чили  в  штат  Нью-Мексико,  и  чем  ближе  мы
подвигались  к  Уайт-сити,  тем  визгливее  становились   рекламы.   Наконец
выяснилось,  что  Уайт-сити  основан  знаменитым  ковбоем   Джимом   Уайтом,
открывшим еще более знаменитые ныне Карлсбадские пещеры.
     Двадцать лет тому назад ковбой  Джим  Уайт,  тогда  еще  не  основавший
города своего имени, заметил, что из какой-то расселины в  земле  подымается
густой дым. Заинтересовавшись этим, он подъехал поближе и увидел, что это не
дым, а невероятно большая: стая летучих мышей, вылетающая  откуда-то  из-под
земли. Ковбой смело спустился в расселину и открыл под  землей  колоссальные
сталактитовые  пещеры.  Вскоре  эти  пещеры  были   объявлены   национальной
собственностью и предприняты были меры для того, чтобы сделать  их  удобными
для осмотра. Пещеры вошли в список национальных парков  Соединенных  Штатов.
Что же касается Джима Уайта, то он не удовольствовался славой открывателя  и
географа, а возле самых пещер основал кэмп из нескольких домиков под  гордым
названием Уайт-сити, пространство же на сотни  миль  в  окружности  заполнил
извещениями и изречениями о своем городе.
     Оборудование  сталактитовых  Карлсбадских  пещер.  дает  очень  хорошее
представление об Америке, о стиле американской работы.
     На сотни миль вокруг была пустыня, настоящая гадючья  пустыня.  И  вот,
когда мы, озабоченные тем, что придется, наверно, ползти куда-то  под  землю
на карачках, подъехали к  пещерам,  мы  увидели  удивительную  картину:  два
лифта, два превосходных лифта  с  красивыми  кабинами,  которые  с  приятным
городским гуденьем опустили нас на семьсот футов  под  землю.  Наверху  были
магазин, где продавались индейские сувениры, отличное информационное бюро  и
туалетные комнаты, которые сделали бы честь первоклассному  отелю.  Это  был
электрический, громкоговорящий, ультрасовременный кусочек пустыни.
     Осмотр пещер занимает весь день, но мы опоздали и участвовали только во
второй половине экскурсии, Спустившись в лифтах на дно пещер,  мы  попали  в
подземную столовую. Завтрак ничем особенным не отличался, но надо принять  в
расчет, что продукты сюда везут издалека. Все-таки это был завтрак с горячим
кофе в толстых чашках, с безвкусным хлебом, завернутым в прозрачную  бумагу,
сандвичами, апельсинами калифорнийского вкуса, то есть не слишком  вкусными,
- настоящий американский завтрак в месте,  расположенном  на  семьсот  футов
ниже поверхности земли.
     Потом  всех  собрали,  построили  в   длинную   цепь,   впереди   пошел
руководитель в  зеленой  полувоенной  форме  служащих  национальных  парков.
Шествие замыкал еще один служащий, присматривавший за тем,  чтобы  никто  не
отстал.
     По мере того как мы двигались, переходя из одной залы в другую, впереди
нас  зажигалось  электричество,  а  позади  -  потухало.  Свет  повсюду  был
замаскирован,  источники  его  были  скрыты   и   расположены   так,   чтобы
наивыгоднейшим образом осветить залы.
     Перед  нами  раскрывались  грандиозные  декорации:  готические   своды,
маленькие, спрятавшиеся в нишах соборы,  многотонные  кружевные  сталактиты,
свисавшие с куполов. Залы  были  обширнее  самых  больших  театров  в  мире.
Сталагмиты образовали кудрявые миниатюрные японские садики или  возвышались,
как блестящие известковые монументы. Сталактиты висели громадными  каменными
складчатыми мантиями. Стояли меловые будды, макеты  театральных  постановок,
виднелись окаменевшие миражи и северные сияния, - все, что может представить
себе человеческое воображение,  было  здесь,  включая  маленький  сталагмит,
похожий на гангстерский пулемет.
     Экскурсанты шли, растянувшись цепью, похожие  на  процессию  монахов  в
постановке Макса Рейнгардта.
     Перед  выходом  из  пещер  гостей  посадили  на  сталагмитовый  барьер,
образовавшийся в одной из зал, и наш руководитель в зеленом  мундире  прочел
трехминутную лекцию, пересыпанную цифрами. Немножко цифр  в  подкрепление  к
только что виденным чудесам  природы  -  это  американцам  всегда  нравится.
Лектор сообщил, сколько лет сталактитам, какой величины самый большой из них
и сколько стоила установка лифта (сто семьдесят пять тысяч долларов).  После
этого он огласил территориальный состав экскурсии.
     Всего сегодня в ней  участвовало  семьдесят  два  человека.  Из  них  -
четверо  из  штата  Монтана,  двое  из  Северной  Дакоты,  четырнадцать   из
Нью-Мексико, девять из Калифорнии и так далее. Здесь были представлены почти
все американские штаты. Мы заметили это еще у входа  в  пещеры.  Там  стояли
автомобили с голубыми, зелеными, желтыми, коричневыми номерами,  обнаруживая
этим свою принадлежность к самым различным штатам. Лектор закончил свою речь
сообщением, что в числе экскурсантов имеются два русских путешественника  из
Москвы. Так как из нас четырех наиболее почтенными оказались супруги  Адамс,
то взоры собравшихся устремились на них.
     Потом другой служащий, тот, который замыкал шествие,  ушел  в  соседнюю
залу, потушил свет и исполнил в  темноте  какую-то  печальную  песню,  чтобы
продемонстрировать нам акустику пещер. Служащий пел на расстоянии четырехсот
футов, а мы слышали даже его дыхание.
     Утомленные, мы повалились на сиденья нашего верного  автомобиля,  и  он
снова помчал нас. Мы ехали в Эль-Пасо, город на самой мексиканской  границе.
Тихое гуденье мотора и равномерный рев гравия под покрышками  шин  усыпляли.
Мы сонно кивали головами, и даже мистер Адамс задумался.
     Мы проснулись от внезапно наступившей  тишины.  Машина  стояла.  Мистер
Адамс вопросительно смотрел на нас. Оказывается, к нам просился  хич-хайкер.
Мы взяли его - и сейчас же  раскаялись.  Он  говорил  как  пьяный.  Впрочем,
несмотря  на  это,  он  оказался  вполне  трезвым.  Такой  уж  был  у   него
оригинальный недостаток речи. Свои взгляды на  жизнь  он  изложил  быстро  и
охотно. Они были такие  же  затрепанные,  как  его  старый  серый  пиджак  и
слежавшиеся, покрытые пухом черные штаны.
     - Дело идет к войне, - объявил он, непрерывно запинаясь и глотая  целые
слоги, - молодежь хочет воевать. Нужно же им чем-нибудь заняться.  Им  нужна
какая-нибудь работа, работа и слава. Работы нет, ее отобрали у людей машины.
Не худо бы хоть часть этих проклятых машин уничтожить.
     Для исправления дел хорошо было бы, чтобы часть людей убили на войне, а
часть машин уничтожили. Тогда все пойдет как по маслу. Мы  слышали  это  уже
много раз.
     Когда мы проезжали мимо  мексиканских  лачуг  с  разбитыми  стеклами  и
развешанными  на  веревках  рваными  перинами,  наш  нищий  спутник   бросил
презрительный взгляд на кучку мексиканцев, собравшихся у  крыльца  одной  из
лачуг. Они были одеты в заношенные  полушубочки  из  палаточной  парусины  с
бараньими воротниками.
     - Мексиканцы, - сказал наш спутник своим пьяным говорком, - любят  жить
в грязи. Дай им какой угодно заработок, они все равно будут грязные. Это  уж
такие люди. Дай им хоть пять долларов в неделю, хоть пять долларов в день  -
ничто не поможет.
     Жить нашему хич-хайкеру было покойно с такими взглядами.  Все  решалось
очень просто. Часть людей надо убить, часть машин надо  уничтожить.  А  если
есть бедные люди, то это особый народ, - они любят жить в бедности, все  эти
мексиканцы, негры, поляки.
     - Плати им даже шесть долларов в  день,  -  повторил  он  с  упрямством
пьяного, - они все равно будут жить как нищие. Они это любят.



        Глава сорок первая. ДЕНЬ В МЕКСИКЕ

     Эль-Пасо, город на самом юге  Техаса,  воспринимается  словно  какой-то
трюк. После неимоверной по величине пустыни, после бесконечных  и  безлюдных
дорог, после молчания, нарушаемого  только  гулом  нашего  мотора,  вдруг  -
большой город,  сразу  сто  тысяч  человек,  несколько  сотен  электрических
вывесок, мужчины, одетые точь-в-точь как одеваются в Нью-Йорке или Чикаго, и
девушки, раскрашенные так, словно рядом нет никакой пустыни, а весь  материк
заполнен   кннематографами,   маникюрными   заведениями,    закусочными    и
танцклассами.
     Но ведь мы только что проехали эту пустыню!  Мы  двигались  по  ней  со
скоростью пятидесяти миль в час, и все-таки нам понадобилось несколько дней,
чтобы ее пересечь, так она велика.  Мы  поддались  ее  очарованию  и  иногда
бурчали себе под нос что-то вроде "пустыня внемлет богу". Но  в  Эль-Пасо  о
величии  пустыни  даже  не  думали.  Здесь  занимались  делами.   Скрежетали
автоматические кассы и счетные машины, мигали рекламные огни, и радио  тяжко
ворковало, как голубь, которому подпалили хвост.
     Подкрепившись  в  первом   ресторане   толстенькими   кусочками   мяса,
называвшимися "беби-биф", мы пошли пешком в Мексику. Она находилась тут  же,
на окраине Эль-Пасо. Надо было только перейти  мост  через  полузасохшую  по
случаю зимы Рио-Гранде, а там была уже Мексика - город Хуарец.
     Идти в Мексику было страшно. И вот почему. На наших  паспортах  имелась
годовая виза на пребывание в Соединенных Штатах, выданная нам мистером Эллис
А.  Джонсоном,  американским  вице-консулом  в  Москве.   Но   каждая   виза
автоматически кончается, как только вы покидаете страну. Что будет, если  по
возвращении из Мексики в Соединенные Штаты  нам  скажут,  что  правительство
Соединенных Штатов Америки считает долг гостеприимства выполненным и  больше
не настаивает на том, чтобы мы были его  гостями?  Ужас  охватывал  нас  при
мысли о том, что остаток своих дней нам придется провести в  городе  Хуарец,
находящемся в округе Чи-хуа-хуа. А с другой стороны, очень хотелось побывать
в Мексике. В таких душевных треволнениях мы прибыли  к  мосту,  соединяющему
Эль-Пасо и Хуарец, и вошли в помещение пограничного пункта.
     Близость Мексики давала себя чувствовать удручающим эвакозапахом  -  не
то карболки, не то формалина, -  которым  было  все  пропитано  в  небольшом
помещении пограничников. Иммиграционный  чиновник,  перекладывая  сигару  из
одного угла рта в другой, долго с интересом рассматривал наши паспорта. Надо
думать, что советские граждане очень редко появляются в  пограничном  пункте
Эль-Пасо.
     Чиновник неожиданно оказался благожелателен. Так  же  неожиданно  такой
чиновник может оказаться придирчивым. У них никогда не разберешь!  Профессия
эта, как видно, всецело построена на эмоциях, настроениях  и  тому  подобных
неуловимых оттенках. Наш  чиновник  разразился  громкой  речью,  из  которой
явствовало, что два русских джентльмена могут совершенно безбоязненно идти в
Мексику. Их визы сохранят свою силу. Двум русским джентльменам совершенно не
надо об этом беспокоиться. После этого он вышел вместе  с  нами  на  мост  и
сказал человеку, сидевшему в контрольной будке:
     - Это два русских джентльмена. Они идут в Мексику. Пропустите их.
     Осторожный мистер Адамс спросил,  будет  ли  наш  шумливый  покровитель
здесь, когда мы будем возвращаться в Соединенные Штаты.
     - Да, да, - ответил чиновник, - я буду здесь весь день.  Пусть  русские
джентльмены ни о чем не  тревожатся.  Я  буду  здесь  и  впущу  их  назад  в
Соединенные Штаты.
     Мы заплатили по два цента какого-то сбора и через минуту  оказались  на
мексиканской почве.
     На мексиканской стороне моста тоже находился пограничный пункт, но  там
никого ни о чем не спрашивали.  Возле  будки  стоял,  правда,  шафраннолицый
мужчина с грязноватой шеей, одетый  в  ослепительный  мундир  цвета  темного
хаки, с золотыми кантиками. Но на лице  у  мексиканского  пограничника  было
начертано полнейшее презрение к возложенным на него обязанностям. На лице  у
него было начертано следующее: "Да, горькая судьбина  вынудила  меня  носить
этот красивый мундир, но я не стану пачкать свои изящные  руки,  контролируя
какие-то грязные  бумажки.  Нет,  этого  вы  не  дождетесь  от  благородного
Хуана-Фердинанда-Христофора Колбахоса!"
     Мы,  не  запасшиеся   мексиканскими   визами   по   случаю   отсутствия
дипломатических сношений между Москвой и Мексикой, были очень довольны,  что
столкнулись со столь благородным гидальго,  и  быстро  зашагали  по  главной
улице Хуареца.
     Привыкнув  за  долгое  время  к  запаху  бензина,   господствующему   в
Соединенных Штатах, мы были  очень  смущены  хуарецовскими  запахами.  Здесь
пахло жареной едой, пригоревшим  маслом,  чесноком,  красным  перцем,  пахло
сильно и тяжело.
     Множество  людей  наполняло   улицу.   Медленно   двигались   праздные,
неторопливые прохожие.  Проходили  молодые  люди  с  гитарами.  Несмотря  на
сверканье оранжевых ботинок и новеньких шляп, вид  у  них  был  грязноватый.
Калеки громко вымаливали милостыню. Прелестные черноглазые и  сопливые  дети
гонялись за иностранцами, выпрашивая пенни. Сотни крошечных мальчиков бегали
со щетками и ящичками для чистки ботинок. Это уж, как  видно,  правило,  что
чем беднее южный город, тем большее значение придается там  зеркально-чистым
ботинкам. Прошел  отряд  солдат,  мордатых,  начищенных,  скрипящих  боевыми
ремнями, отряд возмутительно благополучных вояк.
     Как только мы появились на улицах  Хуареца,  к  нам  подошел  невеселый
молодой человек, с бачками на худом лице. Он был в зеленых брюках и  сорочке
с расстегнутым воротом. Он  предлагал  купить  у  него  сигареты,  места  на
сегодняшний бой быков,  контрабандный  табак  и  еще  тысячу  предметов.  Он
предлагал все, что только продавец может предложить покупателю. Заметив, что
мы поддаемся, он засуетился еще больше и потащил нас  к  зданию  цирка,  где
будет происходить бой.
     Наружные стены цирка были увешаны большими объявлениями об американском
виски.  Пройти  внутрь  цирка  не  удалось.  Там  сейчас  происходил  митинг
рабоче-крестьянского союза, направленный  против  президента  Кайеса,  снова
пытающегося захватить власть.
     Вся площадь  вокруг  цирка  была  заполнена  людьми  с  красно-зелеными
ленточками в петлицах (это  эмблема  союза).  Внутри  цирка  играл  оркестр,
хрипло говорили ораторы, а у входа  стоял  военный  отряд,  который  мы  уже
видели сегодня. Крики, доносившиеся из цирка, толпа, прислушивавшаяся к ним,
стоя на незамощенной  площади,  ветер,  носивший  горячую,  колючую  пыль  и
солому, решительные и тупые лица солдат,  -  все  это  создавало  тревожное,
пороховое настроение.
     Мы прошли базар, где жарили, пекли  и  варили  еду,  один  вид  которой
вызывал неутолимую жажду. У ларьков сидели люди. Пищу с  тарелок  они  брали
прямо руками.
     Потом мы побывали в церкви. У входа в нее толпились нахальные  нищие  с
грязными вдохновенными лицами пророков. В церкви  шла  величавая  служба,  и
женщины  в  черном  плакали  над  своей  горькой,  несчастной,  неустроенной
мексиканской жизнью. Церковь была узкая, длинная. Несколько зажженных свечей
едва разгоняли  мрак.  Женщины  сидели  на  деревянных  скамьях  с  высокими
спинками. Гудел маленький орган.
     При сухом законе Хуарец служил для исстрадавшихся американцев  спиртным
оазисом.  Даже  сейчас  в  городке  есть   несколько   больших   ресторанов,
рассчитанных исключительно на иностранцев.  Все  они  расположены  у  самого
моста через Рио-Гранде.
     Бой быков был назначен на три часа, но начался с  опозданием  на  сорок
минут. За это время мы успели  многократно  осмотреть  и  арену  и  публику,
собравшуюся в небольшом числе. Среди зрителей  было  несколько  американцев,
судя по оглушительным "шурли", которые время от времени  слышались  недалеко
от нас.
     Арена была окружена амфитеатром  без  крыши,  очень  красивым  и  грубо
построенным. Здание было по характеру народным, простым, совершенно лишенным
украшений. Зрителям, которые боялись  простудиться  на  цементных  сиденьях,
давали напрокат плоские соломенные подушечки в полосатых наперниках. Большой
оркестр из мальчиков, наряженных в темные пиджаки, зеленые галстуки, фуражки
с большими козырьками  и  серые  панталоны  с  белыми  лампасами,  громко  и
фальшиво трубил испанизированные марши. Круглая арена была  засыпана  чистым
песочком.
     Наконец за деревянными воротами началось движение, и  показались  люди,
человек восемь - десять. Впереди шли  две  девушки  в  костюмах  тореадоров.
Сегодня был особенный бой. Из четырех быков, значившихся в  программе,  двух
должны были убить сестры-гастролерши из Мексико-сити -  Мария,  по  прозвищу
"La Cordobestita", и Тереза, по прозвищу "La Citanita".  Оркестр  гремел  во
всю мочь. За девушками шли мужчины в потертых, шитых золотом костюмах. У них
был деловой вид, и на приветствия публики они  отвечали  легкими  поклонами.
Девушки-матадоры были взволнованы и низко кланялись. Шествие заключала  пара
лошадей в упряжке. Лошади были предназначены для того, чтобы увозить  убитых
быков.
     По рядам ходили продавцы, разнося в ведрах бутылки с фруктовой водой  и
крошечные флакончики виски.
     Маленький худощавый черный бык выбежал на арену. Игра началась.
     Под самыми нашими местами стоял в особой деревянной  загородке  худущий
мексиканец со  шпагой,  которую  он  вытирал  холщовой  тряпкой.  Эту  шпагу
передают тореадору перед решительным ударом.
     Не будучи знатоками и любителями тавромахии, мы  воздержимся  здесь  от
употребления специальных терминов, тем более что они нам не известны.
     Первого быка убивали долго и плохо.
     Зрелище  стало  мучительным  с  самого  начала,  потому  что  сразу  же
обнаружилось желание быка уйти с арены. Он явно понимал, что здесь ему хотят
причинить вред. Он не хотел сражаться, он хотел в хлев, на  пастбище,  хотел
щипать жесткую мексиканскую траву, а не кидаться на людей.
     Напрасно его раздражали, втыкая в шею крючья с цветными  лентами.  Надо
было долго мучить быка, чтобы вызвать в нем злость. Но даже когда он  пришел
в ярость - и тогда он немедленно успокаивался, как только  его  оставляли  в
покое.
     Во всем этом зрелище самым тяжелым было то, что бык не желал умирать  и
боялся  своих  противников.  Все-таки  его  разгневали,  и   он   напал   на
девушку-тореадора. Она не успевала увертываться, и бык несколько раз толкнул
ее своим сильным боком.  Девушка  делала  гримасы  от  боли,  но  продолжала
размахивать красным плащом перед глазами быка. Он толкнул ее рогами, повалил
на песок и прошел над ней. Внимание быка отвлекли опытные спокойные мужчины.
Тем временем девушка встала  и,  потирая  ушибленные  места,  направилась  к
загородке, где находился хранитель шпаг. Теперь  мы  видели  ее  близко,  на
расстоянии метра. Она  тяжело  дышала.  Ее  бархатный  тореадорский  жилетик
лопнул по шву. На скуле была царапина. Она приняла из рук мексиканца  шпагу,
немножко отошла от барьера  и,  обратившись  лицом  к  балкону,  где  сидело
городское начальство, сняла шапочку. С балкона махнули платком,  и  девушка,
по-детски глубоко вздохнув, пошла к быку.
     Наступил решительный момент. "La Citanita" нацелилась и воткнула  шпагу
в шею быка, сейчас же за рогами.  Шпага,  ловко  нацеленная  и  вошедшая  на
достаточную глубину, убивает быка. Говорят, это эффектно. Одни удар - и  бык
падает к ногам победителя. Но девушка не могла убить быка. Она колола  слабо
и неумело. Бык убежал, унося  на  шее  качающуюся  шпагу.  Девушке  пришлось
пережить несколько унизительных мгновений, когда  бандерильеры  гонялись  за
быком, чтобы извлечь из него  шпагу.  Так  повторилось  несколько  раз.  Бык
устал, девушка тоже. Розовая пена  появилась  на  морде  быка.  Он  медленно
бродил по арене. Несколько раз он подходил к запертым воротам.  Мы  услышали
вдруг мирное деревенское мычанье, далекое и чуждое  тому,  что  делалось  на
арене. Откуда здесь могла взяться корова? Ах, да, бык! Он  сделал  несколько
заплетающихся шагов и стал опускаться на колени.  Тогда  на  арене  появился
здоровенный человек в штатском костюме и зарезал быка маленьким кинжалом.
     Девушка заплакала от досады, стыда и  боли.  Публика  была  недовольна.
Только потом, когда вторая сестра,  "La  Cordobestita",  убивала  сле