о здесь - автор.)
       Остался  шаг в этом направлении, и мы приходим  к  еще одной общей 
особенности данного типа художников. Речь идет о постепенном искоренении 
<умственных> попыток писать хорошо - в любом техническом смысле этого 
слова. Ибо, если от ума, то  - не литература. А если  оттуда  - правь, не правь - 
как надо все равно не получится. И это - тоже от гордыни, от взгляда извне. 
Парадокс, но именно присутствие, невымарываение несерьезных, балаганных 
(да еще порой и спустя рукава отредактированных) кусков - наряду с добротно 
отделанными эпизодами - именно это и есть доказательство истинного дара. В 
точности как и у Пушкина: автор никаким образом не стремится  доказать кому 
бы то ни было свой <уровень>. Он уверен в себе  и так:
      Как уст румяных без улыбки, 
      Без грамматической ошибки 
      Я русской речи не люблю.
      Быть может, на беду мою,
     Красавиц новых поколенье,
     Журналов вняв молящий глас,
     К грамматике приучит нас;
     Но я :какое дело мне?
     Я буду верен старине. 
      И это, хотя  бы интуитивно, хотя бы отчасти чувствуют критики - и 
раздражаются. Еще бы - ведь если бы он писал только плохо - все было бы 
просто  и ясно. Они б его мазнули грязью - мимоходом  - и забыли. Но тут-то!.. 
Тут явственно виден и талант. А значит - и  пренебрежение к их - их! - 
мнению. Как? Выходит, они - не в счет?! А точнее - нужны лишь на случай 
работы с бездарностями - не выше уровня сандалии - а одаренный - он сам по 
себе. Это уже не просто уменьшение аудитории у литературной критики, 
каковое и само по себе - по точному  злому замечанию Натальи Ивановой - уже 
породило новый критический жанр - ворчалки. Это куда как хуже: не то что там 
какому-то массовому читателю стало не до критики. Тут, похоже, и писатель 
появился какой-то к ней равнодушный. Не отрицающий  или спорщик какой-
нибудь - с теми еще как-то можно было <работать>. А именно  что 
равнодушный. Пофигист.


     Драматургическое  выражение этой авторской гордыни особенно выпукло - 
в ситуациях самозванства, хлестаковщины. В <Затворнике и Шестипалом> это - 
эпизоды с обожествлением заглавной парочки в последнем их социуме. Здесь, 
как нигде, искрометный, не ведающий запретов пелевинский юмор дает себя 
знать . Не представляю человека, способного удержаться от хохота при чтении 
<боговдохновенных> монологов Затворника. Вот это вот <Ей, господи> - не 
просто очень смешно. В этом - вся злость истинной сатиры, сатиры наивысшего 
сорта - ибо вызвана она к жизни стремлением освободиться самому - от этого 
вот, высмеиваемого. В <Принце Госплана> такое место - диалог героя с 
охранником на седьмом уровне, принимающим его за скрытого учителя. Да 
мало ли еще примеров! Главное - очевидная параллель с точно подмеченными 
Терцем пушкинскими метаморфозами. Самозванцы!.. А кто такой и Пелевин, 
если не самозванец? Пророк, учитель?? Самозванный учитель. С каких это пор 
учителя работают в одиночку? Самозванцы - да, всегда. Сами , на собственный 
страх и риск назвались , и сами же знают, о чем никто не должен догадываться: 
что никакие они не Пророки, а это так, к слову пришлось. И если у Поэта - 
Лжедимитрий, Пугачев и подаренные Гоголю Хлестаков и Чичиков, то у 
Сатирика - свои  метаморфозы, но подобного же толка: <апостол> Затворник в 
сопровождении <говорящего с богами> Шестипалого, маевщинник и <шпион> 
Иван Померанцев, <революционный поэт> Петр Фанерный. Но и - иначе - 
метаморфоза как излюбленный прием, способ наведения думающего ученика на 
параллели: животные, которые на самом деле не животные, все эти муравьи, 
бройлеры, попугаи. И даже любовь к:, которая , оказывается, вовсе  и не к.., а 
именно что просто любовь. Та самая, которая, в сущности, возникает в 
одиночестве. И которая - что-то вроде любви:А как на такие заезженные темы 
говорить да еще и заставить взглянуть на них как-то по-новому, если не с 
помощью подмен-обманок-метаморфоз? Да и понятно это - для нашего 
человека, с нашим традиционно техническим образованием, вдруг подавшегося 
в затворники. Все люди - как люди, и вдруг - Пелевин. Кто позволил? Откуда 
взялся? Сам. Ха! Сам?! Попробуй-ка тут - если ты критик от литературы 
великой - не возмутись. Самозванец же! Люди , пробираясь хоть к подножию 
пирамиды, прилагают горы стараний, тогда как Самозванцу готовые к 
употреблению золотые яблоки сами падают к ногам. (<Вс„ за меня: и люди и 
судьба>). 

                                                   *  *  *

    Стоит заговорить о метаморфозах в творчестве Пелевина, - и тут же 
приходится отвлечься от параллели с Поэтом и  вспомнить о другом  - тоже из 
пантеона великих - о Сатирике. Ведь, если у Александра Сергеевича все эти 
превращения и самозванства - глубинная суть, то у Михаила Евграфовича - 
буквально способ работы: инструментарий и мастерская. Басня! Что может 
быть более надежного, проверенного и обжитого в русской традиции - на все те 
случаи, когда надо намекнуть. Едва ли еще в какой-нибудь культуре так 
прижился и стал своим этот древний философ-шутник - Эзоп. Еще бы - нигде и 
условий для подобного  отождествления так долго и тщательно не создавали: 
сочетание тоталитаризма во всех мыслимых проявлениях с упорным 
культивированием интеллигенции: И так - два века. Удивительно еще , что их 
- эзопов наших - сравнительно мало  в истории литературы. Только и всего, что 
каждый второй:
    Итак, Салтыков-Щедрин. В поисках предельной лаконичности, возьмем где-
то поближе к манере Синявского. Вот. Петр Вайль и Александр Генис, <Родная 
речь>:
   < Гиперболы  Щедрина не нуждаются даже в контексте, не говоря уж о 
комментарии.
    Естественно, что лучше всего это заметно в щедринских сказках. Они 
построены на постоянной игре условного мира с настоящим. Обильные 
конкретные реалии разрушают прямодушную аллегоричность текста. Эзопова 
словесность обзаводится своей, самостоятельной, независимой от цели 
автора жизнью.                  
   :Вот эта, казалось бы, неуместная точность подробностей придает 
сказкам Щедрина обаяние изящного юмора. Здесь его обычный сарказм 
соседствует с романтической иронией, возникающей на месте взорванного 
басенного жанра.
  :сатира, густо замешанная на философии. Обычно авторы такого рода 
произведений исследуют какой-нибудь грандиозный, но дурацкий проект. У 
Щедрина такой проект - история:Подробный комментарий, указывающий  
на соответствие между Глуповым и Российской империей, только затемняет 
главную мысль писателя. Щедрин высмеивает историю, а не российскую 
историю
    И все же он, сатирик, не мог отказаться от поисков решения. Сатира - 
перевернутая утопия - вечно  искушает ее автора заняться не своим делом; 
конструировать положительный идеал:
     Животные тут не только олицетворяют пороки и  добродетели. <Зоопарк> 
Щедрина, все эти волки, пескари и зайцы, ведут  и свою нормальную, не 
условную жизнь. Не зря писатель штудировал Брэма.
  Причем, самое интересное в сказках, как всегда у Щедрина, происходит на 
стыке -реального и басенного плана. 
    Биологическая достоверность щедринских оборотней  отражает их 
двойственность: они подчинены не только уродливым закона цивилизации, но и 
законам природы. Более того, общественные законы отражают 
естественные:
   Сатира живет долго только тогда, когда позволяет себе забыть, что ее 
породило. <Веселый> Щедрин работал с вечным материалом - юмором, 
гротеском, фантастикой. Щедрин <серьезный> так и остался фельетонистом 
<Отечественных записок>.
    Сказать лучше, или сказать короче - о Пелевине, конечно - я бы не взялся. 
Проще цитировать. А уж читателю остается только заменить одно имя 
другим:

                                                   *  *  *
                                          
    Вернемся, однако, в игру, правила которой заданы Абрамом Терцем. О чем 
бишь мы там? Да, о метаморфозах - главной сути творчества писателя: Басня, 
гротеск, анекдот. И - философия. Травести:
      Даже в предельной точке фарса Пелевин нигде не переигрывает (что, 
казалось бы, неизбежно в такого направления пьесе), но выявляет свою высшую 
природу, отчего его довольно простоватая манера приводит всех в изумление. 
Остается только удивляться, как органично воспринял писатель вкусы балагана 
и анекдотического всеотрицания, столь чуждые уходящей эпохе - эпохе, 
характеризуемой какими угодно терминами, но уж никак не легкостью и не 
весельем. К навязшим уже в зубах  жалости и ужасу пелевинская манера, не 
задумываясь, добавляет смех - чем и дополняет до гармонии известную 
пушкинскую формулу струн народного воображения. 
     И если сравнение столь разных - абсолютно во всех, казалось бы, 
отношениях - авторов, как Пушкин и Пелевин, все еще вызывает недоумение, 
возможно вас, уважаемый читатель, немного смягчит следующее:
   <Мне снилося, что лестница крутая
     Меня вела на башню; с высоты
     Мне виделась Москва, что муравейник;
     Внизу народ на площади кипел
     И на меня указывал со смехом,
     И стыдно мне  и страшно становилось:>
    В этом  <совпадении> мало удивительного: Пушкин ведь и  в самом деле 
<наше вс„>, и куда ни кинь - от тут как тут. И все же совсем не обратить 
внимание трудно - очень уж хорошо Поэт задал тему для Сатирика.. Ничего не 
скажешь - ай да Пушкин:И смех - но и жалость, и ужас. И муравейник: 
Наше вс„.
    Вот и критика, и ярлыки, доставшиеся на долю Поэта так и кочуют от одного 
его ученика и продолжателя к другому:  все эти <не то, не так, не такой>. Ну, 
разве что терминов новых поднапридумали. Модерн, постмодрен: (На подходе 
уже и что-нибудь позаковыристее, турбопостмодерн, что ли? Или мета- ?..) А 
суть-то всюду едва ли не одна-единственная: не так! Не туда! Неправильно! И 
вообще - мало, мол, зовет и ведет. Не помогает ни строить, ни жить. Слишком 
его искусство чистое. Искусство ведь по-прежнему стоит в подозрительно 
отвлеченном по отношению к жизни отношении. А тут еще эти добавки:  то 
чистое, то - вдруг - постмодернистское. Да искусство ли это? Бывает ли оно 
отвлеченным, оторванным? Свободным? Никогда. Не одно так другое его 
связывает. А устремления художника - это, извините, дело другое. Хотеть, как 
говорится, полезно. Взять того же Пелевина. Совок высмеивал? Идеи 
индивидуализма нес? Социум отвергал? А о любви - притом еще о самой 
высшей - кто?.. Где же - отвлеченное?!?
   Не ответит автор. Разве что сошлется на великое  - непререкаемое:
    <:Поет он для забавы,
     Без дальних умыслов, не ведает ни славы. 
     Ни страха, ни надежд:>
     А что? Это ж не Пелевин сказал. Так что с него и взятки гладки - вон кто эту 
свободу творчества декларировал. А мы так, сами по себе: Можете нас не то 
что постмродернистами называть - а хоть вообще фантастами. Или там турбо-
чего-то. Еще и проще будет развернуться - какой спрос с несерьезного жанра. 
Рукописи-то покупаете? Ну и славно, а вдохновение мы себе оставим. Будду 
делать все что захочу. 
        - Какие такие цели? - А вот воспитание юношества -  не изволите ли?  -   
Так это вам, сударь, не сюда, это вам в другую дверь - там сидят большие и 
умные, от серьезной литературы. А наша работа, как и указано свыше, <не 
должна иметь никакой цели, кроме себя самой>. И  зависеть - от царя ли,  от 
народа ли - нам без разницы. Да, этажом выше, правильно. И вам того же, до 
свидания. Дверь только не забудьте поплотнее прикрыть - дует:
     Ну, а раз данное искусство бесцельно, то оно и лезет во все дырки, 
встречающиеся по пути, и не гнушается задаваться вопросами, к нему не 
относящимися, но почему-либо остановившими автора. Тот достаточно 
свободен, чтобы позволить себе писать о чем вздумается- от самого обыденного 
до наивысшего. Местность пресеченная, тропинка - с зигзагами. Правила 
относительно цели и направления движения - не установлены. Всякий раз как 
только принимаешь очередной участок за окончательное направление, 
называешь каким-нибудь термином, азимут определяешь - начинает казаться, 
будто искусство это и в самом деле служит, ведет и - даже! - просвещает. Оно 
все это и делает - до первого пригорка, поворачивает и - доставай компас снова. 
Если охота. И хорошо еще, если компас поможет - есть ведь и третье измерение 
- какой там к черту азимут... 
     Мы же вот так - с картой - и не пробовали. Мы ведь что, мы просто полетать 
вышли. А просто летать   с  Затворником - можно.

                                                        *   *   *

    Не надо быть очень уж проницательным, чтобы предугадать реакцию многих 
на сопоставление Пелевина с Пушкиным. Испытывая насущную потребность 
эту реакцию чуть пригасить как бы еще на подходе, решаюсь на малодушное 
действие - вновь скрыться за спинами авторитета. Точнее - двух: снова Вайля и  
Гениса.
   Привожу здесь - почти без комментариев, настолько вс„ ясно - несколько 
выдержек из <Родной речи> - в надежде на достаточную крепость этих трех 
спин - Синявского, Вайля и Гениса. Даже в глазах уважаемых литературных 
критиков:
   <  Начинается эта книга со свободы. Это ключевое понятие для Пушкина 
Двадцать лет он исследует разные виды свободы, с приключениями которой 
связаны все его страницы:
   Как только автор становится автором, он входит в секту, поклоняющуюся 
Вольности. Пушкин темпераментно воспринял господствовавшие там 
правила: порядочного человека выделяет не чин, а опала:
    :штампы были всего лишь условием игры. Никого же не удивляет, что в 
опере не говорят, а поют: С готовыми формулами он обращался, как 
иконописец с традиционными деталями канона:
   Обычные предметы остраняются и оживают - как отрезанная рука в 
голливудском триллере: За всем этим проступает странная картина мира, 
тотально одушевленного и разъятого на части:
   Пушкин жаждал свободы, но не по Рылееву. Главным предметом его забот 
становится его гений: Превзойдя вольность, страсть, поэзию, царя, родину, 
историю, поэт нашел, наконец, достойное вместилище своему гению - 
природу, мир, космос: И любая часть этой вселенной равноправна и вечна, 
нет у нее ни пространства, ни времени - она везде и всегда:
   Найдя свою дорогу, Пушкин указал путь для избранных. От мятежного 
вольнолюбия до последнего примирения, от веселой борьбы к мудрому покою:

   А теперь давайте попробуем честно - положа, так сказать, руку на Книгу. 
Представьте, что читаете вы вс„ это впервые, и - что слова <поэт> и <Пушкин>  
заменены на <Пелевин>. Многое ли вызовет хоть тень недоумения?.. Стоп-стоп! 
Это  ведь  вс„ Вайль и Генис. И -  еще Синявский:
     Да и что странного, живя в России, быть хоть в чем-то, хоть немного - за 
Пушкиным. Само по себе  это не задает масштаб художника, просто - многое в 
нем может объяснить. Земля-то вс„ та же. А уж художники - тем более.
   Во всяком случае, об одном из подобных состояний говорит Бродский в том 
же <У памятника Пушкину:>:
  тот, чей давясь, проговорил
  <Прощай, свободная стихия> рот,
  чтоб раствориться навсегда в тюрьме широт,
   где нет ворот.

  Нет в нашем грустном языке строки
  Отчаянней и больше вопреки
  Себе написанной, и после от руки
  Сто лет копируемой:>


-----------------------------------
-----------------------


Публиковалось в журнале    <Знамя> 10/98             


2.  HORROR VACULI

                         О маленьких хитростях дурацкого дела



       Перед вами транслит (расшифровка) виртуальной внесетевой конференции  
типа <круглый стол> (или, если угодно - спиритический сеанс). Тема 
конференции - литературное творчество. В частности - творчество  Виктора 
Пелевина. Участниками ее стали- правда, без  всякого их ведома -  поэты, 
прозаики и  критики.  А также  ваш покорный слуга - в роли ведущего.
       Организовать расшифровку таким образом, чтобы высказывания шли в 
хронологическом порядке (исторически), -  к сожалению не удалось. Поэтому  
реплики сгруппированы - приблизительно - по смысловому признаку.

                                                     *  *  *

     
      Ведущий  Круглый стол приветствует всех участников. Прошу 
высказываться. Есть предложение первое слово предоставить даме.
                
     Наталья Иванова Пелевин, конечно, один из наиболее продвинутых 
литераторов нового поколения, - и <Литературная газета>, опубликовавшая 
его <встречу с читателями по Интернету>, сделала верный выбор.

  
       Ведущий    А <Литературка> и вообще непроста. Вон как профессионально, 
в лучших классических традициях она подставила Слаповского - никакие самые 
ядовитые статьи - путь хоть Немзера, хоть даже Топорова - не могли бы так 
беспощадно высмеять  саратовского прозаика , как эта его (по собственной же 
инициативе предложенная газете!) статья о Пелевине, какового он, кстати, 
полагает  коллегой и ставит с собой одну доску! Один эпиграф чего стоит: Да 
и вся-то статья, при столь обширной занимаемой площади, по сути своей 
сводится к одной ровно фразе: он же двоечник, что вы его тут хвалите!  Вот и 
получилось эдакое саморазоблачительно-учительское  мелочное ковыряние. 
    Не могли же искушенные газетные коллеги-редакторы не заметить, какая - 
при эдаком двусмысленном эпиграфе из Пелевина - получилась картинка! Ох, и 
посмеялись же они в кулак за авторской спиной! А что? Сам предложил:


   А ???   Слаповский  Одолела вторая натура! А может, наоборот, первая:


          Ведущий     Отвечаю на поступивший вопрос: какую именно цитату 
использовал Слаповский в качестве эпиграфа. Это - из <Чапаев и Пустота>: 
   <Уже давно я пришел к очень близким выводам, только они касались 
разговоров об искусстве, всегда угнетающих меня своим однообразием и 
бесцельностью. Будучи вынужден по роду своих занятий встречаться со 
множеством тяжелых идиотов из литературных кругов, я развил в себе 
способность участвовать их беседах, не особо вдумываясь в то, о чем идет 
речь, но свободно жонглируя нелепыми словами..>
    Слаповский при этом полагает, будто тонко уязвил Пелевина, намекнув на то, 
что тот и в творчестве своем пользуется данной методой. И дело даже не в том, 
что редактор, учитель-словесник, писатель(!) не различает лирического героя и 
его автора (что уже и само по себе, конечно, симптом), а прежде всего в том, 
что он не замечает, о чем вообще идет речь - ведь , если уж сравнивать героя и 
автора, Пелевин и в жизни успешно избегает всех этих диспутов, столь 
противопоказанных художнику и столь явно изобличающих тех , кто их все же 
упорно ведет - причем - в отсутствие главного собеседника. Он занят - он 
книжки пишет. Ну, и вообще - живет.  Так что, уж извините, мы за него - без 
спроса:
   Что же до претензий Слаповского-редактора, то и они, будучи часто и во 
многом по форме вполне справедливыми, в сущности своей бьют мимо цели. 
Ибо то, в чем действительно стоило бы упрекнуть Пелевина - некая 
неряшливость в одних местах при блестящей отточенности других - это и могло 
бы вызвать критика на серьезный разговор о причинах подобного дуализма. Но 
упреки-то вовсе  не  в том,  а в элементарной безграмотности. Да и они - часто 
натянуты. Ну вот что такого криминального можно было бы заметить - даже и 
редакторским глазом - в следующей фразе (если не искать там блох 
специально): <:вверху, над черной сеткой ветвей:серело то же небо, 
похожее на ветхий, до земли провсший под тяжестью Бога матрац.> 
      А вот саратовский прозаик находит здесь четыре тяжелейших огреха. Бог с 
ними с  символами, с настроением, с многоплановостью метафоры. Все это - на 
любителя.  Слаповский-то вовсе не о том. В частности, он всерьез интересуется, 
откуда у героя опыт видения матраца снизу! Ибо - как утверждает уважаемый 
школьный словесник - сравнения всегда отражают опыт души и жизни, даже 
быта. Осталось продолжить эту логику и поинтересоваться, откуда у героя, 
скажем, Пушкина, опыт лежания в пустыне в качестве трупа -  и далее в том же 
духе:
     Да и вообще - разбирать язык