гляделся.
   Мириам хотела показать ему куст шиповника, который заметила прежде. Она
знала, куст чудесный.  И  однако,  пока  его  не  увидел  Пол,  это  чудо,
казалось, еще не проникло ей в душу. Только  Пол  может  подарить  ей  эту
красоту навсегда. А пока душе чего-то не хватает.
   На дорожки уже пала роса. В старой дубовой  роще  поднимался  туман,  и
Пола взяло сомнение: то ли впереди белесая  прядь  тумана,  то  ли  просто
белеет облачко цветущих хлопушек.
   К тому времени, как они подошли к соснам, Мириам уже снедало нетерпение
и она была как натянутая струна. А вдруг  ее  куст  исчез.  Вдруг  она  не
сумеет его найти, а так хочется! Так страстно мечтала она  быть  с  Полом,
когда  он  остановится  перед  кустом  шиповника.  Им   предстоит   вместе
приобщиться чему-то,  что  вызывает  в  ней  трепет,  чему-то  святому.  В
молчании он шел рядом. В эти минуты они  были  очень  близки  друг  другу.
Мириам дрожала, и Пол в смутной тревоге к ней прислушивался.
   Дойдя до края рощи, они увидели впереди перламутровое небо и  темнеющую
землю. Откуда-то с опушки соснового леса повеяло ароматом жимолости.
   - Куда теперь? - спросил Пол.
   - По средней тропинке, - пробормотала она, вся дрожа.
   Но вот тропинка круто свернула, и Мириам остановилась как вкопанная. Со
страхом смотрела в широкий просвет меж сосен и в первые  мгновенья  ничего
не могла разобрать: сумрак поглотил все краски.  Потом  она  увидела  свой
куст.
   Она охнула, кинулась к нему.
   Куст  стоял,  не  шелохнувшись.   Высокий,   раскидистый.   Ветви   его
протянулись  над  боярышником.  Длинные  гибкие  ветки,  щедро   усыпанные
сверкающими во тьме крупными белыми звездами, частой завесой опустились до
самой травы.  Бутоны,  словно  выточенные  из  слоновой  кости,  и  широко
раскрывшиеся звезды цветов мерцали среди темной листвы, ветвей и трав. Пол
и Мириам стояли плечо к плечу и молча смотрели. Миг за мигом казалось,  из
темноты выступают еще и еще  цветы,  и  словно  от  этих  светочей  что-то
разгоралось в душах юноши и девушки. Сумерки клубились вокруг  них,  точно
дым, но сияние цветов все равно не гасло.
   Пол заглянул в глаза Мириам. Она была бледна, вся в ожидании чуда,  рот
приоткрыт, черные глаза устремлены на него. Его взгляд, казалось, проникал
в самую душу ее существа. И душа трепетала. Вот оно общение, которого  она
жаждала. Пол отвернулся, словно испытывал боль. Опять повернулся к кусту.
   - Они порхают будто бабочки и отряхиваются, - сказал он.
   Мириам посмотрела на цветы. Они были белые, одни скромно,  благочестиво
полузакрытые, другие самозабвенно распахнутые. Куст  темный,  будто  тень.
Мириам  невольно  протянула   руку   к   цветам;   подошла,   благоговейно
дотронулась.
   - Пойдем, - сказал Пол.
   В воздухе стоял прохладный аромат бледных цветов - чистый,  девственный
аромат. Отчего-то Полу стало тревожно, показалось, будто он узник. Они шли
в молчании.
   - До воскресенья, - негромко  сказал  Пол  и  свернул  к  дому;  Мириам
медленно пошла своей дорогой, чувствуя, что душа радуется  благочестивости
этой ночи. Пол, спотыкаясь, брел по тропинке. И как  только  он  вышел  из
лесу на открытый луг, где можно было дышать, кинулся бежать со  всех  ног.
Будто восхитительное исступленье поднялось в нем.
   Всякий раз, как он гулял с Мириам и задерживался допоздна, он знал, его
мать волнуется и сердится на него, а почему, не понимал. Он вошел  в  дом,
кинул кепку, а мать посмотрела на часы.  До  прихода  сына  она  сидела  в
раздумье, глаза быстро  уставали  читать.  Она  чувствовала,  эта  девушка
уводит от нее Пола. И не любила Мириам. "Девчонка из тех,  кто  высасывает
душу мужчины до донышка, вконец его опустошит, - думалось ей,  -  а  он-то
простофиля, как раз и позволит себя проглотить.  Не  даст  она  ему  стать
зрелым мужчиной, нипочем не даст". Так  что  пока  Пол  бродил  с  Мириам,
миссис Морел все больше себя взвинчивала.
   Она посмотрела на часы и сказала холодно, устало:
   - Ты нынче вечером далеко ходил.
   Душа его, согретая и распахнувшаяся от встречи с Мириам, съежилась.
   - Ты, верно, успел побывать у нее дома, - продолжала мать.
   Полу не хотелось отвечать. Миссис Морел бросила на него быстрый взгляд,
увидела, что волосы у него на лбу  влажные  от  спешки,  увидела,  что  он
обижен и по обыкновению сердито хмурится.
   - Наверно,  она  уж  очень  обворожительна,  то-то  ты  не  мог  с  ней
расстаться, в такой поздний час тащился за нею восемь миль.
   Он разрывался между еще не рассеявшимися чарами  прогулки  с  Мириам  и
сознанием, что мать волнуется. Решил было молчать, не отвечать  ни  слова.
Но не смог ожесточиться в сердце своем и пренебречь матерью.
   - Я и правда люблю с ней разговаривать, - с досадой ответил он.
   - А больше тебе разговаривать не с кем?
   - Гулял бы я с Эдгаром, ты бы слова не сказала.
   - Сказала бы, и ты это знаешь. Знаешь, что с кем  бы  ты  ни  пошел,  я
скажу - после того, как ты ездил в Ноттингем, в такой поздний час это  для
тебя слишком далеко. И потом,  -  в  голосе  ее  вдруг  вспыхнули  гнев  и
презренье, - это отвратительно... ухаживанья парней и девиц.
   - Никакое это не ухаживанье! - крикнул Пол.
   - Не знаю, как еще ты это называешь.
   - Не ухаживанье это! Думаешь, мы крутим любовь и все такое?  Мы  просто
разговариваем.
   - Невесть до какого часу и в какой дали, - съязвила она в ответ.
   Сердито, рывком Пол схватился расшнуровывать башмаки.
   - Отчего ты так злишься? - спросил он. - Просто ты ее невзлюбила.
   - Вовсе не невзлюбила. Просто мне не  нравится,  когда  дети  увиваются
друг за другом, и никогда не нравилось.
   - Но ты же не против, когда Энни уходит с Джимом Ингером.
   - Они разумнее вас обоих.
   - Почему?
   - Наша Энни не из этих, кто себе на уме.
   Пол не понял, что она имела в виду. Но  лицо  у  матери  было  усталое.
После смерти Уильяма она так и не оправилась, и глаза стали болеть.
   - Знаешь, - сказал он, - на природе так славно. Мистер Слит  справлялся
о тебе. Сказал, он по тебе соскучился. Тебе немножко лучше?
   - Мне надо было уже давным-давно лежать в постели, - ответила она.
   - Да что ты,  мама,  сама  знаешь,  ты  бы  не  легла  раньше  четверти
одиннадцатого.
   - Еще как легла бы!
   - Ну, мамочка, когда ты мной недовольна, ты чего только не наговоришь!
   Он поцеловал ее в  лоб,  так  хорошо  знакомый:  глубокие  морщины  меж
бровей, зачесанные назад красивые седеющие  волосы,  что  гордо  обрамляют
виски. Поцеловав мать, он не сразу снял руку с ее  плеча.  Потом  медленно
пошел ложиться. Он уже не  помнил  про  Мириам,  видел  только  зачесанные
кверху седеющие волосы  над  высоким  лбом  матери.  Странно,  почему  она
уязвлена.
   При следующей встрече с Мириам он сказал:
   - Не давай мне сегодня задерживаться... не поздней, чем до десяти.  Моя
мама так из-за этого расстраивается.
   Мириам задумчиво опустила голову. Спросила:
   - Почему она расстраивается?
   - Она говорит, когда  мне  рано  вставать,  я  не  должен  возвращаться
поздно.
   - Хорошо, - довольно спокойно, лишь чуть насмешливо сказала Мириам.
   Пол обиделся. Но опять задержался допоздна.
   Ни Пол, ни Мириам не признали бы, что между ними какая-то  там  любовь.
Для подобной сентиментальности он считал себя  слишком  здравомыслящим,  а
она себя  -  слишком  возвышенной.  Оба  они  взрослели  с  опозданием,  и
психологическое созревание намного отставало даже от физического.  Мириам,
как и ее  мать,  была  сверх  меры  чувствительна.  Малейшая  вульгарность
отталкивала ее, коробила до боли. Братья были неотесанны, но  на  язык  не
грубы. Дела фермы все мужчины обсуждали вне стен дома. Однако, быть может,
из-за постоянных рождений и зачатий, которые естественны на каждой  ферме,
Мириам относилась к этому с особой настороженностью, и малейший  намек  на
возможность подобных отношений  леденил  ей  кровь,  вызывал  чуть  ли  не
отвращенье. Пол перенял это у нее, и их близость была совершенно невинная,
лишенная живых красок жизни. Упомянуть, что кобыла вот-вот ожеребится, и в
мысль не приходило.
   В девятнадцать лет Пол зарабатывал всего  двадцать  шиллингов,  но  был
счастлив. Занятия  живописью  шли  хорошо,  и  вообще  жилось  неплохо.  В
Страстную пятницу он  затеял  прогулку  в  Хемлок-стоун.  Пошли  трое  его
сверстников, а еще Энни и Артур, Мириам  и  Джеффри.  Артур  был  учеником
электрика в Ноттингеме, но праздник  проводил  дома.  Морел,  как  обычно,
спозаранку был на ногах и, посвистывая, пилил во дворе. В семь часов семья
услышала, что он накупил горячих булочек  с  изображением  креста  по  три
пенни за штуку; он превесело болтал с девочкой,  которая  их  принесла,  и
называл ее "милочка". Он отослал нескольких  мальчишек,  предлагавших  еще
булочки, объясняя, что их "обошла" девочка. Потом поднялась миссис  Морел,
и семья вразброд потянулась вниз. Какая же это  роскошь  для  каждого  вот
так, посреди недели, поваляться в постели и встать поздней обычного. Пол и
Артур до завтрака читали и завтракали, не умывшись, без курток.  Еще  одна
праздничная роскошь. В комнате тепло. И никаких забот  и  тревог.  В  доме
ощущался достаток.
   Пока сыновья читали, миссис Морел прошла  в  сад.  Они  теперь  жили  в
другом доме, старом, недалеко от их  прежнего  на  Скарджил-стрит,  откуда
съехали вскоре после смерти Уильяма. И тотчас из сада раздался крик:
   - Пол, Пол! Иди сюда, смотри!
   То был голос матери. Он  отбросил  книгу  и  вышел.  Сад  был  длинный,
протянулся до поля. День стоял серый, холодный, со стороны  Дербишира  дул
резкий ветер. За полем беспорядочно громоздились  крыши  Бествуда,  а  над
всем этим возвышалась церковь и шпиль церкви  конгрегационалистов.  А  еще
дальше леса и холмы, до смутно сереющих  на  горизонте  вершин  Пеннинских
гор. Пол посмотрел в сад, поискал глазами мать. Вот над  молодыми  кустами
смородины показалась ее голова.
   - Иди сюда! - позвала она.
   - Зачем? - отозвался он.
   - Подойди, увидишь.
   Она пришла посмотреть на почки на кустах смородины.  Пол  направился  к
ней.
   - Подумать только, ведь я могла никогда их не увидеть! - сказала она.
   Сын подошел. Под забором,  на  маленькой  клумбе,  Перепутались  жалкие
листочки, какие всегда тянутся из молодых луковиц,  и  тут  же  цвели  три
пролески. Миссис Морел показала Полу на густо-синие цветы.
   - Ты только посмотри на них! - воскликнула она. - Я  глядела  на  почки
смородины, а потом говорю себе: "Что-то там такое синее, может,  пакет  от
сахара?", и вот видишь! Пакет от сахара! Три пролески, и такие  красавицы!
Но откуда они тут взялись?
   - Не знаю, - сказал Пол.
   - Но это же просто чудо! Я-то думала,  что  знаю  в  этом  саду  каждую
былинку и каждую сорную травку. А как они хорошо тут пристроились, правда?
Видишь, крыжовенный куст их прикрывает. Ничто их не повредило, не тронуло!
   Пол присел на корточки, повернул маленькие синие колокольчики.
   - Какой чудесный синий цвет! - сказал он.
   - Еще  бы!  -  воскликнула  миссис  Морел.  -  Наверно,  они  родом  из
Швейцарии, говорят, там цветы чудесные. Представляешь,  каковы  они  среди
снега! Но откуда они тут взялись? Неужели их занесло ветром?
   И тут Пол вспомнил, что высадил однажды  в  этом  месте  горсть  жалких
луковичек.
   - И ничего мне не сказал.
   - Нет, я думал, подожду, может, расцветут.
   - Вот видишь, что получилось! Вдруг бы я их не заметила. И ведь у  меня
в саду никогда в жизни не росла пролеска.
   Миссис Морел была в восторге, просто  ликовала.  Сад  всегда  дарил  ей
радость. Пол был счастлив за мать, наконец-то она живет в  доме,  где  сад
протянулся до самого поля. Каждое утро, после завтрака, она выходила  и  с
удовольствием там бродила. Она и вправду знала там каждую былинку и каждую
сорную травку.
   Все готовы были отправиться на прогулку.  Запаслись  едой,  и  веселая,
радостная компания двинулась в путь.  У  мельницы  они  перегнулись  через
стену, с одного конца желоба, по которому мчался  поток,  бросили  в  воду
листок бумаги и увидели, как его  вынесло  с  другого  конца.  На  станции
Эллинг  они  постояли  на  пешеходном  мостике,  перекинутом  через  пути,
полюбовались холодным мерцаньем металла.
   - Вы бы  видели,  как  в  половине  шестого  здесь  проносится  Летучий
шотландец! - сказал Леонард, у которого отец был стрелочником. - Ого,  как
трубит!
   И все посмотрели на  рельсы  -  в  сторону  Лондона,  потом  в  сторону
Шотландии, и всех словно коснулось дыхание этих двух сказочных краев.
   В  Илкестоне  перед  пивными  толпились  углекопы,  в  ожидании   когда
откроются  двери.  Тут  повсюду  царили   безделье   и   праздность.   Над
Стентон-гейтским литейным цехом вспыхивало пламя.  Что  ни  попадалось  на
глаза, вызывало  в  компании  Пола  споры  и  разговоры.  В  Трауэлле  они
вернулись из графства Дербишир в Ноттингемшир. К Хемлок-стоуну  подошли  в
час обеда. На поле полно было народу из Ноттингема и Илкестона.
   Они ожидали увидеть древний и  величественный  памятник.  А  оказалось,
просто кривой и кособокий  обломок  скалы,  что-то  вроде  гнилого  гриба,
одиноко торчит на краю поля. Леонард и Дик  сразу  принялись  вырезать  на
старом красном песчанике свои инициалы "Л.У." и "Р.П.", но Пол  удержался,
он читал в газете язвительные замечания о любителях вырезать  свои  имена,
не умеющих найти иной путь в бессмертие. Потом вся мужская часть  компании
полезла на скалу, чтобы сверху обозреть окрестности.
   Внизу, на поле, повсюду закусывали или  веселились  фабричные  парни  и
девушки. Дальше  виден  был  сад  старого  поместья.  Его  окружала  живая
изгородь из тиса, по краям газона густо росли желтые крокусы.
   - Смотри, - сказал Пол, обращаясь к Мириам. - Какой покой в этом саду!
   Она увидела темные тисы и золотые крокусы и  с  благодарностью  подняла
глаза на Пола. В окружении всех остальных он, казалось, не принадлежал ей,
он был сейчас другой, - не тот ее Пол, который понимал  малейшее  движение
сокровенных глубин ее души, но незнакомец, кто разговаривает на  чужом  ей
языке. Как это больно, даже перестаешь замечать, что тебя окружает. Но вот
он вновь к ней вернулся, отбросив свое иное, менее  значительное,  как  ей
казалось, "я", и она опять ожила. Ведь он попросил ее посмотреть  на  этот
сад, захотел восстановить их близость. Недовольная происходящим  на  поле,
Мириам повернулась к тихому газону, окруженному густо растущими замкнутыми
крокусами. И ощутила покой, чуть ли  не  блаженство.  Будто  они  с  Полом
очутились совсем одни в этом саду.
   Потом  он  опять  ее  оставил  и  присоединился  к   остальным.   Скоро
отправились домой. Мириам одиноко плелась позади всех. Она не  вписывалась
в эту компанию; очень редко у нее завязывалось  с  кем-либо  хоть  подобие
дружбы - единственным ее другом, товарищем, возлюбленным была Природа. Она
видела, как устало садится солнце. В темнеющих, холодных  живых  изгородях
кое-где виднелись красные  листья.  Она  задерживалась  и  собирала  их  с
нежностью, со страстью. Кончики пальцев, движимые любовью, поглаживали их,
страсть, заполнившая сердце, их грела.
   И  вдруг  Мириам  осознала,  что  она  одна  на  незнакомой  дороге,  и
заторопилась. За поворотом она увидела Пола; он  склонился  над  чем-то  в
сосредоточенном, упорном, терпеливом  и,  кажется,  безнадежном  раздумье.
Мириам замешкалась, присматриваясь.
   Пол все стоял посреди дороги, чем-то  поглощенный.  Позади  него  яркий
солнечный луч, прорезавший обесцвеченный серый вечер,  казалось,  выхватил
его темный силуэт. Он стоял гибкий и собранный, и заходящее солнце  словно
подарило его ей. Острой болью поразило Мириам  внезапное  прозрение  -  ей
суждено его полюбить. И она постигла его, постигла в нем редкое богатство,
постигла его одиночество. Трепеща, будто при  некоем  "благовещении",  она
медленно пошла к нему.
   Он наконец поднял глаза.
   - Как? - воскликнул он с благодарностью, - ты меня ждала!
   В глазах его залегла глубокая тень.
   - Что случилось? - спросила она.
   - Вот, пружина сломана, - и он показал, где поврежден его зонтик.
   Мгновенно, пристыженная, она поняла, что зонтик сломал не  он,  виноват
ее брат Джеффри.
   - Это ведь просто старый зонтик, правда? - спросила она.
   Странно, почему он, который обычно  не  расстраивался  из-за  пустяков,
делает сейчас из мухи слона.
   - Но это был зонтик Уильяма,  и  мама  непременно  узнает,  -  негромко
сказал он, все еще терпеливо стараясь починить зонтик.
   Его слова пронзили Мириам. Да, значит, правильно она его понимает!  Она
посмотрела на него. Но ощутила его сдержанность и не посмела его  утешать,
не решилась даже мягко заговорить.
   - Пойдем, - сказал Пол. - Ничего у меня не получается. -  И  они  молча
пошли по дороге.
   В тот же вечер они прогуливались под  деревьями  у  Нижнего  луга.  Пол
заговорил лихорадочно, будто пытался убедить самого себя.
   - Знаешь, - с трудом произнес он, - если любишь кого-то, то и он любит.
   - Да, - отвечала  Мириам.  -  Так  мне  мама  говорила,  когда  я  была
маленькая: "Любовь порождает любовь".
   - Вот и по-моему, что-то в этом роде непременно должно быть.
   - Надеюсь, - сказала она. - Ведь если не так,  любовь  могла  бы  стать
просто пыткой.
   - Да, но так и есть... по крайней мере для большинства людей, -  сказал
Пол.
   И Мириам, подумав, что  он  успокоился,  почувствовала  свою  силу.  Ту
неожиданную встречу с ним на дороге она всегда считала откровением. А этот
разговор запечатлелся в ее душе слово в слово, точно некий закон.
   Теперь она была за него и для него. Когда примерно в эту пору он  задел
честь  семейства  Ливерсов  какими-то  высокомерно-обидными  словами,  она
вступилась за него, уверенная, что он прав. И в эту пору  ей  снились  про
него сны, живые, незабываемые.  Позднее  сны  эти  повторились,  но  стали
психологически утонченней.
   В пасхальный понедельник та же самая компания отправилась на  экскурсию
в замок Уингфелд. Среди суеты праздничной толпы, взбудораженная, в  спешке
Мириам села в Сизли-бридж в поезд. Сошли они с поезда в Олфретоне.  Пол  с
любопытством присматривался к улице и углекопам с  собаками.  Тут  обитало
новое  племя  шахтеров.  Мириам  пришла  в  себя,  только  когда  компания
остановилась у церкви. У входа они оробели - как бы из-за сумок с едой  их
не выставили. Первым вошел тощий забавник Леонард; Пол, который  предпочел
бы умереть, только бы его не выгнали, вошел  последним.  По  случаю  Пасхи
церковь была в праздничном убранстве.  Казалось,  в  купели  растут  сотни
белых нарциссов. Неяркий, разноцветный свет  вливался  в  окна,  и  воздух
трепетал, насыщенный нежным ароматом лилий и нарциссов.  Все  это  согрело
душу Мириам. Пол опасался, как бы не сделать что-нибудь  неподобающее:  он
проникся царящим здесь духом. Мириам повернулась  к  нему.  Он  ответил-ей
взглядом. Сейчас они были едины. Он не решился пройти ближе  к  алтарю.  И
любо ей это было. В молитве рядом с  ним  душа  ее  расцветала.  Для  Пола
скудно освещенные храмы всегда были  исполнены  таинственного  очарования.
Весь  скрытый  в  нем  мистицизм  трепетно  пробуждался.  Мириам  невольно
подалась к нему. И вместе они молились.
   Она почти не разговаривала с другими спутниками. В разговоре с ней  они
сразу терялись. И она почти все время молчала.
   Когда компания взобралась по крутой тропе к замку,  уже  перевалило  за
полдень. Под необыкновенно теплыми живительными лучами солнца все источало
нежный свет. Раскрылись  фиалки  и  чистотел.  Всех  захлестнула  радость.
Поблескивающая листва пышно разросшегося  плюща,  бледно-серые  крепостные
стены, мягкие очертания всего, что окружало развалины, были великолепны.
   Замок сложен из твердого, светло-серого камня, наружные  стены  глухие,
невозмутимые.  Самые  юные  шумно  выражали  свой  восторг.  Их   охватило
беспокойство, чуть ли не стр