достигнутые цели,- а Понимание останется.

"...мечтами и горем, радостью, крушением надежд и исполнением их,
усилием, трудами, любовью и усталостью - всем познает человек мир,
всеми переживаниями. Только боязнью он не познает ничего - и поэтому не
вправе уклоняться от знания!"

- Скажите мне вот что, Юра,- игнорируя вопрос Бурова, обратился Пец к
Зискинду,- вы не прикидывали, что будет, если Шар начнет смещаться
относительно башни, ерзать?

- Таращанск будет,- без раздумий ответил тот.- Чем выше, тем страшнее.
Смещения будут изгибать башню. А бетон, знаете, на изгиб не работает.

- Да что все это значит. Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить? -
отчаянно вскричал Буров.- Эвакуация и все?.. Значит, вы Волкова не на
пушку брали? Метапульсации выпятятся, да?

- Да. И будет... шаротрясение,- Пец коротко усмехнулся:

нашлось слово.- Сейчас, с минуты на минуту. Думайте, что делать.

- Сейчас?! А что же вы раньше-то!..- так и взвился Буров.

- Спокойно, Витя, не надо о том, что раньше,- остановил его Зискинд,
который чутьем художника немного проник в состояние Пеца.- В конце
концов, вы и сами этого хотели.

- Что я хотел? Разве я так хотел! - не унимался тот. Повернул
искаженное лицо к директору: - Валерьян Вениаминович, так это мое
назначение - скоропалительное, с бухты-барахты... тоже туфта? Чтобы
энергичней выгонял, да?

И что-то умоляющее скользнуло в лице его и в интонациях. Чувствовалось,
что он очень хочет, чтобы ответили "нет", примет любое объяснение.

Но не чувствовал новый Пец ни вины, ни неловкости - потому что не он
решил тогда, а тот не мог иначе. Так очевидна была для него микронная
незначительность всех повышений и понижений в социальной иерархии - от
арестанта до президента - в сравнении с основной должностью всех людей,
что он и не ответил Бурову, только взглянул на него с жалостливым укором.

- Да, Витя,- сердито ответил за него архитектор.- Вы же поняли, что да.
И хватит, не ведите себя, как в пьесе или в фильме. Думайте лучше, что
делать дальше.

- Хорошо! - тот откинул голову к спине сиденья; кровь отливала от его
щек.- Я не буду, как в пьесе. И как в фильме, не буду. Хор-рошо... Что
делать, что?

- Вот! - Пец тронул за плечо шофера.- Сейчас Остановите! Машина
находилась в километре от Шара. Он, башня, зона - были видны громадиной
на половину неба. Они выскочили из кабины в момент, когда в ядре Шара
возникла ослепительная голубая точка. Она озарила все на доли секунды,
но настолько ярко, что, когда погасла, то и солнце, и освещенные им
здания выглядели блеклыми тенями. Люди во всем городе остановились,
тревожно глядели на Шар.

Метапульсация вынесла в переходный слой одну из звезд, понял Пец. Как и
вчера, когда Корнев метнулся к ядру - и обжегся.

- Как и вчера, слышите, Юра, как вчера! - Он схватил за руку
архитектора, говорил не заботясь, поймет ли тот.- Таращанск - и
котлован под башню, вспышка-звезда вчера, от Корнева, и сейчас... Ведь
то же самое делается-то! Да и как иначе.

А в Шаре уже все изменилось - с быстротой, обеспечиваемой ускоренным
временем. Ядро и верх башни окутались мутью; там будто что-то
взорвалось. Серая муть ринулась вниз, замедляясь в падении. Затем от
земли плавно поднялось облако пыли.

- Что же вы наделали, папа Пец! - горевал рядом Буров.- Ведь если Шар
оторвется, то конец всему, не только башне - изменению судеб человечества!

- О Витя! Чего стоит человечество, если судьба его зависит от прочности
четырех канатов!

Конец слов Пеца заглушил налетевший со стороны Шара грохот, гром, рев.

- В машину!

Шар уцелел, удержался над башней. Только что-то вибрировало в нем,
распространяя пыль, шум и сотрясения воздуха. Все это нарастало
навстречу несшейся по бетонным плитам "Волге".

- Что делается, сколько добра пропадет! - приговаривал шофер,
наклоняясь к рулю, будто под обстрелом.

- Надо канаты ослабить, вот что! Тогда сеть выдержит.

- А башня?

- Считайте, что ее нет. Есть стройплощадка для Шаргорода.

- Как канаты-то?

- Автоматический регулятор натяжения отключить. Он в координаторе, я
знаю где!

- Ох, что там делается! Сколько еще будет ударов Метапульсаций, Вэ-Вэ?
Вот опять...

- С десяток, сейчас должны кончиться. Но там, похоже, не только это...

Они говорили все разом, кричали, пересиливая нарастающий шум, и
смотрели, думали, примеривались к катастрофе.

И тень Корнева незримо неслась над машиной, именно ему адресовал Пец
свои мысли-чувства сейчас: "...потому что все двояко, Саша. Один по
внешним наблюдениям процесс разноса, разрушения, даже вспышки -
различен по сути. Он - бедствие, катастрофа, горе, если разумные
существа там не поняли жизнь, не поднялись над ее явлениями, не
овладели ими. И он же - победа, освобождение, переход к освоению более
обширного мира, если поняли и овладели. Делаться все равно что-то будет
- так лучше пусть по-нашему. Не выделяться энергия - и психическая,
интеллектуальная, от растекания времени - не может, как не могут не
светить звезды.

...У цивилизаций все, как и у людей, Саша. Человеку - настоящему - если
и докажут, что поглотившая его ум большая цель недостижима, многие
пробовали, не добились, только сложили головы, то он, вникнув, все
равно решит: "Да, их попытки неудачны. А попробую-ка я вот так..." И
пойдет, и станет делать. Возможно, добьется своего; скорее - нет, может
и погибнуть. Но - найдутся другие, новые, которые скажут: а
попробуем-ка мы,- и тоже пойдут.

Миллионы трусов останутся при здоровье, миллионы благоразумных скажут:
"Мы же говорили ему (им), что он (они) напрасно прет(-ут) на рожон!" Но
не ими жив народ, не ими живо человечество. Народы и человечество живы,
пока являются в них люди, стремящиеся за предел достижимого!

...Любарский давеча показал мне, что шлейф космических аппаратов,
выводимых с планеты MB, неотличим от протопланетного шлейфа,
выбрасываемого звездой,- как и сама планета при определенном ускорении
времени неотличима от звезды. Так ведь естественно, что все это одной
природы: какой же еще может быть природы труд и творчество в любом
месте Вселенной, как не той же самой - звездной!

...И может быть, самой большой твоей ошибкой, сынок, было, что принял
ты за конец начало неизведанного, за смертную муку - муку нового
рождения, рождения в понимании".

Виктор Федорович прислушивался к этому полубезумному бормотанию,
выхватывал отдельные фразы - сопоставлял, додумывал, постигал. И снова
шептали, шелестели, шипели в ушах его пенные потоки Вселенского моря,
рокотали и пели, переплетаясь голосами, созвездия, светила, планеты,
симфоническими аккордами завершали их бытие вспышки сверхновых. И
отходило прочь так перекореживавшее его мечтание: закрепиться на посту
главного - это да, а прочее все чепуха. Он снова был на высоте - на той
самой, звездной.





IV



Когда Шар выдал вспышку, Герман Иванович Ястребов находился в гараже и
ничего не заметил. Сын, вернувшись, сказал, что затвор багажника опять
не держит, на ухабах открывается: "ехал обратно, как Анна Каренина в
карете - с поднятым задом",- и после обеда механик решил починить. Был
он сейчас сердит: на горьковчан (такие деньги дерете за "Волгу", так
сделайте все путем!..), на сына, у которого он теперь, получается, за
обслугу (мог бы сам поглядеть, раз катаешься, за бензин не платишь! Но
зачем, если отец все умеет?..), и вообще на жизнь.

Он не обратил внимания и на последовавший гром; но в гараж влетел сын:

- Батя! Гляди, что это там у вас? Герман Иванович вышел из гаража,
взглянул на Шар - пыльно трепещущий, грохочущий - сказал растерянно:

- и-ма... что ж там такое случилось?

- Таращанск сейчас будет, вот что случилось! - вскрикнул сын.-
Сматываться надо отсюда, батя! Брать, что поценнее - и драпать!

Они жили вдвоем, жену Ястребов схоронил два года назад. Хороших вещей у
механика было немало. Сын завел и выкатил из гаража поближе к крыльцу
"Волгу", потом они вдвоем - сын бегом, отец прихрамывая - выносили и
укладывали в багажник и на заднее сиденье дубленки, и шапки, кожаные
куртки, японскую магнитолу, цветной телевизор, столовое серебро. Герман
Иванович не забыл и припрятанные сберкнижки, деньги, ювелирные вещицы.
Набили все полностью; свою дубленку и норковую шапку сын, невзирая на
жару, надел на себя.

Оглядываться было некогда, но краем глаз Ястребов заметил суматоху и в
соседних дворах: справа тоже вывели из гаража и набивали добром
"Жигули", слева - мотоцикл с коляской; там и в доме напротив уже
голосили женщины.

- Давай скорей, батя! - подгонял сын, выруливая машину за ворота.-
Медлить себе дороже, драпать надо!

Запыхавшийся Герман Иванович все-таки запер дом, ворота и калитку,
плюхнулся на сиденье. Сын дал газ.



Директорская "Волга" подлетела к проходной, когда в ядре Шара как раз
выпятилась последняя Метапульсация. Ее сине-лиловое зарево на миг
просветило висевшую в зоне пыль. Верх башни вблизи выглядел уступчатыми
крепостными развалинами: не было более лаборатории MB, профилактория,
экспериментальных мастерских вверху; рваными проемами, разлинованными
арматурой, зияли бока кольца-лифта. На этот раз не выскочила к барьеру
НПВ голубая точечная молния-звезда; только воздушный удар перекачки,
грохот рвущегося бетона, треск падающих обломков.

Пец, Буров и Зискинд выскочили, стояли, задрав головы, ждали, что после
удара все успокоится. Но нет, колыхания неоднородного пространства
продолжались; волнисто изгибались контуры башни, расстояния между
рядами окон (и размеры их) то уменьшались, то росли. Частично это были
оптические искажения пространства - но новые трещины в стенах башни,
выпадающие оттуда квадраты облицовки, стекла и целые рамы
свидетельствовали, что НПВ по-прежнему корежит ее. Ревел тот же, что
они слышали, подъезжая, орган перекачки, к нему добавлялся
оглушительный басовый звук вибрирующих от предельного натяжения канатов
сети: они то удлинялись, то сокращались. Ураганы и смерчи метались по
зоне и около, раздували пыль и мусор, шатали и валили автокраны. А с
высот покрывал все это вьюжный множественный вой сетей.

Шар бился в сетях огромной рыбиной, сотрясениями и ревом напоминал о
своем умении крушить города и горы.

Шар снова давал концерт!

А получилось так. Автоматический регулятор, датчики которого управляли
лебедками, как и всякая система с обратными связями, был хорош в
определенных границах - не сильнее шквальных порывов смещающего сеть
ветра. С ними он легко справлялся, вовремя перетягивая канаты,
удерживал Шар строго над башней. Но когда возмущение - да еще страшной
силы - пришло не извне, а изнутри, регулятор загенерировал; иначе
сказать, с ним сделалось нечто близкое к паническим метаниям животного
от боли и испуга. Он рывком дал обороты нужным лебедкам, чтобы
выпустить одни канаты, подтянуть другие, тем компенсировать смещение
сети,- по инерции барабаны прокрутились дальше, чем следует - для
выравнивания регулятор послал сильные противоположные импульсы -
лебедки сработали с перетягом в другую сторону - снова исправляющий
сигнал - снова перебор - и пошло! Две стихии, обычно противостоящие
друг другу,- естественная и техническая,- сейчас работали вместе,
работали на разрушение.

...Они перешагнули защелкнутые турникеты на проходной - на этот раз
некому было их открыть. Комендант Петренко что-то сбивчиво объяснял в
телефон; увидев Пеца, протянул трубку ему:

- Это из крайкома, Страшнов. Ух... ну, дела! У него ходуном ходили усы
на посеревшем лице.

- Ну... ну-ну! - Директор положил трубку на столик, тряхнул коменданта
за плечи.- Вы же были на фронте.

- Так... так то ж на фронте! - Но подтянулся, доложил.- Заплаты готовы,
на площадке все в сборе. Три вертолета можем задействовать, а с
четвертого... вертолетчик сбежал. Умчал на мотоцикле.

- Ясно. Поднимайте тремя, навешивайте по известной вам схеме. Работайте
осторожно, но без паники: вверху, над сетью, спокойнее, чем здесь.
Действуйте.

Петренко скорым шагом удалился в муть и грохот, к вертодрому.

Пец взял трубку:

- Виктор Пантелеймонович? Пец... Здесь шаротрясение.
Ша-ро-тря-се-ние!.. Городу не угрожает, но все очень серьезно. Прошу
употребить всю вашу власть и поднять с аэродромов два самолета легкой
авиации и один средний, типа Ан-28, например. С полной заправкой.
Что?.. Сюда, к нам! Задача: слежение за Шаром, если сорвется и уйдет.
Что?. Извините, остальное не сейчас.

"Возможности... да вокруг нас океан возможностей!"

Все трое вышли в зону, смотрели из-под бетонного козырька над выходом.
Башню трясло, как дерево; спелыми плодами осыпались с нее, появляясь
вверху из сумрака и пыли, обломки, целые плиты, балки. На внешней
стене, примерно на третьем уровне, искрил, трещал, сыпал сварочными
огнями перебитый кабель. Слева из зоны несло маслянистым дымом, там
что-то горело.

Даже под густым крымским загаром было заметно, как у Зискинда
побледнело лицо.

- Что, Юра, каково вам после отпуска у нас здесь? - приблизясь к его
уху и напрягая голос, спросил Пец.

- И не говорите! - прокричал тот,- Но внутренние слои будут держаться.
И каркас, он же металлический.

- Энергетик, поди, удрал! - проорал им Буров.- Надо вырубить ток!

- Не выйдет, главный щит на кодовом замке! Код только Оглоблин знает!

- Значит, надо добраться в координатор, к регулятору! А может, просто
разобьем датчики на лебедках, а, Вэ-Вэ?! И застопорится!

- Нельзя, это надо на всех четырех одновременно, иначе хуже выйдет!

Несколько человек - смутные фигурки в пылевом облаке - выбежали из
арочного проема внешнего слоя башни, метнулись, петляя среди машин и
обломков, к ограде, перескочили ее и исчезли. Последний из них,
прикрываясь перевернутым стулом, выбежал к проходной, прямо на них.

- Ба, полковник! - узнал Пец.- Вы очень кстати! Волков был без кителя,
в разорванной рубашке, весь усыпан серой дрянью. Он остановился, тяжело
дыша.

- Вы?! - яростно выдохнул. Один момент казалось, что он трахнет
директора поднятым стулом.- Вы знали - и... да вас за это!

- Сейчас не об этом, Петр Максимович,- Пец вспомнил, наконец, имя этого
человека.- Прежде всего: как в башне, можно ли проникнуть наверх? Есть
там еще кто-то?

- Из моих никого,- полковник опустился на свой стул.- Установки
только... такие машины! Да за одно это вас расстрелять!..- перевел дух,
добавил понуро: - В башню сейчас только за смертью идти. В осевой еще
ничего, хоть и штормит, а во внешних слоях все трещит и сыплется, не пройти.

- Но вот вы и ваши герои - проскользнули,- не без яда заметил Буров.

- Так! - Валерьян Вениаминович хлопнул в ладони.- Две минуты на
выработку плана - и действовать!

Это был прежний Пец, даже помолодевший - с блеском расширившихся глаз,
подтянутым одухотворенным лицом, уверенной речью и жестами. Зискинд
подумал, что таким не видел его. Никто не видел его таким (разве что
Корнев один раз, когда он ворвался к нему с идеей ГиМ) - потому что это
был человек, достигший высшей ступени понимания. Валерьяна
Вениаминовича не пугали сейчас ни грохот катастрофы, ни опасность, ни
ответственность.

План выработали быстро: Бурову, который знал, где находится регулятор и
как 'с ним управиться, подняться туда, отключить или усмирить; Волкову
- собрать своих разбежавшихся помощников, сформировать четыре группы,
которые одновременно, по сигналу - выстрелом из пистолета, разобьют
датчики на лебедках.

Две возможности удержать Шар.

- А мы с Юрием Акимовичем здесь, в резерве. Все было решено под грохот
и водянистые колыхания пространства. Волков убежал собирать своих.

- Теперь вы, Витя. Возьмите вот стул, прикройтесь. Секунду Буров и Пец
смотрели в глаза друг другу. Виктору Федоровичу было что крепко сказать
директору напоследок ("Тоже мне король Лир - папа Пец, Хрыч, куда к
черту!" - мелькнуло в уме). Но вместо этого он вдруг шагнул к Валерьяну
Вениаминовичу, обнял его - и они расцеловались, как друзья, которым
больше не увидеться. Потом Буров через бомбардируемое обломками
пространство пошел к арке.

Возможно, ему лучше было бежать - только он не мог бежать. Душа была
охвачена восторгом и ужасом; но ужас этот не имел ничего общего с
животным страхом боли и смерти, от него не смешивались мысли и не
дрожали колени. Осколки бетона барабанили по днищу стула над головой,
задевали бока, падали около ног. Вокруг творилось такое, что юлить не
имело смысла: разбушевавшееся НПВ каждым своим шевелением могло
скомкать его, порвать, стереть в пыль. И сознание того, что не имеет
смысла предугадывать опасности, а надо просто идти и делать, что
намерился,- придавало Виктору Федоровичу спокойствие и силу.

И он дошел - сначала до арки, а там и до входа в средний слой. Скрылся
в нем.

- Может, и я пойду, подстрахую? - неуверенно предложил Зискинд.- Мало
ли что...

- Не следует проявлять отвагу через силу,- спокойно и без желания
обидеть сказал Пец.- Ничто не следует делать через силу. Вам ведь не
хочется идти. И не нужно, он дойдет.

"А вы?" - вопросительно взглянул на директора Зискинд - но не сказал,
поняв, что Валерьян Вениаминович снова отключился, думает о своем,
глядит туда, куда ушел Буров.

"Когда люди многое делают через силу, стихии воздают им тем же. Мы
живем в прекрасном и яростном мире, Платонов прав. Но, пожалуй,
все-таки в куда более яростном, чем прекрасном. Не людям увеличивать
его ярость - в этом они ничто перед вселенской мощью. Мир, природа ждут
от них вклада другим - прекрасным. Тонким, возвышенным, продуманным,
умным. Энергия и вещества коими, как нам кажется, мы владеем, у нас не
свои, а это - свое. Этого, красоты-тонкости, без нас не будет - ни в
местных процессах, ни в мировых. А объекты, даже и планеты - лишь
мгновенные состояния процессов. Образы событий.

Я немало ошибался, да ошибались и мы все, сомневались, искали, меняли
мнения и решения, разочаровывались, переделывали. Вероятно, я
нахомутал, и сейчас, Витя. Прости... Мог бы ошибиться, поступив
по-иному. Что поделаешь, нельзя нам ждать, пока в Совершенное Знание
проникает Совершенный Человек. Не дождемся. Надо самим, какие ни есть.
Пытаться, искать, стре... ох! Что это?!"

Вспышка света в глазах, но вместо грохота - боль в черепе. Это было не
внешнее: удар, как и в Шаре, пришел изнутри. Все сверхчеловеческое
напряжение последних часов, все прожитое и пережитое вложилось в этот
удар в мозгу, в кровоизлияние. Пец слепо нашаривал, за что бы
ухватиться, но руки не слушались. Тело само отшатнулось к стене
проходной, оползало на подгибающихся ногах. Зискинд едва успел его
подхватить:

- Валерьян Вениаминович, что с вами?

"Ох... а!.. вот оно что... вот что - чего сам хотел. Все как у Корнева,
с точностью до плюс-минус желаний. Ооо! Ну и боль!.. Ничего, теперь
можно... отпущаеши... ничего. Оох!"



Малиновая "Волга" Ястребовых катила по проселку, поднимая глинистую
пыль. Сын выбрал направление, которое прямо уводило от Шара, и гнал, не
жалея рессор. Герман Иванович все оглядывался. В башне народу... ой-ой!
"Драпать надо, драпать!" - бился в уме энергически произнесенный сыном
глагол.

...Герман Иванович отведал войны только в последний ее год,
девятнадцатилетним младшим сержантом, технарем на аэродроме. Тогда
драпали немцы. Впрочем, и в предыдущие годы этот глагол применяли
исключительно к ним; наши - отступали.

- Да не гони ты так! - не выдержал он последнего толчка на ухабе.-
Гляди, багажник опять распахнулся, зараза!

Сын оглянулся, затормозил, выругался. Он впервые при отце ругнулся
по-черному; тот удивился: гляди-ка осмелел.

- Говорил же тебе сколько раз!..- выскочил закрыть багажник. Дальнейшее
произошло как-то неожиданно для самого механика: он переместился на
сиденье сына, для пробы давнул правой, плохо слушающейся ногой педаль
тормоза: будет работать! - включая сцепление, дал газ. "Волга" рванула
с места. Отъехав метров сто, Герман Иванович свернул на сжатое поле,
двинул по стерне обратно. Сын бежал наперерез, махал сорванной с головы