, - без хорошего разговора вино не
доставляет удовольствия. А американцы не любят и не умеют разговаривать.  Вы
заметили? Они никогда не засиживаются за столом. Им не о чем  говорить.  Они
танцуют или играют в бридж. И предпочитают виски. Выпил три стопки - и сразу
опьянел. Так что и разговаривать незачем. Да, да, да,  сэры,  американцы  не
пьют вина.
     Мы долго шли по какой-то очень широкой улице, с коттеджами по сторонам.
"Бизнес-сентер" остался далеко позади. Мы попали в "резиденшел-парт".  Здесь
не было ни ресторанов,  ни  магазинов,  ни  даже  аптек.  Пошел  дождь.  Под
светофорами висели плакаты: "40 смертей в результате автомобильных катастроф
в Сан-Антонио за истекший год. Правьте осторожнее!"
     - Может быть, вернемся? - сказала миссис Адамс.
     - Ах, Бекки, - воскликнул старик, - ну как ты  можешь  так  говорить  -
"вернемся"! До нашего ресторанчика совсем близко. Я хорошо помню это место.
     Мы шли еще  полчаса  под  дождем,  мрачнея  с  каждой  минутой.  Прошли
автомобильное кладбище, потом пустырь, где продавались  подержанные  машины.
Навстречу нам  промчались  к  центру  несколько  автомобилей,  переполненных
молодыми людьми, которые что-то орали и поджигали шутихи. У перекрестка были
сооружены  качели,  иллюминованные  электрическими  лампочками.  Веселящаяся
парочка печально  раскачивалась  в  металлической  лодке.  Только  здесь  мы
заметили, что дождь заладил не на шутку.
     В электрическом свете были видны частые струи дождя.
     -  Ну,  хорошо,   -   сказала   миссис   Адамс   со   свойственной   ей
рассудительностью, - если ты не помнишь, где  находится  твой  ресторан,  мы
можем спросить у полисмена.
     - Нет, нет, Бекки,  -  пробормотал  мистер  Адамс,  -  не  говори  так.
Серьезно. Ресторан где-то здесь.
     - Но все-таки - где? На какой улице?
     - Нет, Бекки, серьезно, ты не должна так говорить.
     - Сейчас я спрошу у полисмена, - решительно сказала миссис Адамс. - Как
называется твой ресторан?
     - Ну, Бекки, прошу тебя,  не  волнуйся.  Нет,  правда,  сэры,  не  надо
беспокоить полисмена.
     - Я тебя спрашиваю: как называется ресторан?
     - Бекки, не говори так, - бормотал мистер Адамс, - мне больно  слушать,
когда ты так говоришь.
     - Ты забыл, как называется ресторан! - сказала миссис Адамс.
     - О Бекки! Как  ты  могла  это  подумать!  -  простонал  мистер  Адамс,
хватаясь за свою мокрую голову.
     Разговаривая так, мы  прошли  весь  город  и  увидели  впереди  темную,
очевидно, мокрую пустыню.
     Мы повернули назад и, спотыкаясь, побежали к центру города.
     - Хоть бы такси достать, - сказала миссис Адамс.
     Но такси не попадались. Очевидно, все они были  разобраны  встречающими
Новый год. Был уже двенадцатый час. Мы бежали под дождем, голодные,  злые  и
утомленные. Чем ближе мы подвигались к центру, тем чаще проезжали  машины  с
ревущими молодыми людьми. Центр города был  переполнен.  Наши  нервы  совсем
расшатались, и мы вздрагивали от  выстрелов,  которые  раздавались  со  всех
сторон. Пахло порохом,  как  во  время  уличных  боев.  Повсюду  продавались
трещотки, издающие звук пулемета.
     - Сэры! - закричал вдруг мистер Адамс. - Давайте веселиться.
     Он молниеносно купил трещотку и с радостным видом принялся ее  крутить.
Какой-то воющий юноша треснул мистера Адамса хлопушкой по лысине,  а  мистер
Адамс хлопнул его трещоткой по плечу.
     Мы вошли в первую же аптеку и заказали сандвичей.
     Покуда нам их  готовили,  мы  печально  чокнулись  помидорным  соком  и
пожелали друг другу счастья. Как раз в эту минуту пробило двенадцать.
     Так встретили мы Новый год в городе Сан-Антонио, штат Техас.



        Глава сорок третья. МЫ ВЪЕЗЖАЕМ В ЮЖНЫЕ ШТАТЫ

     Наутро после бурной встречи  Нового  года  мы  проснулись  в  гостинице
"Роберт И. Ли" с одним горячим желанием - ехать! Ехать как можно скорее, сию
минуту, сию секунду! Напрасно  мистер  Адамс  уверял  нас,  что  Сан-Антонио
прекрасный город, что было бы непростительной  глупостью  не  осмотреть  его
("Нет, серьезно, сэры!"), что мы ничего не понимаем и не хотим понять, -  мы
тоскливо твердили одно и то же:
     - Да. Мы ничего не понимаем, не хотим понять и, вероятно,  никогда  уже
не поймем. Мы охотно признаем все это. Сан-Антонио чудесный,  город,  но  мы
хотим ехать. Кроме того, не забывайте, мистер Адамс, что вас ждет беби.
     При упоминании о беби супруги Адамс  тоже  заторопились,  и  уже  через
полчаса мы катили по той самой  широкой  и  длинной  улице,  где  вчера  под
проливным дождем искали ресторанчик без названия.
     Перед тем как покинуть Сан-Антонио, мы объехали Брекенридж-парк.  Этого
потребовал мистер Адамс.
     - Вы не должны думать, сэры, - заявил  он,  -  что  Сан-Антонио  плохой
город. Это хороший, благоустроенный город, и вы должны увидеть Брекенридж.
     Большой прекрасный парк был  пуст.  Только  несколько  деревьев  в  нем
стояли обнаженными.  Все  остальные,  совсем  как  летом,  шелестели  тесной
зеленой листвой. Парк во всех направлениях пересекали  оросительные  каналы,
оправленные в камень. Вода с тихим плеском переливалась из одного  канала  в
другой,  расположенный  на  несколько  сантиметров  ниже.  Мы  поглядели  на
верблюда и морских львов,  полюбовались  на  мальчиков,  игравших  на  почти
совсем зеленой лужайке в футбол, на столы и скамьи, устроенные для пикников,
и,  получив  солидную  информацию  по  крайней  мере  в  десяти  газолиновых
станциях, двинулись дальше, на юг Техаса, к границам Луизианы.
     Каждый раз мы выезжали так из одного города, чтобы к вечеру  попасть  в
другой  город,  проскочив  за  день  сквозь  десяток  больших  и   маленьких
Мейн-стритов, - супруги Адамс впереди,  мы  сзади  и  между  нами  очередной
хич-хайкер, с чемоданчиком на коленях. Но никогда еще мы так не  торопились.
Казалось, безукоризненный мотор нашего кара питается не только газолином, но
и клокотавшим в нас нетерпением - скорей  в  Нью-Йорк,  скорей  на  пароход,
скорей в Европу! Подходил к концу второй месяц  автомобильного  путешествия.
Это очень короткий срок для такой большой, интересной  страны.  Но  мы  были
переполнены Америкой до краев.
     Приближался  негритянский  Юг.  Последние  мили,  отделяющие   нас   от
Луизианы, мы ехали лесами. Выглянуло солнце.  Было  тепло  и  радостно,  как
весной на Украине.  Стали  чаще  попадаться  городки,  поселки,  газолиновые
станции и вольно бегающие по полям лошадки с развевающимися гривами.
     Наконец мы миновали столбик с  надписью  "Штат  Луизиана"  и  помчались
вдоль рыжих полей убранного хлорка.
     Монументальные  церкви   Востока   и   Запада   сменились   деревянными
выбеленными церквушками на столбах вместо фундамента, испанские и  индейские
названия сменились французскими, а на газолиновых станциях, где миссис Адамс
"брала информацию", ей отвечали не "Иэс, мэм", а "Иэс, мам".
     Проезжая городок Лафайет, мы увидели большой, протянутый поперек улицы,
плакат с  изображением  неприятной,  самодовольной  физиономии  и  с  жирной
надписью: "Выберите меня шерифом. Я - Друг народа!"
     Этот вопль полицейского друга народа из штата Луизиана напоминал манеру
недавно убитого луизианского сенатора Хью Лонга, который  тоже  считал  себя
"другом  народа",  всего  народа,  за   исключением   негров,   мексиканцев,
интеллигентов и рабочих, и требовал разделения богатств, всех  богатств,  за
исключением пяти миллионов, которые по  мысли  Хью  Лонга,  необходимо  было
оставить каждому миллионеру.
     Здесь, на Юге, мы увидели то, чего еще ни разу не видели в  Америке,  -
пешеходов, бредущих вдоль шоссе. Среди них не было ни одного белого.
     Прошла  старая  сгорбленная  негритянка  в   толстых   желтых   чулках,
стоптанных грязных туфлях, в фартуке и старомодной шляпке с бантиком.
     Мы предложили мистеру Адамсу подвезти старуху.
     - Нет, нет, нет! - воскликнул он.  -  Что  вы!  Нет,  серьезно!  Вы  не
понимаете, что такое Южные штаты. Подвезти негритянку!  Да,  да,  сэры.  Она
просто не поверит, что белые хотят ее подвезти. Она подумает, что вы над ней
издеваетесь.
     На шоссе среди автомобилей неожиданно появилась серая  лошадь,  которая
тащила двухколесный кабриолет  с  извозчичьим  верхом  (такие  экспонаты  мы
видели в фордовском музее). В кабриолете сидела помещица с дочкой.
     Старинный  экипаж  свернул   на   проселочную   дорогу,   обыкновенную,
представьте  себе,  проселочную  дорогу,  с   полоской   пожелтевшей   травы
посредине. Из всех  проезжавших  по  шоссе  автомобилей  высунулись  люди  и
смотрели  на  кабриолет,  который  удалялся,  важно  раскачиваясь  на  своих
рессорах, высоких и тонких,  как  паучьи  ножки.  С  таким  же  любопытством
фермеры смотрели лет тридцать тому назад на дымный и тарахтящий автомобиль с
неуклюжим кузовом, в котором высоко сидели пассажиры в волчьих  шубах  мехом
наружу и громадных предохранительных очках.
     Мы  подъехали  к  большой  реке.   В   сумерках   она   блестела,   как
металлическая.
     - Миссисипи! - воскликнул мистер Адамс.
     - Это не Миссисипи, - спокойно сказала Бекки.
     - Это Миссисипи!
     - Это не Миссисипи!
     - Бекки! Не говори так. Мне тяжко слушать, когда ты говоришь,  что  это
не Миссисипи.
     - А все-таки это не Миссисипи.
     Мистер  Адамс  застонал.  Мы  проехали  мост  и  очутились  в   городке
Морган-сити.  Прежде  чем  отправиться  искать  ночлег,  мы  остановились  у
ресторанчика "Синий гусь", чтобы пообедать.
     - Сэр, - спросил мистер Адамс у хозяина, подмигивая, -  как  называется
эта река? Я-то знаю, но вот моей жене интересно.
     - Это Ачафалайя, - ответил хозяин.
     - Как? Как?
     - Ачафалайя.
     - Тэнк ю вери, вери, - пробормотал мистер Адамс, пятясь задом, -  вери,
вери, вери...
     Это был первый случай за все путешествие, когда мистер  Адамс  допустил
фактическую ошибку.
     Весь обед мистер Адамс ерзал на стуле и  тосковал.  Наконец  он  извлек
карту и путеводитель, некоторое время рылся в них и, наконец,  не  глядя  на
жену, робко сказал:
     - Могу  сообщить  вам,  сэры,  интересную  подробность.  Эта  проклятая
Ачафалайя - самая глубокая река в мире. Запишите в свои книжечки.
     Чтобы как-нибудь заполнить скучный  вечер  в  скучном  Морган-сити,  мы
сделали то, что и всегда в таких случаях, - пошли  в  кинематограф.  Обычно,
глядя на экран, мистер Адамс не столько сердился,  сколько  иронизировал  по
поводу сюжета и действующих лиц очередного  голливудского  произведения.  Но
тут он вдруг устроил целую демонстрацию. Уж через десять минут после  начала
мы заметили, что мистеру Адамсу не по себе. Он подпрыгивал на  своем  месте,
стонал и довольно громко произносил:
     - Черт, черт, черт побери!
     Вдруг он выкрикнул свое "черт побери" на весь зал, вскочил с  места  и,
бормоча проклятия и отплевываясь, выбежал на улицу. Миссис Адамс побежала за
ним. Мы остались досматривать картину, чувствуя, что на улице  в  это  время
происходит большая семейная баталия.
     Когда сеанс окончился, мы  не  нашли  у  входа  в  кино  ни  одного  из
супругов. С большим трудом  мы  разыскали  их  в  разных  концах  города.  К
счастью, концы эти  находились  друг  от  друга  не  на  таком  уже  большом
расстоянии.
     Мистер Адамс без шляпы (шляпа все еще  ехала  из  города  в  город),  с
поднятым воротником пальто, широко шагал по темному шоссе по  направлению  к
Мексиканскому заливу и продолжал бормотать: "Черт, черт побери!"
     - Нет, серьезно, сэры, - сказал он нам жалобно,  -  я  больше  не  могу
этого переносить. Да, да, да. Это кино в конце концов сведет меня с  ума.  В
Нью-Йорке я - никогда не ходил  в  кино.  И  мне  очень,  о-очень  тяжело  с
непривычки. Нет, правда. Мне хотелось стрелять в экран из пулемета.
     Супруги быстро примирились, и  вечер  окончился  задушевной  беседой  у
газового камина в туристгаузе.
     До Нью-Орлеана оставалось около ста миль. Солнечным утром мы  пустились
в путь. Была нежная, совсем летняя погода. Мы ехали по новой,  но  несколько
узкой бетонной дороге вдоль тихой маленькой речки. На той  стороне  тянулись
рыжие хлопковые поля, на которых кое-где еще виднелись разбросанные  кусочки
белой ваты, и поля сахарного тростника, где негры большими кучами рубили его
сухие стебли "мачетами" - специальными большими ножами.
     Речку часто пересекали горбатые узенькие висячие мостики.
     В течение нескольких часов  навстречу  нам  попадались  однообразные  и
жалкие дощатые  халупы  негров-батраков.  Это  было  однообразие,  вызванное
предельной нищетой, какой-то стандарт нищеты. На пустых  дворах,  окруженных
полуразвалившимися плетнями, не видно было не только коров, свиней или  кур,
но и клочка соломы. Это была самая последняя степень бедности, перед которой
живописная нищета индейцев может показаться верхом благосостояния, даже рос-
коши. Это было на Юге Америки, в одном из  самых  плодородных  мест  земного
шара.
     Перед нами снова оказалась большая, гладкая и совершенно  пустая  река,
напоминающая Волгу, но, пожалуй, не такая широкая.
     - Это Миссисипи! - торжествующе сказала Бекки.
     Мистер Адамс тяжело вздохнул. Он дорого дал бы, чтобы эта  река  носила
другое название. Но сомнений не было. Уже показался мост - знаменитый  новый
серебристый мост с боковыми дорогами для автомобилей и  центральной  частью,
предназначенной для  поездов.  Опять  американская  природа  и  американская
техника соревновались друг с другом в могуществе. Самую длинную реку в  мире
пересекал самый длинный в мире мост на быках. Он был открыт только пять дней
тому назад, строился три года и  стоил  пятнадцать  миллионов  долларов.  За
мостом началась широчайшая автострада, показались коттеджи.  Мы  въезжали  в
Нью-Орлеан.
     Нью-Орлеан можно  было  бы  назвать  американской  Венецией  (ведь  он,
подобно Венеции, стоит на воде), если бы только многочисленные его каналы не
были упрятаны под землю.
     Город широко распространился на низменном перешейке между  Миссисипи  и
озером Пончертрейн. От места впадения  Миссисипи  в  Мексиканский  залив  до
города - девяносто миль. Ближе к заливу не нашлось ни одного  местечка,  где
можно было бы построить город. Но и там, где он построен, почва представляет
собой  наносную  илистую  глину.  Город  всегда  страдал  от  наводнений   и
лихорадок. Вода, которая принесла ему богатство,  одновременно  сделала  его
несчастным. В течение всей своей жизни город боролся с самим собой,  боролся
с почвой, на которой он построен, и с водой, которая его  окружает  со  всех
сторон. Борется он и сейчас. Но главное уже сделано. Пончертрейн отделен  от
города бетонной набережной, которая спускается к озеру ступенями. Подступы к
городу  на  много  миль  покрыты  системой  плотин,  по   которым   проходят
безукоризненные  автострады.  В  многолетней  борьбе  человека  с   природой
победителем вышел человек.
     Город распланирован необыкновенно  просто.  Улицы,  идущие  параллельно
реке, повторяют изгиб, который река делает  в  этом  месте,  и  имеют  форму
полумесяца. Их пересекают улицы совершенно прямые и очень длинные. Под одной
из них, расположенной примерно в центре города, скрыт самый большой канал. В
честь этого невидимого канала названа и сама  улица  -  Канал-стрит.  Это  -
главная улица. Она делит город на две части - французскую,  неряшливую,  как
старый Париж, с узкими уличками, маленькими аркадами  на  тонких  деревянных
столбах, лавчонками,  невзрачными  на  вид  ресторанчиками  с  первоклассной
французской кухней, портовыми кабаками, булыжником  и  уличными  прилавками,
заваленными  овощами  и  фруктами,  красота  которых   особенно   выделяется
благодаря соседству грязи и выплеснутых прямо на улицу помоев,  -  и  новую,
американскую часть, которая ничего не прибавляет к уже известному  читателям
облику американских городов.
     Когда-то  Луизиана  принадлежала  Франции  и  Нью-Орлеан  был   основан
французами. Трудно сказать, насколько в Нью-Орлеане  сохранился  французский
дух, но на Канал-стрит выходят улицы  Дофина,  Тулузы,  Рояль  и  есть  даже
Елисейские поля, а в старом городе, в ресторанчике Арно подают  такое  кофе,
какого уж, наверное, не найти во всей Америке.
     Город лежит на метр с лишним ниже уровня реки.  В  нем  нет  ни  одного
сухого места, где можно было бы хоронить умерших. Где только не пробуют рыть
землю, обязательно находят воду. Поэтому  людей  здесь  всегда  хоронили  на
манер древних египтян - в саркофагах, над землей.
     Мы отправились на кладбище, которое расположено во французском  городе,
и некоторое время бродили  по  этому  скучному  и  белому  городку  мертвых.
Четырехугольные гробницы сложены из кирпичами побелены. Гроб  вставляется  в
переднее  отверстие,  которое  затем  закладывается  кирпичами.  Над   одной
гробницей    надстраивается    вторая,    иногда    третья.     По     своей
кирпично-двухэтажной скуке кладбище напоминает маленький американский город.
Есть даже свой Мейн-стрит.
     С кладбища мы пошли в фотографический магазин, чтобы починить  аппарат.
В то время как мистер Адамс беседовал с хозяйкой о перспективах  дальнейшего
развития города (перспективы были скверные) и о торговле (торговля тоже  шла
скверно), в магазин вошел очень красивый молодой человек с черными глазами и
горбатым французским носом.
     - Можно ли видеть хозяина? - спросил он.
     - Его сейчас нет, - ответила хозяйка, тощая, рыжая, в очках; - но  если
вам что-нибудь нужно, можете сказать мне.
     - Но я хотел бы говорить с хозяином,  -  пробормотал  молодой  человек,
умоляюще посмотрев на нас.
     - Это такое важное дело? - спросила хозяйка.
     - Да... То есть не такое важное, но я думал...  Впрочем,  вы,  конечно,
тоже... Я могу вам сказать.
     Он приблизился к хозяйке и очень тихо произнес:
     - Я хочу вымыть в вашем магазине витрину всего за пять центов.
     Хозяйка сказала, что, к сожалению, ей не нужна  такая  работа.  Молодой
человек извинился и, несколько раз споткнувшись, выбежал из магазина.
     Мы некоторое время молчали, потом мистер Адамс бросился  на  улицу.  Он
вернулся минут через десять.
     - Нет, нет, сэры, - сказал он, качая круглой головой, - не говорите мне
ничего. Это ужасно! Вы не можете понять, до какой степени нищеты дошел  этот
мальчик. Нет, серьезно. Я с трудом догнал его, так быстро он бежал по улице.
Я поговорил с ним. Это безработный художник. Заказов  уже  давно  нет  и  не
предвидится. Мальчик уже не рассчитывает на свою профессию. Он  согласен  на
любую работу. Но это тоже безнадежно.  Да,  да,  сэры,  этот  милый  мальчик
голодает уже несколько лет. И он не за что не хотел брать доллара.  Он  даже
сердился на меня.
     - Как! И вы так и не смогли вручить ему...
     - Нет, серьезно, сэры, не говорите так  -  "не  смог  вручить".  Просто
глупо так думать. Нет, правда. Не будем об этом говорить.
     Мы давно уже вышли из магазина, прошли весь Канал-стрит и  подходили  к
Миссисипи, а мистер Адамс все еще, кряхтя и охая, бормотал:
     - Нет, серьезно, сэры, не будем об этом говорить.
     Нью-Орлеан - красивый  город.  Он  очень  нам  понравился,  но  чувство
равнодушия и скуки, охватившее нашу автомобильную группу новогодним  вечером
в Сан-Антонио, подобно зарядившему надолго  обложному  дождю,  и  не  думало
проходить. Мы сняли пенки с путешествия. Человек  не  приспособлен  к  тому,
чтобы наслаждаться вечно. Поэтому всю красоту  Нью-Орлеана  мы  воспринимали
умом. Душа безмолвствовала.
     У Миссисипи, на большой площади, было  довольно  пусто.  От  деревянной
пристани отходили к тому берегу такие же,  как  в  Сан-Франциско,  паромы  с
автомобилями. На парапете,  свесив  ноги  к  реке,  печально  сидел  негр  в
надвинутой на нос соломенной шляпе. Рядом с ним стоял сумасшедший  старик  в
черном пальто внакидку и дирижировал отходящими и приходящими пар