тра, поднял озабоченное лицо.
   - Крен - двадцать градусов!
   Следом за мной выбежали Вяхирев и Синицкий, спустя  некоторое  время  -
Андрей. Лицо его было еще более серьезно, чем лицо Сабирова.
   - Я из машинного отделения, - сказал он ровным голосом,  каким  говорил
всегда в минуты опасности. - Запасной холодильник дал течь.
   Сабиров опрометью кинулся из рубки, я - за ним.
   Машинное отделение ярко освещено.
   В  трагической  тишине  аварии  слышно  было  только  тяжелое   дыхание
механиков,  суетившихся  подле  крышки  холодильника,  и  тонкое,  певучее
журчание. Из-за крена отливное отверстие холодильника очутилось под водой,
прокладку у крышки пробило, и вода  тоненькой  струйкой  начала  поступать
внутрь судна.
   Спеша, догоняя друг друга,  зазвучали  удары  била  о  рынду.  Тревога!
Тревога! Общий аврал! Над головой по трапам и палубе, как дождь, застучали
быстрые шаги.
   Андрей приказал проверить, хорошо ли  закреплены  аварийные  запасы.  Я
поспешил наверх.
   Крен увеличивался с  каждой  минутой.  Вдобавок  палуба  обледенела,  и
ходить по ней стало очень трудно. Льды вокруг были спокойны, но  под  этим
спокойствием таилась  угроза.  Они  медленно  кружились  как  в  хороводе.
Видимо, льдина, на которую сел дном корабль, тоже двигалась, ерзала вместе
с другими льдинами.
   Я вернулся вниз.
   За те несколько минут, что я пробыл вне машинного отделения, напор воды
увеличился. Струи воды, пробиваясь в разрывы в прокладке, били с размаху в
противоположную переборку.
   Вот где сказался опыт прошлогоднего  плавания!  Наш  коллектив  был  на
редкость сплочен, сбит. Люди  работали  споро,  без  суеты,  по  какому-то
наитию, почти без слов понимая Андрея  и  Тюлина,  командовавших  авралом.
Если  существует  передача  мыслей  на  расстоянии,  то,   вероятно,   она
проявляется именно во время аварий.
   Часть команды подтаскивала к холодильнику  доски  и  цемент.  Несколько
матросов бегом приволокли брандспойт, мгновенно собрали  его  и  протянули
шланг за борт. Тотчас же произошла перемена в зловещей какофонии: журчание
струй заглушили мощные всхлебы заработавшего брандспойта.
   Воду откачивали с яростью. Всех охватило  какое-то  вдохновение,  азарт
борьбы со стихией. Никогда  моряк  не  чувствует  себя  до  такой  степени
связанным со своим кораблем, как в минуты опасности. Каждый  понимал,  что
судьба корабля - это его судьба!
   А стрелка кренометра продолжала неудержимо двигаться. Она подходила уже
к тридцати.
   Вокруг  отверстия,  куда  нахально  ломилось  Восточно-Сибирское  море,
сгрудились люди. Одеревеневшими от холода руками они городили, сколачивали
доски.
   Старший механик, мельком взглянув на выраставшую  на  глазах  опалубку,
шагнул к Андрею.
   - Есть мыслишка, Андрей Иванович, - сказал он. - Разрешите спуститься с
Сабировым за борт. Попробуем заткнуть снаружи эту дыру.
   Отверстие к тому времени уже ушло на метр под  воду.  Смельчаков  ждала
"ванна" при нулевой температуре. Мало  того:  льды  могли  придвинуться  к
борту вплотную и раздавить их.
   Но другого выхода не было.
   Механика и старпома  поспешно  обрядили  в  водолазные  костюмы.  Затем
механик спустился по штормтрапу за борт. Сабиров нетерпеливо  топтался  на
палубе, ожидая своей очереди.
   Задача состояла в том, чтобы ощупью отыскать в борту  отверстие,  через
которое хлестала вода, и заткнуть его паклей, обмазанной тавотом. Это было
не гак-то просто. Паклю полагалось подставить  как  раз  под  струю  воды.
Струя сама должна была затянуть ее внутрь.
   По прошествии томительной четверти часа из машинного  отделения  явился
гонец. Вода стала  поступать  медленнее.  Стало  быть,  отверстие  удалось
закупорить.
   Когда самоотверженные водолазы поднялись по штормтрапу на палубу  и  мы
отвинтили шлемы их скафандров, они  не  могли  говорить.  Зуб  на  зуб  не
попадал от холода!
   - Обоих в каюту! - распорядился Андрей. - Оттереть спиртом, напоить  им
же. Спасибо, товарищи! Дальше справимся без вас.
   По счастью, подвижек не было, льды вели себя  очень  тактично,  как  бы
соблюдая правило: "Двое дерутся - третий не мешай".
   Вскоре нам удалось уменьшить  крен  до  пятнадцати  градусов,  а  затем
совершенно выровнять судно.
   Но оставаться на этой  каверзной  льдине  было  нельзя,  и,  возобновив
самостоятельное плавание во льдах, ледокол переменил место стоянки.
   - Ну и очень хорошо,  -  сказал  Сабиров,  которого,  несмотря  на  его
протесты, уложили в постель. -  Хоть  и  качнуло  нас,  хоть  и  крен  был
тридцать градусов, а все же душевного равновесия никто не потерял.
   Он сердито чихнул. "Ванна"  в  Восточно-Сибирском  море  наградила  его
сильнейшим насморком.



4. ВОШЛИ, ПРОРВАЛИСЬ!

   Мы дрейфовали уже  третью  неделю,  томительно  медленно  подвигаясь  к
"белому пятну", описывая по морю выкрутасы и вензеля. Кое-где  приходилось
вежливенько просить посторониться наседавшие на корабль льдины,  чуть-чуть
раздвигая их локотками.
   По небу неслись низкие тучи. Вяло падал мокрый снег.
   - Сколько под килем?  -  Андрей  обернулся  ко  мне.  (Теперь  я  ведал
эхолотом.)
   Я доложил, что "Пятилетка" проходит  над  мелководьем.  Стоявший  рядом
Сабиров покрутил головой и чертыхнулся.
   Многолетние поля проползают почти на брюхе по дну. Напор страшенный.  С
боков! Снизу! Ледяные поля корежит, сгибает. И вот  уже  катится  по  морю
белый вал, растущий на глазах...
   В какие-нибудь четверть века белая равнина вокруг превратилась в  резко
пересеченную местность. Всюду, как обелиски, торчат ропаки, образовавшиеся
от столкновения ледяных полей. Два  поля  сшиблись  лбами,  лед  вспучило,
выперло  наверх,  как  огромный  нарост,  как  чудовищную  шишку.  Трещины
бороздят поля по всем направлениям.
   Это картина первозданного хаоса, выполненная,  впрочем,  только  в  два
цвета - белый и бледно-голубой.
   Тучи умчались за горизонт, и снег-поземка  с  шорохом  несется  понизу.
Дрейфующие льды, сжимаясь и разжимаясь, уносят  нас  на  северо-восток,  к
заветному "белому пятну".
   ...Странная иллюзия  возникает  порой.  Кажется,  будто  Лиза  рядом  -
неслышная, невидимая для других. Она помогает мне коротать ночные вахты на
мостике; стуча каблучками, сбегает по трапу следом  за  мною  в  каюту,  а
вечерами, пока я корплю за столом над картами глубин, тихонько садится  на
стул, сложив руки на коленях, как пай-девочка, терпеливо ожидая, когда  же
я наконец взгляну на нее.
   Да, это ожидание постоянно в глазах  Лизы.  Ожидание  или  настойчивый,
непонятный мне вопрос?
   Мысленно я прилежно сопоставлял, сличал разные  факты,  на  которые  не
обращал ранее внимания.
   Давным-давно, еще в бытность мою в  университете,  мы  затеяли  спор  о
моде.  Я  сказал,  между  прочим,  что   мне   нравится,   когда   девушки
причесываются на прямой пробор. Андрей не  снизошел  до  обсуждения  столь
мелкой темы. Лиза промолчала. На следующий  день  мы,  все  трое,  были  в
театре и прогуливались по фойе. Вдруг Лиза спросила сердито:  "Ну  что  же
ты, Лешка? Я уложила волосы по-новому, а ты и не  скажешь  ничего".  Мы  с
удивлением посмотрели на нее. Да, другая была прическа. И видимо,  не  так
просто досталась.  Упрямая  рыжая  челка  ни  за  что  не  хотела  скромно
укладываться на голове...
   Был еще случай, тоже многозначительный. Я спросил Лизу, почему  она  не
выходит замуж. "Тебя  жду,  -  сказала  она  небрежно.  -  Дождусь,  когда
женишься, тогда выйду". И снова я по глупости пропустил это мимо ушей...
   Как-то, сидя у Лизы с Андреем, Синицким и еще с кем-то, я почувствовал,
что она смотрит на меня. Долго не хотел оборачиваться, но, когда остальные
гости яростно заспорили о чем-то, все-таки обернулся. И вот какой разговор
произошел между нами.
   - Очень скучно, наверное, сидеть так и смотреть на меня, - сказал я.
   - А мне не скучно, представь...
   - Почему?
   - У тебя так забавно меняется лицо. То нахмуришься,  то  вздохнешь,  то
улыбнешься про себя. Знаешь, что я делаю в это время?
   - Что?
   - Стараюсь угадать твои мысли.
   - И получается? - спросил я недоверчиво.
   - Конечно. - Короткий поддразнивающий смешок. - Ты же обычно думаешь  о
Земле Ветлугина. Об эхолотах. О плавучих льдах.
   - Ага! Вот и ошиблась на этот  раз.  Я  почему-то  вспомнил  о  майском
карнавале в парке культуры и отдыха. Ты пела такую нелепую песенку.
   Пауза.
   - Я рада, что ты помнишь, - сказала Лиза...
   А наш последний разговор  перед  отъездом  во  вторую  экспедицию?  Как
бережно, с каким женским тактом врачевала она мои раны! Никто - ни Андрей,
ни Афанасьев - не помог мне так, как помогла она. А когда я, не зная, куда
девать себя от радости, обнял ее и  приподнял  над  полом,  она  не  стала
высвобождаться, только чуточку отклонилась  и  шепнула  смущенно:  "Кто-то
идет, Лешенька..." И вот уже общая маленькая тайна есть у нас...
   А  ведь,  если  подумать,  это  началось  у  меня  задолго  до   второй
экспедиции. Пожалуй, еще на мысе Челюскин. Да,  вернее  всего,  именно  на
мысе Челюскин! Стихи Андрея сыграли свою роковую роль. Не  надо  было  мне
поправлять их, придумывать эпитеты поярче, поточнее.
   Шучу, конечно! И все же странно устроен человек, не правда ли? Выходит,
только узнав, что в Лизу влюблен Андрей, я прозрел: до меня дошло наконец,
какая она привлекательная, женственная, милая...
   Да, но как же с Андреем? Не таиться от него, не прятать  свое  чувство,
чтобы и малейшей неправды не было между нами!
   К моему удивлению, Андрей совершенно спокойно принял мое признание.
   - Правильно, - сказал он, отрываясь на минуту от своих выкладок. - Лиза
любит тебя. И очень давно.
   - Как? Ты знал? И ничего не сказал?
   - Но я же не знал, любишь ли ее ты. Если бы ты не любил, такой разговор
мог бы только унизить Лизу, понимаешь?
   Я молчал, ошеломленный.
   - Еще в Весьегонске догадался, - неторопливо продолжал Андрей. -  Когда
ездил в Весьегонск перед первой экспедицией. Лиза все  расспрашивала:  что
ты, как ты? И в своем письме,  приглашая  нас,  писала  о  тебе.  Даже  не
упомянула моего имени.
   - Ну не дурак, скажи? Не разиня?
   - Кто?
   - Не ты, само собой. Я.
   - Но ты же, кажется, говорил, что хорошо  знаешь  девушек.  Досконально
разбираешься во всех их увертках, уловках, повадках.
   Я привстал со стула и поправил абажур  настольной  лампы,  чтобы  лучше
видеть своего собеседника. Нет, и тени иронии не было на этом обветренном,
гладко выбритом,  невозмутимо  спокойном  лице.  Андрей,  вероятно,  и  не
подозревал, что люди иногда способны иронизировать друг над другом.
   - Это ты говорил обо мне, - сказал я. -  А  я  только  слушал  и  верил
тебе...


   ...Прерывистые  гудки  оповестили  участников  экспедиции  о  том,  что
"Пятилетка" приблизилась к препятствию, к первому ледяному барьеру.
   В прошлом году ледокол пытался  прорваться  вперед,  форштевнем-секирой
прорубиться к центру "белого пятна". После того как это не удалось, на лед
была  спущена  санная  группа.  Сейчас,  наученные  горьким   опытом,   мы
готовились поступить по-другому.
   Нас  заинтересовала  большая  полынья,   еще   в   прошлую   экспедицию
обнаруженная  севернее   острова   Врангеля.   Нельзя   ли   по   аналогии
предположить, что нечто подобное есть и севернее Земли Ветлугина?  Льдины,
поднесенные могучим потоком к Земле, громоздятся, скапливаются у южного ее
берега, пространство же у северного берега должно оставаться свободным ото
льдов.
   На этом предположении строился план дальнейших действий.
   Едва  зазвучали  прерывистые  гудки,  как  матросы  принялись  поспешно
стаскивать брезент с самолета, стоявшего на палубе.
   Очень  быстро  расчищена  была  небольшая  стартовая  площадка,   потом
осторожно, с помощью лебедок, спущен на лед самолет.
   В качестве наблюдателя Андрей приказал лететь мне.
   День был, к сожалению, пасмурный.  Последнее  время  погода  вообще  не
баловала нас.
   Торосы, торосы!  Сверху  это  похоже  на  складки  земной  коры,  следы
горообразовательного процесса. Но можно  сравнить  и  с  фортификационными
укреплениями. Вот первая линия обороны! Вот вторая.  Как  быстро,  однако,
очутился я над нею!  В  прошлом  году  это  стоило  нам  стольких  усилий!
Тащились с санями целый день, балансируя на ледяных  перемычках,  форсируя
промоины вброд.
   Серые полосы тумана протянулись внизу. Знакомая картина! Летний  пейзаж
остался неизменным, но таким же, каким я видел его  с  самолета  три  года
назад, во  время  катастрофы  с  "Ямалом".  Туман  над  Землей  Ветлугина,
наверное, не исчезнет почти никогда, как над Лондоном.
   Несколько раз самолет пролетел над районом "белого пятна" - из конца  в
конец. За туманом не видно было не только Земли, но и полыньи.
   Однако на этот раз я применил новинку  -  фотоаппарат  с  инфракрасными
лучами. Они обладают  свойством  проникать  сквозь  туман.  Вернувшись  на
корабль, который за это время успел  пройти  часть  своего  пути  в  обход
препятствия, я поспешил проявить снимки.
   Синицкий  и  Вяхирев,  топтавшиеся  за   моей   спиной,   разочарованно
вздохнули. Земли  на  снимках  не  видно.  Вероятно,  контуры  ее  слишком
сглажены и она сливается с окружавшими ее льдинами.
   Зато обнаружена желанная полынья. Несколько севернее тех координат,  на
которых, по вычислениям Петра Ариановича, находилась Земля, мы увидели то,
что надеялись увидеть: темное пространство воды!
   Дальше все, как пишут в военных сводках, развивалось  согласно  заранее
разработанному плану.
   Ледокол завершил зигзаг, возобновив самостоятельное плавание во  льдах,
вышел из сомкнутого строя плавучих  льдин  и  круто  повернул  на  юг.  Мы
собирались зайти к нашим островам с тыла.
   Вначале предполагалось, что самолет опять поднимется в воздух и поведет
за собой корабль кратчайшим путем к полынье, выбирая разводья среди льдин.
Но туман, повисший непроницаемой пеленой над "белым пятном", мешал  этому.
Ледокол двинулся на юг почти в  сплошной  мгле,  как  слепой  с  вытянутой
вперед палочкой.
   - К эхолоту! - приказал Андрей, и я сбежал вниз в рубку.


   В рубке тихо. Только мерно тикают часы да шелестит бумага. Все знакомо,
буднично, словно бы находимся еще вне "белого пятна".  Но  мы  уже  внутри
его.
   Вошли, прорвались!..
   Не помню, сколько времени  я  просидел,  не  спуская  глаз  с  медленно
двигавшихся квадратиков  кальки,  -  наверное,  очень  долго,  потому  что
заболела спина.
   На пороге появился Андрей.
   - Ну как?
   - Глубины уменьшаются, но очень медленно.
   Глаза у Андрея  воспалены,  красны.  Он  не  говорит  таких  слов,  как
"крепись", "мужайся". Просто  стоит  над  вращающимся  валиком  эхолота  и
смотрит на меня.
   - Продрог? - говорю я.
   - Нет. Просто так... Пришел к тебе.
   - Жаль, что туман!
   - Ничего не поделаешь. Маре инкогнитум! Море тайн, море тьмы... Слушай:
я посижу у эхолота, сменю тебя. Приляг на четверть часа...  До  Земли  еще
далеко.
   - Нет. Я только поднимусь на мостик, погляжу,  как  там,  и  сейчас  же
назад...
   Туман, пока я был в рубке, сгустился еще больше. Он обступил корабль со
всех сторон. Изредка в разрывах тумана, как  в  колодце,  мелькало  чистое
небо. С бака доносились монотонные возгласы впередсмотрящих.
   - Слева по борту торос!
   - Прямо по борту разводье!..
   Из мглы шагнул ко мне человек и сказал голосом Сабирова:
   - На эхолот только и надежда. Не выскочить бы на мель!
   Я  присел  на  скамью,   прислушиваясь   к   успокоительно-равномерному
пощелкиванию тахометра.
   За плечами рулевого и за спицами штурвала видны ломающиеся, уходящие  в
воду льдины.
   Впечатление такое, будто плывем под  водой.  В  столбах  света  несутся
впереди дрожащие водяные  капли.  Прожекторы  вырывают  из  мглы  то  края
ледяных полей, то тускло отсвечивающую черную тропинку разводьев.
   И вдруг почудилось, что я в Весьегонске.
   Плохо видно в струящемся сумраке воды. Стебли  кувшинок  перегораживают
улицу, как шлагбаум. Бревенчатые низкие дома оплетены водорослями.  Стайки
рыб мелькают в черных провалах окон.
   Ну конечно, а как же иначе! Ведь это Подгорная улица, а она  затоплена,
ушла на дно!
   Делаю  усилие,  вскидываю  голову.  По-прежнему  в  свете   прожекторов
колышется туман, палуба подрагивает под ногами.
   Наверное, я здорово вымотался за этот день, особенно во время  полетов,
когда нервы буквально вибрировали от  напряжения,  потому  что  тотчас  же
снова задремал.
   Мне привиделось, что я лежу в своей каюте. Ко  мне  на  цыпочках  вошел
Петр Арианович. Хочу встать, но он останавливает меня, садится на  краешек
койки, большой теплой ладонью ласково проводит по моему лицу.
   - Ну и устал  же  ты,  Леша,  -  говорит  он.  -  И  постарел...  Глаза
по-прежнему твои, а морщинки у рта не твои,  чужие.  И  седина  сквозит  в
висках. А ведь по возрасту ты еще не стар... Жаль будить тебя, но...  Надо
вставать, Леша! Вставай, вставай! Эхолот показывает семь метров!
   Он тряхнул меня за плечо. Я открыл глаза и  увидел,  что  это  не  Петр
Арианович, а Андрей склонился надо мной.
   - Вставай! - настойчиво повторил Андрей. - Семь метров под килем!..
   Корабль стоит на месте. Два пучка света уперлись в серую стену впереди.
Что там? Острова или мелководье?..
   - Ну и туман! - хрипло сказали на палубе. - Хоть режь его ножом!
   - Солнце надо ждать, - ответил кто-то и нетерпеливо вздохнул.


   Прошло  полчаса,  и  взволнованные  возгласы  возвестили,   что   туман
расходится. Поднявшийся ветер трепал, рвал на части тяжелые серые складки.
   Мы были уверены, что Земля  совсем  близко,  и  все  же  она  открылась
внезапно, будто всплыла из воды. В объективе  бинокля,  освещенные  лучами
солнца, падавшими сквозь облака, как светлый дождь, чернели пологие склоны
с темно-бурыми пятнами мха.
   - В тринадцать часов ноль шесть минут прямо по  курсу  открылась  Земля
Ветлугина, - пробормотал Сабиров, будто заучивал наизусть, и метнулся мимо
меня, чтобы занести эту фразу в вахтенный журнал.
   Я уцепился за поручни обеими руками. Волнение  не  давало  мне  дышать,
смотреть. Я зажмурился, потом опять открыл глаза. Ослепительный  архипелаг
лежал прямо по курсу. Лед искрился в лучах неяркого полярного солнца.
   Это была Земля Ветлугина! Она существовала, и мы дошли наконец до нее!



5. РАЗГАДКА ТАЙНЫ

   Но я думал, что наша Земля выглядит иначе.
   Где "гора до  небес",  высоту  которой  Веденей  определил  на  глаз  в
"пятьсот сажон"? Перед нами всего  лишь  невысокий  купол,  за  которым  в
отдалении виднеются еще два.
   Прошло около трех столетий со  дня,  когда  их  впервые  увидел  корщик
Веденей.
   Почему  же  Земля  изменилась  за  это  время?  Неужели  рефракция  так
приподняла острова над водой, что Веденею привиделись горы  на  горизонте?
Или дело не в рефракции, а в чем-то другом?
   Андрей приказал спустить шлюпки. В первой из  них  уселся  он  сам,  я,
Сабиров и Союшкин. Во второй - остальные научные сотрудники.
   Между кораблем и берегом тянулся ледяной припай. Мы добрались  до  него
на веслах, затем двинулись пешком по льду.
   Когда матрос, который шел впереди и пробовал прочность льда шестом, уже
готовился спрыгнуть на берег, Сабиров крикнул:
   - Стоп! Первым - Андрей Иванович!
   А мы и забыли, что первым на вновь открытый остров,  по  географической
традиции, должен ступить начальник экспедиции.
   Традиция на этот раз была обновлена. Андрей подхватил меня  и  Сабирова
под руки и, несмотря на наше сопротивление, шагнул на берег вместе с нами.
   Сомневаться больше нельзя. Обеими ногами я стою на Земле Ветлугина.
   Удивительная Земля! Сначала ее  угадали  в  Весьегонске  на  расстоянии
нескольких десятков тысяч километров. Потом услышали при помощи эхолота. И
вот наконец мы ощущаем ее под ногами!..
   Рядом раздался сердитый окрик Сабирова:
   - Товарищ Союшкин! Отдельно вас приг