Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
атировала бы, что Иванов к выполнению
священного долга годен.
Через день Иванов значительно усложнил задачу, произведя минутное
погружение в прорубь на Обском водохранилище. Для страховки, чтобы он не
ушел под лед, его перевязали веревкой и держали за концы. Однако и
погружение в ледяную воду также не оправдало себя: испытания холодом только
закаляли организм призывника, не оставляя никаких шансов стать обычным
больным человеком.
В поисках тяжелого заболевания Иванов даже пробовал отравиться конторским
клеем, но также все без утешительных результатов: хотя поначалу живот
обнадеживающе скрутило, но уже на следующий день, надолго засев в туалете,
все прочистилось естественным образом. Неудачей также закончилась и попытка
сломать себе руку: хотя Рожков и бил тяжелым дрыном по-товарищески и от
души, но кость даже не треснула.
Осознав, что наскоком такие серьезные дела не делаются, и одного даже
очень большого желания недостаточно, Иванов на несколько дней засел в самую
большую научную библиотеку города где, набрав медицинских книг, стал
внимательно изучать симптомы и течение болезни при сотрясении мозга.
Подковавшись теоретически, он решился осуществить дерзкий план на практике.
И вот поздно вечером Иванов с Рожковым направились в центр Академгородка.
Там красовалась, перемигиваясь гирляндами-лампочками, новогодняя елка. Рядом
с ней находилась высокая ледяная горка, с которой в дневное время каталась
детвора.
По пути, чтобы сделать подходящую травму, Иванов хорошенько двинул
головой о кирпичную стену торгового центра.
- Чуть череп не расколол, - прощупывая макушку пожаловался Сергей. -
Кажись, что-то есть... Вот шишка образовалась. Иди вызывай скорую!
Рожков зашел в телефонную будку, набрал "03" и, подделывая свой голос под
взволнованный, затараторил:
- Здесь человеку плохо... Лежит.. У горки возле торгового центра... Не
знаю. Видимо катился с горки и упал.
Когда появилась скорая, Иванов лежал без движений, изображая
бессознательное состояние. Его загрузили в машину и увезли в больницу.
Почти каждый день мы приходили проведать "больного". Забившись в дальний
угол коридора, мы курили и смеялись, слушая как Иванов морочит головы ничего
не подозревающим врачам, как он втихаря выбрасывает все прописанные
таблетки, порошки и микстуры, как ему каждый день колют уколы.
- Терпи, - подбадривали мы Иванова. - Отступать уже некуда! Другие,
вообще, месяцами в психушке проводят - косят под "дураков".
- Точно! Главное, чтобы признали дебилом - тогда и универ кончить можно!
- А как же - наука требует жертв!
Иванов пролежал в больнице недели три, а потом долго и настойчиво ходил в
поликлинику с жалобами на головные боли. И как венец его стараний уже к
майскому призыву он получил долгожданный "белый билет".
...Часа через два бутылки опустели. Приятели веселой толпой подняли меня
на руки и как героя понесли по коридору из общаги:
- Э-э! Не так, не так! Неправильно несем! Разворачивай! Ему так не видно!
Надо ногами вперед!
С шумом и хохотом вынесли мое тело из дверей общежития ногами вперед. На
крыльце поставили на землю:
- Пиши нам, если парашют раскроется! Не забывай!
- Конечно, напишу! Ну, до встречи через два года! - и, крепко пожав всем
руки, я заспешил на автобусную остановку.
ДОРОГА В АРМИЮ
Не забуду эту дату,
день, когда я стал солдатом.
(Из альбома солдата)
5 мая 1979 года. Вся семья поднялась рано утром. Недовольно ворча, мать
возилась на кухне и собирала в сумку съестное, а отец, взяв ручную машинку,
приступил к стрижке. Тогда было модно носить длинные волосы, чуть ли не до
плеч, и я не отставал от моды. Но машинка стригла плохо, и потребовалось
около получаса, прежде чем уши увидели свет, а голова превратилась в
щетинистую тыкву.
Время уже поджимало. Наспех в нервозной обстановке поели и вместе с
родителями и братом на трамвае поехали на сборный пункт. Родители были злые
и все время меня ругали:
- Какой же ты все-таки несобранный! Не подготовился! Все оставил на
последний день! Может, хоть в армии из тебя человека сделают!
На сборный пункт кировского военкомата мы прибыли точно ко времени,
указанному в боевой повестке. Там в окружении родственников и друзей уже
толпились призывники: матери утирали слезы и совали еще денег на дорогу,
приятели пыхтели сигаретами и подшучивали, а подружки обещали ждать и
регулярно писать письма.
Но вот вышел офицер и прокричал, чтобы услышали все:
- Пятая команда, строиться! В одну шеренгу становись!
Мы, будущие десантники, побросали окурки и, закинув за спину сумки со
съестными припасами, заспешили на построение - все одинаково лысые,
по-бродяжьи одетые. Офицер по списку провел перекличку и, убедившись, что
никто не сбежал и в строю нет особенно пьяных, скомандовал садиться в
стоящий рядом автомобиль ГАЗ-66 с тентом, а сам залез в кабину.
Толпа провожающих загалдела, замахала руками, крича напоследок самое
важное:
- Как приедешь - сразу напиши, как добрался!
- Кушай там хорошо - поправляйся!
Выдался пасмурный, холодный день. Чуть моросил еле заметный дождик.
Машина, разгоняя лужи, осторожно выехала на широкую дорогу и, набирая
скорость, понесла нас все дальше от военкомата. А провожающие неотрывно
смотрели вслед машине. Кое-кто, с влажными от нахлынувших эмоций глазами,
все махал и махал на прощание.
Машина ехала по знакомым улицам Новосибирска в первый пункт назначения -
областной сборный пункт - небольшое двухэтажное здание с двориком,
окруженное со всех сторон высокой кирпичной стеной. В народе его прозвали
"холодильник" в честь названия ближайшей остановки транспорта.
Сборный пункт как крепость постоянно осаждали толпы провожающих. На
территорию пункта никого не пускали, и они, чтобы еще раз увидеть своего
новобранца, выстраивались у редких щелок по краям добротных металлических
ворот в небольшие очереди-толкучки, поторапливая тех, кто задерживался. Но
мощная каменная стена и крепкие ворота наглухо отделяли призывников от их
друзей и родственников, а стволы деревьев, которые росли у стены, были густо
смазаны солидолом, чтобы на них не карабкались зрители.
Пункт служил перевалочным местом, где формировались группы на поезда и
самолеты для дальнейшего следования к месту службы. Прибывающие со всей
области новобранцы размещались в помещении, где в два яруса были установлены
нары без всяких постельных принадлежностей. Периодически нас изгоняли из
помещения наружу на часок-другой в надежде, что вслед за нами уйдет и
устоявшийся там спертый воздух. Но вонь покидать казарму не желала, зато к
ней после таких проветриваний, присоединялся холод, а как раз в тот день
резко похолодало, дул сильный пронизывающий ветер и даже посыпал снег.
Многие болтались здесь в ожидании своего рейса по нескольку суток, а
иногда и недель - срок достаточный, чтобы сформировались временные
коллективы. По противоположным сторонам нар кучковались две группы
приблатненных парней. В одной группе гнусавым голосом под гитару часами
распевали уличные песни; в другой - травили байки, периодически взрываясь и
давясь от смеха.
С первого взгляда там выделялись их вожаки: сидящие в самом центре
независимые нахальные амбалы. В один из моментов эти группы чуть было ни
сцепились. Но обошлось: силы у каждой из сторон были где-то равные, и потому
до потасовки дело не дошло. Бугаи, не сходя со своих мест, поорали матом,
пригрозили, что поубивают друг друга, на том и успокоились.
От греха подальше я вышел в коридор перекурить: быть втянутым в драку мне
совершенно не хотелось. А место, чувствовалось, здесь было очень даже
небезопасное. Рассказывали всякое. Кто-то прослышал от работавших тут
офицеров, что в предыдущий призыв здесь непонятно за что убили парня. Ночью
его спящего зажали и длинной вязальной спицей прокололи под ребрами вверх -
прямо в сердце. Это случилось под конец призыва, когда дошла очередь до
стройбатовских команд. В такие войска помимо имеющих слабое здоровье
отправляют все хулиганье: тех, у кого были приводы в милицию. Говорили, что
убийц даже не пытались искать - ведь следствие могло сорвать призыв. А тут
целый поток призывников - сотни каждый день меняются: постоянно одни
приезжают, другие уезжают - где их сыщешь по всему Союзу?
Мне здесь долго ждать не пришлось. На следующий день вместе с другими
новобранцами из пятой команды я уже ехал в поезде все дальше от родного
Новосибирска - в далекую Прибалтику.
Плацкартные вагоны с призывниками были забиты полностью. На нижних и
верхних местах спали по двое, а на третьем ярусе, где гражданские пассажиры
хранят сумки и чемоданы, с комфортом устроились счастливчики - по одному.
Толкотня невозможная, особенно в тамбурах, где вечно толпились курильщики.
В вагоне вместе с нами ехал офицер и четверо сопровождающих нас
сержантов-десантников. У двоих сержантов служба уже кончалась. Привести нас
- молодых солдат - было их последним заданием, после чего их должны
отправить домой. Они были чуть ли не под два метра ростом, стройные,
накачанные, одеты в парадную форму. Их кителя украшали аксельбанты, а также
там роилось множество значков. Глядя на них, казалось: "Вот они - настоящие
десантники! Ничего, пройдет два года, и мы тоже превратимся в точно таких же
орлов - гордых и сильных".
Как только поезд тронулся, орлы-сержанты прошлись по вагону и назначили в
каждом отсеке старшего:
- Ты будешь старшим, - говорили они тому, кто им приглянулся из тех, кто
поздоровее. - Со всех из своего отделения соберешь по десятке и принесешь
нам. Если кто заартачится - скажешь, - с ним будем разбираться отдельно. Все
понятно?
Когда сержанты перешли в следующий отсек, старший деловито приступил к
выполнению первого распоряжения:
- Ну что, мужики, давай сбрасываться, - и первым извлек из своего кармана
красную купюру.
Ребята с неохотой полезли в карманы и протягивали десятки старшему. Хоть
не со всех, но добрая сумма была собрана и передана сержантам-дембелям. На
эти деньги ординарец - отобранный ими среди новобранцев парень - закупал им
на остановках вино и закуску, и дембеля кутили на протяжении всего пути. Про
нас они забыли, и их никто не тревожил.
Двое других сопровождающих сержантов отслужили только год. Ростом они
были ниже дембелей и не столь крепкие по телосложению. На них и легла
основная нагрузка по присмотру за многочисленными призывниками: следили за
общим порядком, назначали дежурных по уборке коридора и купе. Сильно они не
задавались и даже временами включались в общую беседу.
Ехали суток пять. В отсеках то травили анекдоты, то рассказывали по
очереди истории из личной жизни - кто о чем. По соседству нескончаемо
бренчала гитара, и меняющиеся музыканты развлекали публику блатными песнями.
К концу этого путешествия от однообразия и ничегонеделания стало совсем
невмоготу.
Как-то к нам подсел один из отслуживших год сержантов. Его сразу окружили
со всех сторон, допытываясь с вопросом:
- Как служба? Расскажи.
И тот, не вдаваясь в подробности, отвечал коротко, но многозначительно:
- Как себя поставишь, так и жить будешь.
Его немногословный ответ сбил меня с толку. Я был настроен услышать
долгие истории об интересной, хотя, возможно, и нелегкой службе. Но неужели
нет ничего интересного? И при чем тут "как себя поставишь"?
- Надоело уже - сил нет, поскорей бы доехать, - проворчал один, особенно
нетерпеливый.
- О-о, ребята, зря торопитесь! Сейчас у вас золотые денечки. Знали бы,
что вас ждет впереди - ехали бы здесь все два года!
УЧЕБКА
Учебный центр ВДВ, куда нас привезли, находился в центре Литвы, в
нескольких километрах от Ионавы. Ближайший от него населенный пункт
Гайжунай, наверное, не сыщешь даже на подробной карте.
Мы нестройной колонной зашли в расположение части. Тут же служащие части
высыпали посмотреть на новичков. Это были и наши будущие командиры и
солдаты, обслуживающие часть. Один из них, глядя на нас сияющим лицом,
воскликнул:
- Два года! - и схватился за голову. - Два года! Это вечность! Ну,
мужики, не хотел бы я быть на вашем месте! Мне год остался - еще терпимо.
Если бы меня заставили служить с самого начала - застрелился бы на месте!
- Тоже мне, десантник нашелся, - в ответ подумал я. - Никакой гордости за
войска, - сам был доволен тем, что наконец-то прибыл на твердую землю и
сейчас определюсь.
Весь первый день нас распределяли по взводам: кого учиться на
оператора-наводчика, кого на командира отделения, кого на механика-водителя
БМД (боевой машины десанта).
- Кем был на гражданке? - стандартно спросил меня офицер за столом, когда
подошла моя очередь.
- Студентом.
Офицер поднял на меня глаз:
- Что, отчислили? Двоечник что ли?
- Так точно, двоечник.
- Ничего, - успокоил меня офицер, - это там ты был х..м студентом, а
здесь будешь отличным солдатом! Так, кем хочешь стать, двоечник? Может, в
командиры отделения?
- Не-е, лучше оператором-наводчиком.
А что быть командиром? - рассудил я про себя. - Не интересно, да еще и за
других отвечай. Лучше постреляю вволю.
- Хорошо. Так и запишем... Следующий!
Формирование затянулось до самого вечера. Как только взвод полностью
набирался, его уводили в баню. Наша очередь подошла, когда уже стало
темнеть.
У бани возле нас все время крутилось несколько сержантов. И стоило
офицеру отойти, как они подходили и спрашивали сигареты, деньги:
- Помоешься, отдам все обратно. Ты что, МНЕ не веришь? Не бойся! Больно
мне нужны твои рубли!
Мало кто им доверился и прятали свои кровные в своих личных вещах.
Дождавшись, когда из бани выйдет предыдущий взвод, мы оставили личные вещи
прямо на траве перед баней и зашли в раздевалку.
- У себя из одежды ничего не оставлять, - предупредил офицер. - Хранить
ее два года никто не будет. Все бросайте в кучу на выброс. Кто хочет выслать
вещи домой - пакуйте сейчас же в посылку.
Все стали бросать свои лохмотья в кучу на утилизацию. Более-менее
порядочные вещи, чтобы никому не достались, приставленный солдат рубил
топором или рвал на части. Нашелся только один-единственный из всего взвода,
который проявил принципиальность и решился отослать свою одежду домой. Ему
выдали ящик, и он, не реагируя на ехидные приколы и шуточки, положил туда
все, что на нем было, вплоть до трусов, и заколотил посылку гвоздями.
Стоящий в раздевалке солдат проводил дезинфекцию. Он макал конец палки, к
которому крепилась тряпка, в какой-то вонючий белый раствор и с полным
безразличием тыкал ей каждому по очереди под мышки и между ног.
Продезинфицировавшись, мы заходили в моечную, откуда веяло влагой и такой
прохладой, что мурашки забегали по всему телу. Была только холодная вода, и
мы, наспех облившись из тазов и смыв с себя недельную грязь и этот мерзкий
раствор, спешили обратно в раздевалку. Туда уже принесли и побросали
стопками новое обмундирование. Каждый взял себе комплект. Выбирать тут было
особо нечего: форма была единого образца - 50-52 размера. Таких богатырей
среди нас были единицы, а на большинстве она просто висела. Я был весьма
удручен тем, что это был не десантный комбез цвета хаки с высокими
ботинками, а самые обычные кирзовые сапоги и самое обычное хэбэ, в которой
всюду на стройках вкалывали стройбатовцы. Выйдя из бани, многие обнаружили
пропажу личных вещей.
- У меня деньги пропали! - возмутился один.
- Кто сигареты взял? - загундел другой.
Лопухи, отдавшие деньги на хранение сержантам, теперь не могли их найти -
сержанты бесследно испарились, а крикунов тут же осадили:
- А кто вам разрешил разговаривать? А-а? Или напомнить, что уже
находитесь в армии? А деньги и старое шмутье вам теперь ни к чему - все, что
положено, получите казенное!
И вот нас привели в казарму. От серых стен и длинных рядов двухъярусных
коек веяло тоской. Мне стало не по себе. Глядя на эту унылую обстановку из
идеально заправленных коек, на которые сразу же было запрещено садиться, я
вдруг осознал: - Не будет здесь ни дней рождений, ни других праздников и
вообще никаких развлечений: ни преферанса, ни дискотек, ни девушек - не
будет НИЧЕГО! На душе стало тоскливо и гадко, будто кто-то меня по-крупному
надул.
С этого момента все мы стали курсантами учебного центра, или проще -
"курками". Первым делом нам сказали подготовить форму: пришить погоны,
петлицы, воротнички, ввернуть эмблемы; и, получив нитки и иголки, мы
принялись за дело. Потом в консервной банке принесли разведенную хлорку, и
каждый на своем кителе, брюках, берете, ремне и сапогах стал спичкой
вытравливать номер своего военного билета. Кто завершал метить казенное
добро, ложился спать. Уже было около четырех часов ночи. Погружаясь в сон, я
еще сладко подумал: "Легли поздно, значит, подъем отложат до обеда".
Однако утром, за полчаса до общего подъема, меня и еще трех курков,
причем довольно бесцеремонно, уже расталкивал сержант:
- Подъем! Быстро! Работа есть!
Не было и шести часов, а мы еще сонные уже кидали лопатами мусор из
переполненного отходами старого автомобильного прицепа в кузов подъехавшей
машины. Это было не простое занятие: упрямый мусор не хотел цепляться
лопатой, так как там был смешан разнообразный хлам: тряпки, палки, остатки
пищи, где гнездами кишели жирные белые черви, - к тому же еще его надо было
перекинуть через высокий борт кузова, поскольку тот не опускался.
Остальным куркам тоже не удалось понежиться в постелях: за работой мы
видели, как в одних трусах и сапогах они дружно выбежали на зарядку.
Одолев кучу, мы отъехали недалеко в лесок и, утопая новыми кирзовыми
сапогами в вонючих отходах, принялись выкидывать мусор на обочину дороги.
Вычистив в кузове все до соринки, поехали на завтрак.
БИТИЕ ОПРЕДЕЛЯЕТ СОЗНАНИЕ
Армия - это романтика
для тех, кто там не был.
(Из альбома солдата)
Что дисциплина в армии держится не на сознательности, а на страхе, я
понял уже на второй день.
После отбоя, дождавшись, когда уйдет присутствующий на вечерней поверке
офицер, замок (заместитель командира) соседнего взвода, он был в звании
старшего сержанта, тихо и спокойно скомандовал:
- Рота, подъем! Строиться!
Курсанты с ближних коек громким шепотом продублировали команду, и как
усиливающееся эхо по казарме пронеслось:
- Рота, подъем! Строиться!
- Рота, подъем! Строиться!
Все повскакивали в одних трусах и построились в шеренгу по двое. Сержант
уверенно подошел к одной из тумбочек, открыл ее, извлек оттуда несколько
кусков хлеба и предъявил всем на обозрение:
- Что это за сифилис здесь хранится?
Все стояли по стойке смирно и смотрели на сержанта, не понимая, что все
это значит. В расположении воцарилась напряженная тишина. Сержант отлично
знал, чья это тумбочка, поскольку специально еще загодя обследовал их
содержимое, но решил устроить что-то показательное.
- Чья тумба, спрашиваю? - повысил голос сержант.
- Моя, - тихо отозвался курсант из соседнего взвода.
- Выйти из строя!
Из строя вышел обескураженный курсант.
- Ты, недоносок! Тебя что, плохо кормят?! А-а?!
Курсант молчал, виновато опустив глаза.