ненужных  советов  и
предостережений, и я заявил наконец, что, если они  не  перестанут  засорять
мне  мозги,  я  выключу  радио. Луну я знаю как свои пять пальцев, еще с тех
времен, когда обсуждался проект ее переделки в филиал Диснейленда. Я  сделал
три  витка на высокой орбите и над Океаном Бурь начал понемногу снижаться. С
одной стороны я видел Море Дождей, с другой -- кратер Эратосфена, дальше  --
кратер  Мерчисона  и  Центральный Залив, до самого Моря Облаков. Я летел уже
так низко, что дальнейшую часть изрытой оспинами поверхности  Луны  заслонял
от меня ее полюс. Я находился у нижней границы Зоны Молчания. Сюрпризов пока
что  не  было  никаких,  если не считать двух банок из-под пива, оживших при
маневрировании.  Во  время  торможения  эти  банки,  как  обычно   брошенные
техниками впопыхах, откуда-то выкатились и начали летать по кабине, время от
времени  сталкиваясь  с жестяным грохотом -- иногда в углах, иногда над моей
головой. Гринхорн, наверное, попытался бы их поймать, но я и не думал  этого
делать.  Я  перешел  на другую орбиту и пролетел над Тавром. Когда подо мной
распростерлось огромное Море Ясности, что-то ударило меня сзади в  шлем  так
неожиданно,  что  я  подпрыгнул. Это была жестяная коробка из-под печенья --
оно, как видно, послужило закуской к пиву. На базе услышали треск,  и  сразу
же  посыпались  вопросы;  но  я  мигом  нашелся  и  объяснил, что хотел лишь
почесать голову, забыв, что она в шлеме,  и  ударил  по  нему  рукавицей.  Я
всегда  стараюсь относиться к людям по-человечески и понимаю, что техники не
могут не оставлять в ракете всевозможные вещи. Так было,  есть  и  будет.  Я
миновал  внутреннюю  зону  контроля  без всяких хлопот -- спутникам слежения
приказали  с  Земли  пропустить  меня.  Хотя  программа  полета   этого   не
предусматривала, я несколько раз довольно резко включал тормозной двигатель,
чтобы  вытряхнуть  отовсюду  все.  что  могло  еще  остаться после монтажа и
осмотра ракеты.  Огромной  ночной  бабочкой  затрепыхал  по  кабине  комикс,
засунутый  кем-то  под  шкаф  резервного  селенографического  модуля. Быстро
прикинув в уме: два пива,  печенье  и  комикс,--  я  решил,  что  дальнейших
сюрпризов  надо  уже  опасаться всерьез. Луна была видна как на ладони. Даже
через двадцатикратную  подзорную  трубу  она  казалась  мертвой,  безлюдной,
пустынной.  Я  знал,  что  компьютеризированные арсеналы каждого из секторов
расположены  на  глубине  десятков  метров  под  морями,   этими   огромными
равнинами,  созданными  когда-то  разлившейся лавой; а зарыли их так глубоко
из-за опасности падения метеоритов. И все же я пристально  разглядывал  Море
Паров,  Моря  Спокойствия  и  Изобилия  (старые  астрономы,  окрестившие эти
обширные  окаменелости  столь  звучными  именами,   отличались   незаурядной
фантазией),  а  потом,  на  втором  витке.  Моря  Кризисов и Холода, надеясь
заметить там хоть какое-нибудь, пусть крохотное,  движение.  Оптика  у  меня
была  высшего  класса,  я мог бы сосчитать гравий на склонах кратеров, и уже
подавно -- камни  размером  с  человеческую  голову;  но  там  ни  малейшего
движения  не было, и именно это тревожило меня больше всего. Куда подевались
те легионы вооруженных автоматов, те полчища ползучих бронемашин, те колоссы
и не менее смертоносные, чем они, лилипуты, уже столько лет порождаемые  без
устали  в  лунных  подземельях?  Ничего -- только груды камней и кратеры, от
самых больших до игрушечных, величиною с тарелку,  только  лучистые  борозды
старой магмы, поблескивающей на солнце вокруг кратера Коперника, уступы пика
Гюйгенса,  ближе  к  полюсу  --  кратеры Архимеда и Кассини, на горизонте --
кратер Платона, и повсюду все  та  же,  просто  невероятная  безжизненность.
Вдоль  меридиана,  проходившего  через  кратеры  Флемстида  и  Геродота, Пик
Рюмкера и Залив Росы, тянулась самая широкая полоса ничейной земли, и именно
там я должен был высадиться в обличий первого  теледубля,  после  выхода  на
стационарную  орбиту.  Точное  место высадки не было заранее определено. Мне
предстояло выбрать его самому, на основании предварительной  разведки  всего
ничейного  меридиана -- ничейного, то есть почти наверняка безопасного. Но о
разведке, которая дала бы хоть какие-нибудь интересующие меня  сведения,  не
было   речи.  Чтобы  выйти  на  стационарную  орбиту,  мне  пришлось  высоко
подняться; я понемногу маневрировал, пока наконец огромный, весь  освещенный
солнцем  диск не стал перемещаться внизу все медленнее и медленнее. Когда он
совершенно остановился,  прямо  подо  мной  лежал  кратер  Флемстида,  очень
старый,  плоский  и неглубокий, чуть ли не по самую кромку засыпанный туфом.
Так я висел долго, должно быть с полчаса, и, не отрывая  взгляда  от  лунных
руин,  раздумывал,  что  предпринять.  Теледубль  для  высадки не нуждался в
ракете.  Просто  в  ногах  у  него  размещались  гильзы   тормозных   сопел,
управляемых  при  помощи  гироскопа,  и я мог спуститься в его шкуре с любой
скоростью, регулируя силу реактивной струи. Сопла  крепились  к  ногам  так,
чтобы можно было одним движением отбросить их после высадки, вместе с пустым
резервуаром  горючего.  С  этого  момента теледубль под моим управлением был
предоставлен своей лунной участи -- вернуться он уже не мог. Это не  был  ни
робот,  ни  андроид,  ведь  ничего своего у него в голове не имелось, он был
всего лишь моим  орудием,  моим  продолжением,  не  способным  к  какой-либо
инициативе:  и  все  же  мне  неприятно было думать о том, что независимо от
результата рекогносцировки он обречен  на  гибель,  брошенный  мною  в  этой
мертвой пустыне. Мне даже пришло в голову, что номер шестой лишь симулировал
аварию, чтобы остаться целым и вернуться -- единственным изо всех -- со мною
на Землю. Предположение совершенно нелепое -- я знал ведь, что номер шестой,
как  и  все остальные ЛЕМы, не более чем человекоподобная скорлупа,-- но оно
свидетельствовало о моем состоянии. Больше, однако, ждать не имело смысла. Я
еще раз вгляделся в серое плоскогорье, которое выбрал в качестве  посадочной
площадки,  и  прикинул  на  глаз  расстояние  до  северного  края Флемстида,
выступающего из груды камней; затем перевел корабль на автоматический  режим
и нажал клавишу номер один. Мгновенная переброска всех ощущений -- хотя я ее
ожидал и столько раз уже испытал на себе -- была потрясением. Я уже не сидел
в глубоком кресле перед размеренно мигающими огоньками бортовых компьютеров,
у подзорной трубы, но лежал навзничь в тесном, как гроб, ящике без крышки. Я
медленно   высунулся   из  него  и  в  этом  полусогнутом  положении  увидел
матово-серый панцирь туловища, стальные бедра и голени  с  притороченными  к
ним  кобурами  тормозных сопел. Медленно выпрямился, чувствуя, как магнитные
подошвы  прилипают  к  полу.  Вокруг,  в  похожих   на   двухъярусные   нары
контейнерах, таких же, как тот, из которого я только что выбрался, покоились
корпуса других теледублей. Я слышал собственное дыхание, но движения грудной
клетки  не  чувствовал. Не без труда отрывая попеременно то левую, то правую
ногу от стального пола грузового отсека, я  подошел  к  поручню,  огибавшему
люк,  встал  на  крышку, обхватил себя руками, чтобы не задеть о края, когда
лапа  выбрасывателя  швырнет  меня  вниз,  и  стал  ждать  начала   отсчета.
Действительно,  через  несколько  секунд раздался бесцветный голос пускового
устройства, которое перед тем я включил у рулевого пульта. "До нуля 20... до
нуля 19..." -- считал я вместе с  этим  голосом,  уже  совершенно  спокойно,
потому  что  пути  назад  не  было.  Все же я инстинктивно напрягся, услышав
"ноль", и в тот же миг что-то толкнуло меня -- мягко, но  с  такой  огромной
силой,  что я камнем полетел вниз через колодец открывшегося подо мной люка;
подняв голову, я успел увидеть темный  силуэт  корабля  на  фоне  еще  более
темного  неба  с  редкими  точечками  еле  тлеющих звезд. Прежде чем корабль
слился с черным небосводом, я почувствовал сильный толчок в ногах, и  тотчас
меня  овеяло  бледное пламя. Мини-ракеты тор-мозиого устройства сработали; я
падал медленнее, но все-таки падал, и поверхность подо  мной  все  ширилась,
как  бы  желая  притянуть  меня  и  поглотить.  Пламя  было  горячее, хотя я
чувствовал это как равномерное пульсирование тепла через толстый панцирь.  Я
все  еще  обнимал себя руками и, согнув шею как только мог, смотрел на груды
щебенки и песчаные складки -- теперь уже зеленовато-серые  --  растущего  на
глазах  Флемстида.  Когда  же  более ста метров отделяли меня от поверхности
полузасыпанного кратера, я протянул руку к  поясу,  к  рукоятке  управления,
чтобы  точно  регулировать  выброс  при  все более медленном падении. Я взял
немного в сторону, чтобы не налететь на большой  шершавый  обломок  скалы  и
встать  на  песок  обеими  ногами,  но  тут что-то светлое мелькнуло вверху.
Заметив это движение уголком глаз, я поднял голову -- и оцепенел.
     Белея на фоне черного неба, не более чем  в  десяти  метрах  надо  мной
вертикально  спускался  человек  в  тяжелом  скафандре,  по  грудь окутанный
бледным пламенем тормозных  двигателей;  держа  руку  у  пояса  на  рукоятке
управления,  он  падал все медленнее, прямой, огромный,-- наконец поравнялся
со мной и стал на грунт в то самое мгновение, когда  я  почувствовал  ногами
толчок.  Мы  стояли  в каких-то пяти-шести шагах друг от друга, неподвижные,
как две статуи,-- он тоже будто остолбенел, обнаружив, что не один здесь. Он
был в точности  моего  роста.  Тормозные  двигатели  у  колен  обвевали  его
огромные  лунные  сапоги  последними  струйками  седого  дыма.  Застыв,  он,
казалось, смотрел мне прямо в глаза, хотя я и не  мог  видеть  его  лица  за
противосолнечным  остекленением белого шлема. В голове у меня все смешалось.
Сначала я подумал, что это дубль номер два, который был  выброшен  вслед  за
мной  из-за какой-то неисправности аппаратуры, но прежде, чем эта мысль меня
успокоила, я заметил  на  грудной  пластине  его  скафандра  большую  черную
единицу.  Но  точно  такой  же номер был на моем скафандре, и другой единицы
среди дублей наверняка не было. Я  мог  бы  в  этом  поклясться.  Совершенно
бессознательно  я двинулся с места, чтобы заглянуть ему в лицо сквозь стекло
шлема,-- он одновременно сделал шаг в  мою  сторону,  и,  когда  между  нами
оставалось  не более двух шагов, я замер. Если бы не обтягивающая мою голову
оболочка, волосы встали бы у меня дыбом,-- за окошком шлема никого не  было.
Только  два маленьких черных стержня, нацеленных на меня,-- и ничего больше.
Я невольно отшатнулся, совершенно забыв, что  при  слабом  тяготении  нельзя
делать  резких  движений,  потерял  равновесие и едва не упал на спину, а он
также отпрянул, и тут меня осенило. Я все еще, как и он, держался  за  ручку
регулятора  тяги.  Правой рукой. Он держал ее левой. Я медленно поднял руку.
Он сделал то же самое. Я шевельнул ногой -- он тоже, и тут я начал  понимать
(хотя,  собственно,  ничего не понимал), что он -- мое зеркальное отражение.
Чтобы в этом удостовериться, я двинулся к нему, а он  ко  мне,  так  что  мы
почти  соприкоснулись  выпуклыми  нагрудниками скафандров. С опаской, словно
собираясь коснуться раскаленного железа, я потянулся к его  груди,  а  он  к
моей, я правой рукой, он левой. Моя пятипалая массивная перчатка погрузилась
в  него  --  и  исчезла,  и  одновременно  его  рука  пропала  по  запястье,
углубившись в мой скафандр. Теперь уже я почти не сомневался, что стою здесь
один перед зеркальным отражением, хотя не видел и следа какого-либо зеркала.
Мы стояли неподвижно, и я смотрел уже не на небо, а на лунный пейзаж за  его
спиной,  и  сбоку заметил большой камень, торчащий из сероватого грунта, тот
самый, столкновения с которым я избежал  минуту  назад,  при  посадке.  Этот
камень  находился  сзади  меня,  я  был в этом абсолютно уверен, а значит, я
видел отражение -- не только свое, но и всего, что  было  вокруг.  Теперь  я
принялся  искать глазами то место, где зеркальная картина кончалась, ибо она
должна была где-то кончаться, переходя в неровности пологих лунных  дюн,  но
не  мог  различить  этого  шва,  этой границы. Не зная, что делать дальше, я
начал пятиться, и он тоже пошел задом, словно рак,  пока  мы  не  отдалились
друг  от  друга  настолько,  что он несколько уменьшился с виду, и тогда, не
зная почему, я повернулся  и  двинулся  прямо,  в  сторону  низкого  солнца,
которое  несмотря  на  защитное стекло сильно меня слепило. Сделав несколько
десятков шагов тем качающимся, утиным шагом,  которого  нельзя  избежать  на
Луне,  я остановился, чтобы взглянуть назад. Он тоже стоял наверху невысокой
дюны и, повернувшись боком, смотрел в мою сторону.
     Дальнейшие эксперименты были, собственно говоря,  излишни.  Я  все  еще
стоял  как  столб,  но  голова у меня прямо гудела от лихорадочных мыслей. Я
только  теперь  сообразил,   что   никогда   не   интересовался,   были   ли
разведывательные  автоматы,  засылавшиеся  до  сих  пор  на Луну Агентством,
вооружены. Никто ничего об этом не говорил, а  мне,  ослу,  и  в  голову  не
приходило  спросить  самому.  Если  автоматы  были вооружены, то их молчание
после посадки, их внезапное исчезновение объяснялось  очень  просто  --  при
условии, что они были снабжены лазерами. Нужно было это проверить, но как? У
меня  не  было  непосредственной  связи с земной базой -- только с кораблем,
висевшим прямо надо мной, ибо он перемещался на стационарной орбите с той же
угловой скоростью, что и поверхность  Луны.  На  самом  же  деле  телесно  я
находился  на  борту  корабля, а в кратере Флемстида стоял в виде теледубля.
Чтобы связаться с Землей,  достаточно  было  включить  передатчик,  то  есть
внутреннее  переговорное  устройство в скафандре, которое я нарочно выключил
перед тем, как покинуть корабль, чтобы мои земные опекуны не могли  помешать
мне  сосредоточиться перед посадкой -- они уж наверняка не поскупились бы на
советы и  указания,  если  бы  я  согласно  инструкции  поддерживал  с  ними
радиосвязь.  Теперь  я  повернул  большую  круглую  ручку  на  груди и начал
вызывать Землю. Я знал, что ответ придет с трехсекундным опозданием, но  эти
секунды  показались  мне  веками. Наконец я услышал голос Вивича. Он засыпал
меня вопросами, но я велел ему молчать, сообщив только, что  посадка  прошла
благополучно,  что  я  нахожусь  в  намеченной  точке  ноль, ноль, один и не
подвергался никакому нападению, но о втором теледубле не заикнулся.
     -- Ответьте мне на один вопрос, это очень важно,-- сказал  я,  стараясь
говорить  медленно  и  флегматично.--  ТЕЛЕДУБЛИ,  которые  вы  выслали сюда
раньше, были снабжены лазерами? Что это были за лазеры? Неодимовые?
     -- Вы нашли их обломки? Они сожжены? Где они там  лежат?  --  Прошу  не
отвечать  вопросом  на  вопрос!  --  прервал я его.-- Это мое первое слово с
Луны,  а  значит,  оно,  очевидно,  важное.  Какие  лазеры  были   у   обоих
разведчиков? У Лона и того, второго. Такие же, как у автоматов?
     С  минуту длилось молчание. Стоя без движения под черным тяжелым небом,
рядом с неглубоким кратером, заполненным слежавшимся песком, я видел цепочку
собственных следов, протянувшуюся через три пологих дюны к четвертой,  рядом
с  которой  стояло  мое отражение. Я не спускал с него глаз, прислушиваясь к
невнятным голосам в шлемофоне. Вивич запрашивал информацию.


     -- Автоматы имели такие же лазеры, что и люди,-- прозвучал голос Вивича
так неожиданно, что я даже вздрогнул.-- Модель Е-М-девять. Девять  процентов
излучения  в  рентгеновском  и  гамма-диапазонах,  остальное в голубой части
спектра. -- Свет? Видимое излучение и ультрафиолет? -- Да. Спектр  не  может
оборваться  сразу.  А что? -- Сейчас. Значит, максимум энергии в надсветовом
диапазоне? -- Да. -- Сколько процентов?
     Снова тишина. Я терпеливо ждал, чувствуя, как  нагревается  скафандр  с
левой солнечной стороны.
     -- Девяносто   один  процент.  Алло,  Тихий.  Что  там  происходит?  --
Подождите.
     Это сообщение в первый момент сбило меня с  толку,  ведь  я  знал,  что
характеристика   излучения   лазерных   ударов,   которые  уничтожили  наших
разведчиков, была другой. Спектр сдвинут в красную сторону. Но, может  быть,
это  эффект  зеркала?  Я вдруг сообразил, что отраженный луч вовсе не должен
быть точно таким же, как падающий. Даже при обычном стекле. Хотя о стекле не
могло быть и речи. То, что отражало лазерные лучи, вполне могло сдвинуть  их
спектр  в сторону красного цвета. Я не мог потребовать сейчас консультации с
физиками. Я отложил ее на потом, а пока попытался вспомнить хоть  что-нибудь
из  оптики.  Преобразование  в видимый свет лучей высокой энергии, таких как
рентгеновские или гамма, не  требует  добавочной  затраты  энергии.  Поэтому
сделать  это  легче.  Значит,  луч,  попадающий  в это зеркало, отличался от
отраженного. Зеркальная гипотеза все объясняла без помощи  чудес.  Это  меня
успокоило. Я принялся определять свои координаты по звездам, как будто стоял
на  тренировочном  полигоне.  Примерно  в  пяти  милях  к  востоку начинался
французский сектор, а значительно ближе, меньше чем в миле за  моей  спиной,
проходила  граница  американского  сектора. Следовательно, я стоял на ничьей
земле.
     -- Вивич? Ты меня слышишь? Я  --  "Луна".  --  Слышу,  Тихий!  Не  было
никаких  вспышек -- почему вы спрашиваете о лазерах? -- Вы записываете меня?
-- Конечно. Каждое слово. По голосу я  чувствовал,  как  он  нервничает.  --
Внимание.  То,  что я скажу, очень важно. Я стою в кратере Флемстида. Смотрю
на восток в сторону французского сектора.  Передо  мной  зеркало.  Повторяю:
зеркало.  Но  не обычное зеркало, а нечто такое, в чем я отражаюсь вместе со
всем, что меня окружает. Я не знаю, что это. Я вижу свое отражение, то  есть
теледубля номер один на расстоянии около двухсот сорока шагов. Отражение это
опустилось  вместе  со  мной.  Я  не  знаю,  как  высоко  простирается  зона
отражения, потому что во время посадки смотрел вниз, под  ноги.  Двойника  я
заметил  лишь  над  самым  кратером, очень близко. Он находился не на той же
высоте, что и я, несколько выше. Причем был больше, то есть выше и массивней
меня. Потом, стоя уже на грунте, он  стал  точно  таким,  как  я.  Я  считаю
возможным,  что  это  зеркало способно увеличивать отраженное изображение. И
поэтому те, мнимые лунные роботы, которые  уничтожали  теледублей,  казались
такими  чудовищно  огромными.  Я  попытался  коснуться своего двойника. Рука
проходит насквозь. Никакого сопротивления. Если бы я имел лазер и выстрелил,
со мной было бы покончено, потому что я получил бы полный отраженный  заряд.
Не  знаю,  что  будет  дальше.  Я  не  в  состоянии различить места, где так
называемое зеркало переходит в реальный пейзаж. Вот  пока  и  все,  что  мне
известно.  Я  сказал все. Больше вы от меня ничего не добьетесь. Если будете
сидеть тихо, я не выключу радио, а  если  вас  одолевает  охота  поговорить,
отключусь, чтобы мне никто не мешал. Ну что, отключаться или нет?
     -- Нет, нет. Прошу вас проверить... -- А я прошу помолчать.
     Я   отчетливо  слышал,  как  он  там  дышал  и  сопел  с  трехсекундным
запаздыванием в четырехстах тысячах километрах над моей головой. Я сказал --
над, потому что Земля сияла высоко на черном небе,  почти  в  зените,  нежно
голубая  в  окружении  звезд,  а  Солнце, наоборот, стояло низко, и, глядя в
сторону моего двойника в белом скафандре, я видел свою  собственную  длинную
тень, волнисто падающую на дюны. В наушниках слегка потрескивало, но в общем
было  тихо.  В этой тишине слышно было мое дыхание, но я понимал, что дышу я
на борту корабля, а слышу себя здесь, словно стою во плоти рядом с  кратером
Флемстида.  Мы  ожидали всяких неожиданностей, но только не здесь, на ничьей
земле. Похоже было, что трюк с зеркалом они устроили,  чтобы  каждый,  живой
или  мертвый,  сам уничто