тим  гвоздем.  Кто  эта  женщина,  написавшая  письмо?  Елена
Выстраш, ну и фамилия . Означает ли это, что  она  чего-то  боится  или,
напротив, своей фамилией вселяет страх в окружающих? И вдобавок Елена. С
чем-то знакомым ассоциируется у меня эта Елена...
   Туг я въехала в дорожные работы и  пришлось  на  время  расстаться  с
посторонними  мыслями.  Дорожные  работы  потребовали  от  меня   полной
мобилизации  всех  умственных  и  физических  сил.  Слева,  в   двадцати
сантиметрах, барьер и оранжевый гребешок по асфальту, справа,  на  таком
же расстоянии, вереница большегрузных ТИРов, автобусов и прочих грузовых
машин. Слалом. На переднем стекле размазанная дождем грязь,  а  скорость
колеблется от сорока до ста двадцати, в зависимости от  идущего  впереди
транспорта. Гребешок извивается змеей, колонна вдруг тормозит и  тащится
на третьей. Возможно, это и отдых, но время бежит, а мне к  вечеру  надо
непременно быть в Штутгарте.
   Подзабыла я, где именно проходила граница между  бывшей  ГДР  и  ФРГ.
Когда оба государства слились в единую  Германию,  еще  подумала  -  вот
намучаются немцы с переделкой гэдээровских дорог. А выходит,  намучилась
я... Скорее бы уж добраться до этой самой ФРГ!
   Но вот наконец кончились дорожные работы а вместе с ними  кончился  И
дождь. Погода заметно улучшилась. Пяти километров  мне  хватило  на  то,
чтобы вычислить: если хочу до девяти вечера  прибыть  в  Штутгарт,  надо
ехать со средней  скоростью  160  км/ч.  А  моя  машина  любит  140,  ну
допустим, 145 или даже 150 км/ч. Левая полоса предназначалась для  самых
скоростных  машин;  чтобы  пропустить  их  и  одновременно  не  потерять
скорость, я подгоняла свою  машинку,  и  тогда  она  выдавала  160,  но,
похоже, была недовольна.
   Все это очень  нервировало,  прямо-таки  раздражало,  и  я  принялась
успокаивать вздрюченные нервы, наскоро сочиняя стихи: Плюется немец  нам
в лицо И гонит с автострады, Отряды смелые бойцов Пробьются, куда надо!
   Я сама себе не поверила, когда  в  полдесятого  вечера  оказалась  на
окраинных  улицах  Штутгарта,  освещенных  косыми  лучами  предзакатного
солнца. Ведь еще около двух я  металась  на  границе,  оформляя  зеленую
карту!  Может,  ошиблась  в  расчетах,  а  возможно,   опять   произошло
обыкновенное чудо. Как бы там ни было, до Штутгарта я доехала засветло и
принялась  разыскивать  знакомую,  которая  должна  была  заказать   мне
гостиницу.
   Возможно, мне хотелось и есть, и пить, ведь от самой границы я  ехала
без остановок, но сейчас следовало думать не о  жратве,  а  о  Корнтале,
предместье Штутгарта, где  меня  ждала  знакомая.  С  Корнталем  я  была
совершенно  незнакома,  и  на  карте  такого  не   значилось.   Пришлось
расспрашивать местное население -  без  толку.  Наконец  попался  нужный
дорожный указатель. Оказавшись наконец в искомом Корнтале,  я  принялась
разыскивать требуемую улицу. Кого ни спрошу - не знают такой. Ну что  за
люди, живут ведь в Корнтале, а об  улицах  понятия  не  имеют!  Пришлось
подключить костел. Я знала, он находится  рядом  с  нужной  мне  улицей.
Опять принялась расспрашивать прохожих на улицах, теперь о  костеле,  но
как-то никто не мог  мне  помочь.  Может,  не  понимали,  чего  я  хочу?
Немецкого я не знала. И вдруг какой-то молодой человек сразу меня  понял
и объяснил, как надо проехать. Опять  чудо?  С  чего  это  вдруг  я  так
прекрасно заговорила по-немецки? И только распрощавшись с милым  молодым
человеком, спохватилась - ведь мы говорили  по-английски.  Поехала  я  в
соответствии с полученными указаниями и добралась  наконец  до  костела.
Правда, выехала на его зады, но это уже было неважно.
   И вот я сижу в квартире своей знакомой, ем, пью, мы разговариваем.  В
разговоре ее муж участия не принимает, ибо польский знает так же, как  я
немецкий, а может, и еще хуже. И когда совсем ночью я наконец  оказалась
в гостинице, уже ни на что не годилась. Скорее в постель и спать, спать.
На голове спутанная копна сена? Да черт с ней, какое это имеет значение?
   Письмо от  перепуганной  Елены  Выстраш  я,  разумеется,  оставила  в
кармашке на дверце моей автомашины...
   У первого пеажа я вспомнила, что наличных денег у меня имеется только
тысяча франков одной купюрой и горсть немецких марок. Попытка  разменять
крупную  банкноту  закончилась  неудачно,  французы  предпочли  немецкую
валюту, тут же пересчитав ее по актуальному курсу. Не дожидаясь  второго
контрольного пункта,  я  разменяла  тысячу  франков  на  бензоколонке  и
почувствовала себя богатенькой.
   На  французской  автостраде  человек  за  рулем  не  работает.  Может
пейзажем любоваться, может книжку читать. Читать книгу я не решилась, но
расслабилась и смогла наконец подумать о том,  куда  я  еду  и  с  какой
целью.
   Ну вот, еду, значит, в Париж на свидание с мужчиной моей мечты...
   Впервые я увидела его,  когда  мне  было  восемнадцать  лет.  Увидела
впервые, но еще до этого много о нем слышала. Знала его фамилию,  знала,
кто он такой, вокруг только о нем и говорили, знала, почему в нашумевшем
политическом процессе  он  выступает  в  качестве  обвиняемого.  Правда,
толком так и не поняла,  из-за  чего  устроили  процесс,  ибо  политикой
никогда не интересовалась.
   Зато Гжегож меня очень заинтересовал. Из института его исключили,  но
перед этим он успел проявить и характер, и  силу  воли,  и  вообще  свою
недюжинную натуру. Какая пропасть отделяла его от тех,  кто  высокомерно
взялся судить его! Как мне хотелось подойти  к  нему  и  высказать  свое
восхищение, но  я  не  осмелилась.  Было  мне  всего  восемнадцать,  ему
двадцать. Красивый парень, ни на кого не  похож,  еще  подумает,  что  я
собираюсь пококетничать с ним. И не подошла.  Глупая  я  была,  молодая,
меня очень волновало мнение других - а что  люди  подумают?  Не  хватало
еще, чтобы подняли на смех. А вдруг и он высмеет мои восторги?
   Глядя на убегающую назад пустую автостраду и не видя ее,  я  пыталась
представить, что было бы, если бы я тогда подошла к Гжегожу.  Не  первый
раз думала я об этом. Что бы было, если... Да ничего бы  не  было!  Ведь
тогда я уже три месяца как вышла замуж, мы с мужем  любили  друг  друга,
наша взаимная  верность  была  нерушима  как  скала.  Гжегожу  я  только
собиралась высказать свое восхищение в чисто моральном плане,  видела  в
нем этакого благородного  рыцаря,  преследуемого  злобными  силами.  Да,
рыцаря, сражающегося с коварными и безжалостными врагами  не  шпагой,  а
силой духа. А я очень любила умственно развитых рыцарей,  что  вовсе  не
означало, что готова была тут  же  кидаться  им  в  объятия.  Нет,  нет,
никаких объятий, но кто этому поверит?
   А кроме всего прочего, в  тот  момент  Гжегож  был  всецело  поглощен
разразившейся жизненной катастрофой и не до девушек ему было. Подойди  я
к  нему  со  словами  восторга  и  утешения,  он  бы,  наверное,  только
автоматически поблагодарил меня - и все. Нет, ничего бы не было.
   Вторично жизнь свела нас через шесть лет. Поскольку профессия  у  нас
была одинаковая, встретила я  его  в  проектной  мастерской,  где  тогда
работала.  За  прошедшие  годы  изменилась  и  я,  и  мое  отношение   к
окружающему миру. Теперь меня уже не так волновало "а что люди  скажут".
Не выдержав,  после  нескольких  дней  совместного  пребывания  в  одной
конторе я рассказала ему о своих чувствах шестилетней давности.
   - Очень жаль, что ты тогда не подошла, - ответил он. - Я так нуждался
в нормальном человеческом участии, был бы признателен и за  одно  доброе
слово.
   - Да, теперь и я считаю, если чересчур дрожать за себя -  обязательно
выкинешь глупость. Уж лучше бы я тебе показалась тогда глупой,  пережила
бы, подумаешь, большое дело!
   За шесть лет многое изменилось в жизни, не только моя психика. Гжегож
выбрался из житейских неурядиц, учебу на архитектурном  закончил  раньше
меня, причем с отличием,  и  уже  добился  успехов  на  профессиональном
поприще. И женился. В жену он был влюблен до такой степени, что аж тошно
делалось. О ее внешности плохого слова не скажу, о такой внешности можно
только мечтать, хотя опять сморозила глупость.  Мечтать  следует  тогда,
когда в мечтах заключается хотя бы намек, хотя бы  тень  надежды  на  их
осуществление, в данном случае мне бы и десять пластических операций  не
помогли. Нет, я и мечтать не могла, чтобы сравняться с ней по красоте. А
вот завидовать могла. И  завидовала  по-страшному!  Характер  же  у  нее
был... ну, скажем,  излишне  твердый,  и  она  никак  не  стоила  такого
беспредельного  обожания.  Возможно,  мои  оценки  пристрастны,  ну   да
по-другому я думать не могла, необъективна так необъективна. Да, к  тому
времени у него появилась жена и он питал к ней неземные чувства, тьфу!
   Что же касается моего  брака,  то  он  как  раз  в  это  время  начал
постепенно распадаться. Тогда я еще не до  конца  все  осознавала,  хотя
ясно чувствовала - что-то не так.  Пригодилась  бы  мне  тогда  духовная
поддержка, но только  не  любой  ценой.  Невзирая  на  все  еще  молодой
возраст, я уже понимала: на вечные придирки мужа, его равнодушие ко  мне
и  необоснованную  критику  лучшим  лекарством  явились  бы   чьи-нибудь
пламенные чувства, комплименты, уверения, что я самая-самая.  Достаточно
было самого пошлого  объяснения  в  любви,  и  уже  не  такими  обидными
казались мужнины язвительные замечания вроде нижеследующего: "На кого ты
похожа с такими волосами, неужели нельзя хоть изредка сделать нормальную
прическу?"
   Ага, кстати о прическах.
   И я сразу вернулась в день  сегодняшний.  В  самом  деле,  как  же  я
позабыла о своей голове? Холера! В Штутгарте я волосами  не  занималась,
страшно устала. Можно сейчас, конечно, накрутить волосики на бигуди,  но
толку от этого мало, надо предварительно вымыть голову. В Париже  Гжегож
заказал мне гостиницу. Непонятно зачем, проблем  с  гостиницами  нет,  я
сама могла бы найти номер в любой. Но ему так хотелось, вот  и  заказал,
поэтому знает, в какой гостинице я остановлюсь. Но  не  знает,  когда  я
приеду. По идее,  я  должна  приехать  только  завтра.  Значит,  приехав
сегодня вечером, я могу не проявляться, не позвоню ему,  суну  проклятую
голову под кран, пересплю на бигудях, ничего.
   И,  решив  проблему  головы,  я  немедленно  вернулась   в   прошлое,
обступившее меня со всех сторон. Из-за него я не видела ничего вокруг, в
том числе и автострады, бегущей навстречу, что ни в коей мере не  мешало
мне нормально ехать. Ничего не  скажешь,  французские  автострады  стоят
своих денег...
   Куда же мы потом отправились? Нет, погоди, это было уже позднее... Мы
встречались только на работе, как обычные сослуживцы, причем виделись не
всякий день, ведь на работу в свою проектную  мастерскую  мы  ходили  не
каждый день, как в простых учреждениях. Гжегож в основном работал  дома,
у него была своя мастерская, а на работу приносил уже готовые рисунки. И
так  продолжалось  несколько  недель,  пока  не  началась  весна.   Меня
отправили в  Познань,  в  служебную  командировку.  Там  реставрировался
объект, нужно было представить детальные эскизы фасада. Гжегожу поручили
внутреннюю отделку, и он решил тоже ехать.
   С мужем мы тогда уже едва общались, его раздражало все, что бы  я  ни
делала. Накануне вечером он разговаривал с кем-то по телефону.  Разговор
шел на  служебные  темы,  но  в  голосе  мужа  звучало  что-то  такое...
радостное оживление, теплота,  просто  эйфория  какая-то.  Давно  он  не
говорил так со мной, уже год наверное. Меня  всю  передернуло.  Вот  оно
что... В познанскую командировку я отбыла взбешенная и очень несчастная.
   О том, что Гжегож тоже едет в Познань, я  не  знала,  увидела  его  в
гостинице неожиданно, и сердце мое залило  целительным  бальзамом.  Нет,
ничего такого я не думала, но муж  вроде  отодвинулся  куда-то  в  тень,
образ его явно потускнел.
   С работой мы с Гжегожем справились общими силами за  два  дня.  Потом
решили вместе поужинать, в нашей гостинице  устраивались  танцы,  причем
оркестр исполнял только старинную музыку - вальсы  и  танго.  Оказалось,
Гжегож не хуже моего мужа умел танцевать вальс-бостон, и  опять  у  меня
защемило сердце. Нет, я все еще любила этого холерного мужа.
   - Не думай о нем! - приказал Гжегож. - Отключись хоть  на  этот  один
вечер. Нельзя же сидеть на одной манной каше.
   - Отстань. Не выношу манную кашу.
   - Неважно, могут быть щи. Один раз можешь переключиться на пончики.
   Как назло, пончики я любила, и предложение Гжегожа  мне  понравилось.
Танго вдруг обрело прелесть и душу, тем  более  что  как  раз  исполняли
танго "Ноктюрн": "... и теперь, что ни ночь, я его сердцем  слышу,  вижу
белые клавиши, дорогое лицо. Я готова отдать  жизнь  свою  без  остатка,
чтоб тебя увидать пусть один только раз"...
   Нет, тогда эти слова еще не застряли во мне навсегда, тогда мне  было
просто хорошо - и все. Гжегож держал  меня  в  объятиях...  Банально  до
омерзения, а тем не менее правда!  Впрочем,  все  банальности  порождены
реальностью. Наша бедная, несчастная, обездоленная  молодежь  вообще  не
представляет, что значит танцевать в нужных объятиях. О  ненужных  я  не
говорю. Мне, например, самой не приходили в голову никакие  банальности,
когда меня вертел в танце  тот  толстый  американец,  хотя  антураж  был
неимоверно романтический, светила золотая луна размером с хороший таз, и
хоть бы хны...
   А тогда никакие золотые тазы не требовались, оба мы были молоды,  еще
и по двадцати пяти не стукнуло, и, хотя  целый  день  вкалывали,  оба  в
упоении танцевали без устали. Спиртного на ужин заказали  кот  наплакал:
два раза по пятьдесят к селедочке и бутылку вина на  весь  вечер.  Можно
было еще к кофе и коньяк заказать, но я коньяка  никогда  не  любила,  а
Гжегож предпочитал хорошее шампанское. В гостиничном ресторане  хорошего
не оказалось.
   - Ну что ж, пора и в постель! - безапелляционно заявил Гжегож за кофе
без коньяка. Я была шокирована,
   - Ты что, спятил?
   - Раз я сказал, что пересплю с тобой, так оно и будет.
   Не зная, в каких условиях мне придется жить в гостинице, получу ли  я
комнату одноместную или будут соседки, я на всякий  случай  захватила  с
собой самую роскошную из своих ночных рубашек. В пижамах  я  никогда  не
спала. Рубашка, можно сказать, на  все  случаи  жизни:  сверху  красивые
кружева, талия туго перехвачена, а далее до  полу  ниспадает  широчайший
кринолин из кошмарного количества метров какой-то дорогой ткани. Снять с
себя это  громоздкое  одеяние  -  намучаешься,  и  я  заснула  блаженным
беззаботным  сном  на  плече  любимого.  У  Гжегожа  никогда   не   было
склонностей насильника, он примирился с обстоятельствами и  тоже  вскоре
заснул блаженным и, возможно, философским сном. Вот так  мы  и  проспали
вместе, как два невинных ангелочка.
   Много лет спустя  он  признался  мне,  что  в  эту  упоительную  ночь
преисполнился ко мне глубокой нежностью.
   Вернулась я домой, и тут  выяснилось,  что  телефонная  эйфория  мужа
имела реальную подоплеку. Он и в самом деле говорил на  служебные  темы,
да только с женщиной, которая  стала  его  второй  женой.  Они  работали
вместе. Я глубоко раскаялась в своей идиотской верности  и  готова  была
извиниться перед Гжегожем, да он уже успел уехать куда-то  на  несколько
месяцев. А когда вернулся, я уже  была  разведена.  К  этому  времени  я
похудела на несколько килограммов и, говорили, на  моем  лице  появилось
эдакое интересное выражение. Развод я пережила отнюдь не безболезненно.
   Ну так куда же мы тогда отправились?
   Была зима -  значит,  пленэр  исключался.  Куда  нас  черти  занесли?
Почему-то никак не могу вспомнить...
   Да это и не имеет значения. Когда мы из того места вернулись ко  мне,
Гжегож убедительно доказал, что я женщина красивая и желанная, а мысли о
том, что меня никто не любит и уже  никогда  не  полюбит,  побивают  все
мировые рекорды кретинизма. Напротив, и жизнь, и  вся  мужская  половина
человечества поданы мне на  блюде,  достаточно  только  руку  протянуть.
Отчаяние после потери мужа как-то само по себе пошло на убыль.
   Тогда мы провели вместе три дня, вернее, не дня, а  три  вечера,  ибо
днем приходилось ходить на работу. Жены Гжегожа не было в  Варшаве.  Она
уехала в отпуск. Через упомянутые три дня Гжегож должен  был  поехать  к
ней на недельку.  Принимая  во  внимание  данный  факт,  я  еще  кое-как
держалась.
   - Вот интересно, - задумчиво произнесла я, расставаясь,  -  когда  ты
вернешься, дрогнет ли у меня сердце?
   - Мне самому интересно, - подхватил он. - И скажу тебе честно: если в
мое отсутствие ты решишься и позволишь приласкать себя  кому  другому...
рука другого принесет тебе утешение... ну рука не рука... в общем, я  не
буду в претензии.
   Из вежливости я промолчала и не напомнила ему о наличии его  паршивой
жены. Я своего мужа из сердца с корнем вырвала, он же свою  жену  совсем
наоборот. И все равно была ему благодарна за  то,  что  воскресил  меня,
помог выпрямиться после пережитого. Факт - и жизнь, и ее радости еще  не
кончены для меня.
   Не скажу, что я стала жизнерадостной,  веселье  не  пенилось  во  мне
шампанским, но я уже твердо решила взять себя в руки.  Лучшим  средством
была работа.  Свою  специальность  я  любила.  Я  не  кинулась  в  вихрь
развлечений и поклонников,  как-то  меня  это  не  привлекало,  здоровый
инстинкт подсказал другой выход. Вот когда я  осознала,  каким  страшным
несчастьем  может  стать  нелюбимая  работа,  исполнение   обязанностей,
которых не выносишь. Изо дня в день заниматься тем, чего не терпишь,  от
чего просто с души воротит, - считай, жизнь пропащая.
   Мне такое не грозило. Уже десять лет назад я хорошенько подумала  над
тем,  какую  выбрать  специальность,  и   выбрала   занятие   по   душе.
Благодарение Господу, мои интересы были весьма широки...
   Прошла неделя. В обеденный перерыв я ела свой бутерброд, когда  вдруг
услышала   в   коридоре   голос   Гжегожа.   Кусок   свежего   хлеба   с
ветчинно-рубленой колбасой застрял в горле.
   Гжегож вошел в нашу комнату, поздоровался со всеми, подошел ко мне.
   - И  как?  -  поинтересовался  он,  целуя  мою  ручку,  интеллигентно
замурзанную графитом мягкого карандаша. - Дрогнуло?
   - Да! - ни секунды не  задумавшись,  ответила  я  правдиво  и  честно
сквозь застрявший кусок бутерброда.
   - И у меня тоже, - сказал он и пошел здороваться с остальными.
   Может быть, это и была переломная  минута.  Я  сдалась.  О  его  жене
решила просто не думать.
   Вот тогда и началось. Проклятые бигуди! Не знала я ни дня,  ни  часа,
не имела понятия, когда отыщется у него минутка свободы. Мы  встречались
часто и почти всегда неожиданно, вот и приходилось вечно быть  наготове,
при полном параде, а значит, и голова должна  быть  в  порядке.  Чертова
прическа! Остальное не вызывало особых забот, на остальное я практически
не тратила сил, мне не нужны были какие-то особые  кремы,  благовония  и
прочие изощрения косметики. Немного пудры,  капелька  туши  на  ресницы.
Морщины мне не досаждали. И только  волосы  отравляли  жизнь.  Вот  я  и
накручивала беспрерывно эту пакость, спала на  железяках  (бигуди  в  те
времена были металлическими), нещадно отлеживая  себе  темя,  затылок  и
уши. Ну почему так несправедлива ко мне судьба? У других баб  волосы  от
природы волнистые, а вот я должна мучиться!
   Только спустя много лет я перестала завидовать другим  бабам.  Как-то
во время отдыха в палатках одна из моих приятельниц разоткровенничалась.
Это была  прелестная  девушка  лет  на  десять  моложе  меня,  всегда  с
великолепной шевелюрой. Сколько раз я  завидовала  ей  черной  завистью,
восхищаясь ее роскошными волосами! И что же оказалось?  Никаких  локонов
от природы, все приходилось создавать своими руками. Там, на биваке, она
перестала заботиться о прическе и волосики повисли прямыми стручками, ну
прямо ка