включил звуковой преобразователь
Бурова. Слышимое из динамиков гармонично дополняло видимое над куполом
и на экранах: ближние звезды вели - каждая свою - скрипичные мелодии с
переливами, мириады далеких создавали - комариными дольками писка -
аккомпанемент; был в звуках MB и смущающий душу ропот пространства, и
отдаленное аханье, и перекаты, контрабасовый рокот, шорох, гул... Не
просто музыка, не оркестр из миллиардов инструментов - проявляла себя
звуками другая сторона Вселенского жизнедействия.

И соединение пространственного образа звездного вихря со
сложно-ритмичной картиной изменений в нем, видимой и слышимой, давало
впечатление простой, ясной и величественной Цельности. Не мертвый поток
нес и создавал в турбулентном кипении галактики вихри и струи: было во
всех струях, всплесках и колыханиях MB нечто превосходящее любые
течения и волны мертвой субстанции, что-то подчеркнуто резвое,
стремящееся выразить себя - живое. Эти потоки могли течь и в гору, эти
вихри сами могли вовлекать, закручивать в себе окрестную среду.

Да и то сказать: если материя не жизнь, значит она - мертвечина.
Середины нет.

Они смотрели, слушали, чувствовали и думали - каждый свое.

"Мне повезло,- думал Любарский,- мне необыкновенно, свински,
фантастически повезло. Я не фанатик науки, не жрец и не герой - ученый
средней руки. Если кто-то, к примеру, попрет на меня с проработочной
рогатиной: дескать, твоя теория вселенской турбуленции вредный вздор, а
истинно то, что академики вещают,- я отступлюсь. Ради бога, вещайте...
Но вот для того, чтобы не лишиться этих наблюдений, чтоб увидеть, как в
пространство, будто луна из-за забора, выплывает новая галактика,
закручивает в спиральный хоровод рождающиеся в ней звезды, а они
накаляются, пульсируют, меняют "вечные" рисунки созвездий,- ради этого
я дам отрубить себе руку. Потому что это не просто наука - гораздо
большее. Это Истина - не записанная и не сказанная, существующая вечно
и просто: возникновением, жизнью и распадом миров. Это то первичное
Знание, ради достижения которого возникают цивилизации и живут, сами
того не сознавая, люди".

"Я много знаю о материи, о мирах,- думал Пец, чувствуя сразу величие и
ничтожество, покой и смятение, торжественность и восторг,- по этой
части я, пожалуй, один из наиболее информированных людей на Земле. Но -
насколько мало это выраженное в словах и уравнениях, снимках и
графиках, воплощенное в статьи, монографии, учебники, энциклопедии
комариное знаньице перед прямым видением Жизни Вселенной! И - я не
смят, не подавлен. Вот когда впервые понял, что находится в Шаре, был
подавлен и унижен,- а сейчас ничего. Потому что мы - достигли: поняли и
сделали, пришли сюда. Понять и посредством этого сделать - это и есть
разумная жизнь. Теперь величие Меняющейся Вселенной - и наше величие.

...Эта истина жестока, как смерть. Потому что подобно смерти она может
отнять у человека все иллюзии, а тем и привязанность к миру. Эта истина
сильна, как жизнь. Потому что она и есть Жизнь - часть от части которой
наша,

И нам теперь надо... просто необходимо! - уметь встать над жизнью и над
смертью".

"Пи-у, пи-у!..- думал Корнев, слушая звучание звезд в динамиках.- Какой
простор! Какой необыкновенный простор!.."



Он между тем все увеличивал нижнее поле, приближая время, текущее в
кабине, ко времени Галактики. Совсем замедлились собственные движения
звезд, сникла голубая составляющая в их блеске, но сами они оставались
далекими точками.

- Сколько еще в запасе? - спросил Пец.

- По четверти миллиона вольт на нижних каскадах, чуть поменьше на
верхних,- Корнев взглянул на него и астрофизика.- Попробуем? Есть
что-нибудь обнадеживающее, доцент?

Речь шла о втором пункте программы: попытаться приблизиться к
какой-нибудь звезде до различения ее диска в телескоп.

- М-м... сейчас-сейчас...- Астрофизик приник к окуляру, отсчитывал
деления.- Вот эта наискось идет к нам, но... ей еще надо двигаться к
нашему, извините за выражение, "перикабинию" тысяч двенадцать лет. В
пересчете на наш уровень поменьше, с тысячу.

- Тоже многовато,- сказал директор.

- Теперь для нас это не проблема,- кинул Александр Иванович.- Отступим
на семь порядков во времени, через минуту вернемся.

- Только не промахнитесь, упустим,- сказал Любарский. Повороты ручек на
пульте - и звездное небо свернулось в Галактику, она удалилась, играя
струйками звезд-штрихов в себе, меняясь в очертаниях. Рукава вихря
приближались к ядру, вытягивались вокруг него все более полого,
касательно - и вот замкнулись в эллипс. Через две минуты Корнев тронул
реостаты: Галактика надвинулась, замедлила вращение, разделилась на
звезды и темноту.

- Вот! - торжествующе сказал Варфоломей Дормидонтович.- Первая после Солнца!

В защищенном фильтрами окуляре телескопа он видел белый шарик. Шарик
вращался, края его слегка колебались; по диску проходила рябь глобул.
На левом краю возник огненный гейзер-протуберанец.

- Эх... нестабильно все-таки, нечетко,- жадно сказал астрофизик.

Валерьян Вениаминович смотрел на экраны, где плясала сине-белая
горошина, без подробностей, потом взглянул вверх. Над куполом сияла,
подавляя своим светом все окрестное, голубая звезда. "Как Венера после
заката",- подумал он.

Это была первая после Солнца звезда, чей диск увидели люди.

- Есть запас в сотню киловольт,- сказал Корнев.- Придвинемся еще?

- Не вижу смысла: нечетко, шатко,- покачал головой директор.- Возвращаемся.

...И только когда кабина приблизилась к крыше, спохватились, что не
включили ни кино-, ни видеокамеры. И в голову никому не пришло! "Вот
они, эмоции-то! - Пец недружелюбно покосился на Буровский
преобразователь.- Когда-нибудь я эту штуку сломаю..."



II



Кабина опустилась на крышу, они, вышли. Первой к Валерьяну
Вениаминовичу подошла жена:

- В чем дело? Что-нибудь испортилось? И он не сразу сообразил, почему
она так решила: по времени крыши они отсутствовали три минуты. Ястребов
приблизился к Корневу:

- Ну, Александр Ива, все в порядке? И что ж оно там наверху?

- Как что? Что и предполагали: галактики, звезды, Вселенная!

Механик странно посмотрел на него, отошел.

Дело было сделано - самое крупное из дел Института.

- Послушайте, граждане,- Корнев обнял нос ладонью, исподлобья оглядел
стоявших на площадке,- кто кого, собственно, держит канатами: мы Шар
или Шар - нас?

- Правильно, Александр Ива, одобряю! - как всегда, с ходу понял идею
Ястребов.- Грех не отметить.

- И расслабиться,- сказал Любарский.

- И вздрогнуть,- уточнил Буров.

И они всем штабом двинулись вниз, а оттуда двумя машинами в ресторан
при интуристовской гостинице "Stenka Razin". Только Юлия Алексеевна
уклонилась, ее подбросили домой.

...Оказывается, уже началось лето. Отцветала сирень в скверах, все
улицы были в сочной зелени. И небо, которое они привыкли видеть у себя
под ногами, мутно-желтой полосой вокруг зоны, оказывается, было голубым
и огромным; в нем сияло, склоняясь к закату, жаркое неискаженное
солнце. По тротуарам и бульварным аллеям шли загорелые люди; женщины
были в легких платьях. Ветерок шевелил их волосы, ткани одежд, листья
деревьев, воду в реке - ветерок! Они и не думали, что по нему можно так
соскучиться.

Они были похожи на сошедших на берег после долгого плавания моряков -
после полярного плавания, стоило бы уточнить, взглянув на их бледные
лица. В ресторане все как-то сначала застеснялись блистающего
великолепия сервизов, белых скатертей, сюрреалистического мозаичного
орнамента вдоль глухой стены, величественных официанток. "Ну, граждане,
одичали мы, надо скорей поддать,- сказал Корнев.- Шесть бутылок
коньяку, девушка, да получше. И все прочее соответственно". И
официантка сразу будто осветилась изнутри от доброжелательности.

И верно, когда поддали, закусили, еще поддали - захорошели, освоились,
отошли.

Коньяк был отличен, едва вкусна, жизнь великолепна - ибо они создали и
победили!

- "И внял я неба содроганье!.." - возглашал, подняв на вилке ломоть
осетрины, порозовевший Любарский И тут же, сменив тему, напал на
Корнева: - Между прочим, драгоценнейший Александр Ибн-Иванович, тот
маневр-отступление не понадобился бы, если бы послушались меня и сразу
установили отклоняющие электроды Тогда бы наша "полевая труба"
изгибалась и достигала намеченного объекта сразу!.. А если сверху
пристроить еще каскад электродов - на предмет образования ими
"пространственных линз"...- он сделал паузу, поглядел на всех со
значением,- то и видели бы мы все куда четче и крупней!

- Вот народ, вот люди! - весело качал головой главный инженер и
наполнял рюмки.- Не успели одно сделать... и ведь какое одно! - им уже
мало, подавай другое. Дайте срок, Бармалеич, сделаем отклоняющие и
эти... кхе-гм! - на предмет "пространственных". Толюнчик, а? Буров? Сделаем?

Те поднимали рюмки, обещали. "А что...- мечтательно щурился Буров,- раз
там звезды, то при них должны быть и планеты. А на планетах и
цивилизации, а?" - "За контакт с братьями и сестрами по разуму!" -
возглашал быстро хмелеющий Любарский. "Нет, но как же вы запись не
включили?! - возмущался, отодвинув рюмку, Анатолий Андреевич.- Сами
поглядели - и все. Эгоисты!" - "Забыли,- горячо говорил Корнев,- просто
затмение нашло. Да не огорчайся, Толюнчик, нашел из-за чего! Еще
наглядишься и наснимаешь, сколько захочешь".- "Нет, но самое-то
первое... это же история!" Выпили и за историю.

"Валерьян Вениами...- склонился на другом краю стола к директору
раскрасневшийся Ястребов,- а помните, как вы меня с кабелем завернули?
Как мне было стыдно, ой-ой! С тех пор, не поверите, гвоздя ржавого не
тронул".- "Что ж, это хорошо",- похвалил его раскрасневшийся Пец.
"Валерьян Вениами...- наклонился еще ближе механик.- Хоть вы мне
скажите: что там такое наверху? Александра Иваныча спросил, так он
какую-то, я извиняюсь, несуразицу сплел: звезды, говорит, Галатики..."
- "Отчего несуразицу? Он правильно сказал". Ястребов отодвинулся и
очень выразительно обиделся: "Нет, ну, может, мне нельзя-а!? Так прямо
и скажите: секретно, мол. Я человек меленький, делаю, что велят. А
зачем насмешки строить!?" Валерьян Вениаминович принялся доходчиво
объяснять, что в ядре Шара именно Галактики и звезды - как в обычном
небе. Герман Иванович выслушал с недоверчивой улыбкой, спросил: "Ну, а
это зачем?" - "То есть как зачем?" - опешил Пец. "Ну, ускорение времени
и большие пространства в малых объемах - это я понимаю: работы всякие
можно быстро делать, много площадей, места... А звезды и галактики -
их-то зачем?.." Из дальнейшего разговора выяснилось, что славный
механик и бригадир был искренне уверен, что Шар не стихийное явление, а
дело рук человеческих. Оказывается, среди работников башни эта версия
популярна, расходились только в месте и характере предприятия,
выпускающего Шары: одни утверждали, что это опытный завод в Казахстане,
другие - что СКБ в Мытищах под Москвой.

А потом разогретые эмоции перестали вмещаться в слова, потребовали
песни. Для начала грянули могучими (как казалось) и очень музыкальными
(как казалось) голосами "Гей, у поли там женци жнуть...". Ревели,
заглушая оркестр, который наигрывал для танцующих, про казацкую
вольницу, про гетмана Дорошенко, что едет впереди, и про бесшабашного
Сагайдачного, "що проминяв жинку на тютюн та люльку - необачный!"

"Мэ-ни з жинкой нэ возыться",- вел баритоном Корнев.

- "...мээ-нии з жинкой нэ возыться-аа!" - ревели все.

И все, даже смирный многосемейный Толюня, были сейчас убежденные
холостяки, гуляки, сорвиголовы; и дымилась туманом вечерняя степь,
загорались над ней, над буйными казацкими головами звезды - звезды,
которые из века в век светят беспокойным людям. Подошел администратор,
дико извиняясь, предложил либо прекратить пение, либо уйти. "А то
интуристы нервничают".

- А, мать их, ваших интуристов,- поднялся первым Корнев.- Пошли,
ребята, на воздух.

...Они шли парком, по набережной Катагани: Корнев (баритон) и Витя
Буров (молодой сексуальный бас) посередине, Любарский со сбитым набок
галстуком и Васюк возле них, Пец и Ястребов по краям. На воздухе всех
почему-то потянуло на студенческие песни: "Если б был я турецкий
султан...", "Четыре зуба", о том, "что весной студенту не положено о
глазах любимой вспоминать". А был как раз конец мая, время любви и
экзаменов; под деревьями смутно маячили пары. И они чувствовали себя
студентами, сдавшими экзамен.

Ах, вы, грусть моя, студенческие песни! Давно я вас не пел, давно я вас
не слышал. Видимо, вытеснили, задавили вас шлягеры развлекательной
индустрии. Наверное, и вправду вы не дотягивали в сравнении с ними до
мировых стандартов - ни в ритмах, ни в оркестровке, ни в мелодиях: вас
сочиняли наспех перед зачетами и исполняли натощак перед стипендией. Но
все-таки - ведь было что-то в вас, песни мои, было, раз память о вас до
сих пор томит сердце! Где ты, лефортовское общежитие, шестой этаж,
бутылка наидешевейшего вина на фанерном столе, влажная ночь и вопли из
корпуса напротив: "Да угомонитесь же вы, наконец, черти!.." Где ты,
молодость?

Вот и Валерьяна Вениаминовича сейчас размягчили воспоминания о его
студенческой поре. Жаль только, песни тогда пели иные, эти, поздние, их
и не знают - ни "Гаудеамус игитур", ни "Сергей-поп"... А те, что они
поют, не знал он. ("У меня для этой самой штуки-штуки-штуки,-
залихватски выводил Корнев,- есть своя законная жена".) Васюк, Буров и
даже старый хрен Дормидонтыч - все подхватывали, бойко вторили... А
Пец, не зная ни слов, ни мотива, маялся. Он подмугыкивал, подхватывал
обрывки припева - но это было не то. Душа томилась, душа рвалась в
песню, душа хотела молодости!

Отелло, мавр венецианский,
один домишко посещал,-

завел новую Корнев. ("Ага,- воспрянул Валерьян Вениаминович,- эту я
слышал, помню. Про папашу там...")

Шекспир узнал про это дело
и водевильчик написал.
Девчонку звали Дездемона,
лицом - как полная луна.
На генеральские погоны,
знать, загляделася она...

- голосили все, и Пец начал неуверенно подтягивать.

Папаша, дож венецианский,-

вел дальше Александр Иванович ("Вот оно, ага, вот!" - радостно
затрепетало в душе Пеца.)

любил папаша...

И тут Валерьян Вениаминович хватил в полную силу медвежьим голосом:

...г'эх - пожрать!!!

И несмотря на то, что дальше шли замечательные, свидетельствующие об
интернациональных чувствах безымянного автора песни слова "любил папаша
сыр голландский "Московской" водкой запивать",- дальше уже не пели.
Васюк-Басистов и Ястребов, отвернувшись (все-таки директор, неудобно),
держались друг за друга, содрогались и только что не рыдали от хохота.
Любарский аплодировал, кричал: "Браво, фора, бис!" Корнев висел на
Бурове, глядел на Валерьяна Вениаминовича счастливыми глазами, просил,
стонал:

- Папа Пец, еще... еще разок, а?

- Ну, чего вы, чего? - озадаченно бормотал тот.

- Теперь я понял, почему он так взъелся на буровский преобразователь! -
радостно орал астрофизик.- Вам же медведь на ухо наступил. Валерьян
Вениаминыч, милый!

- Прямо уж и медведь --

Потом они спорили, пререкались. "Нет, но зачем это, зачем?;" - кричал
Герман Иванович. "А эти - зачем?" - возглашал в ответ Любарский,
указывая на звезды над головой. "Эти понятно, природа. А вот в Шаре
зачем?.."

- Валерьян Вениаминович,- доказывал Пецу Буров,- а этот способ стоит
применить и к обычной вселенной. Ведь если в ней есть области с НПВ...

- О, нет, майн либер Витя,- ответствовал тот,- мало областей с НПВ,
надо иметь сильный барьер, где возникает электрическое поле от этого...
от знаменателя. В нашей маленькой Галактике Млечный Путь... ин унзере
кляйнхен Мильквеггалактик диезе нихт геен... это не пойдет,- Валерьян
Вениаминович неожиданно для себя перешел на плохой немецкий и обращался
не к Бурову, а к шедшему слева Корневу.- Диезе нихт геен!..

- Папа Пец,- отозвался тот,- ты меня уважаешь? Дай я тебя поцелую!

- Нет, но зачем!?.

- "Кому повем печаль свою?.."

Тянуло холодом от реки. Светили звезды. Где-то содрогалась в родовых
схватках материя, мелькали эпохи и миры. Они шагали, смеялись, пели,
спорили - люди, сделавшие дело,- и Вселенная салютовала им галактиками.



ГЛАВА 18 ОТЧАЯНИЕ ТОЛЮНИ

Жил долго. Одной посуды пересдавал - страшное дело. Если бы всю сразу,
то хватило бы на машину и дачу. Но поскольку сдавал малыми порциями. то
всякий раз едва хватало на опохмелку.
К. Прутков-инженер. Опыт биографической прозы

Хроника шара. 1) На место Зискинда (и по его рекомендации) был принят
заслуженный строитель, действительный член Академии строительства и
архитектуры, автор проектов многих административных зданий, лауреат и
прочая-прочая Адольф Карлович Гутенмахер. Деятельность свою он начал с
того, что отселил из смежных с кабинетами директора и главного инженера
комнат наладчиков радиоаппаратуры из команды Терещенко, а на
освободившейся площади создал роскошные туалетные комнаты с ваннами. За
одну земную ночь, в порядке сюрприза. Когда же озадаченные
руководители, явившись на следующее утро, заметили ему, что это он,
пожалуй, перебрал, Адольф Карлович лирически склонил к правому плечу
красивую седую, с усами и бородой "а ля Ришелье", голову:

- Ах, Валерьян Вениаминович и Александр Иванович! Вы по малости своего
руководящего стажа и не представляете, насколько выигрывает авторитет
руководителя от того, что подчиненные не видят его у писсуара или, боже
упаси, со спущенными ниже коленей штанами. Даже не говоря о быдловатых
номенклатурниках, от земли, от гущи, кои без этого и без персональных
машин, в принципе, неотличимы от дворника Васи,- но и людям высокого
полета: академикам, научным руководителям - тоже надо немного корчить
из себя небожителей...

Житейский и строительный опыт Адольфа Карловича равнялся его
словоохотливости; чувствовалось, что он многое мог бы порассказать на
эту тему. На Пеца же и Корнева со всех сторон напирали дела - они без
лишних слов смирились. Впрочем, поскольку в течение земных суток в
кабинетах обретались (с правом главнокомандования) не только они, но и
Люся Малюта, Любарский, Бугаев, Б. Б. Мендельзон и сам Гутенмахер - все
командиры, новшество не приобрело оттенок советской ясновельможности; к
тому же твердо постановили, чтобы каждый убирал за собой. А практичный
Корнев, поняв склонность нового архитектора, заказал ему соорудить при
гостинице-профилактории "Под крышей" финскую сауну и римскую терму - с
номенклатурным шиком, но и с хорошей пропускной способностью; за что
тот с удовольствием и взялся.

2) ...Тем более что ушедший Зискинд предвидел правильно: строительные
дела в Шаре начали затихать, его преемнику оставалось превращать
"незавершенку" в "завершенку". Разворачивались дела ремонтные: годы и
десятилетия, мелькавшие наверху за месяцы, неумолимо брали свое - от
арматуры в стенах, от покрытий, от труб, от лифтов... от всего.
Поскольку же самый "ведьминский шабаш" (определение Люси Малюты)
творился на уровнях выше тридцатого: испытания, эксперименты,
моделирования,- то работники "низа" (Бугаев, Приятель, Документгура,
главэнергетик Оглоблин) с грустью убеждались, что обеспечение ремонта
выстроенной башни требует не меньше усилий, чем ее возведение.

3) Отдел кадров готовился к торжественным проводам в августе на
заслуженный отдых первых своих ветеранов. Кандидатами были бригадир
Никонов, очень уж вошедший во вкус работы наверху, и Герман Иванович
Ястребов, который, поступив прошлой осенью на работу в Институт
пятидесятипятилетним, намотал к июлю пятьдесят девять с половиной
зарегистрированных посредством ЧЛВ лет; реально же ему было наверняка
за шестьдесят.

4) Варфоломей Дормидонтович, поддержанный Буровым, пробил обе свои
идеи: о боковых смещениях "электрической трубы" в системе ГиМ и о
"пространственных линзах". По их проекту мастерские изготовили
дополнительные электроды, кои команда "ястребов" привесила к новым
аэростатам, подсоединила к кабелям и изоляторным распоркам генера