на самых  низких  нотах:
"Да  бросьте  же,  бросьте,  господа!"  -  удаляясь,  стихли  наконец,   и
цветастая, шаркающая ногами карусель возобновила свое движение.
   Позже я узнал, с чего все началось.
   Иногда Петр Арианович игрывал на бильярде. В этот вечер  он  заканчивал
партию с молодым фельдшером, когда  в  бильярдную,  пошатываясь,  ввалился
дядюшка.  Его   сопровождали   приятели   в   соответственно   приподнятом
настроении.
   - Чур, чур, - закричал дядюшка с порога бильярдной. - Следующую  партию
со мной! Согласны?
   Петр Арианович отклонил это заманчивое предложение.
   - Но почему? - поразился дядюшка, с аффектацией откидываясь назад.
   - Так.
   - Нет, тут не "так". Тут начинка... А какая?
   Петр Арианович пожал плечами.
   - Что же, выходит, брезгуете нашим обществом? - не отставал дядюшка.  -
Мы ничего. Пьяненькие, но... Что поделаешь? У нас  мыслящему  человеку  не
пить нельзя.
   Петр Арианович отвернулся и принялся намеливать кий.
   - Потому что болото, провинция, - продолжал дядюшка. - Потому  что  рак
на гербе... Весьегонск!
   - Я сам из Весьегонска, - коротко сказал учитель, нагибаясь над столом.
   - Я ж и говорю, - подхватил дядюшка.  -  А  с  кем  тягаться  вздумали?
Страшно сказать - с заграницей, со всемирно известным Текльтоном! Вы  -  и
Текльтон! Хо-хо! Сам Текльтон  не  открыл  острова,  а  учитель  географии
открыл... В Весьегонске, в провинции!
   - Да что вы привязались: провинция, провинция!  -  вступился  за  Петра
Ариановича фельдшер. - А Ломоносов откуда был?
   - Ну, Ломоносов! Сравнили!  То  академик!  И  в  Петербурге!  Добро  бы
господин Пирикукий... то бишь Ветлугин... в Петербурге жил... А  у  нас  в
Весьегонске академий нет!
   Приятели вразнобой поддержали дядюшку:
   - В Калуге, говорят, тоже учитель на звезды собрался лететь! Все ракету
какую-то строит...
   - В Козлове и того лучше: не учитель -  часовщик  новые  растения  стал
выдумывать!
   - Ну вот видите, видите? Вот она вам, провинция ваша!
   И дядюшка захохотал.
   Петр Арианович с полным самообладанием натирал мелом кий.
   - Часовщики! Учители! - ликовал дядюшка.  -  А  зачем  стараются,  лбом
стену прошибают?
   - Не для себя. Для славы отечества!..
   - Ах, славы! - Дядюшка подмигнул приятелям. - Все  слава,  слава...  Ну
именно - чудаки! В каждом городе по чудаку!
   - Какие же чудаки! Выдающиеся русские люди! Патриоты России!
   Дядюшка удивился:
   - Этак, скажете, и вы - патриот России?
   - Конечно.
   Дядюшка неожиданно обиделся:
   - Позвольте! Если вы патриот, то кто тогда я?
   Он обвел всех оскорбленным взглядом. Вид у него  был,  наверное,  очень
глупый, потому что в бильярдной засмеялись.
   - Нет-с, не шучу! Господин Ветлугин говорит: я,  мол,  патриот  России!
Хорошо-с! Кто же тогда мы все?  -  Он  сделал  паузу,  потом  ударил  себя
кулаком в грудь: - Врете! Я патриот, я!
   - Почему?
   - То есть как это почему? Потому что вполне доволен  своим  отечеством.
Зако-за-а-конопослушен! Не придумываю всяких теорий. Служу...
   Петр Арианович усмехнулся.
   - Ни к чему эта усмешка ваша! - Дядюшка рассердился. - Служу, да! А вы?
Острова нашли? Не верю в ваши острова! Не видал! А чего не видал, того...
   Петр Арианович, не  обращая  больше  внимания  на  его  болтовню,  стал
расплачиваться с маркером.
   - Не верю!  -  продолжал  выкрикивать  дядюшка,  бестолково  размахивая
руками и обращаясь больше к висячей лампе, чем к Петру Ариановичу. - Ни  в
часовщика не верю, ни в этого... с ракетой! И в тебя с островами твоими не
верю!
   Дядюшка огляделся, подбирая сравнение. Оно должно было быть хлестким  и
кратким. Что-нибудь вроде пословицы или афоризма. Требовалось  выразить  в
одной фразе все свое превосходство над этим Кукипирием.
   На фоне звездного неба четко вырисовывался купол собора.  Чуть  поодаль
торчала каланча пожарной части, словно это была долговязая шея великана, с
любопытством заглядывавшего в сад через деревья. Еще дальше темнели  крыши
домов.
   Весьегонск был строен прочно, на века. В его  приземистых  домах  можно
было отсидеться от жизненных бурь, как в бревенчатых блокгаузах  во  время
осады.
   Сравнение пришло!
   - Скорее я... - Дядюшка покачнулся, чуть было не упал, но удержался  за
бильярд широко расставленными руками. - Скорее Весьегонск с места  сойдет,
чем я тебе поверю, понял?..
   Он словно бы швырнул на стол наш город, как увесистую козырную карту.
   - Сдвинь-ка Весьегонск, ну! Сдвинь-ка с места, попробуй! А, не  можешь?
То-то!
   Много раз потом представляли мы с Андреем эту сцену. С сухим  щелканьем
сталкивались  и  разлетались  шары.  Раздавались  возгласы:  "К   себе   в
среднюю!", "В угол налево!"  У  стены  ухмылялись  дядюшкины  приятели,  а
посреди ораторствовал дядюшка. Над лысиной  его  дымились  редкие  волосы.
Одну  руку  он  устремлял  вперед  с  видом  колдуна-заклинателя,   другой
продолжал цепляться за спасительный бильярд...
   Спор закончился безобразно.
   Кажется, не насладившись  до  конца  своим  триумфом,  дядюшка  захотел
удержать Петра Ариановича.
   Повторялась  в  общем  уже  известная  читателю   программа   обдуманно
надоедливых приставаний.
   Петр Арианович попытался уйти, ему преградили дорогу к  двери.  Дядюшка
уцепился за рукав его кителя. Рукав треснул.
   Тогда Петр Арианович пустил в приставалу шаром, но промахнулся.
   Их кинулись разнимать. Подскочил Фим Фимыч, до того смирно  сидевший  в
уголке  и  что-то  записывавший.  Толпа  подхватила  его,  дядюшку,  Петра
Ариановича, вынесла из бильярдной и потащила к выходу из Летнего сада.


   В тот же вечер, пылая жаждой мщения, дядюшка сделал обыск на моей полке
с книгами.



11. БУКВЫ "С.С."

   Меня разбудили шелест перевертываемых страниц и сердитое бормотание.
   Открыв глаза, я увидел дядюшку, который сидел на корточках в нескольких
шагах от кровати, спиной ко мне, и рылся на книжной полке.
   - Поглядим, поглядим, - бормотал дядюшка с ожесточением, - каков он  из
себя, этот патриот, поборник славы отечества!
   Одну  за  другой  он  раскрывал  тетради,  порывисто  перелистывал   и,
раздраженно фыркнув, швырял на пол.
   Зажженная свеча стояла у дядюшкиных ног. Длинные тени раскачивались  на
стенах и потолке. Они были  похожи  на  щупальца  осьминога.  Будто  чудом
каким-то я очутился не в своей  комнате,  в  которой  улегся  спать,  а  в
зловещей подводной пещере.
   Было в этом что-то знакомое, мучительно знакомое. Видел я уже и тени на
потолке, и хищно  согнутую  спину,  и  беспокойно  раскачивающийся  язычок
пламени. И так  же  надо  было  подать  сигнал,  предупредить  кого-то  об
опасности.
   Кого?
   Я так и не  успел  вспомнить,  потому  что  с  торжествующим  возгласом
дядюшка сдернул с полки одну из тетрадей и обернулся ко мне:
   - Ага, не спишь? Совесть нечиста? То-то! Ну-ка, объясни,  отвечай:  что
означает "с.с."?
   Я спрыгнул с кровати и, шлепая босыми пятками, подошел к этажерке.
   - Что это, что?!
   Он  тыкал  в  страницу  с  такой  злостью,  что  наконец   прорвал   ее
указательным пальцем.
   Это была моя тетрадь по  географии.  С  недавнего  времени  я  принялся
заносить сюда кое-что из того, что  рассказывал  нам  Петр  Арианович.  На
обложке тетради,  как  водится,  красовались  якоря,  а  также  переводные
картинки с пейзажами тундры, кораблями и белыми медведями.
   - Две буквы - "с.с."! - размахивал  передо  мной  дядюшка  тетрадью.  -
Отвечай! Как понимать?
   Переступая босыми ногами  -  от  пола  дуло,  -  я  объяснил,  что  это
географическая пометка, известная  всем  географам.  ("Я  не  географ!"  -
мотнул  дядюшка  головой.)  А   означает:   "Существование   сомнительно",
сокращенно "с.с.". ("Ага, сокращенно!") Если человек находит на карте  или
в справочнике буквы "с.с." подле какого-нибудь острова, горного кряжа  или
реки, то...
   - Врешь, врешь! - прервал дядюшка. - По голосу слышу, что  врешь!  Нет,
брат, я не глупей тебя с учителем  с  твоим...  Какое  там  еще  придумали
"сомнительно"! Ничего не сомнительно! Ясно-понятно все! "С.с." - это  есть
"совершенно секретно"! Ага, угадал? Ну-с, а что же именно секретно?
   Он с жадностью принялся листать тетрадку дальше.
   - Стишки? Что за стишки? "Первое мая, солнце играя"?..  Нет.  "Нелюдимо
наше море...". Вот оно что! Не-лю-ди-мо!.. Ну-ка, ну-ка...
   Он пробубнил несколько строк себе под нос, потом остановился и почмокал
губами, как бы пробуя стихотворение на вкус.
   - Это как же понимать? - повернулся он ко мне. - "Блаженная  страна..."
Что это?
   Делая многозначительные паузы, дядюшка прочел:

   Там, за далью непогоды
   Есть блаженная страна.
   Не темнеют неба своды,
   Не проходит тишина.

   Он глубокомысленно смотрел на меня снизу, не вставая с, корточек.
   - "Блаженная страна"! Очень хорошо! Именно - совершенно секретно!
   Он торжествующе выпрямился.
   - Вот и приоткрылся учитель твой! -  Дядюшка  захохотал  и  пошатнулся.
Только сейчас я заметил, что он вдребезги пьян.  -  Вот  как  сразу  стало
хорошо! Упирался, лукавил... А сейчас и приоткрылся. Ну что стоишь?  Брысь
в постель! Досыпай! А тетрадочку под замок спрячем, под замок!
   Он бережно закрыл мою тетрадь по географии.


   Утром я узнал от Андрея, что на рассвете у него  побывал  Фим  Фимыч  и
также перетряхнул все учебники и тетради.
   Найдены были те же подозрительные буквы "с.с." и песня, но, кроме того,
длинная выписка из сочинений какого-то опасного революционера, подрывающая
уважение к правительству.
   Собственно, выписок  в  Андреевой  тетради  было  две.  Первая  из  них
разочаровала  помощника  классных  наставников.  Она   была   озаглавлена:
"Мечта".
   "Моя мечта может обгонять естественный ход  событий  (слово  "обгонять"
было подчеркнуто).  Если  бы  человек  был  совершенно  лишен  способности
мечтать таким образом... тогда я решительно  не  могу  представить,  какая
побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и  доводить  до
конца  обширные  и  утомительные  работы  в  области  искусства,  науки  и
практической жизни..."
   Спрошенный Фим Фимычем, кто автор рассуждения о мечте, Андрей  ответил,
что не знает.
   Он действительно не знал автора. Только много лет спустя мы узнали, что
это  цитата  из  сочинений  Писарева,  которую  любил  приводить  в  своих
выступлениях Ленин.
   Фим Фимычу рассуждения о мечте не показались опасными.
   - Ну, это не серьезный человек писал, -  сказал  он,  пробегая  глазами
выписку. - Поэт какой-нибудь...
   Зато вторая выписка с лихвой вознаградила его за все хлопоты. Там  было
сказано следующее:
   "Недавно приходилось читать в "The Atheneum", что в  России  варварство
простонародья часто губит благие намерения правительства  (по  организации
экспедиций)...  Но  никогда  не  произносилось  ничего  более   неверного.
Наоборот, простонародье почти всегда пролагало  путь  научным  изысканиям.
Вся Сибирь с ее  берегами  открыта  таким  образом.  Правительство  всегда
только присваивало себе то, что народ открывал. Таким образом присоединены
Камчатка  и  Курильские  острова.  Только   позже   они   были   осмотрены
правительством. Предприимчивые люди из простонародья впервые  открыли  всю
цепь  островов  Берингова  моря  и  весь  русский  берег   северо-западной
Америки".
   Я привожу здесь эту выписку целиком, потому что  именно  она  послужила
причиной увольнения Петра Ариановича из нашего училища.
   Со всеми  предосторожностями,  как  пойманную  ядовитую  змею,  выписку
доставили инспектору, так как директор был в отъезде. Тотчас же был вызван
для объяснений Петр Арианович.
   - "Простонародье пролагало путь...", "Правительство присваивало...",  -
с ужасом вчитывался инспектор в Андреевы каракули. - Боже мой, боже мой! И
это география? Разве у Иванова это есть? Я помню  Иванова...  Полюбуйтесь!
Пропаганда, чуть ли не прокламация!
   Он схватился за правый бок и скрючился.
   Петр Арианович, нагнувшись, близоруко  разглядывал  лежавшую  на  столе
раскрытую тетрадь.
   - Позвольте... "Простонародье пролагало путь научным изысканиям"? Да, я
это говорил. Не помню уж, на каком уроке, но говорил...
   - Боже мой, на уроке!
   - Чему вы ужасаетесь? Это  отнюдь  не  прокламация,  а  ученая  статья!
Написал ее действительный член Императорской академии наук...
   - Императорской? Не верю!
   - Знаменитый русский ученый Карл Максимович Бэр... Прочитав о том,  как
в иностранном журнале пытаются ошельмовать наших  русских  землепроходцев,
он, естественно, вступился за них и...
   - А стихи? Как тут? "Блаженная страна". "Там, за далью непогоды..." Это
как понимать? А "совершенно секретно"?.. Все,  знаете,  одно  к  одному...
Наконец, эти ваши загадочные прогулки с учениками, какой-то конспиративный
географический кружок! Нет-с, извините, я умываю руки...
   Инспектор с таким ожесточением потер рука об Руку, что даже  поморщился
от боли.
   - Объясняйтесь с господином попечителем учебного округа или  с  кем  он
сочтет нужным. Это дело политическое. Все! Я умыл руки...


   Мы  сидели  с  Андреем  на  подоконнике,  в  коридоре,  когда  с  шумом
распахнулась дверь учительской и оттуда, встряхивая волосами,  вышел  Петр
Арианович. На широких скулах его рдели два красных  пятнышка.  Брови  были
сдвинуты.
   Мы вскочили с подоконника, поклонились. Петр Арианович  кивком  ответил
на поклон. Он посмотрел на нас прищурясь, со  странным  выражением.  Потом
чуть заметно покачал головой. Это означало, что подходить к нему нельзя.
   И тогда, оглянувшись, я увидел Союшкина.
   Он стоял по обыкновению у стеночки, как бы желая врасти в нее,  слиться
с нею, и с ужасом смотрел на  опального  учителя.  То,  что  он  опальный,
делало его, видимо, совершенно другим в глазах Союшкина. Мимо  вприскочку,
весело толкаясь, проносились ученики. Союшкина окликали, подзывали, но  он
оставался недвижим. Он будто оцепенел.
   Тогда же, на перемене, стало известно, что Петр Арианович временно, "по
болезни", не будет продолжать занятия.
   Некоторые учителя открыто  выражали  ему  сочувствие,  другие  пожимали
плечами. Зато отец Фома  был  доволен  свыше  меры  и  не  скрывал  этого.
Взмахивая рукавами рясы, он радостно вскрикивал:
   - Вот она, аллегория-то! Я же говорил! Неизвестные  острова  суть  одна
лишь аллегория!
   Ждали прибытия попечителя.



12. ТРОЙКА ПО ПОВЕДЕНИЮ

   Это были томительные дни. По вечерам меня держали взаперти, а домой  из
училища конвоировала тетка.
   Вдруг на большой перемене пронесся слух, что попечитель уже приехал и к
нему вызывают учеников.
   Я и Андрей с ужасом переглянулись.
   - Звонков Андрей! За ним Ладыгин Алексей!  -  провозгласил  Фим  Фимыч,
вышагивая по коридору.
   Он торжественно препроводил нас к учительской, втолкнул Андрея  первым,
меня придержал за плечо. Потом взмахом руки разогнал малышей,  в  волнении
шнырявших вокруг.
   Через стеклянную дверь я видел  спину  Андрея,  его  узенькие  плечи  и
большую голову с торчащими вихрами.
   Он волновался. Все время оттягивал складки гимнастерки под поясом, хотя
те и так торчали воробьиным хвостиком.
   Прямо против двери сидели за столом наш инспектор и осанистый старик  в
вицмундире, то поднимавший, то опускавший очень толстые черные брови. Отец
Фома пристроился у окна, на солнышке.
   Видимо, ответы Андрея были неудовлетворительны,  потому  что  инспектор
погрозил ему пальцем.
   От гулкого окрика задребезжало стекло двери:
   - Ладыгин!
   Я очутился перед столом, рядом с Андреем.
   - Вот второй экземпляр, ваше превосходительство,  -  печальным  голосом
сказал инспектор, выворачивая ладонь в мою сторону. - Племянник уважаемого
в городе чиновника, н-но...
   Отец Фома шумно вздохнул.
   Брови попечителя выжидательно поднялись.
   - Расскажи нам, Ладыгин, все, - продолжал инспектор. - Покажи  товарищу
пример. Товарищ твой из молчунов, язык проглотил...
   Андрей был взъерошен и больше обычного смотрел букой.
   Со своими торчащими на макушке вихрами и гимнастеркой, оттопыривающейся
сзади в виде хвостика, он напоминал сейчас очень маленькую сердитую птицу.
   - Ну, что же молчишь, сыне? - вопросил отец Фома, склонив голову набок.
- Чему учитель научает тебя? Молчать?..
   Допрос тянулся очень долго.
   То,  взмахивая  длинными  рукавами  рясы,  с  вкрадчивыми  увещеваниями
приступал отец Фома:
   - Нет?.. Что нет, сыне?
   - Не знаю, батюшка.
   - А почему так тряхнуло тебя, когда я спросил?
   То грозно качал указательным пальцем инспектор:
   - Ты мне тут симфонию не разводи! - И непередаваемое презрение  было  в
слове  "симфония".  -   Не   разводи   мне   симфонию,   а   ответь:   про
капиталистический строй говорил он тебе?
   Черные брови попечителя продолжали то подниматься, то опускаться. Вдруг
я заметил, что лицо его начинает багроветь.
   - Тройка по поведению! - неожиданно тонким голосом крикнул  он,  и  так
громко, что отец Фома поперхнулся  вопросом,  а  любопытных  приготовишек,
толпившихся у стеклянной двери, кинуло в сторону, как ветром. - Тройка  по
поведению - вот что угрожает  вам,  понимаете  ли,  дураки?..  Что  будете
делать  после  этого?  С  тройкой  только  во   второразрядное   юнкерское
принимают!..
   Отец Фома возвел глаза к потолку. Инспектор скорчил соболезнующее лицо.
Нас вывели.
   В течение нескольких дней  в  учительской  перебывали  другие  ученики.
Никто не понимал, в чем дело, но молчали все, как в рот воды набрали.
   Подробности  разговора  Петра   Ариановича   с   попечителем   остались
неизвестными. О них можно было судить по поведению дядюшки. В тот день  он
был оживлен более обычного и обедал с аппетитом.
   - Уволен! - сообщил он, шумно высасывая из кости мозг. - Уволили нашего
Пирикукия! Вызван для объяснения в Тверь!
   Тетка взглянула на меня и перекрестилась.
   ...Вечером у нас были гости.
   Столик для лото расставили в  палисаднике.  Оттуда  доносились  веселые
голоса, звон стаканов и вилок. В руках у меня был Майн Рид, но  читать  не
хотелось.
   Быть может, в тот вечер кончилось  мое  детство?  Выдуманное  перестало
увлекать. Настоящая,  реальная,  суровая  жизнь  со  всеми  ее  радостями,
горестями, опасностями подхватила и понесла куда-то в неведомое - из тихой
заводи в океан...
   Я услышал, как камешек ударился в подоконник.  Пауза.  Дробно  ударился
еще один.
   Распахнув окно, выглянул наружу. Темно было, хоть глаз выколи.  Спросил
шепотом:
   - Ты, Андрей?
   Что-то зашуршало в кустах под окном, шмыгнуло носом, сердито сказало:
   - Не Андрей... Я, Лизка...
   - О! Лиза! Что ты, Лиза?
   - Попрощаться зовет...
   - Кто?
   - Он. Уезжает.
   Я,  по  существу,  находился  под  домашним  арестом,  впереди  маячила
предсказанная попечителем тройка по поведению, но, понятно,  не  колебался
ни минуты. Кинувшись к кровати, быстро сдернул подушки, бросил  их  особым
образом, прикрыл одеялом. Отошел, оценивая взглядом.  Уложил  складки  еще
небрежнее.
   Лиза с удивлением следила за мной через окно.
   Да, теперь будет хорошо! Человек спит на кровати.  Человек  читал  Майн
Рида, уронил на пол, заснул.
   Я перемахнул через подоконник. Майн Рид  остался  лежать  раскрытый  на
середине...
   Держась за руки, мы побежали с Лизой вдоль изгороди. За густыми кустами
сирени горела лампа. Мошкара трещала крыльями вокруг нее.
   У калитки пришлось переждать, пока отойдет гость, куривший папиросу.
   Кто-то сказал за столом, подавляя зевок:
   - А без него, что ни говори, скучно будет в Весьегонске!
   Стук кубиков лото. Голос исправницы:
   - У кого тринадцать? У вас? Он революционер! И опасный!
   Дядюшка поддержал:
   - Учил, говорят, что ничего незыблемого в географии нет... Как - нет? А
существующий в Российской империи государственный строй? Ага! То-то и оно!
   - Не революционер... Еще (не "еще", а  по-церковнославянски  "еще")  не
революционер, однако же закономерно идет к тому, чтобы