е:  от рыбы, которая пытается понять и 
выразить словами, как она плавает. А ведь только чуть выше было написано 
прямо противоположное - о том, что стихи не пишутся, но подсматриваются 
через замочные скважины души, а понимать их не должен и автор.
      Противоречие, однако, кажущееся: речь идет о разных состояниях писателя, 
в частности - писателя Пелевина Отсюда, кстати, - и вопиющая разница в 
качестве текста - в пределах одного произведения.
       Можно это и не принимать. Не всегда искушенному ценителю приятно, 
когда рядом с литературными эпизодами - целые периоды учебного текста. 
Верно и обратное - те, кто  <тащатся> от чисто разъяснительных периодов, 
пробегают художественные моменты по диагонали. Выбор - автору. Наше же 
дело - радоваться по мере возможности обеим его ипостасям. Было бы только и 
умно, и талантливо:

      Быков    Впрочем, с радостью все тоже в порядке, и редкий читатель 
закроет роман Пелевина без ощущения смутного торжества - победы автора 
над материалом и совместной авторско-читательской победы над миром, 
пытающимся навязать нам свои правила игры.

     Ведущий      Безоговорочно - да! Спасибо за точность формулировки.
      Рядом с темой читательской радости - и тема  сюжетного решения 
пелевинских новелл.  Вот вопрос из сетевой конференции:
   Не кажется ли вам, что конец "Чапаева" отдает какой-то банальной 
американской хэппиэндовщиной?

         Ну, в таком случае, я могу сказать, что если вы хотите что-то 
с кровью, с почвой и т.д., проводите эксперименты сами с собой. По-моему, 
хэппи энд - самое хорошее, что только может быть в литературе и в жизни. 
В принципе, у меня есть устойчивое стремление к хэппи энду. Дело в том, что 
литература в большой степени программирует жизнь, во всяком случае, жизнь 
того, кто пишет. Я это много раз испытывал на себе, и теперь десять раз 
подумаю, прежде чем отправить какого-нибудь второстепенного героя куда-
нибудь. 

    Ведущий   Однако, стремление - это одно, а результат: Не знаю, можно ли 
говорить о <хэппиэндовщине> в <Чапаеве и Пустоте> (да и можно ли там 
вообще говорить о концовке). А вот в чистых новеллах - там как-то не до 
<хэппи>. Радость от победы над материалом - да, возможно. Но это - именно и 
только на фоне разрыва со всем, что связывает. Какой же тут хэппи энд?! Это в  
<Онтологии детства> или в <Нике>  что ли ?.. Не говоря уже о <Тарзанке> - 
трудно предложить более черную  концовочку, чем вот это <Он последний раз 
посмотрел по сторонам, потом кротко глянул вверх, улыбнулся и медленно 
побрел по мерцающей серебристой полосе, целуясь с ночным ветром и думая, 
что, в сущности, он совершенно счастливый человек.> Весело, ничего не 
скажешь. Особенно, если вспомнить о том <на самом деле> , какового, может, и 
нет:

        Бродский  Если бы в эту минуту была возможна прямая трансформация  
психической энергии в физическую, то первое, что следовало бы сделать, 
закрыв данную книгу, это отменить существующий миропорядок и объявить 
новое время.

          Ведущий    Так что я не слишком бы доверял словам Пелевина  о том, 
какой он суеверный - в смысле отношения к судьбе героев. Да и его  склонность  
к мистике - это скорее выдумки любителей непременно искать в авторе-
человеке отголоски его творчества. Впрочем, возможен и  иной угол зрения:

     Генис       Вопреки тому, что принято говорить о бездуховности новой 
волны, Пелевин склонен к спиритуализму, прозелитизму, а значит, и к 
дидактике.

    Петр Пустота    Я не очень понимаю, что такое <духовность>.

     Ведущий   Ну уж во всяком случае - не <склонность к спиритуализму>! А  
вот о дидактике - правда. Хотя это ведь не обязательно идет от <прозелитизма>, 
а попросту получается бессознательно - прорывается скрытый в писателе 
Учитель.
     А, вот, кстати, о бессознательном!
          
         Генис      Обычный спор поколений в литературном процессе сегодня 
часто принимает форму борьбы за советское наследство. Впрочем, раздел его 
уже произведен: "отцам" - шестидесятникам отошла рациональная, а "детям" 
- иррациональная  часть советского прошлого. Пользуясь обычным жаргоном, 
можно сказать, что первым досталось сознание "совка", а вторым - его 
подсознание.
       С другой стороны, выявление и описание национального подсознания и есть 
главная задача всякого искусства.

             Ведущий    Можно с этим и поспорить. Однако тот факт, что как раз  у 
Пелевина именно это и получается - В ЧАСТНОСТИ!- оспорить уже трудно - во 
всяком случае если судить по бурной реакции отторжения у пациента. Вряд ли 
где-то еще так отчетливо проявилась <совковость>, как в реакции на 
пелевинскую прозу. К тому же, именно в юморе ведь, как известно, заключена 
масса информации о бессознательном. Так что Пелевин, возможно, самый легко 
дешифруемый ее носитель.

                                                *  *  *

          Статья Александра Гениса в <Звезде> , возможно, не была бы такой  
безоговорочно позитивной, не вынуди его к этому  выступившие ранее 
кликуши. Он абсолютно разумно рассудил не вступать с ними в полемику - ибо 
на этом поле брани (в смысле  трамвайной ругани) они, естественно, выиграли 
бы:  игра шла бы по их правилам. Вынужденный говорить как бы в пустоту, а не 
в некоем поле собеседников, Генис,  к тому же,  не смог позволить себе даже 
столь обычной для его стиля критической иронии. Хотя, видит бог, <Чапаев> 
дает для этого куда как достаточно поводов! Вот так наша странная российская 
<критика> приводит к разбиению людей на лагеря. Хвалить - так хвалить, хотя, 
казалось бы, почему  даже предельно доброжелательному критику не 
обозначить у автора и некоторых неприемлемых для себя пунктов?:
        Генис и вообще в противоречивой ситуации. Статья написана сжато, 
лаконично - как и всегда - и тем самым автоматически оказывается 
адресованной узкому кругу посвященных как минимум в язык и тематику. А раз 
так - он обращается почти исключительно к тем, кто уже  и так все понимает. 
Это, впрочем,  шизофреническая ситуация любой критики, если только она 
хочет оставаться именно и только критикой, не внося в сказанное автором свои 
соображения:

      Великий Старец    Доказывающий не знает, знающий не доказывает.

     Сергей Костырко Итак, тема: кому, зачем и в каком качестве нужен 
критик.
 
       Ведущий  Сначала -  терминология. Пусть здесь <критики> - это те, чьи 
статьи о литературе печатаются в периодике. Начнем с участников нашего 
круглого стола. Скажем,  газета <Сегодня>:
           
        Евгений Ермолин   Отборное общество эрудитов, экспертов, талантов. 
Ослепительная публика, объединенная сознанием собственной отмеченности, 
принадлежности к культурно-авангардному бомонду. Страницы культуры и 
искусства вовсе не рассчитаны на заинтересованное внимание сколько-нибудь 
широких читательских масс. Скажу больше: здесь делается все, чтобы 
оттолкнуть обычного, так сказать, рядового читателя>. Культивируется 
эстетическая и прочая самодостаточность. 

         Ведущий   Все это, однако, не помешало Андрею Немзеру высказаться во 
вполне бытовом стиле. Как лаконично сформулировала Ирина Роднянская, 
отзыв его о Пелевине выдержан в духе <опять этот гаер морочит порядочных 
людей>.
     И все же в целом сказанное Ермолиным точно. И не только о  газетных 
критиках, но и о многих писателях.

           Анатолий Курчаткин     Новый русский писатель формируется на 
глазах. Писатель для понимающей элиты, писатель для своих, говорящий с 
избранными об избранном, - демиург, да, но не жрец Аполлонова храма. И 
писатель для толпы, для черни, сочинитель чтива - может быть, умелый и 
искусный ремесленник, но не мастер. 
     Ничего третьего сегодняшнее время не предлагает:Что делать писателю, 
не склонному ни к первому, ни ко второму типу писательства, со своей жизнью 
в современной России? Для которого литература - не эстетическая игрушка, 
не средство для медитации:

            Ведущий    А вот такой разговор -  по делу! В этом Пелевина уличить 
легко - его работа - именно игрушка, и - порой - еще и средство медитации. 
Грешен. Как и некоторые другие способные русские писатели, которые никогда 
не ставили себе высоких гражданских целей, подобно Некрасову. А занимались 
искусством. Ради него самого. Как Пушкин:
      И все же, как ни горько сказанное Курчаткиным, есть и более сильное 
утверждение:

               Иванова  Писатель-профессионал становится фигурой - для 
литературы - не совсем обязательной. Или, скажем, так: совсем не 
обязательной.  Возможны варианты. Например, писатель-артист:
         Реальное, то, что руками потрогать можно, раны, куда персты вложить 
можно, имеют сегодня невероятное преимущество перед книжной и даже 
столь модной виртуальной реальностью, и никогда Пелевину не догнать в 
читательском успехе Рязанова. Или Клару Новикову.
      Пусть и не мечтает.

            Костырко     Да, времена изменились. И журналы уже не претендуют 
на роль общественных лидеров. В таком качестве они, похоже, уже не нужны. 
Журналы становятся прежде всего ЛИТЕРАТУРНЫМ явлением.

            Ведущий     Жаль вот только, критика этого не заметила и продолжает 
наезжать на писателя. Добро бы только за стиль, так нет - и идеи у него не те, и 
мировосприятие, и зовет он нас куда-то не в ту сторону:
          
          Игорь Яркевич    Современная проза находится сегодня в изоляции, в 
блокаде, в углу. Современной прозе просто необходим посредник в ее 
отношениях с читателем.
                    
            Ведущий    Не знаю, может, прозе посредник и нужен. Вопрос, нужен ли 
он читателю:

           Яркевич     Таким посредником вполне могла бы быть критика

           Костырко      Возникает вопрос: если писатель не в состоянии сам 
объясниться с читателем - зачем взялся? И если писатель вообще не знает, 
что он как писатель должен делать, о чем и как говорить с читателем, почему 
он писатель? И наконец, если критик может лучше писателя объяснять 
сложные и нужные читателю вещи и лучше писателя знает, чего от него 
ждет читатель, зачем он сам не писатель?

        Яркевич        Но критика за что-то очень сильно обиделась на писателей, 
вышедших на широкую арену в последние годы. По ее представлениям, да, 
наверное, и по общему представлению русского литературного сознания, 
писатель к рукописи обязан приложить что-то типа справки, что он является 
хорошим человеком и что в момент вдохновения его поцеловал в нужное место 
тот или иной классик. От писателя ждут не сильной живой прозы, не 
качественного результата, а прежде всего соответствия тем или иным 
нормам литературного морального кодекса. Критика взяла на себя функцию 
бастиона, функцию последнего оплота духовности от новых координат 
эстетики и культуры. 

       Костырко     Из этого должно следовать, что критик изначально знает, 
какой должна быть литература.   Детский вопрос: откуда? Из науки? Я, 
например, не знаю такой науки
       Сегодня, когда литература получает возможность нестесненно 
выполнять собственное предназначение, естественной для природы 
взаимоотношений писателя и читателя позицией критика, мне кажется, 
следовало бы считать представительство его от лица (от имени) публики. То 
есть критик как один из читателей. Пусть специально обученный для этого, но 
прежде всего - читатель. Направление его взгляда не сверху вниз - от 
учителя к ученику, а снизу вверх: Это не значит, что критик не имеет 
собственных представлений об истине и добре; не значит, что критик не 
может сочетать в себе и эксперта, и посредника, и даже проповедника, но 
выступает он каждый раз от себя лично, а не от имени партии, какой 
угодно:

     Роднянская    От кого <представительствовал> критик ? Будучи в первую 
голову читателем, все же - не от читателей. Будучи, в самом первом 
приближении к тексту, экспертом и дегустатором, полагающимся на 
натренированность своих вкусовых рецепторов, - все же не от своего 
частного пристрастия. Критик представительствовал от своих убеждений. 
Убеждения - вещь, глубоко, даже интимно связанная с личностью их 
носителя, но в то же время и надличная. Они поднимают нас над частным 
существованием, соединяя с единомышленниками в общем миросозерцании. А 
так как речь - о <созерцании> (слово подходящее, когда имеется в виду 
восприятие художества) именно мира изящной словесности, критик 
представительствовал от своей литературной партии - так в старину и 
говорили, и это, если воспользоваться любимым оборотом Костырко, было 
нормально.

     Костырко     Басинский, например, недрогнувшей рукой мог написать в 
статье <Пафос границы> о том, какой должна быть литература. Более того, 
он согласен на то, что если журналу, например, будет предложено 
произведение пусть и талантливое, но расходящееся с <правильными 
установками> литературы, то это произведение печатать не надо. Для того 
чтобы сохранить литературу в чистоте и здравии, лучше будем печатать 
вещи не очень талантливые, а может, и вообще - слабенькие. Но верные. А 
там, глядишь, и появится произведение талантливое и уже <правильное>. 

    Роднянская   Изменилось ли что-нибудь в наше, нынешнее, время? Костырко 
прав, тысячу раз прав: изменилось! Критика перестает быть органом 
литературных направлений, их взаимодействия и столкновения; недаром слово 
<тусовка> завоевало прочное место в нашем профессиональном жаргоне - как 
объединение не по принципиальным, а по житейским и деловым мотивам.

     Ведущий   Часто это, возможно и так. А теоретически - даже всегда. Но - 
все же выдаем желаемое за действительное. В этом случае куда убедительнее 
Наталья Иванова: писатель-профессионал исчезает, а критики работают в жанре 
<ворчалок>. Какая уж тут тусовка: Даже  профессиональный и современный 
Немзер ругается все-таки отнюдь не с житейско-тусовочной позиции, а вот 
именно как раз с партийной: он обвиняет писателя в унылом эгоцентризме, в 
потокании комплексам ограниченных людей - словом, в несоответствии тому 
высокому предназначению, каковое, по мнению Немзера, только и позволяет 
называться писателем. Вс„ то же, господа: поэт в России больше, чем поэт. То 
есть - не поэт! А зато обязан быть гражданином. Ведь обвинение в 
эгоцентризме и обвинение в недостаточной гражданственности - близнецы-
братья!
      Но это могло бы быть лишь казусом, исключением из общего правила. 
Боюсь, однако, что дело с <тусовкой> обстоит далеко не так хорошо, как 
хотелось бы. Более точными представляются  слова о <новой> обособленности, 
разобщенности, потере языка для общения. 
        Не хотелось бы заканчивать на столь пессимистической ноте, поэтому - 
коли уж речь идет о писателе с чувством юмора - приведу для иллюстрации 
положения в нашей критике (да и не только в ней) чужую находку: нечто вроде 
притчи. Очень уж она  злая  и точная.

      Израиль Меттер   Лет пятьдесят назад мне пришлось по служебной 
надобности побывать в Ленинградской психиатрической больнице на Пряжке. 
Водил меня по палатам главврач. Он разрешил мне заглянуть и в отделение для 
буйных. Творилось там нечто невообразимое. Но четверо дюжих санитаров 
сноровисто справились с тридцатью разбушевавшимися безумцами. Я спросил 
у главврача: 
- Доктор! Как же это удается санитарам при таком численном перевесе 
психов? 
- Все дело в том, - ответил он, - что психически больные не могут между 
собой договориться. Это свойство их болезни. 





       Если бы этого явления - Пелевин и вся его двойная эскапада (сами тексты 
плюс  реакция  на них во всем мире) - не было, ей богу, стоило бы его 
придумать - как лакмусовую бумажку (или , точнее - красную тряпку), 
вызвавшую такую реакцию критики, что стало многое ясно. Не о Пелевине - 
для подобного критика никак не годится - а о критике. Даже мелькнет порой 
шальная мысль  - что он все это <нарочно>. А что? Я б не удивился. Не вс„, так 
уж хотя бы часть. Главный лозунг  истинных пушкинистов (в простом 
буквальном смысле - как  <буддисты> и т.п.) - то есть, пофигистов или, для 
рафинированных эстетов, постмодернистов, - должен быть какой? Верно - 
ничего святого. То есть - как только ощутил в себе первые, щекочущие нос 
нотки пафоса, <красивости> (а это связывает куда больше, чем любое 
конкретное деяние) - хоп - сразу работай  на снижение. 
     Но - есть в прозе Пелевина и другая часть. Та, в которой он всерьез поясняет 
сказанное в части первой. И - более того - жалуется на непонятость, 
одиночество и прочие бытовые неудобства затворничества. Печаль!.. Зачем это? 
К чему портить такой отличный анекдот, разъясняя, что в нем смешного? И уж 
тем более - взывать к посвященным - немногим: Ну тут мы, Виктор  
Олегович, тут. Слышим Вас хорошо. Прием:
      И что? Надо кого-то громко звать, чтобы заглушить хор <критиков>? Пусть 
так, вот  я и пишу. Хотя , видит бог, хорошего в этом  ничего нет. Ибо сапиенти 
- он и так сат. А коли уж нет - так ничего и не поможет.
    И, чтобы не сбивать впечатление <гипер>, закончу все же цитатой - из 
Мелькиора де Вогюэ (сказано в 1886 году): <Эти доктрины возрождаются, с 
легкими видоизменениями, в той горячности, с какою известная часть России 
стремится к нравственному и умственному отречению, иногда тупоумному по 
своей неподвижности, иногда величавому по преданности, как и само евангелие 
Будды.
     Вс„ в мире соприкасается.>

15.04.98
14