ки этой
странной металлической  жидкости.  Уже  почти  весь  пол  сиял,  как  тонкая
пластина  ртутного  зеркала.  Я  зажег лампу на столике. Эта жидкость все же
была не ртутью, по цвету  она  напоминала  скорее  потемневшее  от  старости
серебро.  Ее  натекло уже столько, что коврик шевелился, словно уже плавал в
ней, и вдруг свет под дверью погас. Я  сидел  наклонившись  и  с  изумлением
смотрел  на  метаморфозы,  происходящие  с  вязкой  металлической жижей. Она
распадалась на микроскопические капельки, а те целыми грудами склеивались  в
некое  подобие  гриба,  потом  все  это вспухло, как поднимающееся тесто, и,
густея, тянулось вверх. Наверняка это сон,-- сказал я себе, но, несмотря  на
такое  категорическое  заключение,  я  не  испытывал  ни  малейшего  желания
коснуться босой ногой этой ртути и сидел так, слегка обалдевший, не  столько
удивленный,  сколько  даже  довольный  тем,  что  нашел  удачный  термин для
описания этого явления: "живое серебро". Э ТО и в самом деле двигалось,  как
нечто  живое,  но  не пыталось стать растением, или животным, или сам уже не
знаю  каким  монстром,  а  превращалось  в  пустой  кокон,  во   все   более
человекоподобный  панцирь,  а  скорее  в  грубую  отливку панциря с большими
дырами и продолговатой щелью спереди;  когда  --  уже  много  позднее  --  я
пытался  восстановить  в памяти эту метаморфозу, больше всего она напоминала
мне фильм, прокручиваемый в обратную сторону: будто сначала кто-то изготовил
диковинные доспехи, а потом расплавил их в жидкий  металл,  только  все  это
совершалось  у  меня  на  глазах в обратном порядке. Сначала жидкость, потом
вырастающее из нее полое тело, потому что панцирем оно все-таки не было, оно
уже не блестело, а стало матовым и напоминало большой  манекен,  вроде  тех,
что  выставляют  в  витринах -- с лицом без носа и губ, но с круглыми дырами
вместо  глаз;  наконец,  к  моему  замешательству,  из  всего  этого   стала
формироваться  женщина,  несколько  крупнее  натуральной  величины, или нет,
скорее статуя женщины, в середине пустая и раскрытая, словно шкаф, и  статуя
эта  --  чтоб  мне  пропасть!  -- выделяла из себя одежду: сначала покрылась
белоснежным бельем, потом на этой белизне появилась  зелень  платья;  я,  не
сомневаясь уже, что это мне снится, подошел к ночному видению. Тут платье из
зеленого сделалось снова белым, как медицинский халат, а лицо проявилось еще
явственнее.  Светлые  волосы на голове покрылись белым сестринским чепчиком,
окаймленным карминного цвета бархатом. Довольно, пора просыпаться,-- подумал
я,-- слишком уж нелеп этот сон; но все же не решился прикоснуться к существу
и отвел глаза. Я совершенно отчетливо видел всю комнату, освещенную  лампой,
стоящей на ночном столике, письменный стол, шторы, кресла. В нерешительности
я  стоял  еще некоторое время, прежде чем снова посмотрел на призрак. Он был
очень похож на санитарку Диди, которую я не раз видел в  саду  и  у  доктора
Хоуса,  но  был  гораздо  крупнее и выше. Фигура промолвила: "Войди в меня и
выйди отсюда. Возьмешь "тойоту" доктора, выедешь -- ворота  открыты,  только
сначала  оденься и захвати деньги: купишь билет и сразу поедешь к Тарантоге.
Ну не стой как чурбан, ведь санитарку никто  не  задержит..."  "Но,  она  же
меньше  тебя..." -- пробормотал я, пораженный не столько ее словами, сколько
тем, что губы ее не шевелились. Голос исходил  прямо  из  ее  тела,  которое
вместе  с  халатом  раскрылось  так,  что я и вправду мог бы войти вовнутрь.
Другой вопрос -- надо ли было это делать? Вдруг  мысли  мои  прояснились,  в
конце  концов,  это вовсе не обязательно был сон, существует же молекулярная
телетроника, кто-то, а я уж имел опыт обращения с ней, так, может быть,  это
все наяву? Но в таком случае можно ли поручиться, что здесь не кроется новая
западня?
     -- Ночью  размеры  трудно  определить  точно.  Не тяни время! Одевайся,
возьми только чеки, повторила она.
     -- Но почему я должен бежать и кто ты? -- спросил я и начал  одеваться:
не  потому, что решил ввязаться в это неожиданное приключение, а потому, что
одетым я чувствовал бы себя увереннее.
     -- Я никто, разве не видишь,-- сказала она. Голос, однако, был женский,
низкий, приятный, чуть глуховатый, странно знакомый, но я не мог припомнить,
откуда. Я уже зашнуровал ботинки, сидя на краю кровати.
     -- Но кто же прислал  тебя,  госпожа  Никто?  --  спросил  я,  поднимая
голову,  и  прежде,  чем  я успел опомниться, она упала на меня, охватила не
руками, а всем нутром сразу, и произошло это удивительно быстро; только  что
я сидел на краю кровати в пуловере, но без галстука, чувствуя, что перетянул
шнурок левого ботинка, а мгновение спустя оказался втянутым в середину этого
полого  существа  и  обтянут  его телом, будто проглоченный питоном. Не могу
подобрать сравнение лучше, ибо такого со мной еще не случалось. Внутри  было
довольно  мягко, я видел комнату через глазные отверстия, но потерял свободу
движений и вынужден был делать то, чего хотела она или оно,  а  скорее  тот,
кто  управлял  этим  теледублем  с  намерением затащить меня силой туда, где
давно уже поджидают Ийона Тихого. Я напряг все силы, пытаясь перебороть  эту
управляемую  на  расстоянии  оболочку,  но  безуспешно.  Руки и ноги меня не
слушались -- их словно бы сгибали и выпрямляли насильно. Правая рука,  нажав
на ручку, отворила дверь, хотя я и сопротивлялся, как мог. В коридоре тускло
светили  ночные  зеленоватые  лампочки,  вокруг -- ни души. Мне некогда было
задуматься, КТО за этим стоит, я пытался найти какой-нибудь  выход,  но  эта
неличность,  настоящий Франкенштейн, начиненный мною, шел не спеша,-- трудно
придумать более идиотское положение -- и тут я вспомнил про кольцо,  которое
оставил Грамер, хотя чем оно могло мне помочь? Даже если бы я знал, что надо
его  надкусить  или  повернуть  на  пальце,  как  в  сказке,  чтобы появился
спасительный джинн, я все равно не смог бы  этого  сделать.  Уже  показалась
ведущая  на улицу дверь коттеджа, в тени старой пальмы чернел длинный темный
контур автомобиля, с отблесками далекого света на кузове. Маятниковые  двери
открылись  --  моя  подневольная  рука  толкнула  их,-- и тогда задняя дверь
автомобиля тоже открылась, но внутри никого не было,  во  всяком  случае,  я
никого не мог разглядеть.
     Я  уже  садился в машину, вернее, "меня сажали" -- потому что я все еще
продолжал упираться изо всех сил -- и тут понял свою  ошибку.  Не  следовало
сопротивляться   --  ведь  именно  к  этому  был  готов  тот,  кто  управлял
теледублем. Надо было уступать  навязанному  движению,  но  так,  чтобы  оно
прошло  мимо своей цели. Склонившись, уже в двери машины, я бросился вперед,
грохнулся обо что-то головой так, что потерял сознание -- и открыл глаза.
     Я лежал на полу рядом  с  кроватью,  штора  на  окне  уже  посерела  от
рассветных  лучей,  я  поднял  руку  к глазам -- кольцо исчезло, значит, это
все-таки был кошмар?  Я  не  мог  разобраться,  на  каком  месте  оборвалась
вчерашняя  действительность,  во  всяком  случае  не раньше ухода Грамера. Я
вскочил, кинулся к шкафу, из которого он вышел, мои костюмы были  отодвинуты
вбок,  значит, он и вправду там стоял. На дне шкафа что-то белело. Письмо. Я
взял  его  --  никакого  адреса:  я  разорвал  конверт.  Там  был  листок  с
машинописным текстом без даты и без обращения. В комнате было слишком темно,
отдергивать  штору я не хотел; проверив сначала, заперта ли дверь, я включил
ночник  и  прочитал:  "Если  тебе  снилось  похищение  или  пытки,  или  еще
какое-нибудь  несчастье  отчетливо  и в цвете, значит, ты подвергся пробному
обследованию и получил наркотик. Это им нужно для предварительного выяснения
твоей реакции на определенные средства, не имеющие вкуса  и  запаха.  Мы  не
уверены,  так  ли  это  на  самом  деле. Единственный человек, кроме меня, к
которому ты можешь обратиться,-- твой врач. Улитка".
     Улитка -- значит, письмо от  Грамера.  С  одинаковой  вероятностью  оно
могло  содержать  и  правду,  и  ложь.  Я  попытался  по  возможности точнее
вспомнить, что говорил мне Шапиро, а что Грамер.  Оба  считали,  что  лунный
проект провалился. Дальше их предложения расходились. Профессор хотел, чтобы
я  позволил  себя  обследовать,  а  Грамер  -- чтобы я ждал неизвестно чего.
Шапиро представлял Лунное Агентство -- так, по крайней мере,  он  утверждал;
Грамер  о  своих  хозяевах,  в сущности, не сообщил ничего. Но почему вместо
того, чтобы предостеречь меня перед  возможным  применением  наркотиков,  он
оставил  только  это  письмо?  Может  быть,  в игре участвовала еще и третья
сторона? Оба они мне столько наговорили,  но  я  так  и  не  узнал,  почему,
собственно, то, что кроется в моем правом мозгу, имеет такую важность. Может
быть,  я  проглотил  что-то,  что  сначала  усыпило  мою бедную, почти немую
половину головы, и поэтому она вообще не давала о себе  знать?  Но  с  каких
пор?  Пожалуй,  с  предыдущего дня. Допустим, так оно и случилось. Для чего?
Похоже, все те, кто охотится на Ийона Тихого, не знают, что делать, и  тянут
время.  Я  был  в  этой  игре  картой  неведомой  масти, быть может, главным
козырем, а может быть, и ничем, и одни мешали другим разобраться, что  же  я
есть  на  самом деле. И чтобы я не мог договориться сам с собой, они усыпили
мое правое полушарие? Вот это я мог проверить  немедленно.  Правой  рукой  я
взял левую и обратился к ней уже испытанным способом.
     -- Что  нового?  -- спросил я пальцами. Мизинец и большой шевельнулись,
но как-то слабо.
     -- Ты слышишь? --  просигналил  я.  Средний  палец  коснулся  подушечки
большого,  образовав кольцо, что означало "Привет". -- Ладно, ладно, привет,
но как ты там? -- Отвяжись.
     -- Говори сейчас же, что у тебя? Пойми, это важно  для  нас  обоих.  --
Голова болит.
     Да,  в ту же минуту я почувствовал, что у меня ТОЖЕ болит голова. Я уже
настолько освоил неврологическую литературу, что понимал -- в  эмоциональном
отношении я не раздвоен каллотомией.
     -- И  у меня тоже болит. У НАС. Понимаешь? -- Нет. -- Как это нет? -- А
вот так.
     Пот прошиб меня от этой беззвучной беседы, но  я  решил  не  сдаваться.
Вытяну  из  нее  все,  что можно, решил я, во что бы то ни стало. И тут меня
осенила совершенно новая мысль. Азбука глухонемых требует  большой  ловкости
пальцев.  Но я же сызмальства владею азбукой Морзе. Я раскрыл левую ладонь и
указательным пальцем правой начал рисовать на ней поочередно точки и тире --
сначала SOS, Save Our Souls. Спасите наши души. Ладонь левой руки  позволила
царапать  себя  некоторое  время,  потом  вдруг собралась в кулак и дала мне
порядочного тычка, так что я подскочил. Ничего не выйдет, подумал я, но  она
вытянула  палец  и  пошла  вырисовывать  точки  и  тире  на правой щеке. Да,
ей-Богу, она отвечала азбукой Морзе. -- Не щекочи, а то получишь.
     Это была первая фраза, которую я от НЕЕ услышал, вернее,  почувствовал.
Я  сидел как статуя на краю кровати, а рука сигнализировала дальше. -- Осел.
-- Кто, я?
     -- Да. Ты. Сразу надо было так. -- Так что же ты не дала знать? --  Сто
раз, идиот. А тебе хоть бы что.


     Действительно,  теперь  я вспомнил, что она уже много раз царапала меня
так и эдак, но мне в голову, то есть в мою часть головы, не пришло, что  это
морзянка.
     -- Господи,--  царапал  я руку,-- так ты можешь говорить? -- Лучше, чем
ты.
     -- Так говори же, и ты спасешь меня, то есть нас. Трудно  сказать,  кто
из  нас  набирался  сноровки,  но  молчаливый разговор пошел быстрее. -- Что
случилось на Луне? -- А ты что помнишь?
     Эта неожиданная перемена ролей удивила меня. -- Ты не знаешь?
     -- Знаю, что ты писал. А потом закопал в банке.  Так?  --  Так.  --  Ты
писал правду? -- Да, то, что запомнил.
     -- И они это сразу же выкопали. Наверно, тот первый. -- Шапиро?
     -- Не  запоминаю  фамилий.  Тот,  что смотрел на Луну. -- Ты понимаешь,
когда говорят голосом, вслух? -- Плохо, разве что по-французски. Я предпочел
не расспрашивать об этом французском.  --  Только  азбуку  Морзе?  --  Лучше
всего. -- Тогда говори. -- Запишешь -- и украдут. -- Не запишу. Даю слово.
     -- Допустим. Ты знаешь ч т о-т о, и я знаю ч т о-т о. Сначала скажи ты.
-- Так ты не читала? -- Не умею читать.
     -- Ну  хорошо... Последнее, что я помню... я пытался установить связь с
Вивичем после того, как выбрался из  того  взорванного  бункера  в  японском
секторе,  но ничего не вышло. Во всяком случае, я ничего не припоминаю. Знаю
только, что потом высадился сам. Иной раз мне кажется, будто я что-то  хотел
забрать у теледубля, который куда-то проник... или что-то открыл, но не знаю
что  и  даже  не  знаю,  какой это был теледубль. Молекулярный вряд ли. Я не
помню, куда он делся. -- Тот, в порошке?
     -- Ну да. А ты, наверное, знаешь...-- осторожно подсказал я. -- Сначала
свое расскажи до конца. Что тебе кажется в другой раз?
     -- Что никакого теледубля там не было, а может, и был, но я уже его  не
искал, потому что... -- Что?
     Я  заколебался.  Признаться  ему,  что мое воспоминание будто кошмарный
сон, который не передать словами и после которого остается  только  ощущение
чего-то необычайного?


     -- Не знаю, что ты думаешь,-- почесала она меня, -- но
     знаю,  ты  что-то  затеваешь.  Я  это  чувствую.  --  Зачем  мне что-то
затевать? -- Затем. Интуиция -- это я. Говори. Что тебе кажется "в
     другой раз"? -- Иногда у меня такое впечатление, будто я высадился по
     вызову. Но не знаю, кто меня вызывал. -- Что ты написал в протоколе? --
Об этом -- ничего. -- Но они все контролировали. Значит, у них есть  записи.
Они
     знают, получил ты вызов с Луны или нет. Они все прослушивали.
     Агентство знает. -- Не знаю, что знают в Агентстве. Я не видел никаких
     записей, сделанных на базе, ни звуковых, ни телевизионных.
     Ничего. Ты же знаешь. -- Знаю. И знаю еще кое-что. -- Что?
     -- Ты потерял порошкового. -- Дисперсанта? Конечно, потерял, а то зачем
бы мне лезть
     в скафандр и...
     -- Дурень.  Ты  потерял его иначе. -- Как? Он распался? -- Его забрали.
-- Кто? -- Не знаю. Луна. Что-то. Или кто-то. Он там превращался.
     Сам. Это было видно с борта. -- Я это видел?
     -- Да. Но не мог уже контролировать. Его. -- Тогда кто им управлял?  --
Не знаю. От корабля он был отключен, но продолжал
     трансформироваться.  По  всем своим программам. -- Не может быть. -- Но
было. Больше я ничего не знаю. Снова Луна, внизу.
     Я был там. То есть ты и я. Вместе.  А  потом  Тихий  упал.  --  Что  ты
говоришь? -- Упал. Наверное, это и была каллотомия.Тут у меня провал.
     Потом снова корабль, и ' ты укладывал скафандр в контейнер,
     и песок сыпался.
     -- Значит,  я  высадился,  чтобы  узнать,  что случилось с молекулярным
дублем? -- Не знаю. Может быть. Не знаю. Тут провал. Для того
     и нужна была каллотомия. -- Умышленная? --  Да.  Может  быть.  Наверное
так. Чтобы ты вернулся и не
     вернулся. -- Это мне уже говорили -- Шапиро, и Грамер вроде бы тоже.
     Но  не  так  уверенно. -- Потому что это игра. Что-то знают, чего-то им
недостает.
     Видно, и у них есть провал.


     -- Подожди. Почему  я  упал?  --  Глупый.  Из-за  каллотомии.  Сознание
потерял. Как не упасть?
     -- А  этот  песок?  Эта пыль? Откуда она взялась? -- Не знаю. Ничего не
знаю. Я надолго умолк. Уже совсем рассвело. Было уже около восьми утра. Но я
не замечал ничего, погруженный в лихорадочные мысли. Лунный  проект  рухнул?
Но  среди  его  обломков  не  только продолжалось бессмысленное состязание и
подкопы -- в этих развалинах одновременно возникло нечто такое,  чего  никто
на  Земле  не  программировал  и  не ожидал? И это нечто сокрушило теледубль
Лакса? Или перехватило контроль над ним? Но я не помнил  этого,--  очевидно,
не  мог  запомнить  после  каллотомии.  И  теперь  вопрос  стоял  так:  либо
перехваченный теледубль заманил меня на Луну с враждебными намерениями, либо
какими-то иными. С враждебными? Чтобы лишить меня памяти? Какая ему от этого
выгода? Вроде бы никакой. Может быть, он хотел что-то мне  отдать.  Если  бы
ему  надо  было что-нибудь сообщить, моя посадка была бы излишней. Допустим,
что он передал мне эту пыль. Тогда что-то -- или кто-то,-- не  желая,  чтобы
эта  операция  удалась,  рассек мой мозг. Предположим, что так и было. Тогда
ТО, что управляло дисперсантом, спасло меня? Но только ли в этом было  дело,
чтобы  спасти  Ийона Тихого? Вряд ли. Нужно было, чтобы информация попала на
Землю. А информацией этой как раз и была та мелкая, тяжелая пыль. Хотя, нет,
она не могла быть исключительно информацией. Она была материальна. Я  должен
был  привезти  ее  с  собой.  Так.  Теперь  собранная мною часть головоломки
позволяла догадываться о целом.  Но  только  догадываться.  И  я  как  можно
быстрее пересказал эту гипотезу своей второй половине.
     -- Может  быть,--  ответила  она  наконец.-- У них есть эта пыль. Но им
этого мало.
     -- И от того все эти нападения, спасения, уговоры, визиты, кошмары?
     -- Похоже, что так. Чтобы ты согласился на обследование. То есть  выдал
меня.
     -- Но  они ничего не узнают, если ты знаешь не больше, чем говоришь. --
Скорее всего, не узнают.
     -- Но если там возникло  нечто  настолько  могущественное,  что  смогло
овладеть  молекулярным  теледублем,  оно  могло  бы  и  напрямую связаться с
Землей? С Агентством, с базой, с кем угодно. И уж во всяком случае  с  теми,
кого Агентство послало после моего возвращения.
     -- Не  знаю.  Где  высаживались  те,  новые? -- Мне неизвестно. В любом
случае, похоже, что противоположные интересы существуют И ЗДЕСЬ, И ТАМ.  Что
могло  Т  А  М  появиться?  Из  этого рака, из этого распада? Как это Грамер
назвал,-- кажется, ордогенеза? Рождение порядка?


     Какого порядка? Электронная самоорганизация? Для чего? С какой целью?
     -- Если что и возникло, то без всякой  цели.  Как  и  жизнь  на  Земле.
Электронные  системы  перегрызлись между собой. Программы разрегулировались.
Одни без конца повторяли одно и то же, другие -- распались совсем. Некоторые
вторглись  на  ничейную  территорию.  Устраивают  там  зеркальные   ловушки.
Фата-морганы...
     -- Может быть, может быть...-- повторял я в странном возбуждении.-- Все
это возможно.  Во  всяком  случае,  такое. Если уж начался всеобщий распад и
побоище, и если из  этого  что-то  могло  вырасти,  вроде  фотобактерий  или
каких-нибудь  твердосхемных  вирусов,  то  наверняка  не  везде,  а только в
каком-то особом месте. Как редчайшее стечение обстоятельств... И потом стало
распространяться. Это я еще могу вообразить. Допустим.  Но  чтобы  из  этого
возник  КТО-ТО  -- извините. Это уж сказки! Никакой дух из частиц не мог там
появиться на свет. Разум на Луне из этого электронного лома? Нет. Это чистая
фантазия.
     -- Но КТО тогда захватил контроль над молекулярным теледублем?
     -- Ты уверен, что так оно и было?
     -- Есть косвенные улики. Ты  ведь  не  мог  после  выхода  из  японских
развалин наладить связь с базой?
     -- Да,  но  я не имею понятия, что произошло потом. Я пытался связаться
не только с базой, но и с троянскими спутниками  через  бортовой  компьютер,
чтобы  узнать,  видит ли меня база при помощи микропов. Но на вызов никто не
ответил. Никто. Видимо,  микропы  вновь  были  поражены,  расплавлены,  и  в
Агентстве  не  знают,  что случилось с тем теледублем. Они знают только, что
сразу же после этого я  высадился  сам,  а  потом  вернулся.  Остальное  уже
домыслы. Что скажешь?
     -- Это   и  есть  улики.  Есть  один  человек,  который  знает  больше.
Изобретатель  молекулярного.  Как  его  зовут?  --  Лаке.  Но  он  сотрудник
Агентства.  --  Он не хотел тебе давать своего теледубля. -- Он ставил это в
зависимость от моего решения. -- Это тоже улика. -- Ты  думаешь?  --  Да,  у
него были опасения. -- Опасения? Что Луна?..
     -