ями и обрубленным  хвостом  лежал,
свернувшись калачиком, у ног человека  в  черном.  При  его  приближении  он
поднял массивную голову и втянул в себя запах Казимира.  Юноша  вздрогнул  и
попятился и в следующее мгновение пес  прыгнул  прямо  на  него.  За  ним  с
лязганьем потянулась прикрепленная к ошейнику толстая цепь.
   Клин! кланг-кланг!
   Казимир оступился и упал. Пес настиг его.
   Что-то с силой потащило Казимира за ногу,  и  сначала  он  не  чувствовал
боли, только  когда  слуги  набросились  на  собаку  и  упавшего  юношу,  он
почувствовал, как мощные клыки впиваются в его  икроножную  мышцу.  От  боли
Казимир вскрикнул, пытаясь высвободить ногу из пасти  пса.  В  конце  концов
слугам удалось оторвать от него пса и оттащить в  сторону,  причем  волкодав
хрипел от бессильной  ярости  и  рвался  вперед.  Невидимые  руки  разложили
Казимира  на  траве,  и  кто-то  принес  чистое  полотенце,  чтобы  обмотать
прокушенную ногу.
   Лысый человек в черном неожиданно появился рядом с Казимиром, из-за плеча
его выглядывал Зон Кляус. Слуги не без труда рассеяли начинавшую  собираться
толпу, и человек в черном заговорил:
   - Кто ако ты родит?
   Несмотря на боль, пронизывающую укушенную ногу, Казимир  сумел  разобрать
слова древнего языка.
   - Я родился от женщины.
   - Родит ты от сирен ор ликантроп?
   - Нет, отец был простым смертным, - слабеющим голосом простонал Казимир.
   - Страдат ты укусит бестия ор зверь?
   - Нет, этот укус - первый.
   Зон Кляус неожиданно наклонился к нему и сорвал маску с его лица. Казимир
непроизвольно  вскинул  руки,  чтобы  спрятаться  от   испытующего   взгляда
Верховного Мейстерзингера, однако  человек  в  черном  с  неожиданной  силой
заставил его убрать ладони от  лица.  Кляус  пристально  всмотрелся  в  лицо
Казимира, но по его глазам нельзя было понять, узнал ли он юношу.  Когда  же
он заговорил, голос его звучал спокойно и холодно:
   - Ты не можешь участвовать в состязаниях трубадуров.
   И в отчаянии Казимир схватил Кляуса  за  тунику  и  заставил  наклониться
ближе к себе.
   - Неужели я напрасно так долго учился под началом мастера Люкаса?
   Зон Кляус побледнел. В прорезях маленькой черной маски, которая  была  на
его лице, испуганно заметались крысиные глазки.
   - Приношу свои извинения, юный трубадур. - сказал он и прикусил  губу.  -
Позвольте помочь вам встать.
   Казимир снова опустил на лицо маску и не бел  помощи  многочисленных  рук
добровольных помощников, поднялся на ноги. Он заметил,  что  одна  пара  рук
принадлежала юной и прекрасной девушке. Волосы ее были черны как смоль,  что
было довольно необычно для светлоголовых жителей Картакана.
   "Весьма необычно и весьма эффектно", - подумал Казимир. Лицо девушки было
закрыто  черной  бархатной   полумаской,   в   прорезях   которой   сверкали
изумрудно-зеленые глаза. Кожа ее была светлой как лен, а алые губы сложились
в озабоченную полуулыбку.
   Маленькие руки осторожно легли на его предплечье.
   - Как ваша нога, молодой господин?
   - Моя нога? - ответил Казимир рассеянно, не в силах отвести  глаз  от  ее
лица,
   - Идите сюда, запишитесь в книге, - позвал его Кляус, подталкивая юношу к
аналою и всовывая ему в руку гусиное перо.
   Казимир почувствовал исходивший от Кляуса запах страха.
   - Я не прислужник в Хармони-Холле, мастер Кляус, ответил он с вызовом.  -
Поэтому мне неведомо низкое ремесло письма.
   - Простите еще раз, молодой господин, - ответил Кляус и взял перо у  него
из рук.
   - Как мне записать вас?
   Казимир почувствовал в сердце острую боль. Он  не  осмелился  бы  назвать
свое настоящее имя, во всяком случае, не  теперь,  когда  ненавистный  Кляус
видел его лицо. Он снова бросил взгляд на черноволосую красавицу, и в голове
его зазвучала старинная песня о раненом сердце.
   - Раненое Сердце, - пробормотал он. - Я Раненое Сердце...
   Кляус уставился на него, словно стараясь проникнуть  взглядом  за  кривую
улыбку белой деревянной маски.  На  мгновение;  Казимир  испугался,  что  он
разоблачен, однако Мейстерзингер уткнул в книгу свой короткий нос и записал:
"Мастер Раненое Сердце, воспитанник Геркона Люкаса".
   Не успел он дописать последние буквы, как Казимир спросил у него:
   Кто эта прекрасная дама, которая держит меня за руку?
   Кляус снова побледнел. Облизнув свои пересохшие; губы, он  ответил  самым
светским тоном, на какой был способен в данных обстоятельствах:
   - Это моя  внучатая  племянница,  внучка  моей  старшей  сестры,  Юлианна
Эстовина.
   "Неужели это племянница Кляуса? - удивился Казимир. - Каким образом может
это чистое, незапятнанное создание принадлежать к той же семье, что  и  этот
мерзкий старикашка?"
   Он уставился на Юлианну словно громом пораженный; если не считать  черных
волос, во всем  остальном  она  была  полной  противоположностью  старейшины
гильдии трубадуров, лучом света в его мраке, островком чистоты и  невинности
в его распутстве и грехе.
   Казимир упал на свое здоровое колено, сдвинул маску  с  лица  и  коснулся
губами ее шелковистой руки.
   - Как я счастлив, Юлианна Эстовина, что у вашего деда есть столь  злобный
и неуправляемый пес. Если бы не он, разве мы встретились бы с вами?
   Казимир уже поднимался, когда Кляус снова заговорил:
   - Приношу свои глубочайшие извинения, дорогой Геркон. Я понятия не  имел,
что этот молодой человек - ваш воспитанник.
   Казимир остолбенел. Геркон Люкас,  незаметно  подошедший  к  собравшимся,
гулко расхохотался.
   - Он действительно превосходен в некоторых областях, - заметил  Люкас  не
без сарказма. - Мне остается  только  надеяться,  что  его  талант  окажется
равным его честолюбию.
   Казимир украдкой взглянул на Люкаса, и тот  поймал  его  взгляд,  ответив
мрачной, понимающей улыбкой. Затем юноша снова обратил свой взор к Юлианне.
   - Скоро мы  узнаем,  каков  его  талант,  заметил  Мейстерзингер,  хорошо
отработанным жестом указывая на регистрационную книгу. -  Он  записался  для
участия в турнире. Сейчас, однако, он должен спеть нам прелюдию, как  и  все
остальные.
   Он схватил Казимира за руку и потащил в сторону, подальше от Юлианны.
   - Идем, Раненое Сердце. На сцену! Ты споешь нам, музыканты уже ждут.
   Казимир вырвался из рук Мейстерзингера и  снова  посмотрел  на  белокожую
красавицу.
   - Я исполню эту песню для вас, леди Юлианна.
   Он опустил на лицо свою ухмыляющуюся маску и, прихрамывая, пошел к сцене.
Люкас и Кляус сопровождали его, идя по сторонам и чуть сзади.
   - Если твой голос окажется не столь приятным для слуха, как твоя ложь,  -
злобно прошептал Люкас, - я публично откажусь от  тебя  и  прикажу  тихонько
тебя прикончить.
   Казимир не ответил, стараясь  вести  себя  с  максимальным  достоинством,
которое только было возможно с его прокушенной ногой. Наконец он приблизился
к сцене, и Кляус с Люкасом уселись в переднем  ряду,  словно  пара  воронов.
Один из музыкантов, седой старик с древней трехструнной скрипкой, наклонился
к юноше:
   - Что мы должны для вас исполнить? Казимир отмахнулся от него:
   - Я не стану петь под стоны твоего инструмента!
   Музыкант нахмурился и затряс головой. Люкас наградил  юношу  убийственным
взглядом, однако Казимир и вовсе не обратил внимания на своего "наставника".
Он шагнул к самому краю сцены и слегка откашлялся:
   - Я - Раненое Сердце.
   По толпе пронесся шепот и смешки.
   - Он певец или сама песня?
   - Мне кажется, что он - не Раненое сердце, а Раненая нога.
   - Сразу видно, это человек не из Хармони-Холла.
   - Приготовьтесь, сейчас последует "Серенада уличных котов".
   Казимир снова кашлянул, чтобы  заставить  глушителей  замолчать.  Как  ни
странно, но после своей встречи  с  Юлианной,  он  не  чувствовал  гнева  по
отношению к этим  чванливым  и  самодовольным  людишкам.  Одно  лишь  легкое
покровительственное раздражение ожило в его груди.
   - Я Раненое сердце, - повторил он, и я спою балладу "Раненое Сердце"  для
прекрасной дамы по имени Юлианна.
   Снова раздались злобные  смешки.  Один  из  учеников  Хармони-Холла  даже
попытался утешить девушку. Не обращая внимания на шум, Казимир закрыл  глаза
и запел. Его чистый и печальный голос без труда заглушил бормотание толпы.

   Постой, любовь моя, не спи
   В багровом смерти одеянье,
   В моей душе не хватит сил,
   Тебе воздвигнуть изваянье
   Твое страданье, как свое,
   Боль сердца, жизни угасанье
   Я не забуду никогда,
   Себя казня воспоминаньем.

   Мы шли под арками ветвей,
   Шли по аллеям и террасам,
   Но злая гоблина стрела
   Вонзилась в сердце, как пчела.
   Он ранил в сердце и меня,
   И обнял я тебя пред смертью.
   Был дротик быстр, рука верна,
   И гоблин тот не спасся бегством.

   Увы! смерть твари не вернет
   Моей любви, стрелой пронзенной!
   От горя я сходил с ума
   И брел тоски дорогой темной.
   Я шлю проклятья всем богам,
   Что правят небом и землею,
   За то, что чистая душа
   Уснет под каменной плитою.

   Вот закрываются глаза,
   Твой жизни путь уже закончен.
   Мне нет покоя на земле,
   Хоть приговор судьбы отсрочен.
   Я ранен в сердце не стрелой -
   Любовью страстной и тоскою.
   Клинок - лекарство от огня
   Зальет его горячей кровью.
   Едкие насмешки смолкли сами собой,

   Чудесный  голос  Казимира  заставил  замолчать  даже  самых   отъявленных
скептиков. Звучавшие в его голосе искренность и печаль,  чистота  тонов,  не
смягченных даже вибрато, которому обучились певцы в Хармони-Холле, пронизали
толпу и достигли Юлианны. Казимир подставлял  ее  себе  пронзенной  стрелою,
медленно умирающей в его объятиях под скорбную мелодию его песни.
   - Прирожденный певец... - зашептались гости. - Скорее соловей, чем кот из
подворотни. Три сотни золотых в месяц, но ты все равно не  споешь  так,  как
он...
   Пока собравшиеся  обменивались  впечатлениями,  кто-то  в  переднем  ряду
захлопал.  Казимир  повернулся  на  звук,  а  вслед  за  ним  повернулись  и
остальные. На всех лицах было написано одинаковое удивление.
   Аплодировал Геркон Люкас.
   Один за другим менестрели присоединялись к прославленному барду. Даже Зон
Кляус, чье лицо приобрело легкий зеленоватый  оттенок,  с  видимой  неохотой
трижды хлопнул в ладоши.
   Неожиданно в толпе гостей возник какой-то новый звук. Шумные аплодисменты
смешались с удивленными  возгласами  и  возмущенными  восклицаниями.  Хлопки
стали реже, а потом и вовсе затихли. Потрясенные гости вскакивали  со  своих
мест, освобождая дорогу. Казимир  вытянул  шею,  чтобы  рассмотреть  причину
беспорядка. Люкас и Кляус вскочили.
   Сквозь толпу  пробирался  слуга,  таща  за  собой  толстого  мальчишку  в
крестьянской одежде.
   - Торис! - ахнул Казимир. Слуга швырнул Ториса к ногам Мейстерзингера.
   - Хозяин  этот...  этот  постреленок  пытался  пробраться  в  усадьбу  на
подножке кареты.
   Кляус покраснел, и его губы гневно скривились.
   - Неужели нужно было тащить  этого  простолюдина  сюда?  Неужели  вам  не
хватило ума выпороть его на конюшне и бросить в ров с водой?
   Слуга в страхе присел:
   - Покорнейше прошу простить меня, господин...
   - Не нужно извиняться, - выступил Казимир. - Это моя вина.
   Он опустился со сцены и шагнул к Люкасу и Кляусу.
   Мальчишка - мой слуга, - объяснил он. Его отца несколько лет назад загрыз
вервольф, и я взял на себя заботу о нем.
   Казимир положил слегка дрожащие руки на плечи Кляуса.
   Простите его, Кляус. Он слишком любит меня. Я не удивлен, что он  рискнул
своей жизнью ради того, чтобы услышать мое пение.  Я  велел  ему  дожидаться
снаружи, но он, видимо, не смог утерпеть.
   Ярость все еще виднелась на лице Кляуса.  Стараясь  сдержать  свой  гнев,
Верховный Мейстерзингер  повернулся  к  Геркону  Люкасу.  Тот  слегка  пожал
плечами.
   - Ему нельзя здесь оставаться! - сердито выпалил Зон.
   - Конечно нет, - поспешно кивнул Казимир. - Я и  не  думал  об  этом.  Мы
хотели бы немедленно уйти.
   Похоже, это пришлось Мейстерзингеру по душе.
   - Как будет угодно, молодой господин. Не смею вас задерживать.
   Казимир подхватил Ториса под руку и поднял его. Мальчик дрожал всем своим
тучным телом, а по лицу градом катился пот.
   - Все хорошо, ты - добрый слуга, - проговорил Казимир и  потрепал  Ториса
по плечам. - Мы сейчас уходим.
   Однако, прежде чем он успел сделать хотя бы шаг, снова раздался шум.
   За розовым кустом стоял слуга и кричал:
   - Я нашел еще одного - пьяницу, который  свалился  здесь,  в  цветах.  Он
совершенно голый!
   Мейстерзингер Кляус с присвистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы:
   - Еще один ваш знакомый, Раненое Сердце?
   Казимир медленно повернулся, скрывая под своей  маской  многозначительную
улыбку.
   - С чего вы взяли? Я уверен, что нет!
   Кляус в комическом отчаянии вскинул руки вверх.
   - Что это за крепость! - вскричал он. - Уберите  его  из  сада,  выпорите
хорошенько и бросьте в самую темную темницу! Когда с этим  будет  покончено,
проделайте то же самое со стражниками на воротах

ГЛАВА 4

   Над высеченным в скале амфитеатром сгущались сумерки, когда Казимир вышел
для участия в турнире трубадуров. Взгляд его медленно скользил по  стершимся
от времени ступеням, ведущим  к  расположенной  внизу  сцене.  Она  была  из
темного гранита, из того же мрачного и крепкого камня, из которого состоял и
утес, возвышающийся над Гармонией.
   Еще будучи ребенком, Казимир провел немало  времени,  играя  на  каменных
скамьях амфитеатра, полукольцом окружавших сцену. Сегодня, однако, в  театре
яблоку негде было упасть, а голоса многочисленных  зрителей  и  гостей  эхом
звучали в его каменной раковине словно голос моря.
   Казимир начал спускаться. С одной стороны лестницу ограничивала  замшелая
каменная стена, влажная от воды, просачивавшейся  с  расположенного  наверху
луга.
   На  стене  висели  медно-желтые  фонари  и  колышущиеся  флаги,   которые
отбрасывали на ступеньки призрачные легкие тени.
   Казимир  миновал  группу  зрителей  и  поравнялся  со  входом   в   грот,
вырубленный прямо в стене.
   Это был вход в "Кристаль-Клуб" - таверну для самых  высокопоставленных  и
богатых граждан Гармонии. Из грота доносились дразнящие запахи жареного мяса
и мекульбрау - равно как и запах  тугих  кошельков.  Казимир  не  задержался
здесь в кармане у него не было ни гроша и продолжил свой путь по  ступенькам
лестницы.
   - Привет тебе, Раненое Сердце, - раздался  мелодичный  женский  голос,  и
Казимир обернулся.
   Перед ним стояла Юлианна Эстовина,  которая,  как  оказалось,  сидела  на
укрытой шелковыми подушками скамье рядом с проходом. На  ее  черных  волосах
играл бледный свет уходящего дня, а с обнаженных  плеч  струилось  тончайшее
белое платье. Глаза сверкали нефритовым зеленоватым огнем, и красные точеные
губы подчеркивали совершенство ее прекрасного лица.
   - Я надеялась, что мы снова встретимся сегодня, Раненое Сердце, - сказала
Юлианна, и Казимир почувствовал тонкий аромат  ее  волшебной  кожи,  который
сразу же заставил его  забыть  о  более  земных  запахах,  заполнивших  чашу
амфитеатра.
   - И я надеялся увидеть вас здесь. Юлианна сделала  едва  заметный  шаг  к
нему.
   - Здесь так  холодно,  -  заметила  она,  и  с  небрежной  легкостью  она
приподняла его руку и медленно вплыла в его  объятия,  крепко  прижавшись  к
груди юноши.
   В театре действительно было довольно прохладно,  однако  упругое  молодое
тело было каким угодно, только не холодным. Казимир неловко провел  пальцами
по ее волосам. Тонкая рука Юлианны обвилась вокруг его талии. Глядя на  него
снизу вверх, девушка тихо сказала:
   - Хочешь поцеловать меня, Раненое Сердце?
   Казимир молчал, тупо уставившись в ее головокружительные  зеленые  глаза.
Юлианна снова прижалась к нему, слегка приподнимаясь на  цыпочках.  Ее  губы
соприкоснулись с его ртом.
   Поцелуй был горячим до боли, но Казимир даже  не  пытался  его  прервать.
Легкое  дыхание  девушки  казалось  опьяняющим  и  сладким.  Маленькие,   но
удивительно сильные руки  сжимали  его  безжалостно  и  крепко,  словно  она
надеялась разорвать его пополам  и  очутиться  внутри.  Казимир  затрепетал.
Казалось, что сама ее душа прокладывает себе путь к его сердцу.
   Это  было  восхитительное  ощущение.   Он   чувствовал   горячую   кровь,
пульсирующую на ее губах, в ее лице, в ее шее и плечах. Кровь пульсировала и
текла все быстрее, быстрее...
   Он был голоден. Его зубы сомкнулись на ее губе, и первый фонтанчик  крови
тонкой упругой струей ударил в его н„бо. Юлиаина  попыталась  вырваться,  но
Казимир крепко держал ее и не отпускал. Длинные; клыки впились в нежную шею,
и из-под них брызнула и потекла по шее  яркая  алая  кровь,  собирающаяся  в
ямочке у ключицы и пятнающая белоснежное платье. Нежно-белая плоть  таяла  в
его пасти и жгла огнем, проваливаясь в желудок по пищеводу и гортани.
   Еще! Он хотел еще!
   Казимир укусил ее сильнее, все глубже  погружаясь  в  мягкую,  податливую
плоть шеи. Затем еще. Кровь текла потоком,  и  Казимир  понял,  что  девушка
умирает, однако голод его все еще не был утолен. И с каждым новым укусом  он
становился сильнее.
   Потом он почувствовал, как зубы его сомкнулись на шейных позвонках.
   Казимир с криком сел на кровати. Легкие его задыхались, с хрипом вдыхая и
выдыхая влажный воздух. Сердце бешено колотилось о ребра, а последние  яркие
картины только что увиденного сна все еще мелькали перед его глазами.
   - Мое проклятье! - пробормотал он. - Как я ненавижу свое проклятье!..
   Фигура Юлианны словно призрак таяла возле его кровати.  Глаза  ее  широко
раскрылись от ужаса, а лицо было белым словно бумага. Казимир протянул  руку
к видению, и губы девушки окрасились кровью. Тонкая струйка малиново-красной
жидкости стекала на безупречный подбородок, и Казимир отдернул  руку.  Белая
стройная шея Юлианны взорвалась красным,  как  распускается  на  заре  бутон
махровой розы, и брызги крови полетели, казалось,  прямо  в  лицо  Казимиру.
Юноша машинально вытер лицо и почувствовал, что оно стало  липким.  Лоб  его
был покрыт только каплями пота, но когда Казимир взглянул на свою  руку,  то
увидел вместо пальцев изогнутые когти и пробивающуюся на  костяшках  жесткую
серую щетину.
   На своей койке пошевелился Торис.
   Казимир поспешно спрятал под  одеялом  свои  изуродованные  руки,  а  сам
зарылся в изорванную холстину, служившую ему простыней.
   Торис приподнялся на локте  и  протер  кулаком  глаза.  Затем  он  тяжело
спустил с кровати ноги и сел. Взгляд его все еще оставался мутным, как у  не
до конца проснувшеюся человека.
   - Кошмары? - пробормотал он непослушными губами.
   - Да, - глухо отозвался из-под одеяла Казимир.
   Торис попытался  пошире  раскрыть  глаза,  которые  были  словно  затканы
паутиной. В лицо  ему  ударил  льющийся  из  окна  свет  луны,  и  он  снова
зажмурился.
   - Мне самому снилось что-то страшное,  -  отозвался  он,  снова  открывая
глаза и внимательно рассматривая лицо друга. - Какой тут  сон,  если  завтра
турнир и все остальное.
   Казимир  не  ответил.  Лунный  свет  освещал  и  его,  но  он   оставался
неподвижен. Торис пожал плечами и снова  забрался  в  койку,  тяжело  уронив
голову на старую парусину, сложенную в несколько раз. В спальне установилась
тишина. Только сверчок пиликал за стеной.
   Следующий день прошел для Казимира словно в тумане. Солнце уже склонялось
к закату, и турнир должен был вот-вот начаться, а он  чувствовал  себя  так,
словно только что проснулся. Над чашей амфитеатра повисла полная луна, и при
виде ее кровь застыла у него в жилах.
   - Почему именно сегодня?! - воскликнул он громко.
   Его рука в перчатке в  последний  раз  пробежала  по  лацканам  расшитого
камзола, и он ступил на первую ступеньку ведущей  вниз  лестницы,  оглядывая
собравшуюся в амфитеатре толпу сквозь щели в своей идиотской маске.  "Почему
именно сегодня ночью?" - подумал он.
   Рука Ториса дружески опустилас