакомые  и
немелодичные звуки их языка, в то время как жители гор, даже при этом мирном
промысле  вооруженные мушкетами  и  пищалями,  мечами,  кинжалами и  щитами,
взирали  с  удивлением на  предметы роскоши,  употребление которых  было  им
незнакомо,  и  с  опасной жадностью -  на предметы,  которые знали и ценили.
Горец всегда неохотно оставляет свою нелюдимую родину,  а  в  ту давнюю пору
пересадить его  на  другую почву было  все  равно что  оторвать сосну от  ее
родной скалы.  Однако уже  и  тогда  горные долины были  перенаселены,  хотя
временами их  опустошал голод или меч и  многие их  обитатели устремлялись в
Глазго. Здесь они заселяли целые кварталы, здесь искали и находили промыслы,
хоть и  не те,  к каким приучены были в родных своих горах.  Этот постоянный
приток населения,  смелого и трудолюбивого,  немало способствовал обогащению
города,  - он доставлял рабочую силу нескольким мануфактурам, которыми уже и
тогда мог похвалиться Глазго, и обеспечивал ему процветание в будущем.
     Внешний вид  города отвечал его  возрастающему значению.  Главная улица
была  широка,  импозантна,  украшена общественными зданиями скорее вычурной,
нежели  стильной архитектуры и  шла  между  рядами  высоких  каменных домов,
фасады  которых  нередко отличались богатой каменной лепкой,  что  придавало
улице   внушительный  и   величественный  вид,   какого  лишено  большинство
английских городов, потому что построены они из легкого, непрочного и с виду
и на деле кирпича.
     Я  и  мой  проводник прибыли  в  столицу  Западной Шотландии в  субботу
вечером,  в слишком поздний час, когда нельзя было и думать о каких бы то ни
было делах.  Мы спешились у гостиницы,  выбранной Эндрю,  - ни дать ни взять
чосеровская корчма, - где нас учтиво приняла миловидная хозяйка.
     На следующее утро колокола затрезвонили на всех колокольнях, возвещая о
праздничном дне.  Но хоть я  и  слышал,  как строго соблюдается в  Шотландии
воскресный отдых,  первым моим побуждением было, естественно, отправиться на
розыски Оуэна.  Однако,  порасспросив,  я  узнал что  все мои старания будут
напрасны,  пока  не  окончится  церковная служба.  Хозяйка  гостиницы и  мой
проводник наперебой убеждали меня,  что  я  не  только не  найду ни  души  в
конторе,  ни  дома  у  "Мак-Витти,  Мак-Фина  и  Компании",  к  которым меня
направляло письмо Оуэна,  но  даже  не  застану там,  конечно,  и  никого из
компаньонов фирмы:  они-де  люди серьезные и  в  такое время будут там,  где
надлежало быть всем добрым христианам, - в Баронской церкви.
     Эндрю Ферсервис,  по  счастью,  не  распространил еще  свою неприязнь к
отечественным юристам на прочие ученые сословия родной страны,  и  теперь он
стал возносить хвалы проповеднику, который должен был в этот день отправлять
службу,  а  наша  хозяйка  отвечала на  его  славословия громкими возгласами
"аминь".  Наслушавшись их,  я решил пойти в этот знаменитый храм, не столько
надеясь  получить назидание,  сколько желая  узнать,  если  будет  возможно,
прибыл ли  Оуэн в  Глазго.  Меня уверили,  что  если мистер Эфраим Мак-Витти
(достойнейший человек!) не лежит на смертном одре, то он не преминет в такой
день почтить своим присутствием Баронскую церковь,  и  если под  его  кровом
нашел приют приезжий гость,  хозяин непременно возьмет его с собою послушать
проповедь.  Этот  довод  меня  убедил,  и  я  в  сопровождении верного Эндрю
отправился в Баронскую церковь.
     На  этот  раз  я,  впрочем,  мало нуждался в  проводнике:  по  булыжной
мостовой,  круто шедшей в  гору,  валом валил народ послушать популярнейшего
проповедника Западной Шотландии,  и  этот  людской поток все  равно увлек бы
меня  за  собою.  Достигнув вершины  холма,  мы  свернули влево,  и  большая
двустворчатая дверь пропустила нас  вместе со  всеми на  открытое,  обширное
кладбище,   окружающее  собор,   или  кафедральную  церковь  города  Глазго.
Архитектура  здания  показалась  мне  скорее  мрачной  и  массивной,  нежели
изящной, но особенности ее готического стиля были так строго выдержаны и так
хорошо  гармонировали с  окрестностями,  что  у  зрителя  с  первого взгляда
создавалось впечатление благоговейной и  великой  торжественности.  В  самом
деле,  я был так поражен, что несколько минут противился настойчивым усилиям
Эндрю затащить меня внутрь собора;  я  был  слишком поглощен созерцанием его
внешнего вида.
     Расположенное в  большом и многолюдном городе,  это древнее и массивное
здание, казалось, стояло в полном одиночестве. С одной стороны высокие стены
отделяют его от строений города,  с другой -  пролег рубежом глубокий овраг,
на дне которого,  невидимый для глаза, шумит скиталец ручей, усиливая мягким
рокотом величавую торжественность картины.  С противоположной стороны оврага
поднимается  крутой  косогор,   поросший  частым  ельником,  сумрачная  тень
которого,   простираясь  над  могилами,  создает  подобающее  месту  угрюмое
впечатление. Кладбище само по себе довольно необычно: хоть и очень обширное,
оно, однако, мало по сравнению с числом почтенных граждан, которые погребены
на его земле и могилы которых почти все покрыты надгробными камнями. Поэтому
здесь не  остается места для  густой и  высокой травы,  какая обычно одевает
почти  сплошным  покровом  места  упокоения,   "где   беззаконные  перестают
буйствовать и где отдыхают истощившиеся в силах".  Надгробные камни, широкие
и  плоские,  лежат так близко один к  другому,  что кажется,  будто кладбище
вымощено ими.  И  хотя  крышей над  ним  простирается только небо,  кладбище
походит на  пол  какой-нибудь  старой  англиканской церкви с  выведенными на
плитах могильными надписями.  Содержание этих  горестных анналов смерти,  их
тщетная  печаль,  и  заключенный в  них  суровый  урок  о  ничтожестве бытия
человека,  и эта пространная площадь,  которую они так тесно покрывают, и их
однообразный и  горестный смысл  напомнили мне  свиток пророка,  который был
"исписан изнутри и снаружи, и написаны были в нем жалобы, и скорбь, и горе".
     Собор  своим  внушительным величием соответствует своему окружению.  Он
кажется вам тяжеловесным,  но вы чувствуете,  что цельность впечатления была
бы нарушена,  если бы он был легче или имел больше витиеватых украшений. Это
единственная епархиальная церковь в Шотландии -  за исключением еще, как мне
передавали,   Керкуолского  собора  на  Оркнейских  островах,  -  оставшаяся
нетронутой  во  время  Реформации,  и  Эндрю  Ферсервис,  возгордившись  тем
впечатлением,  которое  она  на  меня  произвела,  счел  нужным  усилить его
следующими словами:
     - Н-да,   славная  церковка!  Нет  на  ней  этих  ваших  выкрутасов,  и
завитушек,  и  разных там узорчик