и,
обычно не подводившей Хокхерста. Девонширский выговор девушки ласкал его
слух. Эту  полногрудую,  пышущую  здоровьем  деревенскую  молодку  никто
никогда  не  баловал  галантным  обхождением,  но   женским   инстинктом
мать-природа наделила ее ничуть  не  хуже,  чем  лондонских  куртизанок.
Служаночка низко наклонилась над столом, являя  взгляду  два  аппетитных
полушария, и  загрубевшими  пальцами  коснулась  рукава  его  бархатного
костюма для верховой езды.
   - Вам, милорд, не к спеху так уж сразу и уезжать? -  затаив  дыхание,
спросила она.
   Он расхохотался и покачал головой, с удовольствием скользнув взглядом
по глубокой ложбинке между грудей.  Хок  наверняка  был  самым  красивым
мужчиной из всех, кого повидала на своем веку бойкая девица,  и  до  сих
пор она не могла  поверить  такому  небывалому  счастью,  что  время  от
времени он заезжал позабавиться с ней. Она с трудом перевела дух: резвое
воображение уже перенесло ее в каморку на чердаке,  на  пуховую  перину,
где  можно  будет  вдоволь  наглядеться   на   могучее   крепкое   тело,
раскинувшееся на кровати  и  не  прикрытое  никакими  этими  шелками  да
бархатами.
   Внизу живота сладко заныло. Девушка протянула руку за пустой  кружкой
и игриво произнесла:
   - Вот я только подолью вам чего-нибудь горячительного для  разогрева,
а уж вы мне сможете ответить любезностью на любезность потом.., наверху.
   Хок громко рассмеялся, вспомнив наконец имя девушки.
   - С превеликим удовольствием, Полли.
   Пока Полли бежала перед ним вверх по лестнице, Хокхерст пощипывал  ее
за лодыжки, не отказывая себе в удовольствии просунуть руки  к  ней  под
юбки и повыше лодыжек. Впереди  был  час  доброй  забавы,  когда  они  с
хохотом будут кататься по мягкой постели.
   Эх, ничто на свете не сравнится с бесхитростной пылкостью деревенской
красотки в самом соку!

***

   Обеденный зал в Девонпорт-Хаусе  всегда  восхищал  его:  позолоченная
люстра филигранной работы на сотню свечей, стол и стулья розового дерева
с изящно изогнутыми ножками и гобеленовой обивкой, в которой  сочетались
цвета абрикоса и светлого лимона.  Буфеты  с  венецианским  хрусталем  и
массивным серебром. Изысканная живопись на стенах.
   В каждой мелочи ощущался тонкий вкус Джорджианы: все выглядело  столь
же  нарядно  и  благородно,  как  в  лондонском  доме,  хотя   Девонпорт
располагался в одном из самых диких уголков страны.
   Шейн рассыпался в похвалах по поводу великолепных блюд,  предложенных
за обедом.
   - Я взяла сюда с собой повара из Хокхерст-Мэнор. Мы там провели зиму.
Так было удобнее - всего сорок миль до  Лондона.  -  Мать  на  мгновение
закрыла глаза, стараясь справиться с участившимся сердцебиением.
   Прошло много лет, но всякий раз упоминание об усадьбе  Хокхерст-Мэнор
приводило ее в смятение.
   Шейн заметил, что мать изменилась в лице.
   Он знал, о ком она подумала, но не проронил ни слова. Джорджиана  уже
овладела собой и закончила рассказ:
   - Твой отец дважды ездил к королевскому  двору,  потом  у  него  было
множество деловых встреч  в  усадьбе.  Не  знаю,  что  там  произошло  в
последние недели, но внезапно мы собрались домой, и сразу же, как только
приехали, с отцом случился удар. Он тает на глазах, и мне так больно это
наблюдать.
   - Должен сознаться, его вид и меня потряс. Похоже,  силы  его  совсем
покинули, - угрюмо произнес Шейн. - Хотя ум  у  него  остался  острым  и
светлым.
   - Благодарение Господу и за это, - с жаром откликнулась Джорджиана.
   - У меня много дел в Лондоне. Если я отплыву в конце недели,  как  ты
думаешь: сумеешь одна управиться с отцом?
   - Шейн, дорогой, так или иначе, но до сих пор я справлялась  со  всем
сама, - грустно улыбнулась мать. - Я не всегда была примерной женой,  но
ты знаешь, что я  очень,  очень  люблю  твоего  отца.  -  Она  с  тоской
добавила:
   - Почти двадцать девять лет... Я так боюсь, что нам  не  дотянуть  до
тридцати.
   Сын встал и налил им  обоим  коньяка.  Согрев  бокал  в  ладонях,  он
неторопливо  выпил,  смакуя  изумительный  вкус  французского   коньяка,
некогда захваченного на каком-то корабле.
   - Я прихвачу с собой часть этого коньяка для  Бесс,  когда  поеду  на
следующей неделе ко двору. Сама она пьет немного, но для нее это предмет
особой гордости - она желает, чтобы на стол подавалось все самое лучшее.
   - Королева неблагодарна. Не понимаю, к чему такие хлопоты, - вскинула
голову Джорджиана.
   - Хитра и неблагодарна - в этом вся Бесс.
   - Может быть, такой и должна быть женщина. Возможно, это и есть самый
верный способ заставить мужчин служить ей.
   Он улыбнулся. Красавицы никогда не питали симпатии к  Елизавете.  Они
не  могли  постигнуть  тайну  привлекательности   стареющей   тщеславной
женщины. А в действительности все было так  просто  -  больше  всего  на
свете мужчин возбуждает, пьянит и привлекает ореол власти.
   - Хочешь, я ночью  посижу  с  отцом?  -  предложил  Шейн,  видя,  как
измучена и подавлена мать.
   - Нет, я побуду с ним, пока он не уснет, а потом пойду  к  себе.  Всю
нашу супружескую жизнь я оставляю открытой дверь между нашими комнатами.
Если я понадоблюсь отцу, он знает, что я рядом. - Джорджиана  улыбнулась
сыну.
   - Что ж, надеюсь, и ты знаешь: если я понадоблюсь тебе.., то  я  тоже
рядом, - просто откликнулся тот. - Когда  Шейн  Хокхерст  вошел  в  свою
спальню в восточном крыле дома, там ярко горели пахнущие сандалом  свечи
и над нефритовой курильницей вился ароматный  дымок.  К  нему  сразу  же
подошла Лак Санг Ли, чтобы снять с хозяина рубашку.  Когда  Хок  впервые
услышал ее имя, ему показалось, что оно звучит как "Ларксонг" - то  есть
"песня жаворонка".
   С тех пор он так и называл ее, потому что это имя ему нравилось.
   Женщина низко поклонилась; прямые черные волосы шелковистым водопадом
упали на лицо.
   - Хочет ли господин покурить? - мелодично спросила она,  указывая  на
кальян в углу комнаты.
   Он отрицательно покачал головой и в свою очередь поинтересовался:
   - Опять ты называешь меня господином, Ларксонг! Зачем?
   - Так подобает, - певучий голос был тих, но настойчив.  -  Я  достану
масло для массажа, - сказала она и, так как возражений  не  последовало,
вынула из лакированного черно-красного  шкафчика  флакон  с  благовонным
маслом и толстое полотенце. Убрав подушки с длинной деревянной скамьи  у
окна, женщина расстелила вместо них полотенце: ритуал, виденный  им  уже
много-много раз.
   Сбросив оставшуюся одежду,  Шейн  растянулся  на  деревянной  скамье.
Ларксонг опустилась около него на колени, вылила  немного  благоухающего
масла в маленькую сложенную чашечкой ладонь  и  начала  массировать  его
тело медленными, ровными, ритмичными движениями, которым была обучена  с
детства.  Он  чувствовал,  как  понемногу  освобождаются  от  напряжения
усталые мышцы, но, блаженствуя и расслабляясь телом, он не позволял себе
расслабиться умом: надо было как следует обдумать, с кем ему  необходимо
повидаться в Лондоне.
   Многие из предстоящих  встреч  были  сугубо  деловыми:  в  частности,
следовало срочно переговорить с поверенным, выяснявшим, кому принадлежат
земли в Ирландии, которые Шейн желал приобрести. Другие встречи позволят
сочетать полезное с приятным, например свидания с королевой и кое с  кем
из придворных. И наконец,  некоторые  встречи  должны  были  остаться  в
глубочайшей тайне. Хок надеялся, что успеет управиться со всеми  делами,
прежде чем придется спешно возвращаться домой, где - увы, в этом не было
сомнений - весьма скоро его присутствие станет необходимым.
   Повинуясь легкому нажатию маленьких рук Ларксонг, он перевернулся  на
спину, чтобы дать ей возможность  заняться  мускулами  широкой  груди  и
живота, а потом пройтись волшебными пальчиками вокруг его  чресел.  Меню
эротических  наслаждений,  которые  она  могла  предложить,   отличалось
редкостным разнообразием, однако сама она всегда  оставалась  кроткой  и
безучастной.  В  искусстве  сладострастия  Ларксонг,   бесспорно,   была
знатоком,  и,  однако,  чем  дальше,  тем   больше   Шейном   овладевало
разочарование, ибо он так и не сумел добиться от нее  хоть  мало-мальски
пылкого чувственного отклика. Она была ласковой, покорной и почтительной
- словом,  именно  такой,  какой  должна  быть  женщина,  и  все-таки...
все-таки...
   Шейн мягко отвел ее пальцы и встал со скамьи. Протянув в ней руку, он
только и вымолвил:
   - Иди ко мне, Ларксонг.

***

   Себастьян Хокхерст выглядел таким слабым, что, казалось, жизнь в  нем
едва теплится.
   Однако больной собрался с последними силами, чтобы обратиться к  сыну
с делом огромной важности.
   Когда отец сумел высказать, чего именно он ожидает от сына, Хока  это
одновременно и раздосадовало, и позабавило; он просто не смог  отнестись
к отцовской воле с должной серьезностью.
   - Жениться? У меня и  в  мыслях  нет  ничего  подобного!  -  от  души
расхохотался он.
   - Хок, тебе двадцать восемь. Давно пора остепениться.  -  Отец  начал
терять терпение; его едва слышный голос зазвучал сердито. - Брак  оказал
бы на тебя благотворное влияние.
   Одному Богу известно, как это тебе  необходимо!  Я  желаю,  чтобы  ты
женился до того, как унаследуешь титул.
   - А вот я совсем не желаю, - беспечно ответствовал сын. -  Вы  же  не
можете женить меня насильно.
   Улыбкой он постарался смягчить резкость своих слов.
   - Могу и заставлю, коли  будет  такая  нужда!  -  просипел  Себастьян
Хокхерст.
   Хок приподнял черную бровь, как бы вопрошая, что отец имеет в виду.
   -  После  моей  смерти  титул  лорда  Девонпорта  переходит  к  моему
наследнику... Законному наследнику...
   Он выразительно позволил словам повиснуть в воздухе.
   Хок был настолько поражен, что не сразу смог нарушить молчание.
   - Ты давно узнал? - тихо спросил он.
   - О чем узнал?  О  том,  что  твоим  настоящим  отцом  является  этот
ирландский дьявол О'Нил?
   Хок испугался было, что отца от чрезмерного возбуждения хватит  новый
удар, но, вопреки ожиданиям, тому явно полегчало: он улыбнулся,  и  лицо
его осветилось глубокой любовью к сыну.
   - Я знаю об этом уже почти два десятка лет.  -  Он  покачал  головой,
вспоминая прошедшие годы. - Мы отправили  тебя  учиться  в  превосходную
школу близ Лондона.., для юношей благородного звания... В то  лето  тебе
исполнялось девять или десять лет, и я ужасно скучал по тебе. Я  приплыл
в Лондон по делам и отправился в школу навестить тебя... Вот тут-то я  и
узнал, что ты никогда не проводил в школе летние месяцы. Я  был  сбит  с
толку, ошарашен... Я всех поставил на ноги, чтобы узнать, где тебя можно
найти. След привел в Ирландию.., к О'Нилу.
   Шейн протянул руку и крепко сжал отцовское плечо.
   - Хотелось бы мне избавить тебя от подобных открытий.
   Себастьян покачал головой.
   - Для меня самым тяжелым было не то, что Джорджиана мне изменяла: она
редкая красавица, а разве нашлась бы женщина, которая смогла бы  устоять
против такого неистового ирландца, как О'Нил? Нет,  самым  ужасным  было
другое: моего любимого первенца.., не я произвел на  свет.  Каждое  лето
она отправляла тебя к О'Нилу, и я решил: пусть  и  впредь  все  остается
по-прежнему.  Разве  не  имел  он  права  видеть,  как  ты   растешь   и
превращаешься в мужчину? А ты.., разве ты не  имел  права  знать  своего
кровного отца и видеться с ним?
   Шейн был тронут до глубины души.
   - Ты всегда был самым великодушным человеком на земле. Ты простил мою
мать и не возненавидел  меня,  -  в  его  словах  звучал  не  вопрос,  а
утверждение.
   - Это  было  вовсе  не  великодушие,  а  обыкновенный  эгоизм!  Я  не
собирался отрезать себе нос, чтобы лицу было больно. Разве нашлась бы  в
мире женщина, которая заменила бы мне твою мать? И где я нашел бы такого
ладного удальца-сына? Я же лопался от гордости,  глядя  на  тебя!  -  Он
слегка ухмыльнулся. - И я всю жизнь лелеял надежду,  что  может  быть..,
пусть только может быть.., ты все-таки был зачат от моего семени.
   Шейн устыдился собственной черствости.
   Как мог он отказать умирающему отцу в последней просьбе? Как  мог  он
повести  себя  столь  неблагородно  перед   лицом   такого   высочайшего
благородства?
   - Так что, сам видишь, - грош цена всем этим разговорам насчет  того,
что я лишу тебя титула.., но, Хок, ты скрасил бы мои последние дни, если
бы дал слово, что скоро женишься.
   - Женюсь, слово чести.., если найдется женщина, которая возьмет  меня
в мужья! Но откуда у тебя такая уверенность, что брак убережет  меня  от
напастей? - шутливо осведомился Шейн.
   Себастьян Хокхерст поморщился.
   - Этот сукин сын  О'Нил..,  я  знаю,  ты  снабжаешь  его  деньгами..,
оружием.., и что хуже всего.., сведениями. Я смертельно  боюсь,  что  он
доведет  тебя  до  виселицы,  и  все  это,  разрази  его  гром,  во  имя
освобождения Ирландии! - Он с трудом дышал. - Когда я был в Лондоне, мне
вот что пришло в голову:  не  следят  ли  за  тобой  ищейки  Уолсингэма?
Пришлось чертовски потрудиться, чтобы дознаться, так ли  это...  Пока  -
нет.., вот все, что удалось выяснить. Но подозреваю,  что  на  О'Нила  у
него собрано толстое досье.
   Хок поспешил разубедить отца.
   - У них множество шпионов  по  всему  миру  -  в  Голландии,  Италии,
Франции, Испании; и в тех странах король ветры пустить не успеет, как  у
нас уже это становится известно.
   Но Ирландия.., тут разговор совсем особый.
   Когда речь идет об Ирландии - они рыщут в сплошном тумане, и  все  их
ищейки оказываются бессильны.
   Лицо Себастьяна исказилось судорогой, и Хок встревожился:
   - Оставь, отец, не терзай себя.
   Себастьян, покачав головой, вернулся к тому, чего хотел добиться:
   - Жена оторвала бы тебя от О'Нила.
   - А вдруг я женюсь на ирландке? - в шутку спросил его сын, подмигнув.
   На самом деле ему  было  вовсе  не  до  шуток.  Сознание  своей  вины
свинцовым грузом лежало на  сердце.  Какую  роль  в  болезни  Себастьяна
сыграло беспокойство за  него?  Хок  всегда  гордился  тем,  как  удачно
скрывает свои ирландские дела, но если о них узнал отец, то отчего бы не
узнать и другим? Щадя  мать,  Шейн  не  считал  нужным  посвящать  ее  в
подробности их беседы с отцом: сейчас у нее и без того тяжело на душе. А
вот пересказать  Барону  все  услышанное  сегодня  следовало  как  можно
скорее. Много раз уже случалось так, что безопасность Шейна и  сама  его
жизнь оказывались в руках Барона,  и  у  них  давно  уже  не  оставалось
секретов друг от друга.
   Обещанная женитьба не слишком тяготила Шейна. Брак - формальность,  с
которой не должно возникнуть особых сложностей. С презрением, какого, по
его мнению, заслуживал  этот  предмет,  Шейн  временно  выкинул  его  из
головы.
   - Завтра должен приехать малыш Мэтью.
   Он подбодрит тебя, - обратился Шейн к отцу,  но  увидел,  что  тот  в
полнейшем изнеможении  забылся  тяжелым  сном.  Он  смотрел  на  отца  и
благодарил Бога, что Себастьян остался в  неведении  насчет  его  тайной
встречи с О'Нилом в укромном заливе под скалами Мурна,  где  он  передал
ирландцу половину серебра, захваченного на испанском галеоне.

***

   Джорджиану и впрямь  терзали  муки  совести.  Ей  казалось,  что  она
давным-давно искупила свой грех, но былая боль  подступила  к  сердцу  с
новой силой. И подумать  только,  что  все  началось  в  медовый  месяц.
Себастьян взял ее с собой  в  Лондон,  где  ему  предстояло  принять  от
королевы титул лорда Девонпорта. Они прибыли в  Хокхерст-Мэнор,  который
принадлежал семье уже около ста лет. Целыми  днями  молодой  супруг  был
занят делами в Лондоне  или  в  портовых  городах,  расположенных  вдоль
пролива Па-де-Кале  от  Гастингса  до  Хайта,  а  она  ежедневно  ездила
кататься верхом в Уилд и Эшдаунский лес. Джорджиана  пускала  лошадь  во
весь опор, как, бывало, делала еще в детстве, в Ирландии, где  они  жили
до того, как родители перебрались в Девоншир.
   В тот роковой день она умудрилась налететь на всадника, мчавшегося  с
такой скоростью, которая казалась ей немыслимой.  Первый  же  взгляд  на
рыжеволосого гиганта с резкими  чертами  лица  поверг  ее  в  панический
страх. Он грубо обругал ее на  гэльском  наречии;  поскольку  Джорджиана
знала этот язык, она залилась краской до корней волос.
   - Ты ирландец! - вскричала она.
   - Не просто  ирландец,  -  высокомерно  бросил  всадник.  -  Я  принц
Ирландии.
   - Может быть, ты и  принц,  но  уж  никак  не  джентльмен!  -  гневно
отрезала Джорджиана.
   - Если ты поняла меня, то и ты не леди! - нанес он ответный удар.
   Вскипев, оба спешились - разъяренные, готовые чуть ли не  к  драке..,
вот  тогда-то  все  и  случилось.  Он  ее  изнасиловал.  Нет,   подумала
Джорджиана, не правда, он не брал ее силой, ибо она хотела его с той  же
всепоглощающей страстью, которая бросила его к ней.  Откровенно  говоря,
они стоили друг друга.., там, на лесной поляне, где они встретились лишь
несколькими минутами раньше.
   История Хью О'Нила насчитывала немало  кровавых  страниц.  Его  отец,
законный наследник владений О'Нилов,  пал  от  руки  собственного  брата
Шона, который не желал делить власть ни с кем.  Свершив  злодеяние,  Шон
сбежал в Англию, надеясь завоевать расположение королевы и заявить права
на обширные земли О'Нилов в Ольстере.  Он  принес  присягу  на  верность
королеве, обязавшись воевать на ее стороне против любых ее  врагов.  При
нем  находились  двое  младших  сыновей  убитого   брата,   которых   по
предложению Елизаветы  поместили  на  воспитание  в  знатные  английские
семьи. Елизавета верила, что на ирландских принцев,  попавших  к  ней  в
столь юном возрасте, просвещение  непременно  окажет  свое  благотворное
воздействие, стоит только обратить их из католичества в  протестантство.
Хью О'Нила приняла аристократическая семья  Сидней,  а  Шон  с  триумфом
вернулся в Ирландию.
   Вскоре стало очевидно, что он попросту водит за нос молодую королеву:
собранные налоги оседали в сундуках Шона О'Нила, а в английскую казну не
доходило ничего. В конце концов  у  королевы  лопнуло  терпение,  и  она
послала в Ирландию войско, обратившее изменника в бегство. Шон попытался
отсидеться у  Мак-Доннелов,  которые  не  замедлили  прикончить  его.  В
результате Хью О'Нил, Барон Дунганнон, оказался наследником Ольстера. Он
дожил в доме Сиднеев  до  четырнадцати  лет,  а  затем  королева  решила
вернуть приобщившегося к цивилизации юношу в Ирландию, дабы  он  мог,  в
свою очередь, приобщить к мудрым  английским  законам  своих  подданных.
Юноша проповедовал протестантство и был предан короне.  Эту  преданность
он  клятвенно  подтвердил,  вернувшись  на  родину.  Однако  воздействие
просвещения оказалось столь  глубоким,  что  немедленно  по  прибытии  в
Ирландию - а точнее, в самый день прибытия  -  он  убил  своего  кузена,
последнего оставшегося в живых сына Шона О'Нила,  а  затем  провозгласил
себя миротворцем, чтобы выиграть нужное ему время.  Королева,  довольная
своим ставленником, пообещала: если Хью О'Нил сможет установить в стране
мир, удерживая от мятежей непокорные кланы, он станет графом Тайроном  и
получит все земли и богатства О'Нилов в Ольстере.
   Джорджиана впервые  встретила  О'Нила  в  то  время,  когда  по  зову
королевы он явился в Англию за обещанными почестями. Он был  наделен  от
природы неотразимым обаянием - более сильным, чем подобало  бы  простому
смертному. Он был способен на любое безумство, когда желал завоевать или
удержать любовь. Ирландские принцы прославились похищениями  чужих  жен,
но, как ни был велик соблазн, Джорджиана отказалась бросить все и уйти к
нему. Но зато она подарила ему сына.
   О'Нил обладал острым и безжалостным умом.
   В мире не существовало ничего, чем бы он не пожертвовал,  и  не  было
такого преступления или греха, которого он не совершил бы для достижения
цели. Он целовал королеве пальцы, кляня ее про себя на чем  свет  стоит.
Изображая служение интересам к