м, - сказал я, - прошу вас, подарите мне вишенку с вашей шляпы.
   - С удовольствием, - ответ-ила она, слегка кокетничая.
   Она наклонила голову, я протянула руку и взял одну из вишен.  По  счастью,
искусственный вишни не представляли для меня секрета с тех пор, как я ходил в
швейное ателье моей тетушки Каталины. Я не стал тянуть  стебель,  а  перегнул
его и - крак! - тоненькая проволочка переломилась. Я  выполнил  эту  операцию
одной здоровой рукой, но с удивительной ловкостью.
   Зубами я надкусил искусственную вишню, и  показался  краешек  белой  ваты.
Тогда, взяв засахаренную вишню, я насадил ее на конец железной проволочки ря-
дом с искусственной. Для завершения эффекта я взял соломинкой из стакана дамы
немного взбитых сливок и осторожно положил их на  настоящую  вишню.  Сходство
стало полным. Теперь никто бы не смог сказать, где настоящая, а где фальшивая
ягода.  Бармен  и  молодая  женщина,  не  находя  слов,  следили   за   моими
ухищрениями.
   - А сейчас, - добавил я,-вы увидите самое главное.
   Я сходил к своему столику, взял красный от крови коктейль  и,  вернувшись,
поставил его на стойку. Потом осторожно опустил в стакан обе вишни.
   - Поглядите внимательно на этот коктейль, - сказал я бармену. - Такого  вы
еще не видели.
   Я вышел из "Ритца" в полном спокойствии, размышляя, что же  я  только  что
сделал, и в таком же волнении, как Иисус в день, когда он придумал Причастие.
Как решил бармен проблему алого коктейля, который ничем не  походил  на  тот,
которым он меня угостил? Попробует ли он его? О чем  они  будут  рассказывать
друг другу после моего ухода? Эти вопросы  привели  меня  в  безумно  веселое
настроение. Мадридское небо было ярко-голубым, стояли дома из бледно-розового
кирпича, и все это сулило мне блистательные надежды. Я феномен, я феномен...
   Остановка моего трамвая была довольно далеко, и я  побежал  со  всех  ног.
Прохожие не обращали на меня никакого внимания. Недовольный их  безразличием,
я стал разнообразить свой бег все более экзальтированными прыжками. Я  всегда
был хорошим прыгуном, но на этот раз совершал такие чудеса, что прохожие пуг-
ливо сторонились, а я, подпрыгивая, каждый раз кричал: "Кровь слаще меда!"  -
и словно "мед" звучало громче других, подобно воинственному кличу. И нечаянно
свалился как раз  рядом  с  одним  из  моих  товарищей  по  Академии  изящных
искусств, который, безусловно, никогда не видел  меня  в  таком  возбужденное
состоянии. Я решил еще больше удивить его и, приблизившись к его  уху,  будто
хотел ему шепнуть что-то  конфиденциальное,  изо  всех  сил  заорал:  "Мед!".
Трамвай тронулся, я вскочил на подножку, оставив своего товарища ошеломленным
и приросшим к тротуару. На другой день, несомненно, он растрезвонил  по  всей
школе:
   - Дали не в своем уме, он скакал, как козел!
   Это еще не все, чем я удивлю их. Наутро я пошел на занятия очень,  поздно.
Только что я купил у самого дорогого мадридского  портного  самый  элегантный
костюм и надел под него ярко-голубую шелковую рубашку с сапфировыми запонками
на манжетах. Целых три часа я держал волосы в специальной сетке,  наводил  на
них глянец столярным лаком(Вот была беда избавляться от этого лака!  Пришлось
сунуть голову в тазик  со  скипидаром.  Позже  я  пользовался  менее  опасным
средством, добавляя в жидкость желток.).  Они  стали  похожи  на  однородное,
твердое и очень гладкое тесто или напоминали грамофонную пластинку, отлитую у
меня на голове. Если бы их сломали, они издали бы металлический звук. Эта ме-
таморфоза, происшедшая за один день, потрясла всех учеников в Академии.  А  я
понял, что даже одевшись как  все  и  накупив  вещей  в  самых  дорогостоящих
мадридских  магазинах,  я   все   же   останусь   оригиналом.   Мне   удалось
скомбинировать детали таким образом, что все оборачивались, когда я  проходил
мимо. Вслед за колкостями последовало восхищенное  и  смятенное  любопытство.
Вдобавок я купил себе гибкую бамбуковую трость  с  набалдашником,  отделанным
кожей.
   Усевшись на террасе кафе "Регина"  и  выпив  три  вермута  с  маслиной,  я
оглядывал плотную толпу проходящих по улицам  моих  будущих  зрителей,  таких
умных, исполненных мадридского духа.  К  часу  дня  я  нашел  группу  в  баре
итальянского ресторана и взял еще два вермута. Я  заплатил  бармену,  оставив
ему такие огромные чаевые, что по ресторану пробежал легкий шум  и  мгновенно
прибежали официанты, готовые к любым услугам. Я точно помню меню,  заказанное
в этот день: самые необычные закуски, крепкий мадридский бульон-желе, жареные
макароны и голубь. Все это было обильно  залито  красным  итальянским  вином.
Кофе и коньяк все больше оживляли наши беседы, темой  которых  была  анархия.
Хотя нас было только двенадцать,  между  нами  уже  произошел  раскол.  Часть
выступала  за  либеральный  социализм,   который   вскоре   станет   игрушкой
сталинизма. Моя личная позиция была  такова:  счастье  или  несчастье  -  это
ультраличная вещь и не имеет ничего общего с устройством общества, в  котором
жизненный уровень растет по мере того, как люди получают  новые  политические
права.  Напротив,  надо  увеличивать  коллективную  угрозу  и  незащищеность,
методично дезорганизуя все, чтобы  распростронять  страх,  в  соответствии  с
психоанализом, являющийся одним из принципов  наслаждения.  Если  же  счастье
зависит от чей-либо воли, то  тогда  оно  принадлежит  религии.  Надо,  чтобы
правительство максимально ограничивало себя в исполнительной власти.  Из  его
действий и реакции на них может возникнуть духовная структура или форма, а не
рациональные механические или бюрократические  организации,  ведущие  лишь  к
обезличиванию и постредственности. Есть и другая, утопическая, но  заманчивая
возможность,  наподобие  "абсолютно  анархического   монарха"   Людовика   II
Баварского - согласитесь, не самый дурной пример.
   Споры  придавали  мыслям  все  более  отчетливую  форму.  Они  никогда  не
переубеждали меня, наоборот, всегда укрепляли в своем мнении. Я  требовал  от
друзей анализировать вместе со мной пример Вагнера и его миф  о  Парсифале  с
социальной и политической точек зрения...
   Прервав раздумья, я подозвал гарсона,  который,  под  тлетворным  влиянием
чрезмерной интеллектуальности, ловил каждое слово из наших уст.
   - Гарсон, - подумав, сказал я, - принесите, пожалуйста, поджаренного хлеба
и сосисок.
   Он бросился выполнять заказ, и мне пришлось откликнуть его еще раз:
   - И немного вина1
   Парсифаль, рассматриваемый  с  политической  и  социальной  точек  зрения,
разбудил мой аппетит.
   Из итальянского ресторана  я  направился  в  Резиденцию,  чтобы  захватить
немного денег. Те, что я утром положил в карман, непонятным образом  исчезли.
Нет ничего проще, чем получить деньги.  Я  обращаюсь  в  кассу  и  подписываю
квитанцию.
   Поправив свои материальные дела, я снова встретил группу, на сей раз в не-
мецкой пивной, где подавали темное пиво. Мы съели добрую сотню вареных раков,
их очистка от скорлупы особенно подходила к  обсуждению  Парсифаля.  Наступал
вечер, и мы переместились в Палас, чтобы выпить сухого шампанского.  Тогда  я
впервые я попробовал его и остался верен ему. Бутылки молниеносно исчезали  с
нашего стола, и бармен едва  успевал  их  менять.  Но  вот  вопрос:  гае  нам
ужинать? В любом  случае  больше  не  пойдем  в  чистую  и  скучную  столовую
Резиденции. По  моему  предложению  группа  единогласно  решила  вернуться  в
итальянский ресторан. Мы позвонили и заказали отдельный зал.
   Он был восхитительным, с черным роялем,  освещенный  розовыми  свечами,  с
большим винным пятном на стене. Что мы ели? Я солгал бы, если б  сказал,  что
помню. Было вдоволь белого и красного вина. Полемика стала настолько  бурной,
что я уже не вмешивался, а сел за рояль и одним пальцем наигрывал "Лунную со-
нату" Бетховена. Когда  я  начал  импровизировать  возвышенный  аккомпанемент
левой рукой, меня оторвали от рояля - и мы поехали в Ректорский клуб  Паласа,
одно из самых элегантных местечек Мадрида, где можно было выпить немного шам-
панского. "Немного" - это так, к слову. На самом деле я знал,  что  мы  будем
пить много, и был настроен напиться.
   Бунюэль, который играл у нас в застолье роль тамады, решил, что сначала мы
выпьем виски, закусим, а потом, по случаю торжества, возьмемся за  шампанское
перед тем, как отправиться спать. Мы одобрили это решение и  продолжали  свои
беседы. Все были согласны, что надо делать революцию, но как? С чего  начать?
И почему? Не все было ясно с самого начала. Поскольку не  грозила  опасность,
что революция вспыхнет сегодня же ночью, и у нас оставалось время, мы заказа-
ли еще выпивки  на  всех  и  терпеливо  дожидались  следующего  виски.  Затем
второго, третьего, четвертого,.. пока наконец не осведомились у Бунюеля:
   - И это шампанское?
   Мы явились туда в два часа ночи, было поздно, нас мучил голод.  Надо  было
что-то заказать к шампанскому. Я попросил спагетти, а  остальные  -  холодных
цыплят. Я позавидовал им, но не стал  заменять  заказ.  Наша  дискуссия,  все
оживляясь и делаясь все  более  лиричной  по  мере  того,  как  рекой  лилось
шампанское, перешла на тему "любовь и дружба".
   - Любовь, -  утверждал  я,  -  странно  напоминает  некоторые  болезненные
гастритные ощущения, сопровождаемые ознобом и тошнотой, да так, что не знаешь
сам, влюблен ты или тебя тянет на рвоту. Но уверен, вернись мы  к  Парсифалю,
нас могло бы осенить.
   Все запротестовали. Парсифаль им надоел.
   - Ладно, оставим это на потом. Но пока мы не ушли, дайте мне хоть крылышко
цыпленка.
   Было пять утра, и Ректорский клуб закрывался. Мы чувствовали,  что  просто
преступно идти спать, когда нам  так  хорошо!  И  открыли  следующую  бутылку
шампанского. Глаза моих друзей были  полны  слез.  Чернокожий  оркестр  играл
замечательно, и его синкопы переворачивали все внутри, не отпуская нас ни  на
миг. Пианист играл как сумасшедший  и  в  самых  сильных  местах  можно  было
услышать его прерывистое дыхание, громче аккомпанемента.  Черный  саксофонист
выдул в свой инструмент всю свою страстную кровь  и  упал  без  движения.  Мы
только что открыли для себя джаз и, должен честно признаться, он произвел  на
меня  определенное  впечатление.  Несколько  раз   мы   посылали   музыкантам
банковские билеты в конвертах. Эти подарки их так  трогали,  что  каждый  раз
чернокожие подымались по команде их руководителя, пианиста, раскланивались  и
приветствовали нас  всеми  своими  белоснежными  зубами.  Мы  предложили  .им
бутылку шампанского, чокнувшись с ними издалека, так как по правилам им  было
запрещено подходить и садиться за  столики.  Деньги  уже  не  имели  для  нас
никакого  значения.  Мы  были  тем  более  щедры,  что  тратили  родительские
средства.  Последняя  бутылка   шампанского   вдохновила   моих   друзей   ни
торжественный договор, и мы все поклялись следовать ему: что бы не  случилось
в жизни, каковы бы ни были наши политические убеждения  и  наши  материальные
затруднения (даже если разбежимся по заграницам)  ,  мы  обязуемся  собраться
через пятнадцать лет на том же месте, а если  Палас  будет  разрушен,  то  на
месте, где он стоял.
   Продолжали спорить, как узнать, будут ли свободные места в гостинице нака-
нуне нашей встречи в последующие годы и  как  мы  поступим  в  том  или  ином
случае. Я не стал  уточнять  детали  и  разглядывал  элегантных  и  увешанных
драгоценностями дам, которых много было вокруг и от которых сжималось сердце.
Что это означало - уж не в самом ли деле легкий позыв на рвоту, как я говорил
час назад, играя циника? Мне все-таки оставили ляжку цыпленка, и я  ее  съел.
Нужна была последняя бутылка шампанского, чтобы  закрепить  наше  соглашение.
Нас было шестеро, и мы  разорвали  на  шесть  кусочков  карточку  Ректорского
клуба, на которой был написан номер стола (цифра 8, которую я запомнил  из-за
символического значения для меня этого  числа).  Каждый  получил  по  кусочку
картона, на котором мы все расписались и поставили дату. Шампанским  скрепили
договор. Как мы нашли бы друг друга в назначенный срок?  Ведь  свирепствовала
гражданская война. И отель  Палас,  который  видел  нашу  золотую  молодость,
превратился в окровавленный госпиталь. Но все же - какой прекрасный сюжет для
нравоучительного романа: наше сборище, одиссея шестерых  друзей,  разлученных
временем  и  фанатично  непримиримой  враждой,  но  поднявшихся  над   своими
разногласиями, чтобы сдержать данное слово. Не знаю, имел ли  место  или  нет
этот химерический ужин. Единственное, что могу шепнуть вам по  секрету:  меня
там не было(Через девять лет я встретил в Париже одного  из  тех  друзей.  Он
уверял меня, что заботливо сберег кусок договора. И  меня  еще  раз  поразило
ребячество человека. Из  всех  животных,  растений,  архитектур,  скал  -  не
стареет один человек.).
   Все в мире кончается, и наша ночь в Ректорском клубе подошла к концу  -  в
кабачке, переполненном проезжими,  ночными  сторожами  и  людьми,  одержимыми
манией ловить поезда в  невозможные  часы.  Мы  выпили  здесь  по  последнему
стакану одинарной анисовой. Первый луч  рассвета  позвал  нас  спать.  Спать!
Пошли спать! На сегодня хватит! Завтра будет новый  день.  Завтра  начинается
мой настоящий "Парсифаль".
   Мой  "Парсифаль"  начался  с  позднего  подъема,  затем  последовали  пять
вермутов с маслиной. В два часа - сухое вино с ветчиной и хамсой, чтобы убить
время до прихода группы. Об обеде у меня нет никаких воспоминаний, кроме пяти
стаканов шартреза, напомнивших мне завершение обедов у моих родителей в Када-
кесе. И я заплакал. В пять или шесть вечера я оказался за столиком на ферме в
окресностях Мадрида. Там было маленькое патио с чудесным видом на Сьерра Гуа-
дарама и черную дубраву. Группа догнала меня и мы  сели  перекусить.  Я  съел
большой кусок моруна в томатном соусе.  Люди  за  соседним  столом  дали  мне
понять, что рыбу надо есть ножом. Металлический привкус ножа вместе со вкусом
рыбы показался мне нежным и на редкость аристократическим. После  моруна  мне
страшно захотелось чего-ниоудь вкусненького и я заказал куропатку. Увы, ниче-
го такого не было. Взамен хозяйка предложила горячего кролика с луком или го-
лубя. Я сказал, что не хочу ничего горячего и выбрал голубя. Но обиженная хо-
зяйка настаивала на своем - горячий кролик. А я  стоял  на  своем  -  голубь.
Единственное, что огорчало меня, это то, что в ближайшие  два-три  часа  надо
будет еще поесть.
   - Ну ладно, несите кролика!
   До чего же она была права! Благодаря тонкоразвитому вкусу я вмиг понял все
тайны и секреты горячих олюд. Соус таял во  рту,  и  я  мог  только  поцокать
языком. Поверьте мне,  это  прозаическое  цоканье  языком,  так  напоминающее
хлопанье  пробки  шампанского,  -  очень  точный  звук,   означающий   редкое
наслаждение. Одним словом, горячий кролик - мое любимое блюдо.
   Мы уехали с фермы на  двух  шикарных  машинах,  которые  я  только  сейчас
заметил. Но стоило приехать в Мадрид, и  наши  планы  перехватить  в  полночь
чего-нибудь холодного развеялись, как дым. Перед нами  во  всей  своей  красе
встал призрак голода.
   - Начнем с какой-нибудь выпивки, - сказал я. - Мы не так уж торопимся. Там
видно будет.
   Выпить было просто необходимо, так как вино на ферме было плохим и с горя-
чим кроликом я пил только воду. Я взял три порции сухого вина  и  понял,  что
мой настоящий "Парсифаль" лишь начинается. По счастью, у меня  был  выработан
план, и под предлогом, что я  иду  в  кабинку,  я  неторопливо  направился  к
выходу.
   На улице я с наслаждением вдохнул чистый воздух свободы. Меня  слегка  бил
озноб. Наконец я один! Я взял такси, которое довезло  меня  до  Резиденции  и
ждало целый час, пока я наводил красоту для моего "Парсифаля". Я принял  душ,
побрился и нанес на волосы  лак  для  картин,  невзирая  не  все  последующие
несчастья.  Но  мой  "Парсифаль"  заслуживал  того.  Потом  я  подвел   глаза
карандашом. И приобрел ужасно роковой вид  в  стиле  "танцора  аргенитинского
танго" Рудольфе Валентине, который  тогда  казался  мне  воплощением  мужской
красоты. Из одежды я выбрал брюки  светло-кремового  цвета  и  серый  пиджак.
Рубашка была из такого тонкого шелка, что  казалась  прозрачной  и  позволяла
видеть имперского орла волос на моей  груди.  Но  вдруг  она  показалась  мне
слишком свежей и. чистой, и я стал ее мять. Это особенно удалось с твердым  и
белоснежным воротничком.
   Такси по-прежднему ждало меня.
   - Во "Флориду", - сказал я водителю, - но сперва остановите у какой-нибудь
цветочницы.
   У цветочницы я купил гардению, которую она приколола  к  моей  бутоньерке.
"Флорида" была модным .танцевальным залом, где я еще не бывал, но  знал,  что
там бывают лучшие люди Мадрида. Я  хотел  поужинать  здесь  один  и  привлечь
внимание самых элегантных женщин - того материала, который был мне необходим,
чтобы любой ценой осуществить безумную и неодолимую идею, почти невозможную и
отдающую тяжелым эротизмом -  то,  что  со  вчерашнего  дня  называлось  моим
"Парсифалем"!
   Я не знал, где находится "Флорида", и при каждом торможении такси с сильно
бьющимся сердцем готовился выходить. Во весь голос я распевал из "Парсифаля".
Боже мой, какая предстояла ночь! Она состарит меня лет на десять, не  меньше.
Опьянение от трех порций сухого вина проходило и появлялись  строгие  тяжелые
мысли. Моя злость была притуплена аперитивами, и теоретически я уже был анти-
алкоголен, ведь алкоголь все запутывает  и  набрасывает  на  шею  узду  самой
жалкой субъективности и сентиментальности. Потом не помнишь  ничего,  а  если
помнишь, тем хуже! Все, о чем думаешь пьяным, кажется гениальным, и как потом
стыдишься этого! Пьянство уравнивает, делает  единообразным  и  обезличивает.
Только существа заурядные могут чувствовать  себя  выше  благодаря  алкоголю,
злой и гениальный человек несет алкоголь в себе,  алкоголь  своего  ветшания.
Тем не  менее  я  спрашивал  себя  в  такси,  собираюсь  я  осуществить  свой
"Парсифаль" с алкоголем или без него. В любом  случае  мои  действия  в  этот
вечер уже несколько часов хорошо подогревались.  При  каждом  просветлении  в
мыслях я тщательно обдумывал детали  и  безумел  при  мысли  об  этом.  Чтобы
наилучшим образом сотворить "Парсифаль" (и чтобы ничего не  помешало  этому),
мне нужны были пять элегантных женщин и шестая, которая помогала бы во  всем.
Ни одна ни должна была  раздеваться,  ни  тем  более  я  сам.  Было  бы  даже
желательно, чтобы они были в шляпах. Очень важно,  чтобы  у  четырех  из  них
подмышки были выбриты, а у двух других, наоборот, были подмышками волосы.
   Денег у меня с собой было достаточно, хотя я был уверен, что и сам по себе
достаточно соблазнителен. Наконец, я приехал  во  "Флориду",  как  оказалось,
слишком рано, и сел за столик, откуда  мог  бы  наблюдать  все  происходящее,
прислонясь к какой-либо стене(Пространство  позади  моей  головы  всегда  так
мучительно тревожило меня, что это делало  невозможной  любую  работу.  Ширмы
было недостаточно для меня: мне нужна настоящая стена. Если она очень прочна,
я знаю, что моя работа наполовину удалась.). Меня продолжал занимать  тот  же
вопрос:  выпить  или  нет?  Безусловно,   алкоголь   поможег   победить   мою
стеснительность в решающий момент, когда я выложу свою просьбу. А как за  это
взяться? Задержать сразу двоих и пригласить их в  отдельный  зал,  чтобы  они
нашли мне остальных и сами все уладили? С другой стороны, если я выпью, чтобы
побороть застенчивость первых минут, потом  надо  будет  быстро  протрезветь,
чтооы  быть  бодрым  и  видеть  все  остальное.  Как  только   начнется   мой
"Парсифаль", мне не хватит самого трезвого, пристального и коварного взгляды,
чтобы судить, осуждать и  решать,  ад  то  или  рай,  испытывая,  несомненно,
отвращение, но такое желанное, такое прекрасное  и  ужасно  унизительное  для
всех  семи  глав