Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
о здесь - автор.)
Остался шаг в этом направлении, и мы приходим к еще одной общей
особенности данного типа художников. Речь идет о постепенном искоренении
<умственных> попыток писать хорошо - в любом техническом смысле этого
слова. Ибо, если от ума, то - не литература. А если оттуда - правь, не правь -
как надо все равно не получится. И это - тоже от гордыни, от взгляда извне.
Парадокс, но именно присутствие, невымарываение несерьезных, балаганных
(да еще порой и спустя рукава отредактированных) кусков - наряду с добротно
отделанными эпизодами - именно это и есть доказательство истинного дара. В
точности как и у Пушкина: автор никаким образом не стремится доказать кому
бы то ни было свой <уровень>. Он уверен в себе и так:
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Быть может, на беду мою,
Красавиц новых поколенье,
Журналов вняв молящий глас,
К грамматике приучит нас;
Но я :какое дело мне?
Я буду верен старине.
И это, хотя бы интуитивно, хотя бы отчасти чувствуют критики - и
раздражаются. Еще бы - ведь если бы он писал только плохо - все было бы
просто и ясно. Они б его мазнули грязью - мимоходом - и забыли. Но тут-то!..
Тут явственно виден и талант. А значит - и пренебрежение к их - их! -
мнению. Как? Выходит, они - не в счет?! А точнее - нужны лишь на случай
работы с бездарностями - не выше уровня сандалии - а одаренный - он сам по
себе. Это уже не просто уменьшение аудитории у литературной критики,
каковое и само по себе - по точному злому замечанию Натальи Ивановой - уже
породило новый критический жанр - ворчалки. Это куда как хуже: не то что там
какому-то массовому читателю стало не до критики. Тут, похоже, и писатель
появился какой-то к ней равнодушный. Не отрицающий или спорщик какой-
нибудь - с теми еще как-то можно было <работать>. А именно что
равнодушный. Пофигист.
Драматургическое выражение этой авторской гордыни особенно выпукло -
в ситуациях самозванства, хлестаковщины. В <Затворнике и Шестипалом> это -
эпизоды с обожествлением заглавной парочки в последнем их социуме. Здесь,
как нигде, искрометный, не ведающий запретов пелевинский юмор дает себя
знать . Не представляю человека, способного удержаться от хохота при чтении
<боговдохновенных> монологов Затворника. Вот это вот <Ей, господи> - не
просто очень смешно. В этом - вся злость истинной сатиры, сатиры наивысшего
сорта - ибо вызвана она к жизни стремлением освободиться самому - от этого
вот, высмеиваемого. В <Принце Госплана> такое место - диалог героя с
охранником на седьмом уровне, принимающим его за скрытого учителя. Да
мало ли еще примеров! Главное - очевидная параллель с точно подмеченными
Терцем пушкинскими метаморфозами. Самозванцы!.. А кто такой и Пелевин,
если не самозванец? Пророк, учитель?? Самозванный учитель. С каких это пор
учителя работают в одиночку? Самозванцы - да, всегда. Сами , на собственный
страх и риск назвались , и сами же знают, о чем никто не должен догадываться:
что никакие они не Пророки, а это так, к слову пришлось. И если у Поэта -
Лжедимитрий, Пугачев и подаренные Гоголю Хлестаков и Чичиков, то у
Сатирика - свои метаморфозы, но подобного же толка: <апостол> Затворник в
сопровождении <говорящего с богами> Шестипалого, маевщинник и <шпион>
Иван Померанцев, <революционный поэт> Петр Фанерный. Но и - иначе -
метаморфоза как излюбленный прием, способ наведения думающего ученика на
параллели: животные, которые на самом деле не животные, все эти муравьи,
бройлеры, попугаи. И даже любовь к:, которая , оказывается, вовсе и не к.., а
именно что просто любовь. Та самая, которая, в сущности, возникает в
одиночестве. И которая - что-то вроде любви:А как на такие заезженные темы
говорить да еще и заставить взглянуть на них как-то по-новому, если не с
помощью подмен-обманок-метаморфоз? Да и понятно это - для нашего
человека, с нашим традиционно техническим образованием, вдруг подавшегося
в затворники. Все люди - как люди, и вдруг - Пелевин. Кто позволил? Откуда
взялся? Сам. Ха! Сам?! Попробуй-ка тут - если ты критик от литературы
великой - не возмутись. Самозванец же! Люди , пробираясь хоть к подножию
пирамиды, прилагают горы стараний, тогда как Самозванцу готовые к
употреблению золотые яблоки сами падают к ногам. (<Вс„ за меня: и люди и
судьба>).
* * *
Стоит заговорить о метаморфозах в творчестве Пелевина, - и тут же
приходится отвлечься от параллели с Поэтом и вспомнить о другом - тоже из
пантеона великих - о Сатирике. Ведь, если у Александра Сергеевича все эти
превращения и самозванства - глубинная суть, то у Михаила Евграфовича -
буквально способ работы: инструментарий и мастерская. Басня! Что может
быть более надежного, проверенного и обжитого в русской традиции - на все те
случаи, когда надо намекнуть. Едва ли еще в какой-нибудь культуре так
прижился и стал своим этот древний философ-шутник - Эзоп. Еще бы - нигде и
условий для подобного отождествления так долго и тщательно не создавали:
сочетание тоталитаризма во всех мыслимых проявлениях с упорным
культивированием интеллигенции: И так - два века. Удивительно еще , что их
- эзопов наших - сравнительно мало в истории литературы. Только и всего, что
каждый второй:
Итак, Салтыков-Щедрин. В поисках предельной лаконичности, возьмем где-
то поближе к манере Синявского. Вот. Петр Вайль и Александр Генис, <Родная
речь>:
< Гиперболы Щедрина не нуждаются даже в контексте, не говоря уж о
комментарии.
Естественно, что лучше всего это заметно в щедринских сказках. Они
построены на постоянной игре условного мира с настоящим. Обильные
конкретные реалии разрушают прямодушную аллегоричность текста. Эзопова
словесность обзаводится своей, самостоятельной, независимой от цели
автора жизнью.
:Вот эта, казалось бы, неуместная точность подробностей придает
сказкам Щедрина обаяние изящного юмора. Здесь его обычный сарказм
соседствует с романтической иронией, возникающей на месте взорванного
басенного жанра.
:сатира, густо замешанная на философии. Обычно авторы такого рода
произведений исследуют какой-нибудь грандиозный, но дурацкий проект. У
Щедрина такой проект - история:Подробный комментарий, указывающий
на соответствие между Глуповым и Российской империей, только затемняет
главную мысль писателя. Щедрин высмеивает историю, а не российскую
историю
И все же он, сатирик, не мог отказаться от поисков решения. Сатира -
перевернутая утопия - вечно искушает ее автора заняться не своим делом;
конструировать положительный идеал:
Животные тут не только олицетворяют пороки и добродетели. <Зоопарк>
Щедрина, все эти волки, пескари и зайцы, ведут и свою нормальную, не
условную жизнь. Не зря писатель штудировал Брэма.
Причем, самое интересное в сказках, как всегда у Щедрина, происходит на
стыке -реального и басенного плана.
Биологическая достоверность щедринских оборотней отражает их
двойственность: они подчинены не только уродливым закона цивилизации, но и
законам природы. Более того, общественные законы отражают
естественные:
Сатира живет долго только тогда, когда позволяет себе забыть, что ее
породило. <Веселый> Щедрин работал с вечным материалом - юмором,
гротеском, фантастикой. Щедрин <серьезный> так и остался фельетонистом
<Отечественных записок>.
Сказать лучше, или сказать короче - о Пелевине, конечно - я бы не взялся.
Проще цитировать. А уж читателю остается только заменить одно имя
другим:
* * *
Вернемся, однако, в игру, правила которой заданы Абрамом Терцем. О чем
бишь мы там? Да, о метаморфозах - главной сути творчества писателя: Басня,
гротеск, анекдот. И - философия. Травести:
Даже в предельной точке фарса Пелевин нигде не переигрывает (что,
казалось бы, неизбежно в такого направления пьесе), но выявляет свою высшую
природу, отчего его довольно простоватая манера приводит всех в изумление.
Остается только удивляться, как органично воспринял писатель вкусы балагана
и анекдотического всеотрицания, столь чуждые уходящей эпохе - эпохе,
характеризуемой какими угодно терминами, но уж никак не легкостью и не
весельем. К навязшим уже в зубах жалости и ужасу пелевинская манера, не
задумываясь, добавляет смех - чем и дополняет до гармонии известную
пушкинскую формулу струн народного воображения.
И если сравнение столь разных - абсолютно во всех, казалось бы,
отношениях - авторов, как Пушкин и Пелевин, все еще вызывает недоумение,
возможно вас, уважаемый читатель, немного смягчит следующее:
<Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
Мне виделась Москва, что муравейник;
Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне и страшно становилось:>
В этом <совпадении> мало удивительного: Пушкин ведь и в самом деле
<наше вс„>, и куда ни кинь - от тут как тут. И все же совсем не обратить
внимание трудно - очень уж хорошо Поэт задал тему для Сатирика.. Ничего не
скажешь - ай да Пушкин:И смех - но и жалость, и ужас. И муравейник:
Наше вс„.
Вот и критика, и ярлыки, доставшиеся на долю Поэта так и кочуют от одного
его ученика и продолжателя к другому: все эти <не то, не так, не такой>. Ну,
разве что терминов новых поднапридумали. Модерн, постмодрен: (На подходе
уже и что-нибудь позаковыристее, турбопостмодерн, что ли? Или мета- ?..) А
суть-то всюду едва ли не одна-единственная: не так! Не туда! Неправильно! И
вообще - мало, мол, зовет и ведет. Не помогает ни строить, ни жить. Слишком
его искусство чистое. Искусство ведь по-прежнему стоит в подозрительно
отвлеченном по отношению к жизни отношении. А тут еще эти добавки: то
чистое, то - вдруг - постмодернистское. Да искусство ли это? Бывает ли оно
отвлеченным, оторванным? Свободным? Никогда. Не одно так другое его
связывает. А устремления художника - это, извините, дело другое. Хотеть, как
говорится, полезно. Взять того же Пелевина. Совок высмеивал? Идеи
индивидуализма нес? Социум отвергал? А о любви - притом еще о самой
высшей - кто?.. Где же - отвлеченное?!?
Не ответит автор. Разве что сошлется на великое - непререкаемое:
<:Поет он для забавы,
Без дальних умыслов, не ведает ни славы.
Ни страха, ни надежд:>
А что? Это ж не Пелевин сказал. Так что с него и взятки гладки - вон кто эту
свободу творчества декларировал. А мы так, сами по себе: Можете нас не то
что постмродернистами называть - а хоть вообще фантастами. Или там турбо-
чего-то. Еще и проще будет развернуться - какой спрос с несерьезного жанра.
Рукописи-то покупаете? Ну и славно, а вдохновение мы себе оставим. Будду
делать все что захочу.
- Какие такие цели? - А вот воспитание юношества - не изволите ли? -
Так это вам, сударь, не сюда, это вам в другую дверь - там сидят большие и
умные, от серьезной литературы. А наша работа, как и указано свыше, <не
должна иметь никакой цели, кроме себя самой>. И зависеть - от царя ли, от
народа ли - нам без разницы. Да, этажом выше, правильно. И вам того же, до
свидания. Дверь только не забудьте поплотнее прикрыть - дует:
Ну, а раз данное искусство бесцельно, то оно и лезет во все дырки,
встречающиеся по пути, и не гнушается задаваться вопросами, к нему не
относящимися, но почему-либо остановившими автора. Тот достаточно
свободен, чтобы позволить себе писать о чем вздумается- от самого обыденного
до наивысшего. Местность пресеченная, тропинка - с зигзагами. Правила
относительно цели и направления движения - не установлены. Всякий раз как
только принимаешь очередной участок за окончательное направление,
называешь каким-нибудь термином, азимут определяешь - начинает казаться,
будто искусство это и в самом деле служит, ведет и - даже! - просвещает. Оно
все это и делает - до первого пригорка, поворачивает и - доставай компас снова.
Если охота. И хорошо еще, если компас поможет - есть ведь и третье измерение
- какой там к черту азимут...
Мы же вот так - с картой - и не пробовали. Мы ведь что, мы просто полетать
вышли. А просто летать с Затворником - можно.
* * *
Не надо быть очень уж проницательным, чтобы предугадать реакцию многих
на сопоставление Пелевина с Пушкиным. Испытывая насущную потребность
эту реакцию чуть пригасить как бы еще на подходе, решаюсь на малодушное
действие - вновь скрыться за спинами авторитета. Точнее - двух: снова Вайля и
Гениса.
Привожу здесь - почти без комментариев, настолько вс„ ясно - несколько
выдержек из <Родной речи> - в надежде на достаточную крепость этих трех
спин - Синявского, Вайля и Гениса. Даже в глазах уважаемых литературных
критиков:
< Начинается эта книга со свободы. Это ключевое понятие для Пушкина
Двадцать лет он исследует разные виды свободы, с приключениями которой
связаны все его страницы:
Как только автор становится автором, он входит в секту, поклоняющуюся
Вольности. Пушкин темпераментно воспринял господствовавшие там
правила: порядочного человека выделяет не чин, а опала:
:штампы были всего лишь условием игры. Никого же не удивляет, что в
опере не говорят, а поют: С готовыми формулами он обращался, как
иконописец с традиционными деталями канона:
Обычные предметы остраняются и оживают - как отрезанная рука в
голливудском триллере: За всем этим проступает странная картина мира,
тотально одушевленного и разъятого на части:
Пушкин жаждал свободы, но не по Рылееву. Главным предметом его забот
становится его гений: Превзойдя вольность, страсть, поэзию, царя, родину,
историю, поэт нашел, наконец, достойное вместилище своему гению -
природу, мир, космос: И любая часть этой вселенной равноправна и вечна,
нет у нее ни пространства, ни времени - она везде и всегда:
Найдя свою дорогу, Пушкин указал путь для избранных. От мятежного
вольнолюбия до последнего примирения, от веселой борьбы к мудрому покою:
А теперь давайте попробуем честно - положа, так сказать, руку на Книгу.
Представьте, что читаете вы вс„ это впервые, и - что слова <поэт> и <Пушкин>
заменены на <Пелевин>. Многое ли вызовет хоть тень недоумения?.. Стоп-стоп!
Это ведь вс„ Вайль и Генис. И - еще Синявский:
Да и что странного, живя в России, быть хоть в чем-то, хоть немного - за
Пушкиным. Само по себе это не задает масштаб художника, просто - многое в
нем может объяснить. Земля-то вс„ та же. А уж художники - тем более.
Во всяком случае, об одном из подобных состояний говорит Бродский в том
же <У памятника Пушкину:>:
тот, чей давясь, проговорил
<Прощай, свободная стихия> рот,
чтоб раствориться навсегда в тюрьме широт,
где нет ворот.
Нет в нашем грустном языке строки
Отчаянней и больше вопреки
Себе написанной, и после от руки
Сто лет копируемой:>
-----------------------------------
-----------------------
Публиковалось в журнале <Знамя> 10/98
2. HORROR VACULI
О маленьких хитростях дурацкого дела
Перед вами транслит (расшифровка) виртуальной внесетевой конференции
типа <круглый стол> (или, если угодно - спиритический сеанс). Тема
конференции - литературное творчество. В частности - творчество Виктора
Пелевина. Участниками ее стали- правда, без всякого их ведома - поэты,
прозаики и критики. А также ваш покорный слуга - в роли ведущего.
Организовать расшифровку таким образом, чтобы высказывания шли в
хронологическом порядке (исторически), - к сожалению не удалось. Поэтому
реплики сгруппированы - приблизительно - по смысловому признаку.
* * *
Ведущий Круглый стол приветствует всех участников. Прошу
высказываться. Есть предложение первое слово предоставить даме.
Наталья Иванова Пелевин, конечно, один из наиболее продвинутых
литераторов нового поколения, - и <Литературная газета>, опубликовавшая
его <встречу с читателями по Интернету>, сделала верный выбор.
Ведущий А <Литературка> и вообще непроста. Вон как профессионально,
в лучших классических традициях она подставила Слаповского - никакие самые
ядовитые статьи - путь хоть Немзера, хоть даже Топорова - не могли бы так
беспощадно высмеять саратовского прозаика , как эта его (по собственной же
инициативе предложенная газете!) статья о Пелевине, какового он, кстати,
полагает коллегой и ставит с собой одну доску! Один эпиграф чего стоит: Да
и вся-то статья, при столь обширной занимаемой площади, по сути своей
сводится к одной ровно фразе: он же двоечник, что вы его тут хвалите! Вот и
получилось эдакое саморазоблачительно-учительское мелочное ковыряние.
Не могли же искушенные газетные коллеги-редакторы не заметить, какая -
при эдаком двусмысленном эпиграфе из Пелевина - получилась картинка! Ох, и
посмеялись же они в кулак за авторской спиной! А что? Сам предложил:
А ??? Слаповский Одолела вторая натура! А может, наоборот, первая:
Ведущий Отвечаю на поступивший вопрос: какую именно цитату
использовал Слаповский в качестве эпиграфа. Это - из <Чапаев и Пустота>:
<Уже давно я пришел к очень близким выводам, только они касались
разговоров об искусстве, всегда угнетающих меня своим однообразием и
бесцельностью. Будучи вынужден по роду своих занятий встречаться со
множеством тяжелых идиотов из литературных кругов, я развил в себе
способность участвовать их беседах, не особо вдумываясь в то, о чем идет
речь, но свободно жонглируя нелепыми словами..>
Слаповский при этом полагает, будто тонко уязвил Пелевина, намекнув на то,
что тот и в творчестве своем пользуется данной методой. И дело даже не в том,
что редактор, учитель-словесник, писатель(!) не различает лирического героя и
его автора (что уже и само по себе, конечно, симптом), а прежде всего в том,
что он не замечает, о чем вообще идет речь - ведь , если уж сравнивать героя и
автора, Пелевин и в жизни успешно избегает всех этих диспутов, столь
противопоказанных художнику и столь явно изобличающих тех , кто их все же
упорно ведет - причем - в отсутствие главного собеседника. Он занят - он
книжки пишет. Ну, и вообще - живет. Так что, уж извините, мы за него - без
спроса:
Что же до претензий Слаповского-редактора, то и они, будучи часто и во
многом по форме вполне справедливыми, в сущности своей бьют мимо цели.
Ибо то, в чем действительно стоило бы упрекнуть Пелевина - некая
неряшливость в одних местах при блестящей отточенности других - это и могло
бы вызвать критика на серьезный разговор о причинах подобного дуализма. Но
упреки-то вовсе не в том, а в элементарной безграмотности. Да и они - часто
натянуты. Ну вот что такого криминального можно было бы заметить - даже и
редакторским глазом - в следующей фразе (если не искать там блох
специально): <:вверху, над черной сеткой ветвей:серело то же небо,
похожее на ветхий, до земли провсший под тяжестью Бога матрац.>
А вот саратовский прозаик находит здесь четыре тяжелейших огреха. Бог с
ними с символами, с настроением, с многоплановостью метафоры. Все это - на
любителя. Слаповский-то вовсе не о том. В частности, он всерьез интересуется,
откуда у героя опыт видения матраца снизу! Ибо - как утверждает уважаемый
школьный словесник - сравнения всегда отражают опыт души и жизни, даже
быта. Осталось продолжить эту логику и поинтересоваться, откуда у героя,
скажем, Пушкина, опыт лежания в пустыне в качестве трупа - и далее в том же
духе:
Да и вообще - разбирать язык