Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
ми-то духами, и
особенно выделялась одна толстая, узорная пробка с петухом на вершине;
во-вторых, тускло лоснилась плоская банка из массивного, граненого, грубого
стекла под хрусталь; в-третьих, сверкал стаканчик с какой-то ярко-красной
массой, с бриллиантином, наверное.
- Ну? - спросил Курт, щурясь перед зеркалом. - Были вы у господина
Гарднера?
- Был, - ответил Ганка и вдруг спросил: - Долго вы работали у Курцера?
Курт сбросил в тазик бурую пену.
- А я и сейчас работаю у него, - ответил он спокойно. - Ведь это, - он
сделал круглый жест, очерчивая им всю комнату, - считай, уже все его. Я-то
ведь вижу, куда дело клонится.
В клетке тонко и пронзительно крикнула какая-то птичка.
- Он, кажется, любит птиц? - спросил Ганка.
- Что любит? - зачем-то переспросил Курт. - Ах, да, птиц-то? Любит,
любит! Птиц-то он, точно, любит. Вот заказал дрозда принести. Сейчас я ходил
западню ставить.
- Какого дрозда? - спросил Ганка.
- А черного дрозда, - мирно объяснил Курт, смотря в зеркало. - Мы
сегодня пойдем с Гансом к оранжерее, там сейчас самый лов.
- К оранжерее? С Гансом? - донельзя удивился Ганка. - Это после того,
как профессор...
Курт несколько насупился и вздохнул.
- Да, да, - сказал он прочувствованно. - Бедная госпожа Мезонье!
Профессора я уже не жалею. Раз его нет, так и жалеть некого. А госпожу
Мезонье...
И так помрачнел, что казалось, вот-вот всхлипнет.
- Очень жалеете? - иронически спросил Ганка.
- Очень! - печально кивнул головой Курт. - Уж так жалею, уж так я ее
жалею...
- Курт, что вы валяете дурака! - крикнул Ганка. - Вы думаете, я не вижу
этого? Благодетель! Жену он жалеет! Он пойдет с Гансом черт знает кому
ловить дрозда! Это тогда, когда еще теплый труп профессора лежит в доме...
- Извините, не черт знает кому, - поправил солидно Курт, - а самому
господину полковнику. И потом, дорогой, ну зачем вы кричите? В доме умершего
говорят шепотом.
Ганка приложил руку ко лбу. Голова у него гудела.
- Вы нарочно издеваетесь надо мной, - сказал он глухо. - Бог знает,
зачем это вам нужно? Отчего ни на один мой вопрос вы не хотите ответить
прямо?
Курт положил бритву и обернулся к Ганке.
- Ну, вы мне ответите на один мой вопрос? - спросил он, улыбаясь.
- Пожалуйста! - гневно фыркнул Ганка.
- Так вот: какого дьявола вам от меня нужно?
- Мне? - опешил Ганка.
- Да, вам! От меня? Какого черта? Скажите! Ганка растерянно молчал.
- Что вы пристаете ко мне? С каких пор я знаком с профессором? Как я
знаком? Что мне говорил профессор? Почему говорил? С какого времени я знаком
с Курцером? Почему знаком? Любит ли Курцер птиц? Почему любит? Какую птицу я
ему пойду ловить? С кем пойду? Когда пойду? Зачем вам это все нужно? Какая
причина вашей... ну, любознательности, что ли, я, уж так скажу из
деликатности?
Ганка растерянно молчал.
- Ну вот, видите, - сказал Курт, как бы подводя итог.
- Да, вы правы, правы, - сказал наконец Ганка. - Да, но дело-то вот в
чем: я имею серьезные причины так вас спрашивать. Очень серьезные. Профессор
вам доверял. Вот мне Ланэ говорил, что вы ему привезли какое-то письмо,
потом профессор вас вызвал зачемто ночью. Это все дает мне основание
относиться к вам с доверием.
- Ну, а мне, сударь? - спросил Курт. - Что?
- Вот вы только что сказали: "Это все дает мне основание относиться к
вам с доверием", - но ведь не вы мне рассказываете о себе, а, наоборот, меня
спрашиваете. Так уж позвольте тогда и вас спросить: ну, а мне-то что дает
основание вам доверять? И опять-таки, если вы мне доверяете, ну, тогда,
пожалуйста, говорите. Я вас буду слушать.
Ганка молчал.
- Ну, вот видите, сударь, - повторил опять Курт, - о чем же нам тогда с
вами говорить?
Он взял одеколон, аккуратно помочил платок и начал было примачивать
левую, выбритую щеку.
- Но повторяю: я ничего не знаю, с полковником у меня никаких отношений
нет. Да и, как вы сами должны понимать, не может быть. С профессором тоже
никаких особенных разговоров не было. Просто я сидел около окошечка, увидел,
что свет горит, ну и зашел посмотреть, что там такое. Ну, а что касается
всего прочего... честное слово, не помню даже, о чем вы меня спрашивали...
Да, о птичках. Любит ли полковник птиц? Любит, очень любит. У него во всех
комнатах клетки. Ну вот, кажется, и все!
Он сделал еще несколько взмахов бритвой, потом аккуратно вытер ее
ваткой, положил в футляр и встал. Подошел к углу комнаты, открыл ящик и
вынул оттуда какое-то несложное приспособление - моток веревки, легонькие
козлы, кусок сурового полотна, все это в разобранном и свернутом виде.
- Видите, какой станок, - сказал он шутливо, - совсем как дыба. Правда?
Вот мы сейчас это соберем, да и...
Ганка стоял молча. И вдруг пришло ему в голову что-то такое, что
относилось к одиночке, к желтому свету угольной лампочки и разговору вдвоем
о дыбе и о том, кто ее перенес. И, не отдавая себе отчета зачем, он вдруг
прочел строчки, пришедшие к нему неведомо как и откуда:
Вот так же будет поздно или рано
И с царством многолетнего тирана.
Он покрутил головой: "Господи, какие есть люди на свете!" И тут он
увидел - руки у Курта дрогнули, и он положил полотно на пол.
- Что вы сказали? - спросил он.
- Так, - быстро ответил Ганка и махнул рукой. - Но, Курт, Курт, как все
это скверно устроилось!
- Откуда вы знаете эти строчки? - повторил Курт и подошел вплотную к
Ганке. - Кто вам их читал?
Он подтянулся, стал твердым, губы и подбородок у него сразу отвердели и
четко оформились. Он схватил Ганку за плечо и так больно сжал, что тот
вскрикнул, но Курт будто этого не заметил.
- Кто вам прочел это стихотворение? - повторил он, почти угрожающе.
- Что вы на меня кричите? - машинально обиделся Ганка и вырвал у него
руку.
Курт с размаху ткнул свой ловкий снаряд, и все эти кусочки холста,
бечевки, веревки, намотанные на палочки, - все полетело в сторону.
- Откуда вы?.. - начал он тем же тоном и вдруг опомнился.
Отошел, сел на табуретку и опустил руки.
- Мне эти стихи прочел товарищ по камере, - сказал Ганка. - Мы сидели
вместе, и вот он прочел их мне.
Курт поднял голову.
- Как звали вашего товарища? - спросил он.
- Его звали Грубер, то есть звали Карл Войцик. Его раньше, как-то
ночью, привели ночевать в мою квартиру, и вот тогда мы познакомились с ним.
- Ну, а... каким образом вы и он дошли до этих стихов? О чем вы
говорили до этого?
Теперь лицо Курта было совсем иное. Правда, ничего существенного не
изменилось в нем, только исчезло выражение этой насмешливо-выжидательной
иронии, но стоило взглянуть на него, чтобы понять - вот был один человек -
злой, недоверчивый, насмешливый, а теперь говорит, слушает, спрашивает
кто-то совсем другой.
- Его теперь уже нет, - ответил Ганка этому другому человеку. - Он
погиб.
- Вы точно знаете это? - спросил Курт.
- Его вывели из моей камеры, - ответил Ганка. - Мы только что говорили
с ним о Кампанелле, и вот...
- Да, да, о Кампанелле, - со страшной энергией тоски тихо сказал Курт.
- Но, Ганка, Ганка, расскажите мне все! Как вы встретились? Что вы говорили?
Все, все мне расскажите, слышите? - Он подошел к двери и заложил ее на
крючок.
- А черный дрозд как же? - все-таки не удержался Ганка.
Курт криво и зло усмехнулся.
- Черный дрозд? Черный дрозд будет, - пообещал он, намекая на что-то,
чего Ганка понять еще не мог. - Черного дрозда я на последний случай берегу.
И вот тут этому незнакомому и мало симпатичному ему человеку, которому
Ганка имел все причины не доверять, он рассказал все: и про свой арест, и
про разговор с Гарднером, и про декларацию, и даже про то, зачем он приехал
сюда и что думает делать.
Он рассказал быстро, свободно, обращаясь больше к себе самому, чем к
Курту, но Курт, видимо, понимал это, потому что не перебивал его, не
расспрашивал, а только в нужных местах кивал головой и поддакивал:
- Да, да... Ну, конечно, так... Да, да...
Ганка говорил долго, и когда он кончил, Курт встал с места.
- Да, - сказал он; отвечая каким-то своим мыслям. - Плохо. Очень, очень
плохо.
- Что плохо? - спросил Ганка, следя за ним глазами.
- Ничего, - ответил Курт. - Идемте за пустырь, посмотрим мои силки.
Глава шестая
Они вышли к пустырю, и тут Курт начал расставлять силки. Было тихо и
пустынно. Воздух густел и становился влажным. По верхам бурьяна, по сердитым
лопухам и бурым репейникам прошел ветерок, и вдруг сильно повеяло сырой
землей и неясным ароматом каких-то цветов. От развалин несло влажным мхом и
отсыревшим кирпичом. Над небольшой зеленой лужей в глубине развалин стоял
легчайший, тонкий пар. Самозабвенно заливались - словно набухали и лопались
огромные тинистые пузыри - зеленые лягушки. Крикнула один раз какая-то
небольшая болотная птица. Подождала немного и еще раз крикнула.
Курт посмотрел на солнце и покачал головой.
- А уж поздно, - сказал он, - как бы не запоздали. Пожалуй, и не
прилетят.
Черная птица, длинная и бесшумная, как кошка, косо пронеслась мимо них,
широко махая крыльями. Села на кирпичную кладку и пронзительно, отрывисто
закричала. Курт посмотрел на нее и только головой качнул.
- Козодой, - сказал он. - Давно их тут не было, а в этом году парочка
живет где-то в парке, только вот не могу доглядеть где.
Он наладил силок, поставил его под куст, потом возвратился к
развалинам, вынул платок, расстелил, сел на него, достал из кармана трубку,
выбил о кирпич - все это не торопясь, по-деловому, основательно, - закурил и
заговорил.
- Вот от этой бесформенности и погиб ваш шеф! Так и не смог понять, с
кем же он очутился под конец и как это так вышло, что они считали его
коммунистом. Что ж, старик был мужественным человеком. Да вот только...
кончил неладно. Сенека тоже умер замечательно, но смерть его не стоит и
самой худшей из его плохих трагедий. Вот это-то и надо вам понять, хотя бы
сейчас!
Ганка посмотрел на него усмехаясь.
- Надо ли? - спросил он.
- Надо, надо, - сказал Курт, - Очень надо... Я ведь чувствую, что вы
затеяли! Так вот, не нужно. Так кончают только институтки да проигравшиеся
шулера.
Он встал и пошел, не прощаясь, и вдруг, вглядываясь в его неторопливые,
громоздкие, но очень устойчивые движения, Ганка вспомнил и человека совсем
другого и разговор другой, не похожий на этот. В ужасе внезапного озарения
он поглядел на Курта, ибо только в эту кратчайшую секунду восстановил в уме
все недостающие звенья той огромной цепи причин и событий, в начале которой
стоял приход садовника Курта на виллу и в конце разговор с Войциком.
- Боже мой, - сказал он болезненно. - Боже мой, так вот оно как!
Курт...
Курт остановился, и тогда Ганка подбежал и схватил его за руку.
- Слушайте, - сказал он запальчиво и восторженно, - слушайте, я
расскажу вам... Я сегодня же пойду...
- А вот об этом не надо говорить, - сказал Курт серьезно и строго. -
Знаете: "Что задумал делать, делай скорее".
- Хорошо, - сказал Ганка и сжал губы. - Прощайте.
Он был уже на краю полянки, когда Курт окликнул его.
- Вот что, Ганка, - сказал он, подходя к нему и как будто даже смущенно
дотронулся до его руки. - Вы не сердитесь на меня, пожалуйста, если я что не
так сказал или повел себя. Но посудите: зачем мне было знать о вас
что-нибудь особое? Кто я такой? Чужой человек. Вы и любите-то меня не
особенно.
-Да нет, я верю вам, - быстро ответил Ганка и схватил его за руку. -
Верю, верю! Я не знаю, как это вышло, но только я понял: вот тот самый -
ведь и Войцик был...
- Дорогой мой, вот что, - Курт положил ему руку на плечо, - уясните
себе, про меня пока знаете вы только одно: я служу Курцеру. Я же, как его
служащий, знаю про вас и другое. Дай Бог, чтоб все ваши порывы не свелись к
новой истерике...
- Почему вы так думаете? - пробормотал Ганка.
- А, милый! Вы уже вторые сутки бьетесь в ней, только почему-то не
замечаете этого. Помните, вы стояли в толпе и крикнули что-то солдату? И это
была истерика, и очень скверная. Вы-то спрятались, а другие за вас
поплатились. Потом вы пришли ко мне - и тоже это была истерика. И сейчас,
наконец, когда желаете со мной поделиться вашими планами, тоже бьетесь в
истерике.
Он вдруг засмеялся.
- А впрочем, желаю вам всего хорошего. Но только не думайте,
пожалуйста, что все дело в том, чтобы убивать, убивать, убивать. Одним этим
ничего не сделаешь. Истерик-то никто не боится.
Он хотел сказать что-то еще, но в это время затрещали кусты.
Курт отскочил от Ганки.
Чертыхаясь и треща, по кустам кто-то шел к ним, только не со стороны
дорожки, а исподволь, в обход.
- Правее, правее, - вдруг крикнул Курт, - там дорожка есть!
Появился Ланэ, за ним Кох и Гарднер.
- Ну, я же говорю, здесь они, - сказал Ланэ, - и доктор тут дрозда
ловит.
- Ох, и птицеловы вы! - сказал Гарднер. - Мальчишка к вам все просился,
я не пустил его. И нашли же местечко, где птиц ловить! Весь оборвался, пока
шел. Курт, где ваш западок? Бросайте его к дьяволу. Больше вам он уже не
понадобится. Кончились ваши птички.
Курт посмотрел на него с удивлением.
- Да, да, - сказал Гарднер, - не для кого больше их ловить. Хозяин-то
ваш Богу душу отдал. Теперь уж скрывать незачем, профессор-то умер, а у
господина Курцера сердце сдало. Вот какие вещи получаются, Курт.
- Ладно! - угрюмо кивнул головой Курт, нимало не удивясь тому, что у
Курцера сдало сердце. - Не хватало мне еще вони, упокой, Господи, моего
хозяина, а я терпеть больше этого не желаю - в комнату не войдешь.
С минуту все помолчали.
- Сердце сдало, - покачал головой Курт. - И как не сдать, когда здесь
такое творится! Профессор-то не чужой человек, а шурин. А господина Курцера
этот нечистый дух Бенцинг все сбивал. Если бы не он, у меня бы клумбы чище
бенгальских огней заиграли. Я ведь садовник старый, господа, опытный, меня
еще старый Курцер учил.
- А кто же мешал тебе? - ворчливо спросил Кох. - Все только с воробьями
треплешься. У тебя постоянно что-нибудь не так.
Курт вдруг выпрямился, лицо его одеревенело, он отвесил нижнюю губу и
сказал густо и натуженно:
- У меня родители вполне благородные люди из города Профцгейма, а я их
законный сынок!
- А? Кох, здорово? - повернулся к своему спутнику Гарднер.
- На эти штучки-то он мастер! Где оскалиться да и покритиканствовать,
там и он, - с хмурой улыбкой похвалил Курта Кох.
- Ну ладно, Курт, этот Бенцинг больше вам не помеха, - великодушно
сказал Гарднер. - Я его арестовал.
- Да он того и заслужил, - одобрил Гарднера Курт. - Как начнет ходить
по дорожкам да кусты тросточкой шевелить: тут почему не так да там по какому
праву не этак? - полный базар. А хозяин-то... Вот, лови ему дрозда. Попробуй
поймай его! В снасти этой и воробьишка-то не запутается, не то что там
дрозд! Они же высокие господа, - он робко поглядел на Гарднера. - Все они
слегка...
- Ну, ну? - сказал Гарднер и быстро взглянул на Коха.
Курт немного покрутил пальцами около лба.
- Ах, негодяй, ах, критикан! - сияя, сказал Кох.
- Ладно, Курт, - сказал Гарднер, - мы с вами еще поговорим. Ганка!
Завтра утром прошу вас ко мне, поедем в город разбирать дела института.
- На это Ланэ есть, - сказал Ганка, отворачиваясь.
- Вот как! - улыбнулся Гарднер. - А если мне нужно именно вас одного?
Ну, так я жду вас к себе, и не завтра, а через тридцать минут, со всеми
бумагами. Идемте, Ланэ!
Они ушли втроем, и Курт, склонив голову набок, слушал, как они идут по
дороге.
Гарднер сидел внизу, в комнате Курцера, и дописывал рапорт. Он и
всегда-то любил писать, а сейчас выписывал последние строчки рапорта прямо с
наслаждением. Почерк у него был красивый, крупный. Стройные буквы
стремительно и прямо ложились на бумагу. Он чувствовал себя прекрасно. Еще
день, еще ночь - и все. Пусть даже это дело с профессором и провалится, ему
и на это теперь наплевать. Он свое исполнил, кого надо надоумил, кого надо
предупредил, а там уж дальше не его забота. Рядом с кипой бумаг лежал
раскрытый портфель, набитый документами, и лакированный ящик на замке.
"Как это говорили древние римляне: "Что не берет железо, то возьмет
огонь". Честное слово, это ловко! Ему всегда нравилась римская деловитость.
И он улыбнулся, вспоминая последний разговор с карликом. "Дудки! Я тебе
больше не слуга!"
Гарднер был в новом, очень хорошем штатском костюме, выбритый,
надушенный, и поэтому чувствовал невероятную легкость во всем, точно после
хорошего душа.
Солдат ввел Ганку и остановился около притолоки.
- А, - сказал Гарднер радушно, - все-таки пришли. Садитесь, пожалуйста.
А чего вы такой зеленый? Можно идти, - обратился он к солдату. - Вы что,
принесли что-нибудь?
- Да, - сказал Ганка, - смотрите, что я нашел в кабинете профессора, -
он вынул из кармана длинный, плотный конверт.
Не вставая, Гарднер через стол протянул руку.
- Ага, давайте-ка сюда. Все писал, старичок!
Он посмотрел конверт на свет, понюхал и рванул его вкось.
Тогда Ганка вытащил браунинг и, не целясь, почти боясь смотреть даже,
выстрелил в этот матово блистающий, высокий, шафранный лоб.
Он увидел еще раз лицо это, руку с зажатым в ней конвертом. Все это под
углом и очень крупно. И вдруг все кругом пошло толчками, четко и отрывисто,
словно засекая секунды на хронометре.
От выстрела у него дрогнуло плечо, и он чуть не выронил оружие. Тогда
он закусил губу, сощурился и уже четко и спокойно еще раз за разом спустил
курок. Лицо Гарднера завертелось, запрыгало, запрокинулось быстро и легко,
как мишень в тире. И только ушло от Ганки это лицо, как он увидел другое -
неподвижную четырехугольную голову, кожу, всю в подтеках, в ржавых пятнах.
Лицо Войцика было неподвижно, глаза опущены. На Ганку он не смотрел,
как и тогда, в минуту расставания. Вдруг сзади закричали.
Ганка быстро оглянулся. Вбежал солдат, да и застыл, ошалело открыв рот.
"Ну, беда тебе теперь! Недоглядел! Расстреляют зверюгу!" - подумал
Ганка со злым удовольствием.
Гарднер лежал на столе подбородком вперед. Особенно ясно был виден
аккуратный, сиренево лоснящийся пробор.
Ганка прыгнул и прижался к косяку окна. Войцик стоял рядом с ним,
локоть о локоть.
- Да, это дело, - сказал ему Ганка, смотря на солдата. - Это такое
дело... - повторил он и, боясь опоздать, сунул браунинг в рот.
Выстрела он уже не услышал.
"ЭПИЛОГ "
На этом бы мне и кончить свои записки, но вот что случилось неделю
назад.
В понедельник, после обычного недельного профессорского обхода, ко мне
подошла ясно улыбающаяся, подтянутая и оживленная сестра (не помню, писал ли
я, что больница, где я нахожусь, частная, довольно дорогая, и поэтому сестры
здесь тоже особые), ткнула острым розовым ноготком в смятый угол подушки и,
ласково наклонившись надо мной, спросила, не скучаю ли я, не хочу ли принять
внеочередного посетителя.
Нужно заметить, порядок нашего отделения очень строг именно в этом
пункте. В больнице допускалось