захлестывал  Большую
землю,  взбивая  в  пену  морскую  гладь,  срывая  пожелтелые листья  дубов,
барабаня  по  зеленой листве  олив, вспарывая  землю вздувшимися  ручейками,
ручьями,  горными потоками, речками  и реками.  Дождь  стекал с  деревьев на
землю, а с земли в море, струился с гор, взбаламучивая источники, доказывая,
что нимфы  еще существуют, и вязкими, тинистыми,  бурыми  и желтыми потоками
стекал в глотку самого Посейдона.
     Но   сквозь  воздвигнутую  самими  богами  решетчатую   преграду  дождя
некоторые  все же явились. Современный  рассказчик, ваш  слуга,  сникнув под
бременем фактов,  многочисленных,  многозначных,  многоликих и  переменчивых
свидетельств, может только  назвать сухие  цифры и перечислить уже помянутые
прежде имена - имена  промокших  до костей,  до нитки молодых и  средних лет
мужчин, вышедших навстречу своей судьбе.
     Антиной явился,  чтобы доказать: я не из неженок, велика беда - окропит
дождевой водой, к тому же я - Партийный вождь. Эвримах отправился во Дворец,
чтобы  никто не подумал,  будто  из-за  какого-то там  ливня он утратил свою
улыбку, растерял  свое обаяние,  он  пришел туда, чтобы они  не  воображали,
будто он  стесняется показаться в доме, оттого что одна из рабынь, девчонка,
с которой он  случайно провел ночь,  ну, может, две, самое большее несколько
десятков  ночей, путался,  ну, может, полгода, от силы год или что-то в этом
роде,  ходит теперь непорожняя, оттого, что темнокожая, курчавая, с огромным
животом служанка  со  дня  на день, а может, даже сегодня родит. И Амфином с
Дулихия  покинул свое пристанище  на  постоялом  дворе Ноэмона и прошел весь
путь без всякого зонта. Он думал: может статься, это я. Поэтому мне неудобно
пропустить  хотя бы один день. К тому же  в такой дождь соберется не так  уж
много народа, может, мне удастся улучить минуту и перемолвиться с  ней двумя
словами, произвести на нее  благоприятное впечатление, чтобы она поняла, что
я вовсе не так робок, как, может, иногда кажусь.
     Нам  известны и другие  имена: Демоптолем, Эвриад, Элат шли  из богатых
домов Верхнего города или  из трактира в Нижнем городе через  оба двора, под
стрехами крыш, с которых стекала вода, к мегарону  Долгоотсутствующего, туда
явились  Писандр  и  Эвридам,  Амфимедонт, Полиб и Ктесипп  с  Зама, Агелай,
Леокрит  и  Леод и еще двое-трое, и,  может  быть, кто-то из них  остался  в
живых, а может, не уцелел никто.
     Они входили, снимали  в прихожей свои плащи и, внося их в  зал, просили
позволения  развесить их  ненадолго у  огня, чтобы  испарилась хотя бы часть
влаги. Они отряхивались и говорили: "О боги,  ну и  ливень,  ну  и ненастье.
Сегодня  не  повредит малость  подкрепиться и выпить  глоток неразбавленного
вина". Они составили собрание, съезд, беспощадной рукой отобранную группу, а
на ее обочине, на дальнем  ободке круга находился Фемий,  который должен был
для  них петь, и двойной шпион и гонец Медонт, все  еще не решивший, на чьей
он стороне.
     Были там, гласит предание, еще и многие другие. Но,  надо полагать, это
преувеличение.  Ни  смертному  певцу,  ни далее богам не  дано распорядиться
участью ста  восьми или  пятидесяти двух  человек, покончив  с ними в  таком
небольшом  зале, да еще с помощью колчана, в котором может уместиться  всего
сорок стрел.
     А впрочем...
     Мы этого не знаем.
     Телемах  сидел на  почетном  месте, за  столом,  уставленным яствами  и
питьем, а  копье его щегольски  и хвастливо прислонено было к колонне за его
спиной.  Вчерашнего нищего он усадил за маленький столик у двери,  ведущей в
прихожую. За  спиной Сына у порога  двери, ведущей  во внутренние покои,  по
чистой случайности стояли старшая  кормилица, дряхлая, но  проворная старуха
Эвриклея,  и  ее немой,  но  наделенный  острым  слухом  слуга  и неизменный
провожатый  в  дальних поездках,  Дакриостакт,  а в глубине  дома находились
также искатель приключений, торговый агент Филойтий и  его  друг и наставник
Эвмей.
     Перед  Сыном за  столами, расставленными  вдоль  стен  между колоннами,
сидело человек двадцать, а может,  тридцать. Сегодня трудно сосчитать их  на
таком отдалении  -  словом, некоторое число гостей. Жрецом  у них  был Леод:
когда  они   видели   в   том   нужду,  он  исполнял   обряды,  распоряжался
жертвоприношениями  и  формулировал молитвы. А  начальник козопасов Меланфий
был у них Главным виночерпием, обер-мундшенком, тем, кто уже так давно сидит
в игорном  зале,  что и  сам  считается  игроком,  хотя ему  и  не дозволено
прикасаться к игральным костям.  Фемий был их  неизменно печальным певцом, а
Медонт,  как уже сказано, был  двойным шпионом, над  которым тяготело весьма
сильное подозрение и который все еще не решил, на чьей он стороне, но скоро,
уже сегодня,  он  решит и выберет нужную сторону, самую безопасную  - всегда
самую безопасную.

        "x x x"
     Наверху, под звуки дождя, барабанившего по ее крыше и по плоской  крыше
мегарона,  Пенелопа  оторвала ногу от  пола,  сделала от  окна шаг,  другой,
третий, прошла по комнате, отворила дверь и стала спускаться по лестнице.
     Кто-то сообщил ей (одна из рабынь  явилась с вестью): "Скоро  начнется.
Они собрались. Телемах приготовился держать речь".
     Телемах сказал:
     - Господа, почтенные мои гости. Очень любезно  с  вашей стороны, что вы
явились  сегодня сюда, несмотря  на плохую  погоду.  Быть  может, этот  день
окажется счастливым для кого-то из сидящих в зале. Моя мать решила сократить
время,  перешагнуть  через  ожидание,   чтобы  нынешний   день   стал  самым
полновесным днем  из  всех, какими  одарили нас Зевс и  Гелиос  за последние
годы.
     Ему самому  казалось,  что  это  удачное  начало  речи,  он  помнил его
наизусть, он вызубрил урок.
     Услышав голос сына, она остановилась  посреди  лестницы  -  ей  удалось
разобрать  несколько слов. Речь  может  затянуться.  Она  не спеша поднялась
обратно по  ступенькам,  вошла к  себе,  взяла  лежавшее на  постели  медное
зеркало и стала в него глядеться.
     - Господа, - говорил  Сын,  -  чтобы сократить время ожидания, моя мать
решила  предложить  вам состязание. Мы считаем, что сегодня здесь  собрались
самые знатные и самые серьезные из претендентов - непогода  их не устрашила.
Я убежден, что никто из тех, кого сегодня здесь нет, не  сможет считать себя
несправедливо обойденным.
     - Хватит трепаться! - громко заявил Антиной.  - Давай выкладывай сразу.
Что  там  еще  за  состязание?  Кто больше  всех  сожрет?  Или  быстрее всех
сосчитает  волоски в твоей бороденке?  Бьюсь  об заклад, их семь с половиной
штук.
     Они  смеялись,  а  Телемах  старался  вновь  овладеть собой.  Руки  его
дрожали,  шея,  потом щеки  покраснели. В  наступившем  молчании,  в тишине,
которая  воцарилась,  когда  они  нахохотались всласть, послышались стоны из
помещения  для рабынь. Некоторые гости перемигнулись.  Эвримах смотрел прямо
перед собой в  огонь, над  которым клубился пар от сохнущих  плащей, челюсти
его  были  стиснуты,  он  злился. Амфином  обвел  окружающих  вопросительным
взглядом. Вчерашний нищий уставился  на кисти своих рук,  может, считал свои
пальцы, в надежде, что насчитает больше девяти.
     -  Господа, - сказал Телемах, и краска сошла с его щек,  - почтеннейшие
гости,  у  моего  отца,  в  данную  минуту Не Совсем Здесь  Присутствующего,
Временно  Отсутствующего,  но,  вероятно,   весьма   скоро   Долженствующего
возвратиться,  - (он  выучил  речь наизусть!), -  есть двенадцать  бронзовых
топоров. В прежние  времена он,  бывало,  ставил их в ряд во дворе и посылал
стрелу сквозь отверстия колец,  ввинченных в рукоятки. Никто, кроме него, не
мог это сделать. Он брал свой самый тугой лук...
     -  А он,  наш великий герой, часом не  разбивал рукоятки сотни топоров,
чтобы потом стрелять сквозь все дыры с пятисот шагов?
     Это был первый смертный приговор - реплику подал Ктесипп с Зама.
     Меланфию, который был  сегодня с похмелья, тоже хотелось исполнить свою
роль.
     - Нет, он расставлял топоры на горе Нерит, а потом греб через  пролив к
Заму и  оттуда стрелял! - загоготал  он  так, что  слюна пузырями вздулась у
него на губах.  - И  стрелял он не через  какие-нибудь  там  дырки,  а прямо
сквозь  бронзу!  И  стрела  его  летела  аж  до  самого  песчаного Пилоса  и
раскалялась так,  что Нестор пальцы обжигал, если пытался поднять ее, прежде
чем она остынет!
     Он дал им отсмеяться. Меланфий почти уже мертв, почти изрублен в куски,
подумал он.
     Последовал еще один смертный приговор - теперь была очередь Леокрита.
     - А мне рассказывали,  будто он пропускал  стрелу сквозь кольца топоров
и,  нанизав их  так,  натягивал  лук!  В  том-то  и  состояла  вся хитрость,
хитроумнейшая из всех хитростей!
     Им дали отсмеяться.
     - Мой отец брал свой самый тутой лук... - сказал Телемах.

        "x x x"
     Он сидел так, как сидел однажды вечером двадцать лет тому назад, только
не на пороге, а в середине  зала - тогда Агамемнон с Менелаем явились за ним
и увезли на войну в  Трою. Он низко наклонил голову, бородой  касаясь груди,
на  гладкой поверхности стола перед  ним играли отблески  тусклого  дневного
света  и пламени очага.  Во дворе дождь  потоками стекал с крыши  в бочки  с
водой, переливавшейся через край. Закрыв глаза, он слушал речь  своего сына,
отменно  вызубренный урок,  упражнение  в  красноречии  и геройстве. Все это
суесловие на сегодняшней  пирушке  отчасти придумал он сам. Оно должно  было
замаскировать истинные их намерения: затею с топорами надо было  преподнести
так, чтобы  она не показалась им слишком зловещей. Время от  времени до него
доносился женский стон из глубины дома. Девчонка  рожает своего  первенца, и
ворота, достаточно просторные для любострастия, слишком тесны для его плода.
Сестра приговоренного к смерти. Наследница Долиона, грезящая о троне, шепнул
ему сегодня утром Эвмей.  Из женского тела на свет появляется ребенок. Таких
вот детей  герои хватали  за ножки  и  убивали как щенят под стенами Илиона.
Может,  ее  ребенок станет  новым  Астианаксом,  подумал  он.  Или  молочным
поросенком,  которого  скоро  забьют.   В   чем  разница  между  рабыней   и
свиноматкой? Люди, свободные люди, берут новорожденного молочного поросенка,
потом  откармливают,  недолго  -  недели  две,  несколько  дней,  отпущенных
Гелиосом, а потом  приносят  в жертву - едят, набивают мясом  свою утробу. А
рабов -  тех держат впроголодь, поддерживают в них жизнь, предоставляя зимам
и болезням прореживать их ряды, прореживая их и  сами, а те, что останутся в
живых,  в  двадцать  лет  станут  служанками или солдатскими  подстилками  и
возницами боевых колесниц, стеной пик, безымянных пик, - той самой стеной, о
которой  поется в песнях.  Об  этом ребенке надо бы хорошенько позаботиться,
может,  отпустить  его на  волю, подумал он,  открыл  глаза  и посмотрел  на
приговоренных  к смерти,  которые сидели за столами. В моей  ли  это власти?
Ведь  я  -  солдат,  я  повинуюсь  богам.  И  мне  поручено дело.  Я  палач,
назначенный богами, я  послан сюда осуществить  задуманную  ими политику. Я,
сидящий  здесь, избран  ими.  Я  желал бы, чтобы не  было на свете кораблей,
чтобы  нельзя  было  переплывать моря.  Я желал бы  заснуть.  Заснуть  таким
глубоким сном, чтобы потом не вспомнить, что мне пришлось делать в этом сне.
     И мелькнула у него еще  одна, странная, безумная мысль: я желал бы быть
Антиноем. Быть Эвримахом и Амфиномом.
     Он  переводил взгляд с одного лица на другое. Вот жесткое лицо Антиноя,
лицо  предводителя,  разбойника, этакого  военного  героя,  который  еще  не
участвовал  ни  в  одном настоящем  сражении.  Вот Эвримах,  юноша с  мягкой
улыбкой  и  приветливым, смеющимся,  женолюбивым взглядом.  Вот Амфином, сын
богатого  землевладельца с обильного пшеницей Дулихия:  лицо у него доброе и
безвольное, медленные движения  рук округлы  -  у  таких  рабы всегда хорошо
откормлены.  И вот другие:  на  их  лицах  написаны злоба, алчность, тяга  к
приключениям,  добродушие, хитрость,  и  на всех -  неукротимая жажда жизни.
Зевс, думал он, ты, Всесильный, Безгранично мудрый, собери всю свою Жестокую
мудрость и сделай ее Доброй, и преврати  меня в ласточку,  в чайку,  дай мне
улететь отсюда на остров  Эю или к Ней! Прими  меня  на свое лоно, жестокий,
непримиримый Посейдон, и унеси меня прочь отсюда!

        "x x x"
     - ...свой самый тугой лук, - говорил Телемах. - Мой отец натягивал лук,
которым он пользовался только для этой цели и который мог натянуть только он
один, и одним выстрелом пропускал стрелу сквозь отверстия всех колец.
     - А нам, само собой, это не под  силу! Но разве твой отец не был на две
головы выше всех людей на свете, выше даже самих богов? И разве обыкновенной
быстроногой  вше не  нужно было  затратить  целый день, чтобы  облазить  его
спину?  И разве  он не убирал с дороги мешавшие ему дома, когда прогуливался
по Итаке?
     Это Амфимедонт подтвердил свой смертный приговор.
     - Моя мать... - начал Телемах.
     Но тут большой шаг на пути к Аиду успел сделать Пасандр:
     - Честно говоря, надоело  уже слушать болтовню о несравненном папеньке!
К делу!
     Писандра нагнал Демоптолем:
     -  Мало того,  что  нам  все уши прожужжал крикун Фемий,  теперь  и  ты
надумал петь хвалебные песни об Илионе? Где же твоя кифара, не в животе ли?
     -  Кифара?  Она  в  животе   у  девчонки,   которая   орет  за  дверью!
Прислушайтесь и услышите, как она играет!
     Меланфий, уже дважды приговоренный, обернул свое смуглое лицо к Элату и
к хохотавшему во все горло Эвриаду и сам приговорил их к позорнейшей смерти.
Если я когда-нибудь доберусь до власти, оскоплю обоих, а с ними заодно и еще
кое-кого! - подумал он.
     - Моя мать... - начал Телемах.

        "x x x"
     Перед  внутренним взором Возвратившегося, Долгоотсутствовавшего  стояла
картина - тонущий  человек.  Волны подкидывали его, швыряли на острые скалы,
но он знал, что у него есть спасение, есть женская нежность, улыбка Навзикаи
и  женские  колени,  на  которые можно  склонить  усталую  голову.  Если его
пронесет  между скалами в тихий залив, в широко  разверстое лоно  земли,  он
найдет  там пристанище. Но  волны были слишком круты,  злобный  бог Посейдон
навис над ним, он накатывал на него свои валы, вновь и вновь затягивая его в
водяную пучину. Никогда не добраться ему до берега.  Его разобьет о скалы, а
остатки  его существа,  смертные лохмотья, надолго  сохранившие  способность
мыслить, осуждены барахтаться в море  крови  -  во веки веков. Если б  я мог
спасти хоть  кого-то из них, мне  было бы не  так тяжело, думал он, переводя
взгляд  с  одного лица  на другое. Если  бы я  мог кого-нибудь  спасти,  это
впоследствии  оправдало бы меня перед  самим  собой. Он  переводил взгляд  с
одного лица на другое. Они сами приговаривали себя к смерти, один за другим,
приговаривали  себя  дважды,  а  некоторые  по  многу раз,  к самой позорной
смерти,  к  исчезновению, к  странствию в Аид, к истреблению. Если  бы я мог
спасти  хоть  кого-нибудь из них, думал он, быть может, я спас бы  и  самого
себя. Тогда я, быть может, имел бы  право  сказать: "Ты, Астианакс, или  как
там тебя зовут, я спас тебя! Ты живешь благодаря мне! Ты был  уже  на пути в
Аид, ты сам пытался осудить  себя на смерть, но  я спас тебя, я  сделал вид,
что не слышу смертного приговора. Я был хитроумным,  изворотливым, я  не  то
чтобы сознательно обманул  кого-то из богов, но я недослышал некоторые из их
приказаний!"
     А  потом он понял: я пришел  сюда, чтобы убивать.  Я  пришел, чтобы все
устроить  и  навести  порядок в  здешней  неразберихе. Я пришел домой, чтобы
спасти будущность  сына и честь жены. Я пришел как  посланец богов,  как  их
солдат.
     Еще названы не все имена. Эвридам, хочешь сохранить жизнь? Полиб, разве
ты не хочешь  выбраться отсюда живым? Агелай, у тебя еще есть надежда: молчи
и гляди в стол или улизни прочь, пока двери еще открыты'.

        "x x x"
     - Моя мать... - снова начал Телемах.
     - Уж верно, она  и сама  может натянуть  лук и послать стрелу  -  аж до
самого Дулихия! - вставил Эвридам.
     Амфином поглядел на него и подумал: ей-богу, я не на шутку рассердился.
По-моему, во мне  закипает злость. Надо бы посмотреть на него самым  суровым
взглядом. Уж если бы мне пришлось кого-то убивать, я убил бы его.
     Лицо Телемаха снова полыхало огнем.
     Эвримах  думал:  господи, до  чего же ты  глуп, Эвридам! Будь  ты  моим
рабом, я отрезал  бы тебе  нос и уши, а может, и кое-что еще, может, оскопил
бы тебя, а потом приказал бы засечь тебя насмерть.
     - Моя мать решила... - сказал Телемах.
     - Ах вот как,  так это она решает? - спросил Агелай. - А мы и не знали!
Так-таки она  сама?  А мы-то думали,  Ваше  Сыновнее  Величество теперь  уже
решаете сами.
     Они засмеялись,  приятно  было найти повод посмеяться. Среди  них  были
молодые люди и мужи средних лет. Они пили и смеялись.
     Ангиной поставил кубок на стол.
     - Так что же решила Бесконечно желанная? Говори живо, у нас нет времени
слушать  пустую  болтовню, мы  пришли сюда не для того, чтобы слушать нудные
проповеди, а чтобы есть, пить и добиваться благосклонности Недоступной.
     - Моя мать  решила,  что тот,  кто сумеет натянуть лук и послать стрелу
через кольца топоров, как это делал мой отец, тотчас получит ее в жены.

        "x x x"
     Что ни говори, то была важная новость, она так сокращала срок ожидания,
что  в  мегароне воцарилась  тишина.  Они не могли сразу решить, хорошая это
новость или дурная. Они посмотрели  на властителя Дулихия,  потом на Сына. В
недоуменном  безмолвии  они  услышали  родовые  стоны  из-за  стены, но  еще
отчетливей  они  услышали   исполненную  достоинства,  однако  не  такую  уж
медлительную поступь Пенелопы во внутренних  покоях.  Она сошла с  лестницы,
ведущей в  Гинекей,  и  остановилась  в  дверях  за спиной  своего  Сына,  в
нескольких  шагах от него.  Она оглядела зал, она показалась  залу, она была
очень  хороша.  Белизна  ее  кожи  была  ослепительной  в  сером свете  дня,
клонившегося к  сумеркам. На ней  было множество украшений и новое платье, а
аромат  благовоний, которыми она себя умастила,  доносился  даже до  дверей,
ведущих в прихожую, и до самой прихожей.
     Она  прошла, проплыла еще несколько шагов, снова  оглядела зал, бросила
взгляд в сторону двери, где сидели певцы, шпионы и нищие.
     - Мой сын  говорит правду, - сказала  она.  - Сегодня я изберу в  мужья
одного из сидящих в зале. Приготовь топоры, Телемах.
     Четверо рабов внесли тяжелую ношу на копьях, пропущенных сквозь кольца,
ввернутые в рукоятки; топоры раскачивались и звенели, ударяясь друг о друга.
Рабы остановились  в прихожей, ожидая приказаний. Телемах набросил  на плечи
плащ  и  вышел следом  за  ними. Рабы прорыли узкую ложбинку наискосок через
внутренний  двор.  Телемах  сам  расставил  топоры по прямой линии,  которую
выровнял с помощью длинного натянутого ремня.  Он разместил их на расстоянии
шага один  от  другого и  поставил кольца  стоймя. Одно  из колец  упало, он
поспешно бросился к нему, вновь поставил стоймя, проверил, хорошо ли натянут
ремень,  который держали  рабы, еще  одно кольцо упало, он выпрямил  его  и,
присев на  корточки, посмотрел сквозь  кольца. Эвриклея стояла  в  прихожей,
стиснув  ладони.  Дождь хлестал рабов по голым спинам, все  вокруг плавало в
сером  мареве  дождя.  На   своем  стуле,  на  покрытом  козьими  шкурами  и
полотняными  покрывалами  почетном  сиденье с  непроницаемым лицом восседала
Пенелопа.  Кто-то  подбросил в  огонь  поленьев.  Странник,  Возвратившийся,
безмолвный нищий склонился над столом. Со своего места через дверь  мегарона
и  дверь,  настежь распахнутую из прихожей во  двор, он  мог  видеть  кольца
топоров: они смотрели прямо на него. Эвриклея не ошиблась в своих расчетах.
     Самые