атировала  бы,  что  Иванов  к  выполнению
священного долга годен.
   Через  день  Иванов  значительно  усложнил  задачу,  произведя   минутное
погружение в прорубь на Обском водохранилище. Для  страховки,  чтобы  он  не
ушел под  лед,  его  перевязали  веревкой  и  держали  за  концы.  Однако  и
погружение в ледяную воду также не оправдало себя: испытания холодом  только
закаляли организм призывника,  не  оставляя  никаких  шансов  стать  обычным
больным человеком.
   В поисках тяжелого заболевания Иванов даже пробовал отравиться конторским
клеем, но также  все  без  утешительных  результатов:  хотя  поначалу  живот
обнадеживающе скрутило, но уже на следующий день, надолго засев  в  туалете,
все прочистилось естественным образом. Неудачей также закончилась и  попытка
сломать себе руку: хотя Рожков и бил  тяжелым  дрыном  по-товарищески  и  от
души, но кость даже не треснула.
   Осознав, что наскоком такие серьезные дела не  делаются,  и  одного  даже
очень большого желания недостаточно, Иванов на несколько дней засел в  самую
большую  научную  библиотеку  города  где,  набрав  медицинских  книг,  стал
внимательно  изучать  симптомы  и  течение  болезни  при  сотрясении  мозга.
Подковавшись теоретически, он решился осуществить дерзкий план на практике.
   И вот поздно вечером Иванов с Рожковым направились в центр Академгородка.
Там красовалась, перемигиваясь гирляндами-лампочками, новогодняя елка. Рядом
с ней находилась высокая ледяная горка, с которой в дневное  время  каталась
детвора.
   По пути,  чтобы  сделать  подходящую  травму,  Иванов  хорошенько  двинул
головой о кирпичную стену торгового центра.
   - Чуть череп не расколол, -  прощупывая  макушку  пожаловался  Сергей.  -
Кажись, что-то есть... Вот шишка образовалась. Иди вызывай скорую!
   Рожков зашел в телефонную будку, набрал "03" и, подделывая свой голос под
взволнованный, затараторил:
   - Здесь человеку плохо... Лежит.. У горки возле  торгового  центра...  Не
знаю. Видимо катился с горки и упал.
   Когда  появилась   скорая,   Иванов   лежал   без   движений,   изображая
бессознательное состояние. Его загрузили в машину и увезли в больницу.
   Почти каждый день мы приходили проведать "больного". Забившись в  дальний
угол коридора, мы курили и смеялись, слушая как Иванов морочит головы ничего
не  подозревающим  врачам,  как  он  втихаря  выбрасывает  все   прописанные
таблетки, порошки и микстуры, как ему каждый день колют уколы.
   - Терпи, - подбадривали мы  Иванова.  -  Отступать  уже  некуда!  Другие,
вообще, месяцами в психушке проводят - косят под "дураков".
   - Точно! Главное, чтобы признали дебилом - тогда и универ кончить можно!
   - А как же - наука требует жертв!
   Иванов пролежал в больнице недели три, а потом долго и настойчиво ходил в
поликлинику с жалобами на головные боли. И как  венец  его  стараний  уже  к
майскому призыву он получил долгожданный "белый билет".
   ...Часа через два бутылки опустели. Приятели веселой толпой подняли  меня
на руки и как героя понесли по коридору из общаги:
   - Э-э! Не так, не так! Неправильно несем! Разворачивай! Ему так не видно!
Надо ногами вперед!
   С шумом и хохотом вынесли мое тело из дверей общежития ногами вперед.  На
крыльце поставили на землю:
   - Пиши нам, если парашют раскроется! Не забывай!
   - Конечно, напишу! Ну, до встречи через два года! - и, крепко пожав  всем
руки, я заспешил на автобусную остановку.
 
   ДОРОГА В АРМИЮ
 
   Не забуду эту дату,
   день, когда я стал солдатом.
   (Из альбома солдата)
 
   5 мая 1979 года. Вся семья поднялась рано утром. Недовольно  ворча,  мать
возилась на кухне и собирала в сумку съестное, а отец, взяв ручную  машинку,
приступил к стрижке. Тогда было модно носить длинные волосы, чуть ли  не  до
плеч, и я не отставал от моды. Но машинка  стригла  плохо,  и  потребовалось
около получаса, прежде  чем  уши  увидели  свет,  а  голова  превратилась  в
щетинистую тыкву.
   Время уже поджимало. Наспех в  нервозной  обстановке  поели  и  вместе  с
родителями и братом на трамвае поехали на сборный пункт. Родители были  злые
и все время меня ругали:
   - Какой же ты все-таки  несобранный!  Не  подготовился!  Все  оставил  на
последний день! Может, хоть в армии из тебя человека сделают!
   На сборный пункт кировского  военкомата  мы  прибыли  точно  ко  времени,
указанному в боевой повестке. Там в окружении  родственников  и  друзей  уже
толпились призывники: матери утирали слезы и совали  еще  денег  на  дорогу,
приятели пыхтели сигаретами  и  подшучивали,  а  подружки  обещали  ждать  и
регулярно писать письма.
   Но вот вышел офицер и прокричал, чтобы услышали все:
   - Пятая команда, строиться! В одну шеренгу становись!
   Мы, будущие десантники, побросали окурки и, закинув  за  спину  сумки  со
съестными  припасами,  заспешили  на  построение  -  все  одинаково   лысые,
по-бродяжьи одетые. Офицер по списку провел перекличку  и,  убедившись,  что
никто не сбежал и в  строю  нет  особенно  пьяных,  скомандовал  садиться  в
стоящий рядом автомобиль ГАЗ-66 с тентом, а сам залез в кабину.
   Толпа провожающих загалдела,  замахала  руками,  крича  напоследок  самое
важное:
   - Как приедешь - сразу напиши, как добрался!
   - Кушай там хорошо - поправляйся!
   Выдался пасмурный, холодный  день.  Чуть  моросил  еле  заметный  дождик.
Машина, разгоняя лужи,  осторожно  выехала  на  широкую  дорогу  и,  набирая
скорость, понесла нас все дальше  от  военкомата.  А  провожающие  неотрывно
смотрели вслед машине. Кое-кто, с влажными от  нахлынувших  эмоций  глазами,
все махал и махал на прощание.
   Машина ехала по знакомым улицам Новосибирска в первый пункт назначения  -
областной  сборный  пункт  -  небольшое  двухэтажное  здание   с   двориком,
окруженное со всех сторон высокой кирпичной стеной. В  народе  его  прозвали
"холодильник" в честь названия ближайшей остановки транспорта.
   Сборный пункт как  крепость  постоянно  осаждали  толпы  провожающих.  На
территорию пункта никого не пускали, и они, чтобы  еще  раз  увидеть  своего
новобранца, выстраивались у редких щелок по  краям  добротных  металлических
ворот в небольшие очереди-толкучки, поторапливая тех, кто  задерживался.  Но
мощная каменная стена и крепкие ворота наглухо отделяли  призывников  от  их
друзей и родственников, а стволы деревьев, которые росли у стены, были густо
смазаны солидолом, чтобы на них не карабкались зрители.
   Пункт служил перевалочным местом, где формировались группы  на  поезда  и
самолеты для дальнейшего следования к  месту  службы.  Прибывающие  со  всей
области новобранцы размещались в помещении, где в два яруса были установлены
нары без всяких постельных принадлежностей.  Периодически  нас  изгоняли  из
помещения наружу на часок-другой в  надежде,  что  вслед  за  нами  уйдет  и
устоявшийся там спертый воздух. Но вонь покидать казарму не желала,  зато  к
ней после таких проветриваний, присоединялся холод, а как  раз  в  тот  день
резко похолодало, дул сильный пронизывающий ветер и даже посыпал снег.
   Многие болтались здесь в ожидании своего  рейса  по  нескольку  суток,  а
иногда  и  недель  -  срок  достаточный,  чтобы   сформировались   временные
коллективы.  По  противоположным  сторонам  нар   кучковались   две   группы
приблатненных парней. В одной группе  гнусавым  голосом  под  гитару  часами
распевали уличные песни; в другой - травили байки, периодически взрываясь  и
давясь от смеха.
   С первого взгляда там  выделялись  их  вожаки:  сидящие  в  самом  центре
независимые нахальные амбалы. В один из моментов эти  группы  чуть  было  ни
сцепились. Но обошлось: силы у каждой из сторон были где-то равные, и потому
до потасовки дело не дошло. Бугаи, не сходя со своих  мест,  поорали  матом,
пригрозили, что поубивают друг друга, на том и успокоились.
   От греха подальше я вышел в коридор перекурить: быть втянутым в драку мне
совершенно не хотелось.  А  место,  чувствовалось,  здесь  было  очень  даже
небезопасное.  Рассказывали  всякое.  Кто-то  прослышал  от  работавших  тут
офицеров, что в предыдущий призыв здесь непонятно за что убили парня.  Ночью
его спящего зажали и длинной вязальной спицей прокололи под ребрами вверх  -
прямо в сердце. Это случилось под конец  призыва,  когда  дошла  очередь  до
стройбатовских  команд.  В  такие  войска  помимо  имеющих  слабое  здоровье
отправляют все хулиганье: тех, у кого были приводы в милицию. Говорили,  что
убийц даже не пытались искать - ведь следствие могло сорвать призыв.  А  тут
целый поток  призывников  -  сотни  каждый  день  меняются:  постоянно  одни
приезжают, другие уезжают - где их сыщешь по всему Союзу?
   Мне здесь долго ждать не пришлось. На следующий  день  вместе  с  другими
новобранцами из пятой команды я уже ехал в  поезде  все  дальше  от  родного
Новосибирска - в далекую Прибалтику.
   Плацкартные вагоны с призывниками были  забиты  полностью.  На  нижних  и
верхних местах спали по двое, а на третьем ярусе, где гражданские  пассажиры
хранят сумки и чемоданы, с комфортом устроились счастливчики  -  по  одному.
Толкотня невозможная, особенно в тамбурах, где вечно толпились курильщики.
   В  вагоне  вместе  с  нами  ехал  офицер  и  четверо  сопровождающих  нас
сержантов-десантников. У двоих сержантов служба уже кончалась. Привести  нас
- молодых солдат  -  было  их  последним  заданием,  после  чего  их  должны
отправить домой. Они были  чуть  ли  не  под  два  метра  ростом,  стройные,
накачанные, одеты в парадную форму. Их кителя украшали аксельбанты, а  также
там роилось множество значков. Глядя на них, казалось: "Вот они -  настоящие
десантники! Ничего, пройдет два года, и мы тоже превратимся в точно таких же
орлов - гордых и сильных".
   Как только поезд тронулся, орлы-сержанты прошлись по вагону и назначили в
каждом отсеке старшего:
   - Ты будешь старшим, - говорили они тому, кто им приглянулся из тех,  кто
поздоровее. - Со всех из своего отделения соберешь по  десятке  и  принесешь
нам. Если кто заартачится - скажешь, - с ним будем разбираться отдельно. Все
понятно?
   Когда сержанты перешли в следующий отсек, старший  деловито  приступил  к
выполнению первого распоряжения:
   - Ну что, мужики, давай сбрасываться, - и первым извлек из своего кармана
красную купюру.
   Ребята с неохотой полезли в карманы и протягивали десятки старшему.  Хоть
не со всех, но добрая сумма была собрана и передана  сержантам-дембелям.  На
эти деньги ординарец - отобранный ими среди новобранцев парень - закупал  им
на остановках вино и закуску, и дембеля кутили на протяжении всего пути. Про
нас они забыли, и их никто не тревожил.
   Двое других сопровождающих сержантов отслужили  только  год.  Ростом  они
были ниже дембелей и не столь  крепкие  по  телосложению.  На  них  и  легла
основная нагрузка по присмотру за многочисленными призывниками:  следили  за
общим порядком, назначали дежурных по уборке коридора и купе. Сильно они  не
задавались и даже временами включались в общую беседу.
   Ехали суток пять. В отсеках  то  травили  анекдоты,  то  рассказывали  по
очереди истории из личной жизни  -  кто  о  чем.  По  соседству  нескончаемо
бренчала гитара, и меняющиеся музыканты развлекали публику блатными песнями.
К концу этого путешествия от  однообразия  и  ничегонеделания  стало  совсем
невмоготу.
   Как-то к нам подсел один из отслуживших год сержантов. Его сразу окружили
со всех сторон, допытываясь с вопросом:
   - Как служба? Расскажи.
   И тот, не вдаваясь в подробности, отвечал коротко, но многозначительно:
   - Как себя поставишь, так и жить будешь.
   Его немногословный ответ сбил меня  с  толку.  Я  был  настроен  услышать
долгие истории об интересной, хотя, возможно, и нелегкой службе. Но  неужели
нет ничего интересного? И при чем тут "как себя поставишь"?
   - Надоело уже - сил нет, поскорей бы доехать, - проворчал один,  особенно
нетерпеливый.
   - О-о, ребята, зря торопитесь! Сейчас у вас золотые  денечки.  Знали  бы,
что вас ждет впереди - ехали бы здесь все два года!
 
   УЧЕБКА
   Учебный центр ВДВ,  куда  нас  привезли,  находился  в  центре  Литвы,  в
нескольких  километрах  от  Ионавы.  Ближайший  от  него  населенный   пункт
Гайжунай, наверное, не сыщешь даже на подробной карте.
   Мы нестройной колонной зашли в расположение части. Тут же служащие  части
высыпали посмотреть на  новичков.  Это  были  и  наши  будущие  командиры  и
солдаты, обслуживающие часть. Один из  них,  глядя  на  нас  сияющим  лицом,
воскликнул:
   - Два года! - и схватился за  голову.  -  Два  года!  Это  вечность!  Ну,
мужики, не хотел бы я быть на вашем месте! Мне год остался  -  еще  терпимо.
Если бы меня заставили служить с самого начала - застрелился бы на месте!
   - Тоже мне, десантник нашелся, - в ответ подумал я. - Никакой гордости за
войска, - сам был доволен тем, что наконец-то  прибыл  на  твердую  землю  и
сейчас определюсь.
   Весь  первый  день  нас  распределяли  по  взводам:   кого   учиться   на
оператора-наводчика, кого на командира отделения, кого на  механика-водителя
БМД (боевой машины десанта).
   - Кем был на гражданке? - стандартно спросил меня офицер за столом, когда
подошла моя очередь.
   - Студентом.
   Офицер поднял на меня глаз:
   - Что, отчислили? Двоечник что ли?
   - Так точно, двоечник.
   - Ничего, - успокоил меня офицер, - это там  ты  был  х..м  студентом,  а
здесь будешь отличным солдатом! Так, кем хочешь стать,  двоечник?  Может,  в
командиры отделения?
   - Не-е, лучше оператором-наводчиком.
   А что быть командиром? - рассудил я про себя. - Не интересно, да еще и за
других отвечай. Лучше постреляю вволю.
   - Хорошо. Так и запишем... Следующий!
   Формирование затянулось до самого  вечера.  Как  только  взвод  полностью
набирался, его уводили  в  баню.  Наша  очередь  подошла,  когда  уже  стало
темнеть.
   У бани возле нас  все  время  крутилось  несколько  сержантов.  И  стоило
офицеру отойти, как они подходили и спрашивали сигареты, деньги:
   - Помоешься, отдам все обратно. Ты что, МНЕ не веришь? Не  бойся!  Больно
мне нужны твои рубли!
   Мало кто им доверился и  прятали  свои  кровные  в  своих  личных  вещах.
Дождавшись, когда из бани выйдет предыдущий взвод, мы оставили  личные  вещи
прямо на траве перед баней и зашли в раздевалку.
   - У себя из одежды ничего не оставлять, - предупредил офицер.  -  Хранить
ее два года никто не будет. Все бросайте в кучу на выброс. Кто хочет выслать
вещи домой - пакуйте сейчас же в посылку.
   Все стали  бросать  свои  лохмотья  в  кучу  на  утилизацию.  Более-менее
порядочные вещи, чтобы  никому  не  достались,  приставленный  солдат  рубил
топором или рвал на части. Нашелся только один-единственный из всего взвода,
который проявил принципиальность и решился отослать свою одежду  домой.  Ему
выдали ящик, и он, не реагируя на ехидные приколы и  шуточки,  положил  туда
все, что на нем было, вплоть до трусов, и заколотил посылку гвоздями.
   Стоящий в раздевалке солдат проводил дезинфекцию. Он макал конец палки, к
которому крепилась тряпка, в какой-то  вонючий  белый  раствор  и  с  полным
безразличием  тыкал  ей  каждому  по  очереди  под  мышки   и   между   ног.
Продезинфицировавшись, мы заходили в моечную, откуда веяло  влагой  и  такой
прохладой, что мурашки забегали по всему телу. Была только холодная вода,  и
мы, наспех облившись из тазов и смыв с себя недельную грязь и  этот  мерзкий
раствор, спешили  обратно  в  раздевалку.  Туда  уже  принесли  и  побросали
стопками новое обмундирование. Каждый взял себе комплект. Выбирать тут  было
особо нечего: форма была единого образца - 50-52  размера.  Таких  богатырей
среди нас были единицы, а на большинстве она просто  висела.  Я  был  весьма
удручен тем,  что  это  был  не  десантный  комбез  цвета  хаки  с  высокими
ботинками, а самые обычные кирзовые сапоги и самое обычное хэбэ,  в  которой
всюду на стройках вкалывали стройбатовцы. Выйдя из бани,  многие  обнаружили
пропажу личных вещей.
   - У меня деньги пропали! - возмутился один.
   - Кто сигареты взял? - загундел другой.
   Лопухи, отдавшие деньги на хранение сержантам, теперь не могли их найти -
сержанты бесследно испарились, а крикунов тут же осадили:
   -  А  кто  вам  разрешил  разговаривать?  А-а?  Или  напомнить,  что  уже
находитесь в армии? А деньги и старое шмутье вам теперь ни к чему - все, что
положено, получите казенное!
   И вот нас привели в казарму. От серых стен и длинных  рядов  двухъярусных
коек веяло тоской. Мне стало не по себе. Глядя на эту унылую  обстановку  из
идеально заправленных коек, на которые сразу же было запрещено  садиться,  я
вдруг осознал: - Не будет здесь ни дней рождений,  ни  других  праздников  и
вообще никаких развлечений: ни преферанса, ни  дискотек,  ни  девушек  -  не
будет НИЧЕГО! На душе стало тоскливо и гадко, будто кто-то меня  по-крупному
надул.
   С этого момента все мы стали курсантами  учебного  центра,  или  проще  -
"курками". Первым делом  нам  сказали  подготовить  форму:  пришить  погоны,
петлицы, воротнички,  ввернуть  эмблемы;  и,  получив  нитки  и  иголки,  мы
принялись за дело. Потом в консервной банке принесли разведенную  хлорку,  и
каждый на своем  кителе,  брюках,  берете,  ремне  и  сапогах  стал  спичкой
вытравливать номер своего военного  билета.  Кто  завершал  метить  казенное
добро, ложился спать. Уже было около четырех часов ночи. Погружаясь в сон, я
еще сладко подумал: "Легли поздно, значит, подъем отложат до обеда".
   Однако утром, за полчаса до общего  подъема,  меня  и  еще  трех  курков,
причем довольно бесцеремонно, уже расталкивал сержант:
   - Подъем! Быстро! Работа есть!
   Не было и шести часов, а мы еще  сонные  уже  кидали  лопатами  мусор  из
переполненного отходами старого автомобильного прицепа в  кузов  подъехавшей
машины. Это было не  простое  занятие:  упрямый  мусор  не  хотел  цепляться
лопатой, так как там был смешан разнообразный хлам: тряпки,  палки,  остатки
пищи, где гнездами кишели жирные белые черви, - к тому же еще его надо  было
перекинуть через высокий борт кузова, поскольку тот не опускался.
   Остальным куркам тоже не удалось понежиться в  постелях:  за  работой  мы
видели, как в одних трусах и сапогах они дружно выбежали на зарядку.
   Одолев кучу, мы отъехали недалеко в  лесок  и,  утопая  новыми  кирзовыми
сапогами в вонючих отходах, принялись выкидывать мусор  на  обочину  дороги.
Вычистив в кузове все до соринки, поехали на завтрак.
 
   БИТИЕ ОПРЕДЕЛЯЕТ СОЗНАНИЕ
 
   Армия - это романтика
   для тех, кто там не был.
   (Из альбома солдата)
 
   Что дисциплина в армии держится не на  сознательности,  а  на  страхе,  я
понял уже на второй день.
   После отбоя, дождавшись, когда уйдет присутствующий на  вечерней  поверке
офицер, замок (заместитель командира) соседнего  взвода,  он  был  в  звании
старшего сержанта, тихо и спокойно скомандовал:
   - Рота, подъем! Строиться!
   Курсанты с ближних коек громким шепотом  продублировали  команду,  и  как
усиливающееся эхо по казарме пронеслось:
   - Рота, подъем! Строиться!
   - Рота, подъем! Строиться!
   Все повскакивали в одних трусах и построились в шеренгу по двое.  Сержант
уверенно подошел к одной из тумбочек, открыл  ее,  извлек  оттуда  несколько
кусков хлеба и предъявил всем на обозрение:
   - Что это за сифилис здесь хранится?
   Все стояли по стойке смирно и смотрели на сержанта, не понимая,  что  все
это значит. В расположении воцарилась напряженная  тишина.  Сержант  отлично
знал, чья это  тумбочка,  поскольку  специально  еще  загодя  обследовал  их
содержимое, но решил устроить что-то показательное.
   - Чья тумба, спрашиваю? - повысил голос сержант.
   - Моя, - тихо отозвался курсант из соседнего взвода.
   - Выйти из строя!
   Из строя вышел обескураженный курсант.
   - Ты, недоносок! Тебя что, плохо кормят?! А-а?!
   Курсант молчал, виновато опустив глаза.