Генри я  не  вооружился.  Дверь  яростным  рывком  отворили.  Я
смотрел во все глаза.
   И, как это ни дико, видел одновременно две вещи. Кучку желтых, красных  и
коричневых оберток от шоколадок "Кларк", "Нестле" и батончиков,  лежавших  в
комнате в полутьме на маленьком столике. Н-Маленького человечка, утлую тень,
взиравшую на  меня  ничего  не  понимающими  глазами,  будто  этого  карлика
разбудили от сорокалетней спячки. То был А. Л. Чужак  собственной  персоной.
Чужак - предсказатель по картам  таро,  френолог,  занюханный  психиатришка,
круглосуточный консультант-психолог, он же астролог, фрейдист,  нумеролог  и
само воплощение Зря Прожитой Жизни, - стоял на пороге, машинально застегивая
рубашку, пытаясь вглядеться в меня расширенными то ли от наркотиков,  то  ли
от удивления перед моей беспримерной наглостью глазами.
   - Будь ты трижды  проклят!  -  тихо  проговорил  он  снова.  И  прибавил,
неожиданно дрогнув губами в подобии улыбки:
   - Входите.
   - Нет, - прошептал я. А затем громко предложил:
   - Нет уж! Выходите вы!

***

   На этот раз ветер дул не в ту сторону, а может, именно в ту?
   "Господи! - думал я, съеживаясь от страха, но  снова  обретая  почву  под
ногами. Куда же дул ветер все эти дни? Как же я мог ничего не почувствовать?
Да очень просто! - опомнился я. - Ведь у меня был  насморк  -  целых  десять
дней. Нос был заложен намертво. Можно считать, носа не было".
   "Ох, Генри, - думал я, - ну и молодец же  ты!  Твой  любознательный  клюв
всегда  начеку,  всегда  ко  всему  принюхивается  и  подает  сигналы  твоей
недремлющей смекалке. Ведь это ты, умница, переходя улицу в  девять  вечера,
учуял однажды запах давно не  стиранной  рубашки  и  грязного  белья,  когда
навстречу тебе прошествовала сама Смерть".
   Глядя на Чужака, я чувствовал, как у меня сжимаются ноздри. Запах пота  -
первое свидетельство поражения. Запах мочи - запах  ненависти.  Чем  же  еще
пахло от Чужака? Бутербродами с луком, нечищеными  зубами,  от  него  разило
жаждой самоуничтожения. Запах двигался на  меня,  как  штормовая  туча,  как
неуправляемый поток. Меня охватил вдруг такой  тошнотворный  ужас,  будто  я
стоял на пустынном берегу, а передо мной вздыбилась волна в девяносто  футов
высотой, которая вот-вот обрушится. Во рту пересохло, меня прошиб пот.
   - Входите, - еще раз неуверенно предложил Чужак.
   Мне показалось, что он сейчас, как рак, вползет обратно. Но он перехватил
мой взгляд на телефонную будку прямо напротив его дома и взгляд на  будку  в
конце пирса, где еще тикал Микки-Маус, и все понял. Не успел он открыть рот,
как я позвал:
   - Генри!
   В темноте шевельнулось что-то темное. Я услышал, как  у  Генри  скрипнули
башмаки, и обрадовался его спокойному, теплому голосу:
   - Да?
   Чужак перебегал глазами с меня на  темную  тень,  туда,  откуда  раздался
голос. Наконец я смог выговорить:
   - Подмышки?
   Генри глубоко вздохнул и выдохнул:
   - Подмышки! Я кивнул:
   - Ты знаешь, что делать дальше.
   - Слышу, как щелкает счетчик, - отозвался Генри.
   Краем глаза я видел, что он двинулся прочь, остановился и поднял руку.
   Чужак вздрогнул. Я тоже. Трость Генри просвистела в воздухе и  со  стуком
упала на пирс.
   - Тебе может понадобиться! - крикнул Генри.
   Чужак и я уставились на упавшее перед нами оружие.
   Услышав, как тронулось с места такси, я дернулся вперед, схватил трость и
прижал к груди, будто с ней мне не страшны были ни ножи, ни ружья.
   Чужак проводил глазами удаляющиеся огоньки.
   - Что за черт? Что все это значит? - спросил он.
   И стоявшие за его спиной покрытые пылью Шопенгауэр и  Ницше,  Шпенглер  и
Кафка тоже недоуменно перешептывались, подперев руками свои безумные головы:
"Что все это значит?"
   - Подождите, я схожу за ботинками. - Чужак исчез.
   - Только за ботинками! Больше ничего не брать!  -  крикнул  я  вслед.  Он
сдавленно засмеялся.
   - А чем еще я могу запастись? - крикнул он, невидимый, возясь в доме.
   Он высунул в дверь руки - в каждой был ботинок.
   - Ножей у меня нет! Ружей тоже! - Он напялил ботинки,  но  не  зашнуровал
их.
   В то, что случилось в следующую секунду, поверить было никак  невозможно.
Тучи, нависшие над Венецией, вдруг  решили  раздвинуться  и  открыли  полную
луну.
   Мы оба подняли глаза, пытаясь понять,  доброе  это  предзнаменование  или
дурное, и если доброе, то для кого из нас?
   Чужак обвел взглядом берег, потом пирс.
   - "Когда вокруг один песок, и впрямь берет тоска"
   - произнес он. Потом, услышав собственный голос, фыркнул себе под нос.  -
"О, устрицы! - воскликнул Морж. -  Прекрасный  вид  кругом!  Бегите  к  нам!
Поговорим, пройдемся бережком".
   Он двинулся к дороге. Я остался стоять.
   - А дверь свою вы не собираетесь запереть? Чужак едва глянул через  плечо
на свои книги, которые, сбившись на полках, как стая стервятников,  блестели
из-под черных перьев запорошенными пылью золотыми глазами, дожидаясь,  когда
к ним протянется рука и они обретут жизнь. Их невидимый хор напевал  мрачные
песни, которые мне следовало услышать давным-давно. Я вновь и вновь пробегал
глазами по их корешкам.
   "Боже мой! Как же я раньше не видел!"
   Этот устрашающий бастион, таящий в себе смертные приговоры, этот перечень
поражений,  этот  литературный  Апокалипсис,  нагромождение   войн,   склок,
болезней, депрессий, эпидемий, этот водоворот кошмаров, эти катакомбы  бреда
и головоломных лабиринтов, в которых бьются, ища  выход  и  не  находя  его,
обезумевшие мыши и взбесившиеся крысы. Этот строй дегенератов и эпилептиков,
балансирующих  на  краю  библиотечных  утесов,  а   над   ними   в   темноте
многочисленные колонны одна другой гаже и отвратительней.
   Отдельные авторы из этого сборища, отдельные книги хороши. По,  например,
или Сартр - они как острая приправа. Но почему же я не  видел,  что  это  не
библиотека, а скотобойня, подземная  темница,  башня,  в  застенках  которой
десятки мучеников в железных масках, осужденных на веки вечные, молча сходят
с ума?
   Почему я сразу не задумался и не распознал суть этой коллекции?
   Потому что ее охранял Румпельштильцхен.
   Даже сейчас, глядя на Чужака, я так и ждал, что он вот-вот  схватит  себя
за ногу и разорвется на две половинки.
   Он ликовал.
   Что было еще страшней.
   - Эти книги, - наконец прервал молчание Чужак, глядя на луну  и  даже  не
оборачиваясь на свою библиотеку, - эти книги обо  мне  не  думают!  С  какой
стати я буду думать о них?
   - Но...
   - И потом, - добавил он, - кому придет в голову похитить "Закат Европы"?
   - Я думал, вы любите свои книги!
   - Люблю? - Он  удивленно  помолчал.  -  Господи!  Неужели  вы  так  и  не
понимаете? Я ненавижу все! Что бы вы ни назвали! Ненавижу все на свете!
   И он зашагал в ту сторону, где скрылось такси с Генри.
   - Ну что? - крикнул он мне. - Вы идете?
   - Иду! - отозвался я.

***

   - Это у вас что, оружие?
   Мы медленно двигались вперед, присматриваясь друг к другу. Я с удивлением
обнаружил, что сжимаю в руках трость Генри.
   - Нет, скорей щупальце, так мне кажется, - ответил я.
   - Щупальце очень большого насекомого?
   - Очень слепого.
   - А без него он сможет найти дорогу? И куда он отправился в столь позднее
время?
   - Выполнять поручение. И незамедлительно вернется, - соврал я.
   Но Чужак был живым детектором лжи. При звуках  моего  голоса  его  просто
вывернуло наизнанку от восторга. Он ускорил шаги, потом остановился и уперся
в меня изучающим взглядом.
   - Я так понимаю, он во всем полагается на свой  нос.  Я  слышал,  что  вы
спросили и что он ответил.
   - Насчет подмышек?  -  уточнил  я.  Чужак  поежился  в  своих  заношенных
одеждах. Стрельнул глазами под левую руку, потом под правую, окинул взглядом
множество пятен и выцветших проплешин - красноречивые  свидетельства  долгой
истории прошедших лет.
   - Про подмышки? - повторил я. И словно пронзил  его  грудь  пулей.  Чужак
покачнулся, но устоял на ногах.
   - Куда и зачем мы идем? - прохрипел он. Я чувствовал, что его сердце  под
засаленным галстуком колотится, как у испуганного кролика.
   - Мне казалось, ведете меня вы. Я знаю только одно, - и на этот раз я  на
полшага опередил его,  -  слепой  Генри  все  искал  чье-то  грязное  белье,
нестираную рубашку, зловонное дыхание. Нашел и объяснил мне где.
   Я не повторил зловещее слово "подмышки". Но Чужак и без того  при  каждом
моем слове сжимался, будто становился все меньше.
   - Зачем я понадобился слепцу? - наконец спросил он.
   Мне не хотелось сразу открывать ему все. Надо было испытать  и  прощупать
его.
   - Из-за еженедельника "Янус. Зеленая зависть", - пояснил  я.  -  Я  видел
через окно эту газету у вас в комнате.
   То была явная ложь, но удар попал в цель.
   - Да, - подтвердил Чужак. - Но что вас связывает - вас и этого слепого?
   - А то, что вы, - я набрал полную грудь воздуха и выпалил:
   - вы - мистер Душегуб!
   Чужак прикрыл глаза, быстро обдумал, как отреагировать. И рассмеялся.
   - Душегуб? Душегуб! Смешно! С чего вы взяли?
   - С того. - Я шел впереди, он трусил за  мной.  Я  говорил,  обращаясь  к
туману, надвигающемуся с моря. - С того, что  Генри  уже  давно  учуял  этот
запах, когда однажды переходил через  улицу.  Тот  же  запах  он  заметил  в
коридоре дома, где живет, а сегодня, сейчас - здесь. И пахнете так вы!
   Кроличьи удары сердца опять сотрясли тело человечка, но он  понимал,  что
пока в безопасности - все это не доказательства!
   - Да с какой стати, - ахнул он, - я стал бы сшиваться  в  каком-то  Богом
забытом доме, где я ни за что не согласился бы жить? Зачем мне это надо?
   - Затем, что вы выискивали одиноких и заброшенных, - объяснил я. - И я  -
тупой идиот, непроходимый слепец, куда хуже Генри, я - дурак из дураков, - я
служил  вам  наводчиком  и  помогал  отыскивать  их.  Фанни  была  права!  И
Констанция тоже! Именно я был прислужником  Смерти,  Тифозной  Мэри.  Это  я
приводил болезнь, то есть вас за собой. Во всяком случае,  вы  следовали  за
мной по пятам. Искали несчастных одиночек,  -  дыхание  вырывалось  из  моей
груди, как бой барабанов, - несчастных одиночек.
   И, едва я это сказал,  накал  страстей,  обуревавших  нас  обоих,  достиг
апогея. Я выплеснул из себя правду,  будто  открыл  дверцу  топки  и  оттуда
пахнуло жаром, он обжигал мне язык,  сердце,  душу.  А  Чужак?  Я  приподнял
завесу над его тайной жизнью, о которой никто  не  догадывался,  вытащил  на
свет его порок, и, хотя еще предстояло изобличать его,  добиваться  от  него
признания, было ясно, что я сдернул асбест и выпустил огонь наружу.
   - Как вы их назвали? - спросил Чужак, он остановился ярдах  в  десяти  от
меня, неподвижный как статуя.
   - Одинокие. Это вы их так назвали. Вы  их  так  описывали  -  одинокие  и
заброшенные.
   Так оно и было. И  передо  мной  беззвучно,  бесшумно  ступая,  окутанные
туманной дымкой, прошли в похоронном марше их души: Фанни и  Сэм,  Джимми  и
Кэл, а за ними все остальные. Раньше я не знал,  как  их  всех  назвать,  не
понимал, что у них общего, что их объединяет.
   - Да вы бредите, - ответил Чужак. - Выдумываете, лжете, строите  догадки.
Ко мне это все не имеет отношения.
   А сам глядел на обтрепанные манжеты, скрывавшие его  худые  запястья,  на
следы пота, стекавшие поздними  ночами  по  пальто.  Его  одежда,  казалось,
садится на глазах, а он ерзает в своей собственной бледной коже.
   Я бросился в атаку.
   - Господи, да вы, даже стоя здесь, гниете! Вы - оскорбление для общества!
Вы ненавидите все на свете, всех и каждого, все и вся! Сами же сейчас в этом
признались! Вот вы и отравляете все своей грязью,  своим  вонючим  дыханием!
Ваше грязное белье - вот ваше знамя! Вы  поднимаете  его  на  древке,  чтобы
отравить ветер. Эх вы, А. Л. Чужак - олицетворение Апокалипсиса!
   Он сиял. Он  был  в  восторге!  Мои  оскорбления  звучали  для  него  как
комплименты. Он привлек внимание!  Его  эго  подняло  голову.  Сам  того  не
подозревая, я устроил западню и прицепил приманку.
   "Что дальше? - думал я. - Господи, Господи, что дальше-то  говорить?  Как
вытянуть из него признание? Как с ним расквитаться?"
   А он уже снова шагал  впереди,  весь  раздувшийся  от  моих  оскорблений,
гордый обвинениями в том, что сеял смерть и горе, - этими медалями,  которые
я прикрепил на его грязный галстук.

***

   Мы шли. И шли. И шли.
   "Господи, - думал я, - сколько же еще мы будем блуждать? Сколько  же  еще
мы будем рассуждать? Сколько же еще все это будет длиться?"
   "Как в фильме, - думал я, - в невозможном,  невероятном  фильме,  который
все тянется и тянется, где одни объясняют,  а  другие  возражают,  а  первые
снова объясняют".
   Это не может продолжаться.
   Но продолжается.
   Он не уверен в том, что знаю я, и я тоже в  этом  не  уверен,  и  оба  мы
стараемся догадаться, не вооружен ли другой.
   - И оба мы трусы! - сказал Чужак. - И оба боимся испытать один другого.
   Морж шел дальше. Устрицы следовали за ним.

***

   Мы шли.
   И это уже не была сцена из плохого или хорошего фильма, где герои слишком
много разговаривают, нет, это была поздняя ночь, и  луна  то  пряталась,  то
появлялась  вновь,  туман  сгустился,  а  я  продолжал  диалог   с   идиотом
психиатром, который вел Дружбу с духом отца Гамлета.
   "Чужак, - думал я. - Ну и фамилия! Уклонишься  от  одного,  отпрянешь  от
другого - вот и становишься чужаком.
   Интересно, как это с ним случилось? Окончил колледж, весь мир у его  ног,
начал частную практику, и вдруг  в  один  прекрасный  год  -  землетрясение,
помнит ли он его? В тот год у него отказали ноги и мозги, и  начался  долгий
спуск с горы, но не на тобогане, а прямо на худой заднице, и не  было  рядом
женщины, чтобы подхватить его по дороге  в  пропасть,  смягчить  сотрясение,
облегчить кошмар, унять его, плачущего по ночам и одержимого  ненавистью  на
рассвете. И вот как-то утром он встал с постели и обнаружил себя.., где?
   В Венеции, штат Калифорния, и последняя гондола  давным-давно  уплыла,  и
фонари гаснут, а в каналах нефть и старые львиные клетки, и за их  решетками
ревут только волны прилива..."
   - У меня есть один списочек, - начал я.
   - Что?
   - Оперетта "Микадо"
   - сказал я. - Одна песенка из нее прямо про вас. "Свою  возвышенную  цель
достигнете со  временем.  Накажете  виновников  заслуженным  ими  бременем".
Одинокие. Все, без исключения. Вы внесли их в список, чтобы,  как  поется  в
песенке, никого не пропустить. Чем они провинились?  Сдались  без  боя.  Или
даже не попытались чего-то достичь. Посредственности,  или  неудачники,  или
растерявшиеся. А наказать их за это взялись вы. О Боже!
   Теперь уже он раздулся как павлин.
   - Допустим, - сказал он, продолжая идти вперед. - Ну и что?
   Я приготовился, прицелился и выстрелил.
   - Подозреваю, -  сказал  я,  -  что  где-то  здесь  поблизости  находится
отрезанная голова Скотта Джоплина.
   Он не смог удержаться, и против воли его правая рука дернулась к грязному
карману пиджака. Он сделал вид, будто хочет  просто  поправить  карман,  но,
обнаружив, что с гордостью смотрит на правую руку, отвел взгляд и  продолжал
шагать.
   Первый выстрел. Первое попадание. Я ликовал. "Хотел бы я, -  мелькнуло  у
меня в мозгу, - чтобы вы - детектив лейтенант Крамли - были сейчас здесь".
   Я выпустил второй заряд.
   - Продажа канареек, - тоненьким голосом пропищал я, таким  же  тоненьким,
как выцветшие карандашные буквы на карточке, висевшей на окне старой леди. -
Хирохито восходит на престол. Аддис-Абеба. Муссолини!
   Левая рука Чужака с тайным удовлетворением потянулась к левому карману.
   "Господи, - подумал я, - значит, он таскает эти старые бумажные подстилки
из клеток с собой?"
   Здорово!
   Он вышагивал впереди. Я следом.
   Мишень номер три. Целимся в третий раз. Стреляем.
   - Львиная клетка. Старик из кассы!
   Подбородок А. Л. Чужака склонился к нагрудному карману.
   Ага, вот где, черт  побери,  хранятся  конфетти  от  трамвайных  билетов,
конфетти, которые так никому и не пригодились!
   Чужак плыл сквозь туман, ничуть не встревоженный тем, что я  уже  наловил
полный сачок его преступлений. Он резвился, словно счастливое дитя на  полях
Антихриста. Его маленькие башмаки щелкали по планкам. Он сиял.
   "Ну а что дальше? - забеспокоился я. - Ах да!"
   Я представил себе, как Джимми хвастался в доме новой челюстью, рот у него
был до ушей. И другого Джимми, лежащего вниз лицом под водой в ванне.
   - Искусственные челюсти! - воскликнул я. - Верхние! Нижние!
   Слава тебе Господи, Чужак на этот раз не хлопал себя по карманам. А то  я
от ужаса разразился бы истерическим хохотом, узнав, что он таскает  с  собой
мертвую улыбку. Он оглянулся через плечо, и я понял, что челюсти остались  у
него дома (в стакане с водой?).
   Мишень номер пять. Приготовились. Пли!
   -  Танцующие  чихуахуа,  попугаи-щеголи!  Чужак  отбил  на  досках  пирса
чечетку, стрельнув глазами на левое плечо. Я заметил на нем следы от птичьих
лап и остатки помета! Один из попугаев Пьетро жил  у  него  в  доме.  Мишень
номер шесть.
   - Марокканская крепость на берегу Аравийского моря.
   Тонкий, как у ящерицы, язык Чужака скользнул по пересохшим губам.
   Значит,  бутылка  шампанского  Констанции  запрятана  на   полках   между
одурманенным де Куинси и угрюмым Харди.
   Поднялся ветер.
   Я содрогнулся. Мне вдруг почудилось, что за  нами,  за  мной  и  Чужаком,
летят,  шурша  по  темному  пирсу,  десятки  шоколадных  оберток,   голодные
маленькие призраки моего застарелого порока.
   И наконец я собрался с духом и произнес то, чего никак не мог выговорить,
но все-таки заставил себя. Мучительно горькие слова  надломили  мой  язык  и
раздавили что-то в груди.
   - Многоквартирный дом. Полночь. Набитый холодильник. "Тоска"...
   Казалось,  черный  диск  пронесся  над  городом,  первая  часть   "Тоски"
зазвучала,  закрутилась  и  проскользнула  под  дверь  А.  Л.  Чужака-Список
оказался длинным. Я уже был на грани паники, ужаса истерики от отвращения  к
самому  себе,  от  собственного  горя,   от   восторга   перед   собственной
проницательностью. Того и гляди, я мог  пуститься  в  пляс,  затеять  драку,
разразиться воплями.
   Но Чужак опередил меня. С мечтательным взором, вслушиваясь в  тихие  арии
Пуччини, звучащие у него в голове, он заявил:
   - Теперь толстуха обрела покой. Она в нем нуждалась. Я дал ей покой.

***

   Что произошло после этого, я помню смутно. Кто-то закричал. Я. Еще кто-то
закричал. Он. Я занес руку, потрясая тростью. "Убью! - подумал я. - Размозжу
голову!" Чужак едва успел отскочить, когда трость  просвистела  по  воздуху.
Она ударила не его, а пирс и вылетела у меня из рук. Гремя,  она  покатилась
по доскам, и Чужак поддал ее ногой, так что трость упала в песок.
   Обезоруженный, я смог только ринуться на плюгавого мерзавца  с  кулаками,
и, когда он увернулся, я зашатался, так как у меня внутри лопнула  последняя
пружина.
   Я стал задыхаться. Я рыдал. Мои слезы под душем несколько  дней  назад  -
это были цветочки. Сейчас я захлебывался от рыданий, слезы  лились  потоком,
даже кости заныли. Я стоял, обливаясь слезами, и пораженный Чужак чуть  было
не потянулся похлопать меня по плечу, чтобы успокоить:
   "Ну не надо, не надо".
   - Да все в порядке, - сказал он наконец. - Она обрела  покой.  Вы  должны
мне за это спасибо сказать.
   Луна скрылась за плотной стеной  тумана,  и  я  воспользовался  темнотой,
чтобы овладеть собой. Теперь я еле двигался,  как  при  замедленной  съемке.
Язык не слушался, и я почти ничего не видел.
   - Значит, вы считаете, - с трудом, как под водой, проговорил я, -  что  я
должен вас благодарить за то, что они все умерли? Так?
   Наверно, Чужак испытывал невероятное облегчение: ведь все эти месяцы  или
даже годы он жаждал излиться, не важно кому, не важно  где,  не  важно  как.
Луна снова выплыла на