самое? Когда я впервые попала в Анклав, Генри сказал, что я особенная, не такая, как все. Они никогда не сталкивались раньше с такой силой, как у меня. Разве нельзя предположить, что мой ребенок также отличается от всех?
     Отец Джон высвободил руки, отошел к окну и молча закрыл створки, потом вернулся к камину и подбросил дров. В комнате постепенно начало делаться теплее. Адди вернулась с подносом, на котором стоял завтрак для Дженн, и снова ушла, чтобы принести еды отцу Джону. Когда дверь за ней закрылась, молодой священник наконец снова взглянул на Дженн.
     - Но тогда вы должны знать, как вам следует поступить. В глазах Дженн блеснуло что-то, похожее на слезы, но на лице ее была написана несгибаемая решимость.
     - Вы последите, чтобы никто не вошел в комнату, пока я буду говорить с ним? Мне никогда не удавалось одновременно и устанавливать защиту, и вести мысленный разговор.

***

     Роберт седлал коня, когда до него в безмолвном лесу донесся ее голос. Не мягкий и нежный, каким он его помнил, а жесткий и решительный.
     "Ты все еще поблизости?"
     "Дженн? А разве ты думаешь, что смогла бы окликнуть меня издалека?"
     "У меня нет времени на болтовню, Роберт".
     "Где тебе нужно, чтобы я оказался?"
     "Достаточно близко, чтобы встретиться со мной в Мейтленде через неделю. Ты сумеешь туда добраться?"
     "Думаю, сумею. Только почему у меня должно возникнуть такое желание?"
     "Потому что я передумала. Я встречусь с тобой в лесу к югу от поместья через час после заката".
     Дженн исчезла так же мгновенно, как и появилась.

ГЛАВА 4

     Болотистые низины восточной части Люсары в конце зимы лежали под снегом, как под пуховым одеялом, мягким и толстым. Холоднее всего бывало как раз перед рассветом, и Эйден не переставая жаловался: он слишком стар для таких игр; разве не мог Роберт найти кого-то еще, кто подошел бы ему в спутники? Эйден пытался заставить себя молчать, но не мог: причитания, казалось, были единственным способом окончательно не замерзнуть. Роберт в ответ, конечно, только смеялся.
     Ехали они быстро: Роберт настоял на том, чтобы подниматься еще до того, как первые робкие солнечные лучи осветят небо, и скакать до темноты, когда лошади были уже готовы упасть от усталости. Как обычно, Роберт выбирал тропы, петляющие между многочисленными мелкими озерами; путники ни разу не приблизились ни к одному городу или деревне. Эйден знал: Роберт больше заботится о том, чтобы никто не узнал беглого епископа, чем о собственной безопасности. Если бы кого-то из них схватили, ни на какое милосердие надеяться не приходилось бы; да милосердие в Люсаре теперь и вообще - то нечасто встречалось...
     По дороге им попадалось много - слишком много - нищих; они брели из одной части страны в другую в поисках работы, или пропитания, или хотя бы укрытия от снега. Мимо этих несчастных проезжали богатые купцы и землевладельцы, намеренно не видя той боли сирых и убогих, которая была ценой их собственного процветания. Первые годы различие между люсарцами и прибывшими вслед за завоевателем Селаром майенцами не было особенно заметным. Теперь же разорение одних и богатство других бросалось в глаза: если о каком-нибудь народе можно было сказать, что он придавлен пятой победителей, то это были жители Люсары.
     Когда путники свернули на дорогу, ведущую к Элайте, Эйден начал внимательно присматриваться к окрестностям. Он видел эти места всего однажды - и к тому же летом; обстоятельства тогда тоже не благоприятствовали наблюдениям.
     Пять лет. Они не казались такими уж долгими. Столько всего случилось, Эйден был так занят, что совсем не замечал течения времени. Пять лет назад он томился в темнице, гадая, не останутся ли его кости гнить в этой сырой яме. За два года заточения ему и в голову ни разу не пришло, что, оказавшись на свободе, он свяжет себя с тем человеком, который ехал сейчас с ним рядом. С колдуном.
     Роберт молча скакал вперед, не догадываясь о мыслях Эйдена. Как обычно, его одежда была черной; откинутый капюшон позволял видеть взлохмаченные ветром волосы до плеч, настолько темные, что почти сливались с тканью плаща. Роберт смотрел вокруг глазами зелеными, как летняя листва, его ровные брови были слегка приподняты, в углах твердого рта играла чуть насмешливая улыбка. Высокий и широкоплечий, простой в обращении и уверенный в себе, Роберт оказывался в центре внимания, где бы ни появился, благодаря исходящему от него ощущению силы - и, возможно, опасности.
     Если бы Эйден никогда не был избран в епископы, если бы оставался простым священником в Марсэе, питал бы он надежду, что этот изгнанник явится и освободит Люсару от короля-узурпатора? А может быть, страх перед колдовством заставил бы его, как и многих других, ненавидеть Роберта Дугласа?
     - Вы кажетесь встревоженным, епископ, - спокойно сказал Роберт.
     - Нет, - ответил Эйден. - Я просто размышляю.
     - О боги!
     Эйден фыркнул, уловив в голосе Роберта смех.
     - А вы никогда не задумываетесь о том, куда ушли последние пять лет?
     - Почти шесть. Нет, не задумываюсь. Что вас тревожит? Скучаете по Бликстону?
     - Немного.
     Роберт поднял брови в шутливом возмущении.
     - Ах, вы, священники, никогда ничем не бываете удовлетворены. Вот в таких случаях я и жалею, что путешествую не в сопровождении Мики.
     - Вот только, - поднял палец Эйден, - решился бы он спорить с вами, как это делаю я?
     - Только когда это действительно нужно. У него достаточно здравого смысла, чтобы не ощетиниваться каждый раз, как только я раскрою рот. - Роберт усмехнулся. - Он со мной с шестилетнего возраста, епископ, и хорошо знает, какая я противоречивая натура. Вам, боюсь, придется еще попрактиковаться, чтобы сравняться с Микой.
     - Да простят меня боги за общение с вами, - ответил Эйден, сохраняя невозмутимое выражение лица.
     - И к тому же, - добавил Роберт, - откуда вы взяли, будто я так уж наслаждаюсь нашими спорами?
     Задетый за живое, Эйден уже открыл было рот для резкого ответа и только тут заметил, что Роберт улыбается.
     - До чего же я вас ненавижу!
     - Всем нам свойственны маленькие слабости. Мне, например, доставляет удовольствие видеть вот такое выражение У вас на лице. - Более серьезно он добавил: - Подхлестните коня, солнце уже почти село, а нам нужно еще немало проехать.
     В покрытых лесом холмах ночь наступала быстро, неся с собой холод, который пробирал Эйдена до костей. Роберт не сделал остановки, выехав на вершину, откуда открывался вид на Элайту, и они продолжали скакать по хрустящему под копытами снегу мимо широкого озера, скованного льдом. Когда-то на противоположном берегу, словно поднимаясь из воды, стоял прекрасный замок. Теперь же от него осталась единственная пустая башня: стены и все вокруг было уничтожено вспышкой колдовской силы Роберта.
     - Сегодня та самая ночь, верно? - тихо спросил Эйден, позволив своему коню самому находить дорогу между припорошенными снегом каменными обломками.
     - Да.
     Эйден искоса посмотрел на своего спутника. Лунный свет был достаточно ярок, чтобы можно было ясно видеть лицо Роберта, пробиравшегося сквозь руины, которые он же и создал. Роберт сосредоточенно хмурил брови, взгляд его был отсутствующим, словно он видел перед собой какую-то другую реальность, а не эту зимнюю ночь. Думал ли он о том дне, когда был здесь в последний раз? И о Дженн?
     - В чем дело? - спросил Эйден, когда Роберт остановил коня перед входом в башню.
     - Они здесь - хотя и очень постарались скрыть следы своего присутствия. - Роберт спешился и мгновение постоял на пороге, глядя мимо разрушенных стен на озеро.
     Может быть, он использовал свое умение искателя, чтобы обнаружить скрытую опасность? Догадаться было невозможно. Лицо Роберта очень редко отражало владеющие им чувства. И все же даже в его неподвижности сейчас было что-то почти хищное, что-то неукротимое, чего пять лет жизни в изгнании ничуть не сгладили.
     - Все в порядке. Никого вокруг на дюжину лиг, - кивнул Эйдену Роберт. - Давайте въедем внутрь.
     Эйден поморщился, когда копыта коней зацокали по полу пустого холла. Никаких признаков жизни... Эйден хорошо помнил это помещение. Здесь умер граф Якоб, здесь родился ребенок Дженн.
     Они привязали коней, и Роберт повел Эйдена по коридору в непроглядную тьму. Они свернули за угол, спустились по нескольким ступеням, прошли через дверь... Снова ступени - еще глубже под землю - и новая дверь. Роберт остановился, и Эйден затаил дыхание, стараясь расслышать голоса за камнем стены.
     Роберт распахнул створки; их с Эйденом залил яркий свет. Раздались изумленные крики, звон клинка, выхваченного из ножен; потом наступила тишина. Эйден, щурясь, оглядел комнату. На голых стенах блестели капли сырости, на полу была разбросана сгнившая солома. Кроме стола, нескольких стульев и полной углей жаровни, никакой мебели не было. Собравшиеся в помещении люди - Донал Макглашен, герцог Баллохфорд, Эверард Пейн, граф Каннонбурк, архидьякон Годфри и еще дюжина других - повернулись к двери и замерли на месте в изумлении.
     В полной тишине Роберт сделал шаг вперед.
     - Ну и как? Никто с нами не поздоровается? Первым сорвался с места Годфри. Он быстро сжал в объятиях Роберта и тут же повернулся к Эйдену. На его длинном худом лице было написано такое искреннее удивление, что Эйден не мог не улыбнуться. Годфри сделал попытку опуститься на колено, чтобы поцеловать епископский перстень, который должен был бы носить Эйден, но Роберт остановил его.
     - На вашем месте я не стал бы этого делать. - Обняв Годфри за плечи, он тихо добавил: - И не называйте его епископом: у Эйдена это больное место.
     - Ах, оставьте беднягу в покое, Роберт, - сказал, беря Годфри под руку, Маккоули и повернулся к остальным. Никто так и не двинулся с места, но лицо Пейна выдавало радость от того, что он видит Эйдена на свободе.
     - Что бы я ни ожидал здесь увидеть, - не сдерживая смеха, сказал Пейн, - вы двое мне даже не мерещились.
     Роберт слегка поклонился:
     - Я рад, что даже в своем почтенном возрасте могу еще кого-то поразвлечь.
     В комнате снова воцарилась тишина. Эйден обвел взглядом собравшихся, отчаянно стараясь по выражению лиц понять их отношение к происходящему. Двое, помимо Годфри, присутствовавших здесь священников явно были в растерянности: перед ними появился их законный епископ в компании с колдуном. Эйдену хотелось что-нибудь сказать, чтобы разрядить напряжение, но нужно было действовать осторожно и мягко. Эта мысль нисколько не успокоила нервы епископа.
     - Прошу вас, господа, садитесь. Мы пришли поговорить, только и всего.
     Этого оказалось достаточно. Один за другим собравшиеся усаживались, пока только Макглашен и Роберт остались на ногах. Отношения между этими двумя были давними и непростыми. Много лет назад, когда Роберт еще пытался сотрудничать с Селаром, и Макглашен, и Пейн входили в королевский совет; теперь же они оба лишились мест в нем: Селар больше не нуждался в старых люсарских владетельных домах. После пятнадцати лет неустанных трудов Макглашен и Пейн оказались лишены всякой власти, лишены возможности помогать своему народу; это и привело их на тайное сборище заговорщиков. Теперь им приходилось опасаться за свои жизни.
     Макглашен смотрел на Роберта с другого конца подземной кладовой со смесью опасения и предвкушения. Запустив пальцы в густую черную бороду, он наконец спросил:
     - Что вы здесь делаете?
     Роберт подошел к столу и оглядел всех собравшихся в помещении.
     - На самом деле вы должны были бы спрашивать себя, что здесь делаете вы сами.
     Роберт подошел к отцу Честеру. Священник смотрел на него с неприкрытым опасением, вполне естественным. Шесть лет назад Роберт нашел убежище в его монастыре, назвавшись Мартином, не раскрыв никому ни своего настоящего имени, ни причины появления среди монахов. За восемь месяцев, проведенных там, он почти ни с кем не разговаривал. Только появление Эйдена Маккоули все изменило; но даже и тогда аббат Честер не узнал, кому давал приют в монастыре.
     - Как живете, святой отец? - тепло обратился к нему Роберт. - По-прежнему ли процветает обитель Святого Германуса? Как дела у брата Дамиена и архидьякона Хильдерика?
     Аббат Честер сглотнул, чувствуя себя очень неловко, и внезапно рассердился:
     - С какой стати вы об этом спрашиваете?
     - Я хорошо помню вашу доброту, - ответил Роберт. - Вы ведь не поинтересовались ни тем, кто я такой, ни зачем я явился в монастырь, ни почему держусь от всех в стороне. Вы просто дали мне кров, а потом приняли в свою обитель объявленного вне закона епископа, прекрасно понимая, чем это вам грозит.
     - Я не догадывался, что скрываю у себя колдуна.
     - Но вы ничего подобного и не делали.
     Честер вызывающе выпятил подбородок и нахмурился.
     - Вы приняли в монастырь человека, нуждающегося в одиночестве и покое, только и всего, - продолжал Роберт. Он смотрел в глаза Честеру до тех пор, пока тот не отвел взгляд.
     - В обители Святого Германуса все в порядке. Дамиен и Хильдерик здоровы.
     - Я рад, - искренне ответил Роберт.
     - Как вы нас нашли? - проворчал Макглашен. - Вам сообщил обо всем Годфри?
     - Нет. Да и не имеет значения, как я вас нашел. - Роберт помолчал и скрестил руки на груди. Его непритворное спокойствие оказало на заговорщиков большее влияние, чем любые слова. - Вы все - бунтовщики, тайно собравшиеся в надежде придумать какой-нибудь способ сокрушить Селара и освободить нашу любимую родину. Меня очень обнадеживает тот факт, что все-таки нашлись люди, готовые пойти на такой риск. - Когда никто ему не ответил, Роберт продолжал: - Я знаю, о чем вы все думаете. Вы все задаетесь вопросом: действительно ли он колдун? Лгал ли он все те годы, что мы доверяли ему?
     После мгновенной паузы Роберту ответил Пейн:
     - Ну, вы едва ли можете винить нас за такие мысли.
     - Я и не виню. На вашем месте я и сам чувствовал бы себя обманутым.
     - Но вы так и не ответили на вопрос, - вмешался Макглашен.
     - А вы уверены, что хотите услышать ответ?
     В этот момент Честер ударил кулаком по подлокотнику своего кресла.
     - Вы же не говорите нам, зачем сюда явились! Роберт медленно повернулся к нему:
     - Я приехал, чтобы попросить вас о помощи, - вас и всех, кого вы сумеете привлечь на свою сторону. Я хочу просить вас присоединиться ко мне в деле, которое, возможно, подвергнет опасности не только ваши жизни. Вы все знаете о том зле, которое творится в нашей стране, - о невежестве, апатии, покорности голодающего народа. Однако сердце Люсары поразило и другое зло, гораздо более страшное, чем вы можете себе представить. Я могу и буду бороться с ним в одиночку, если иначе не удастся. Но в одиночку я проиграю. Мне нужна ваша помощь.
     - В чем? - пробормотал остававшийся неподвижным Макглашен.
     Голос Роберта упал до шепота.
     - В войне.

***

     Вопросы были бесконечными, но у Роберта были готовы ответы. Направления ударов и способы переправки солдат через границу без ведома Селара, снабжение провизией и оружием, фураж и дрова, корабли и повозки... Обсуждение все продолжалось и продолжалось, пока Роберт не почувствовал, что у него голова идет кругом. Бросая иногда взгляд на Эйдена, он видел, что тот погружен в обсуждение чего-то с другими священниками - и ему не особенно удается их убедить. Что ж, церковь - это его работа.
     Эйден за годы изгнания стал крепче и здоровее. В пятьдесят два года в его русых волосах почти не было седины, а морщинки вокруг серых глаз только и были заметны из-за загара, покрывавшего лицо, часто расплывавшееся в мягкой улыбке. Положенной священнику тонзуры видно не было, и только маленький триум, висевший на груди, говорил о его принадлежности к церкви. Впрочем, его религиозность никогда не была показной. Благочестие Эйдена имело глубокие внутренние корни: врожденное терпение и мудрость, сочувствие и понимание человеческой души, ее борьбы и страданий. Необыкновенный человек, живущий в необыкновенное время, - как раз то, что нужно для борьбы с Селаром.
     Наконец после многих часов обсуждений и споров Роберт откинулся в кресле и подвинул к Макглашену последний лист бумаги. Пейн протянул ему кружку с элем; несколько человек собрались уезжать.
     - Знаете, - начал Макглашен своим низким голосом, - ждать пришлось так долго, что я уже думал: вы не решитесь.
     - Я и сам так думал, - согласился Роберт, прихлебывая эль.
     - Но я не так уж удивлен тем, что вы нам сказали, - Добавил Пейн, садясь рядом с Робертом. - И готов биться об заклад, что еще очень многое вы предпочитаете не открывать.
     Роберт обвел взглядом обоих собеседников.
     - Не стану лгать и утверждать, будто это не так, однако сейчас безопаснее вам всего не знать. До тех пор пока вы и ваши люди благополучно не пересечете границу и не соберетесь в Бликстоне, и вы сами, и вся наша затея будет каждый день подвергаться опасности.
     - Да ладно, - поднял руку Макглашен. - Я, пожалуй, и не хотел бы слишком много знать. Но вот что я скажу вам, Роберт, - он наклонился вперед и понизил голос, - мне безразлично, колдун вы или нет. Меня тошнит от того, что народ моей страны попирают ногами, как грязь, меня тошнит от собственной беспомощности. Если вы собираетесь сбросить иго захватчиков, я стану биться рядом с вами, даже если вы призовете на наши головы пламя Бролеха!
     Роберт долго смотрел ему в глаза. Где-то в другом конце комнаты раздавались тихие голоса священников: мягкие увещевания, отчаянные возражения...
     - Хотелось бы мне, чтобы тех, кто думает так, как вы, было много, Донал, но правда заключается в другом: мы не можем не учитывать того, чем я являюсь. Поверьте, если бы было возможно отделить мои... способности от моих поступков, я давно бы это сделал. Однако дело не во мне. Вся страна дрожит перед чем-то, чего совершенно не знает. И не сомневайтесь: обвинение в колдовстве непременно будет использовано против нас. Многие века на него смотрели как на абсолютное зло. Я не могу избавиться от мысли, что эта война только укрепит подобное мнение.
     Макглашен фыркнул и откинулся в кресле, переплетя пальцы.
     - Тогда скажу вам одно: вы совсем не знаете, как думают о вас в народе. Вы всегда были для людей героем - еще с тех времен, когда заняли место в совете Селара, чтобы помогать своей стране, когда победили Салдани на севере. Вы делали для людей все, что могли.
     - Но я уехал.
     - На то были веские причины.
     - Кому какое дело до причин, когда людей выгоняют из их домов, заставляют голодать холодными зимами, а те, кто должен бы заботиться о благосостоянии народа, молчат и заняты только наживой. Как могу я оставаться героем, я, который больше любого другого человека понимает всю тяжесть совершенного - и не совершенного - мной?
     Макглашен взглянул на Пейна. Молодой человек с улыбкой пожал плечами:
     - О вас песни поют, знаете ли. Конечно, ваше имя не упоминается. Не думаю, чтобы кому-то другому удалось сохранить народную любовь после того, что было, но вы уже доказали людям, чего стоите. Если бы вы и в самом деле хотели вершить зло, то полную возможность для этого вы имели, находясь рядом с Селаром.
     - Если все так, то почему священники все еще погружены в спор? Уверяю вас, они обсуждают не погоду. Нет, друг мой, ваше мнение обо мне не имеет никакого значения: в Люсаре колдовство все еще проклято. Как я не могу отделить себя от своей природы, так и наше будущее зависит от использования колдовской силы. Хотел бы я, чтобы все было иначе, но у меня было пять лет на то, чтобы подсчитать цену моего участия в войне против Селара, и я твердо знаю: ничто не решится легко и просто, если я возглавлю войско мятежников.
     - Может быть, и так. - Макглашен поднялся на ноги и жестом предложил Пейну отправляться в дорогу. - С Другой стороны, никогда не следует недооценивать влияния легенды. Прощайте, Роберт. Я чертовски рад был снова с вами повидаться. Если повезет, к тому времени, когда я Доберусь до Блнкстон