бы ни исходила она, - из мира духов или из мира
людей. Мальчик встретил рассвет, сунув зябнувшие пальцы в шерсть  спящей
собаки. Русалка так и не показалась ему. Наверное, оттого,  что  он  был
хоть и будущим, но мужчиной. Мальчик не обиделся.  Мало  ли  русалок  на
свете - а вот утренней зари, как тогда, он потом ещё долго не видел...

***

   Круглое озеро было около версты в поперечнике. По ту  сторону  чёрным
зубчатым тыном стоял лес, а из-за него, оплавляя  своим  огнём  чеканные
силуэты деревьев, медленно выбиралось солнце.
   Волкодав поклонился ему: "Здравствуй, Прадед".
   Ощутил на лице первые тёплые лучи  и  некоторое  время  молча  стоял,
прикрыв глаза и наслаждаясь дружеской лаской.
   Потом посмотрел назад - туда, откуда пришёл.
   Там, белея морозными пиками над зеленью лесистых  холмов,  возносился
во всей своей славе величественный Заоблачный кряж. И даже  оттуда,  где
стоял теперь Волкодав, можно было с лёгкостью различить  знакомые  горы:
Потерянное Седло, Колесницу, Четыре Орла... Венн нащупал вязаное  письмо
итигулов, хранившееся в поясном кошеле. Очень скоро, может, даже  завтра
или послезавтра, для него начнётся быстрое путешествие на север.  А  это
значит, что могучий горный хребет будет отодвигаться  всё  дальше,  пока
наконец не истает в прозрачных небесах, не превратится в облачную  гряду
и, наконец, не развеется окончательно.
   И последним скроется из  виду,  растворится  в  голубом  сиянии  неба
священный  Харан  Киир,  одетый  вечными   льдами   двуглавый   исполин,
называемый горцами Престолом Небес...
   Венн, до смерти не любивший гор и всего, что  было  с  ними  связано,
неожиданно ощутил, как кольнула душу тоска. Оттого ли, что на Заоблачном
кряже жили друзья?.. Или просто привык за три года в  Тин-Вилене  каждый
день, просыпаясь, видеть - кажется,  руку  протяни  и  достанешь  -  эти
склоны, возносящиеся к  утренним  звёздам  снежными  остриями  вершин?..
Белые пики сквозь белую дымку цветущих яблоневых садов...
   Да... Как все они сейчас далеко - люди, с которыми я нашёл бы, о  чём
поговорить... Мать Кендарат... Клочок Волк... Тилорн, Ниилит, Эврих...
   Звёздный странник Тилорн когда-то рассказывал Волкодаву:
   "Люди  моего  мира  научились  различать  одиночество  и   уединение.
Уединения вправе пожелать каждый. Достаточно лишь попросить, и  тебя  не
будут попусту беспокоить. А вот вынужденное одиночество почитается  нами
за самое кромешное зло, и оттого каждый старается,  чтобы  оно  по  мере
возможности  было  преодолено.  Скверно  это,   когда   человек   жаждет
поговорить с близким и не может, а то вовсе попадает в беду и  не  имеет
средства даже сообщить о себе! Поэтому у нас ты всегда можешь  окликнуть
друга, живи он хоть за сто вёрст, хоть на другом материке, - и твой друг
немедленно отзовётся..."
   "Это как?"
   "Ну... Представь себе две  пустые  коробочки,  соединённые  натянутой
жилкой. Если поскрести по одной из коробочек, звук пройдёт по  струне  и
отдастся в другой".
   "Тянуть нить за сто вёрст..."
   "Наши учёные сделали так, что струной служит самая ткань  мироздания.
Поэтому  нет  разницы,  где  именно  ты  находишься,  сидишь  дома   или
путешествуешь. Ты услышишь зов - и сам  будешь  услышан.  -  Тут  Тилорн
помолчал, а потом вздохнул и добавил:
   - Мне будет очень недоставать тебя, Волкодав..."
   И мне тебя, чуть не  сказал  ему  венн.  Но  многолетняя  привычка  к
сдержанности пересилила, и он промолчал.  А  теперь  спрашивал  себя:  и
зачем ничего не сказал, пока возможность была?.. Хорошо им там,  в  мире
говорящих коробочек, отзывающихся голосами друзей, и  крылатых  повозок,
легко мчащихся с континента на континент. Можно уходить  из  дому  и  не
бояться, что на несколько лет застрянешь где-нибудь в  безвестности,  на
отшибе от всех...
   - Я вернусь в Беловодье, - проговорил он вслух, и  Мыш  вытянулся  на
плече, вопросительно заглядывая в глаза.  Но  Волкодав  обращался  не  к
нему. Он смотрел на рассветное солнце, ещё не ставшее  ослепительным,  и
думал о том, что, быть может, негасимым светочем мира любовался сейчас и
Тилорн, и иные, кто был дорог ему. Ведь где бы ни странствовал  человек,
небо и солнце над всеми одно. - Я вернусь.  А  дальше  как  быть  -  там
разберёмся.
   Тронулся с места и зашагал к дороге, более не оборачиваясь. Перед ним
лежало Захолмье, и вечером он собирался достигнуть устья речки  Потешки.
И  полагал,  что  до  тех  пор  останавливаться  на   отдых   совершенно
необязательно.
   ... А над священным Харан Кипром, чуть  сбоку,  плыла  большая  туча.
Увидишь такую, и сразу  сделается  очевидно,  насколько  происходящее  в
небесах величественнее и грознее всего, что может  содеяться  на  земле.
Может, для каких-то мелких тучек этот кряж и вправду являлся Заоблачным,
но не для этой! Туча не торопясь шествовала  над  хребтом,  и  с  высоты
небесных сфер, дававших опору её раскинутым крыльям, страшные пропасти и
отвесные горные стены казались всего лишь морщеватостью на земном  лике,
кочками,  присыпанными  снежком.  Срединная  часть  тучи  была  увенчана
грозовой наковальней, и оттуда вниз, к горным  склонам,  неровным  косым
Климом тянулись густые серые нити. В горах снова шёл снег.
   Озерец к которому Волкодав вышел под  вечер,  было  гораздо  обширнее
первого. Оно тянулось, насколько венну было известно, далеко на восток и
там соединялось несколькими длинными проранами с морем.  Здешние  жители
строили прочные мореходные лодыг и путешествовали на них в Тин-Вилену, и
поэтому название у озера было очень простое: Ковш.
   И островов в нём было - как  пельменей  в  глиняном  кухонном  ковше,
когда хозяйка снимает его с печки и ставит на стол.
   То, что,  глядя  с  матёрой  суши,  несведущий  человек  посчитал  бы
противоположным берегом за нешироким проливом, на самом деле оказывалось
островом,  да  не  одним,  а  целым  их  скопищем.  Острова  разделялись
протоками, то полноводными, то совсем узкими, заросшими камышом. В одних
ощущалось довольно отчётливое течение и среди россыпей подводных  камней
хорошо ловился судак, другие оборачивались затонами,  чья  тёмная  гладь
давала приют водяным лилиям и кувшинкам. И дно то представало весёлым  и
ровным,  песчаным,  ясно  видимым  сквозь  чистую  воду,  то  обрывалось
непроглядными  ямами,  то  целило  в  лодочное  днище  камнями,  коварно
затаившимися под самой поверхностью, - заметишь, только когда уже поздно
будет сворачивать..
   И вот так - вёрсты и вёрсты. Всё разное, всё непохожее... и некоторым
образом повторяющееся. Сунешься не знаючи,  вполне  можно  заплутать.  А
ведь Ковш был всего лишь южным пограничьем обширного краж, где  суши,  и
воды было, хорошо если  поровну  и  о  котором  никто  не  взялся  бы  с
определённостью сказать, что это на  самом  деле  такое:  одно  сплошное
озеро, разделённое пятнышками и полосками суши,  или  всё-таки  материк,
необычайно изобилующий водой?..
   Не  приходится  сомневаться  только  в  одном,  размышлял   Волкодав,
вслушиваясь в шум и рокот близкой реки. Здешним жителям можно ни в  коем
случае не опасаться нашествия. Какой Гурцат сумеет заставить своё войско
одолеть десять тысяч проток, какие сегваны смогут разобраться  в  десяти
тысячах островов, а главное - чего ради?.. Воистину счастливый народ...
   Подумав так, он в очередной раз поймал  себя  на  том,  что  невольно
облекает свои мысли в  форму,  сходную  с  присутствовавшими  в  книжных
трудах. Примерно так, помнится, выражался Эврих, когда  бросал  на  руку
плащ и  принимался  размышлять  вслух,  точно  слушал  его  не  дремучий
варвар-венн, а  вся  школа  немеркнущего  Силиона  -  сонмище  мудрецов,
облачённых в бело-зелёные одежды познания.
   А что? Ещё чуть, и, глядишь, я сам начну книгу писать!  Ведь  даже  у
Салегрина с Зелхатот про Озёрный край достоверного почти ничего нет...
   Волкодав попытался  представить,  как  это  он  берёт  в  руки  перо,
добывает  чернил  и  принимается  марать  добрые  пергаментные  листы...
бесконечно ошибаясь, исправляя и чёркая, забегая назад и творя вставки о
том и о сём, неизбежно забытом по ходу рассказа... Представил - и ощутил
робость.
   Вот Эврих, тот не робел. Умел как-то  всё  внутри  себя  по  полочкам
разложить... а потом сразу записать - и готово!
   Следовало  честно  признать:  существовали  умения,  о  которых  ему,
Волкодаву, не стоило я помышлять.
   Но, наверное, Эврих тоже с этим не родился?..  А  стало  быть,  смогу
научиться и я?..
   Ответа не было.
   И не будет - пока я не попробую...
   Мысль не ведает удержу. Волкодав немедля вообразил, как  возвращается
в Беловодье и этак небрежно выкладывает Эвриху толстую пачку  исписанных
листов: "Глянь вот. Это как я через Озёрный край путешествовал..."
   Венн  зримо  представил,  что  за  дивное  выражение  лица  при  этом
сделается у арранта, - и его поневоле разобрал смех.
   Петлявшая дорога тем временем уже несколько раз выводила его к  руслу
речки, в которой он уверенно узнал Потешку.  Самое  правильное  название
для потока, вынесшего на своём пути весь песок  и  пляшущего  теперь  на
крутых лбах голых, до блеска отполированных валунов.  Речка  изобиловала
борзинами-перекатами, где чуть не половина  воды  превращалась  в  белую
пену и с весёлым рёвом падала  вниз.  То-то  хлопотно  здесь  станет  по
осени, когда вернётся из морских странствий и пойдёт на нерест лосось  и
начнёт прыгать и плыть, бешено превозмогая отвесные струи воды...
   Люди редко строят себе дома при дороге, чтобы жить на отшибе. Мало ли
кого принесёт ветром с пыльного тракта! Всегда легче, когда за спиной  -
многочисленная родня или, по крайней мере, соседи. Вот  и  Панкел  Синий
Лёд жил хотя опричь всех,  но  -  на  расстоянии  нескольких  поприщ  от
большого селения по ту сторону устья Потешки. Пока тишь да гладь,  можно
ни с кем не иметь дела. А случись что - небось на крик  о  помощи  сразу
все прибегут.
   Тхалет, Мааюн и Йарра (со слов отца) хвалили гостеприимство  хозяина.
Однако... Жилище Панкела Волкодаву не понравилось сразу и прочно.
   То, что Панкел не был прирождённым озёрником, а предпочитал охотиться
на  матёрой  суше,  венн  понял  с  первого  взгляда.  На  кольях   тына
красовались черепа волков, медведей и оленей с лосями, не говоря  уже  о
головках маленьких пушных зверьков. И уже это было непонятно  и  вселяло
подспудную тревогу. Дома у Волкодава тоже вывешивали на забор  черепа...
Но - принадлежавшие лошадям, быкам и коровам,  чтобы  стороной  обходила
всякая скотья хворь. А чего ради поднимать на колья мёртвые головы диких
зверей? Чтобы души убитых животных не пришли требовать справедливости?..
Но это могло означать только одно: хозяин  двора  охотился  на  них  без
чести и совести. Ставил жестокие  ловушки,  да  ещё  и  не  каждый  день
обходил их, так что, к примеру,  волк,  провалившийся  в  ловчую  яму  и
повисший на кольях, по трое суток выл, умирая... а потом уходил на  Небо
жаловаться Старому Волку на беззаконие не праведного человека.
   И к такому Панкелу молодые горцы  обращали  вязанное  узлами  письмо,
испрашивая дружеской помощи побратиму, которого надлежало передавать "из
рук в руки" через весь Озёрный край, от одного  селения  к  другому,  до
самого Ракушечного берега?..
   Нет, что-то тут всё же не  то.  Или  за  несколько  лет,  пока  здесь
последний раз бывали итигулы,  многое  переменилось,  или  я  ничего  не
смыслю в здешних обычаях... что, конечно же, вероятней...
   Из-за забора раздавался злой пёсий рык.
   Волкодав прислушался и только покачал головой. Пёс ярился вовсе не на
него. То есть о его присутствии перед воротами четвероногий страж  вовсе
не догадывался, но не из-за отсутствия  бдительности  и  подавно  не  по
причине плохого чутья:  просто  был  занят  иным  делом,  гораздо  более
важным. А именно отваживал кого-то,  слишком  близко  и  слишком  дерзко
подобравшегося с палкой.
   Волкодав постучал в ворота. Последовало  мгновение  тишины,  а  потом
рычание и лай сразу переменилися Венн услышал шаги по двору  -  и  узнал
их,  к  некоторому  своему  удивлению...   Вот   стукнула   отодвигаемая
щеколда... Открылась  калитка,  и  Волкодав  оказался  носом  к  носу  с
Шамарганом.
   - Ты!.. - мгновенно исполнившись неприязни, выдохнул лицедей.
   Ты!.. подумал венн, но вслух, понятное дело, сказал совершенно иное:
   - Здравствуй, добрый человек...  не  знаю  уж,  как  ты  теперь  себя
называешь. У меня дело к господину этого двора, именуемому Панкелом.
   - Заходи, - буркнул Шамарган так, словно имел  полное  право  пускать
кого-то или не пускать. Волкодав вошёл внутрь  и  бережно  притворил  за
собою калитку.
   Солнце катилось к закату, но  давало  ещё  вполне  достаточно  света,
чтобы рассмотреть Панкелов двор.
   Дом  стоял  на  высоком  подклете.  Не  из  страха  перед   весенними
половодьями, их здесь, на берегах соединённого с морем Ковша, отроду  не
бывало. Просто ради защиты от сырости, неизбежно  наползающей  с  озера.
Амбары, также поднятые  на  сваях,  чтобы  верней  сберегалось  добро  и
съестные припасы... И  -  это-то  в  первую  очередь  притянуло  к  себе
внимание Волкодава - под  одним  из  амбаров  обветшалая  пёсья  конура.
Ржавая цепь, протянувшаяся на  две  сажени...  И  пёс,  когда-то  давно,
щенком ещё, посаженный на эту цепь. Да так с тех пор её  ни  разу  и  не
покидавший.
   Он был уже стар, этот кобель, в жизни своей не помнивший ни  прогулок
с хозяином, ни вольного бега и  забав  с  красавицей  сукой,  вздумавшей
поиграть.
   К нему не ластились щенки, он не знал, что такое ежи,  выкатывающиеся
перед носом на лесную тропинку, и  лягушки,  прыгающие  от  испуга  выше
черничных кустов... Не знал, бедняга,  вообще  ничего,  кроме  ошейника,
цепи и бревна, к которому цепь была притянута прочным железным  пояском.
Да конуры, где зимой отчаянно сквозило изо всех щелей, а летом  и  вовсе
житья не было из-за жары и расплодившихся  насекомых.  Да  ещё  запахов,
прилетавших из далёкого и недостижимого мира за пределом забора...
   И умел пёс только одно: бесновато лаять на всех,  появлявшихся  около
двора или входивших во двор. В том числе - на хозяина, которого,  правду
сказать, сторожевой пёс ненавидел больше всякого чужака...
   И мысли его, внятные Волкодаву,  вполне  соответствовали  неизбывному
сидению на цепи. Ничего общего с  ясным  разумом  Мордаша  или  степного
воина  Тхваргхела,  сопровождавшего  кочевого  вождя.  Старый   пёс   не
умствовал,  не  тянулся  к  чему-либо  помимо  насущного.  Он  даже   не
подозревал, есть ли что-то, к чему можно тянуться. Пустая миска - где же
Тот-кто-кормит - сожрать  бы  этого,  дразнящего,  -  цепь  коротка,  не
пускает - а это ещё кто во дворе появился?..
   Кобель не знал, что ему делать с  сильным  и  неизведанным  чувством,
которое внушал странный чужак. И, вместо того, чтобы заходиться  бешеным
лаем, на всякий случай  просто  стоял  и  смотрел,  напрягая,  как  мог,
оплошавшие к старости, гноящиеся глаза.
   - Панкела дома нету, - по-прежнему неприветливо проговорил  Шамарган.
- Нужен если, жди. Скоро придёт.
   Волкодав кивнул и уселся на длинное бревно, лежавшее под  стеной.  Он
не стал спрашивать, кем доводился беглый лицедей хозяину дома  и  почему
считал  возможным  распоряжаться.  Ему  не  было  дела.  Захотят,   сами
расскажут. А не захотят - ну и не надо.
   Вот и положил я  начало  своему  путешествию...  Дай-то  Боги,  чтобы
продолжение получилось не хуже!
   На  самом  деле  итигулы  уверенно  обещали,  что   после   посещения
гостеприимного Панкелова дома ему станет вовсе не о чем  беспокоиться  и
всё пойдёт как по маслу, однако  Волкодав  предпочитал  не  обольщаться.
Приучен был, что слишком часто всё в жизни сворачивало не туда и не так,
как он себе представлял.  Да  и  на  щедрого  гостеприимца  этот  Панкел
покамест что-то был не очень похож...
   Насколько венн мог понять, Синий Лёд жил бобылём. Присутствия хозяйки
не ощущалось нигде и ни в чём.  Не  думалось,  что  она  ушла  на  озеро
полоскать или засиделась у подруги, к которой заглянула  по  делу.  Нет,
женщины здесь попросту не было. Не было и детей. Грязноватый двор  стоял
неухоженным и угрюмым;  там,  где  обитает  хорошая  семья,  никогда  не
увидишь такого. Случилось  ли  что  у  Панкела  с  тех  пор,  когда  его
последний раз видели горцы? Или это я начал  слишком  поспешно  о  людях
судить?..
   Хозяин появился во дворе на закате -  невысокий,  кряжистый  мужик  с
пронзительными, вечно прищуренными голубыми глазами и густой  сединой  в
бороде и волосах. Волкодав так и не сумел определить, какого цвета  была
у него кожа - золотистая, присущая жителям Озёрного края,  тёмно-медная,
как у горцев и  кочевников  южных  степей,  или  какая-то  ещё.  Выговор
Панкела также не вносил особой определённости, а впрочем, какая разница,
к какому народу он принадлежал?
   Вместе с ним в калитку прошмыгнула  ещё  одна  собачка.  Пегий  пёсик
отнюдь не составлял гордости ни одного из собачьих племён. Низкорослый и
криволапый, с телом норного охотника и несообразно большой, длинномордой
головой, доставшейся от предка - овечьего пастуха, он был сущим уродцем.
И далеко не храбрецом. Он боялся и хозяину под ноги угодить,  и  попасть
под удар захлопывавшейся калитки. То и другое  не  вполне  удалось  ему.
Створку  калитки  притягивал  и  ставил  на  место   увесистый   камень,
оплетённый верёвочной сеткой. Предусмотрительно поджатый хвост кобелишка
благополучно сберёг, но, судя по взвизгу,  одной  задней  лапке  всё  же
досталось. Коротко вскрикнув, пегий  сразу  умолк  и  метнулся  в  самый
дальний угол двора. Знать, боялся дождаться себе на загривок ещё  худших
неприятностей вроде пинка или метко  пущенной  палки.  Ну  и  Панкел,  в
который раз подумалось Волкодаву. Может, я всё-таки ошибся  двором?  Или
вообще не в ту деревню забрёл?..
   Но нет. Панкел назвался  и  безо  всякого  удивления  принял  письмо,
сплетённое итигулами. Пока Волкодав  пытался  вообразить,  что  за  беда
могла до такой степени изломать  человека,  что  его  начало  бояться  и
ненавидеть собственное зверьё,  Панкел  не  спеша,  придирчиво  осмотрел
говорящие узлы и сказал:
   - Хорошо. Всё сделаю, как они просят.
   И ушёл в дом, скупо  пообещав  приготовить  гостю  ночлег.  Некоторое
время спустя Шамарган вынес кувшинчик кислого молока, ложку и хлеб:
   - На вот. Подкрепись пока.
   Волкодав не стал просить у него дополнительное блюдечко для Мыша.  Он
и так был не рад, что воспользовался письмом итигулов и явился сюда. Мог
бы сам нанять лодку и проводника из  местных,  знакомого  с  лабиринтами
Ковша...
   Простокваша имела странноватый, но довольно приятный привкус:  такой,
словно в неё подмешали лесных орехов, растёртых в мелкую пыль.  Волкодав
оставил немного на дне горшочка для Мыша,  улетевшего  на  озеро  гонять
вечернюю мошкару, и лениво задумался, понравится  ли  такая  простокваша
зверьку.
   Последние лучи неистово горели на  вершинах  деревьев,  но  вверх  по
стволам постепенно и неотвратимо распространялась лиловая темнота. Среди
баснословных книг, в разное время попадавшихся Волкодаву, было несколько
удивительно сходных, хотя написали их очень разные сочинители.  Во  всех
этих книгах земной мир захватывали некие злые силы,  причём  захватывали
удивительно внезапно и быстро, как будто все Светлые Боги и хорошие люди
не то впали в спячку, не то полностью отупели. И вот последние  носители
Добра пробирались тайными тропами, попадая из одной передряги в  другую:
реки старались их  утопить,  звери  -  сожрать,  а  горы  -  сбросить  в
бездонные  пропасти.  Не  говоря  уж  о  том,  что  каждый   незнакомец,
встреченный на пути, непременно оказывался предателем...
   Сам Волкодав на своём веку видел  от  людей  всякое.  И  не  очень-то
жаловал двуногое племя. Но чтобы  все  вот  так  поголовно  готовы  были
предаться Злу?.. Сло