бы его нисколько не огорчало, потому что Сысцов знал - в подвале дома
стоит ящик точно с такими же бутылками,  едва  начатый  ящик.  И  достаточно
махнуть рукой, как красивая девушка в сером свитере и синих  джинсах  сбежит
по ступенькам его дома и будет у нее в руках тяжелая,  только  что  открытая
бутылка божественного "Оджелеши". А на  лице  у  девушки  будет  улыбка,  не
осуждающая,  нет,  упаси  Боже,  не  угодливая  или  заискивающая,  это  еще
страшнее, у нее будет просто радостная улыбка. Она будет  счастлива  оттого,
что он, Иван Иванович Сысцов, на какое-то время поставил ее на один  уровень
с "Оджелеши", оттого, что пусть совсем недолго они являли собой одно целое -
тяжелая бутылка лучшего в мире вина и радостная красивая  девушка  с  легкой
походкой. Да, она искренне радовалась за  Сысцова,  который  чувствует  себя
настолько хорошо, что душа его, усталая  и  могучая,  мудрая  и  утомленная,
потянулась к ней и ко второй бутылке. Возраст  и  уходящие,  подыстощившиеся
силы не позволяли Сысцову дать этой девушке все, что  полагалось  ее  юному,
любвеобильному естеству. Но сил, чтобы принять ее ласки, чтобы  ответить  на
них, этих сил у Сысцова было еще  достаточно.  И  красные  грузинские  вина,
девушка в великоватом  свитере  делали  даже  эти  его  годы  счастливыми  и
чувственно наполненными.
   Подняв из желтых листьев бутылку, он,  не  торопясь,  наслаждаясь  цветом
вина, хмельным духом, которым пахнуло, едва он  вынул  длинную,  пропитанную
вином пробку, упиваясь звуком тяжело льющейся в стакан  рубиновой  жидкости,
бросил взгляд в сторону дома и еще раз убедился - сквозь  занавеску  за  ним
наблюдает радостная девушка и ждет  его  сигнала  принести  вина.  А  Сысцов
оттягивал этот момент и все тело его купалось  в  девичьем  взгляде,  как  в
теплых солнечных лучах. Он бы расстался с девушкой  немедленно,  улови  хоть
раз  недобрый  практичный  прищур,   улови   брезгливость,   подневольность,
угнетенность, разочарование в нем, в Сысцове. Все  это  было  бы  тем  более
нестерпимым, что он знал - для всего этого у девушки были  основания,  всего
этого он заслуживает и вполне мог вызвать все эти чувства в человеке молодом
и красивом. Но девушка оказалась не менее  сильной,  чем  он,  и  не  давала
Сысцову самого незначительного повода усомниться в ней.
   И Сысцов был благодарен ей за это. И баловал.
   И любил - как мог.
   Неожиданно запищала лежащая на столике трубка радиотелефона.
   - - Слушаю,  -  сказал  Сысцов,  поднеся  трубку  к  уху.  В  голосе  его
прозвучало еле уловимое недовольство - звонок нарушил его одиночество.
   - - Иван Иванович! Дорогой! Как я рад тебя  слышать!  Как  здоровье!  Как
дела? Как успехи?
   - Отвечать на все вопросы или можно выбрать  только  один?  -  усмехнулся
Сысцов, сразу узнав собеседника по восточному ритуалу.
   - Ответь на главный, дорогой - как здоровье?
   - Держусь.
   - О! Иван Иванович! Остальное приложится. Главное - чтоб  здоровье  было,
остальное мы преодолеем.
   - Откуда звонишь?
   - Дорогой! Я совсем рядом! Из машины  звоню...  Хочу  видеть  тебя,  хочу
обнять тебя!
   - Обними, - сказал Сысцов, смиряясь.
   - Прямо сейчас?! - обрадовался собеседник.
   - Зачем откладывать хорошие дела?  Свидания  с  этим  человеком  тяготили
Сысцова, он понимал, что их дружба не может продолжаться слишком  долго,  но
проходил месяц за месяцем, а  в  стране  не  случалось  ничего  такого,  что
заставило бы его насторожиться и пресечь эти встречи. С некоторых пор Сысцов
даже поощрял Байрамова к  дальнейшим  встречам,  тем  более,  что  никто  не
приходил к нему с такими дарами.
   И все-таки Байрамов его тяготил. При встречах с ним Сысцов не  чувствовал
своего всевластия, более; того, он ощущал растущую зависимость.  Сысцов  все
понимал и имел мужество называть вещи своими именами  -  его  подкармливали,
его покупали, с ним расплачивались. Опыт подсказывал  -  все  это  не  могло
продолжаться слишком долго. Их дружба должна или прекратиться полностью  или
принять другие формы.  А  измениться  их  отношения  могут  только  в  одном
направлении - он станет полностью зависимым, полностью управляемым.
   Сысцов ни на мгновенье не заблуждался, что Байрамов - если и не убийца  в
полном и прямом смысле слова, то преступник весьма опасный и  уж  во  всяком
случае законченный.
   Ему хорошо запомнилась их первая встреча... Байрамов записался на  прием,
терпеливо прождал несколько часов в коридоре,  не  отлучаясь  и  не  пытаясь
как-то  скрасить  затянувшееся  ожидание  -  он  сидел  на  стуле,  поставив
чемоданчик на колени и глядя прямо перед собой. Можно было подумать, что  он
присел на минутку, хотя  просидел  в  такой  позе  не  один  час.  Это  было
достаточно унизительно для его положения, но Байрамов, казалось, шел на  это
сознательно - пусть высокое руководство знает, как много" он готов перенести
ради нескольких минут приема.  Встреча  Сысцова  и  Байрамова  действительно
продолжалась десять минут, а если уж точнее, то одиннадцать. И  единственная
его цель была  -  познакомиться.  И  больше  ничего.  Представиться  первому
человеку города.
   - Мы будем с вами встречаться, дорогой Иван Иванович, -  сказал  Байрамов
на прощание. - Я очень, благодарен за то, что вы нашли время принять меня. Я
отнял у вас, - он посмотрел на часы, - ровно одиннадцать  минут.  Да,  ровно
одиннадцать   минут,   -   повторил   Байрамов,   видимо,   придавая   этому
обстоятельству важное значение. Так все и оказалось.
   Уходя, он скромно, но с достоинством положил на сысцовский стол красивый,
с золотым тиснением конверт.  Сысцов  пренебрежительно  передернул  плечами,
пожал руку уходящему гостю, а конверт сдвинул  в  сторону,  чтобы  не  мешал
разговаривать с другими посетителями. Сунуть конверт в ящик стола Сысцов  не
решился. Мало ли... И весь этот приемный день Сысцов  искоса  поглядывал  на
конверт, опасаясь прикоснуться к нему, словно  чувствуя  исходящую  от  него
заразу, словно тогда уже предвидел, что отношения  с  этим  человеком  будут
долгими и чреватыми. Вечером он смахнул все скопившиеся за день,  бумаги  со
стола в ящик, причем, так  расчетливо,  что  золотистый  байрамовский  пакет
оказался в самом низу - Сысцов так и не прикоснулся к нему.
   Потом он сделал несколько контрольных звонков -  Колову,  Анцыферову.  Те
были на месте, в их тоне, в их словах он не почувствовал опасности.  И  лишь
тогда  взял  конверт  и  вскрыл  его.  Там  лежали   одиннадцать   новеньких
тысячедолларовых бумажек. Одиннадцать тысяч долларов. Вот  почему  Байрамов;
несколько раз повторил эту цифру. Номера на купюрах шли подряд, что говорило
о весьма важном обстоятельстве - деньги были получены  в  зарубежном  банке.
Тысячедолларовые бумажки, это  Сысцов  знал,  были  чрезвычайно  редки  и  в
обращении их почти нет. Слишком крупна купюра, чтобы можно  было  ею  где-то
расплатиться, получить сдачу. Ею пользуются  только  в  таких  вот  случаях.
Сысцов прикинул - это больше двадцати миллионов рублей.
   Круто, - подумал он тогда.
   Из разговора с Байрамовым он знал, что тот хочет кое-что  приватизировать
в центре города. Ну что ж, Сысцов рассчитался с ним сполна  -  тому  удалось
приобрести не  слишком  дорого  обкомовский  особняк,  несколько  магазинов,
авторемонтные мастерские.  Чем  больше  перемен,  тем  больше  все  остается
по-прежнему, - эти слова Сысцов знал и последние годы еще раз подтвердили их
справедливость. Несмотря на перемены в обществе, Сысцов  как  и  прежде  мог
помогать хорошему человеку.
   -  Чем  круче  перемены,  тем  бесспорнее  все  остается  по-прежнему,  -
проговорил Сысцов вслух, любуясь девушкой, бежавшей к нему  по  щиколотку  в
шуршащих осенних листьях, прижимая к груди темно-зеленую бутылку  с  красной
этикеткой. Полюбовавшись ее лицом в  осеннем  золотистом  свете,  коснувшись
ладонью ее щеки, проведя рукой по ее бедру, он сказал:
   - Сейчас машина подойдет... Надо  впустить.  И  это...  Стакан  и  легкую
закуску... Будь добра, а? Для юных ножек это только забава, верно?
   - Это мои-то юные? - засмеялась девушка.
   - Нет, мои, - пробормотал Сысцов, чуть смешавшись от срамных своих мыслей
и возникших  вдруг  желаний.  Стараясь  побыстрее  погасить  неловкость,  он
поглубже утонул в плетеном кресле, а девушка  безошибочно  поняла  -  что-то
будет сегодня, что-то будет... И лицо  ее  приняло  шаловливое  выражение  -
"Ну-ну, Иван Иванович, ну-ну..."
   Управляемые чьей-то невидимой рукой, ворота  открылись  и  на  территорию
дачи медленно, неслышно въехала машина  темно-серого  цвета  с  затемненными
стеклами. Почтительно остановившись в отдалении, у самых ворот,  чтобы  даже
близостью  своего  разогретого  мотора  и  горячими  выхлопными  газами   не
осквернить высокую задумчивость хозяина.  Дверца  машины  тоже  распахнулась
неслышно и на желтые листья ступил человек в черном костюме,  черном  плаще.
Он сразу  вписался  в  колорит  участка  -  золотая  оправа  очков,  широкая
золотозубая улыбка, черный чемоданчик, поблескивающий бронзовой отделкой. По
мере приближения к Сысцову, который  все  также  сидел  в  кресле,  Байрамов
разводил руки все шире, пока они  не  приняли  горизонтальное  положение.  В
одной  руке  болтался  чемоданчик,   в   другой   посверкивали   на   солнце
целлофановыми бликами розы. Байрамов умышленно шел медленно, делая маленькие
шажки. На ногах его были черные остроносенькие туфельки на явно  увеличенных
каблуках - хотелось, хотелось Байрамову выглядеть выше и  стройнее.  Был  он
широколиц, его можно было  назвать  и  щекастым,  а  если  уж  не  побояться
обидеть, то и мордастым. И было брюшко. Да, обильная, отборная пища, широкие
постели, изысканные напитки, безбедная жизнь - все это давало о себе  знать.
Но он принадлежал к тем людям, или лучше сказать, к тем нациям, где  полноту
считали достоинством, полнота говорила о том, что этот человек  зарабатывает
себе на хлеб отнюдь не лопатой, а умом, талантом, высокой образованностью.
   Не зря Байрамов, шел медленно, не  зря  издали  развел  руки  в  стороны,
улыбаясь  широко  и  радушно  -  не  выдержал  Сысцов,  сказалось   все-таки
пролетарское происхождение. Поднялся и  сделал  несколько  шагов  навстречу,
тоже протянул руки вперед, вроде бы в нетерпении обнять дорогого  гостя.  Не
обратил внимания, простая душа, как в машине, за приспущенным стеклом  хищно
и  коварно  сверкнул  фиолетовым  глазом  объектив  фотоаппарата.  И   когда
обнялись, как старые друзья, Глава администрации и  международный  пройдоха,
опять сверкнул  объектив,  опять  в  машине  раздался  чуть  слышный  щелчок
надежного фотоаппарата.
   - Счастлив видеть  тебя  в  добром  здравии!  -  проговорил  Байрамов.  -
Прекрасно выглядишь, дорогой!
   - Спасибо, Маратик, - по-отечески поблагодарил Сысцов, торопясь вырваться
из объятий человека более молодого, более  сильного,  четко  знающего,  чего
хочет от этой встречи.
   - Прекрасная погода, Иван Иванович! А?
   - Неплохая, - сознательно пригасил Сысцов восторги Байрамова. - Садись, -
он кивнул в сторону второго  плетеного  кресла.  И  отметил  про  себя,  что
девушка все успела сделать вовремя  -  на  столике  уже  стояли  два  свежих
стакана, несколько яблок в плетеной корзинке и тонко нарезанные  в  блюдечке
ломтики балыка.
   - Какой стол! - восхитился Байрамов. - Какой стол! Я  обязательно  должен
вручить эти розы хозяйке!
   - Вручишь, - невозмутимо проговорил Сысцов.  -  Я  передам  твои  розы  и
скажу, что от тебя. Положи их пока у дерева, -  и  этим  Сысцов  дал  понять
Байрамову, кто здесь хозяин. - А что касается стола... Я знаю,  какие  столы
тебе нравятся, - Сысцов тяжело опустился в кресло, на плед, еще не  успевший
остыть.
   - Вынужден не согласиться,  -  Байрамов  склонил  голову,  как  бы  прося
извинить за  непочтительность,  -  но  стол  хорош,  когда  отвечает  своему
назначению. Ведь для красивой девушки мы не накрываем  роскошный  стол,  для
нее более подходит стол небольшой, но изысканный.  А  налоговому  инспектору
стол подавай не большой, и не изысканный, ему нужен стол  дорогой.  И  чтобы
большая часть выпивок и закусок не выставлялась на столе,  она  должна  быть
упакована в коробки.
   -  Ты  -  мудрый  человек,  Марат,  -  проговорил   Сысцов,   озадаченный
откровениями Байрамова. - Ты не по годам мудрый.
   - Я, с твоего позволения, закончу, - тонко улыбнулся Байрамов,  и  Сысцов
не мог  не  подумать  -  вот  так  тысячелетиями  улыбались  своим  владыкам
восточные царедворцы. Обманывая царей,  льстя  им  и  предавая  их.  -  Этот
стол... Ведь нам не нужен другой, и другой не может быть уместнее. Для  двух
настоящих мужчин красное вино и мясо...  Что  может  быть  лучше?  Для  этой
осени, для солнца и желтых листьев  -  прекрасные  яблоки!  Что  может  быть
лучше, дорогой Иван Иванович?
   - Ладно, убедил, - Сысцов опустил голову, словно  утомленный  безудержной
лестью гостя.
   - Я позволил себе  небольшую  вольность,  -  еще  более  тонко  улыбнулся
Байрамов, показав узкую-узкую золотую полоску зубов - на осеннем солнце  она
сверкнула не то жалом, не то обещанием. -  Думаю,  пара  ящиков  грузинского
красного не слишком загромоздит твои подвалы?
   Байрамов подал знак и из машины вышел невысокий  парень,  одетый  во  все
черное. Фигура его показалась Сысцову как-то нарушенной и  прошло  некоторое
время, пока он понял в чем дело - у парня были неестественно широкие  плечи.
- Сейчас Амон занесет...
   - Грузинское красное - хорошее вино, - вроде бы незначащие слова произнес
Сысцов, но передавали они ясный и твердый  смысл  -  пусть  заносит.  -  Да,
грузинское красное - хорошее вино... - повторил Сысцов. - Когда оно хорошее.
   -  Иван  Иванович!  -  укоризненно  протянул  Байрамов,  и  его   золотая
улыбка-полоска сделалась еще тоньше, протянувшись чуть ли не от уха до  уха.
- Обижаешь, дорогой.
   - Как же, тебя обидишь, - со стариковским благодушием  проворчал  Сысцов.
Чуть повернув голову, он смотрел, как Амон без видимых усилий понес  ящик  с
вином к  крыльцу.  Едва  он  поднялся  по  ступенькам,  на  пороге  возникла
радостная девушка. Она придержала дверь, пропуская Амона, а когда он  шагнул
в дом, дверь тут  же  захлопнулась.  И  все  это  время  Сысцов  внимательно
наблюдал за девушкой, пытаясь уловить что-то для себя неприемлемое. Он бы ни
за что не признался даже самому себе, но Сысцов мучительно ревновал и, глядя
на молодого, сильного, с тонкой талией и широкими плечами Амона,  глядя  как
он и девушка обмениваются какими-то словами, он словно  оцепенел,  не  слыша
того, что говорил Байрамов. Тот все понял, улыбнулся еще тоньше и прошел  ко
второму креслу.
   - Прекрасная погода, - сказал Байрамов, давая возможность  Сысцову  снова
вернуться к разговору.
   - Что нового в большом мире? - спросил Сысцов.
   - О большом мире знаешь только ты, Иван Иванович.
   - Дар - словно бы удивился Сысцов. - Ну что ж... Пусть так. А все-таки  -
что нового?
   - Киснет мир. Захирел в обжорстве и бестолковости.
   - Но тебя эти беды миновали?
   - Только благодаря друзьям, - заверил Байрамов, а Сысцов в очередной  раз
подивился умению гостя превращать каждый ответ не то в комплимент, не  то  в
праздничный тост.
   - Что-то давно тебя  не  было  видно,  -  продолжал  Сысцов,  не  пожелав
обратить внимание на похвалу Байрамова.
   - Вот и появился! От друзей никогда не скрываюсь, дорогой Иван Иванович.
   - Говорят, где-то в  Германии  обосновался?  Знающие  люди  говорят,  что
особняк купил?
   - Мой дом - твой дом, Иван Иванович! - опять тостом ответил Байрамов.
   - А в гости не зовешь...
   - Иван Иванович! Дорогой! Только дай знать! Встретит  человек,  привезет,
доставит из любой точки земного шара.
   - Широко живешь, - с осуждением, а скорее одобрительно отозвался  Сысцов,
наливая вино в стаканы. - Ну, что ж... Дай Бог, - и  он  поднял  стакан,  из
чего можно было заключить, что за это он и предлагает выпить - чтоб Байрамов
и дальше жил широко.
   - О, Иван Иванович, - тонкие губы Байрамова, алые от вина, растянулись  в
улыбке, - когда ты будешь у меня в  гостях,  я  познакомлю  тебя  с  людьми,
которые действительно живут широко... И  ты  поймешь,  что  бедный  Байрамов
только на побегушках...
   - Ладно тебе...  Побегушки.  Знаю  я  твои  побегушки...  Побежишь  -  не
угонишься.
   - Ох, чуть  не  забыл!  -  воскликнул  Варламов  совершенно  искренне.  -
Надумаете приехать в гости - дайте знать хотя бы за день. А дорога, мало  ли
чего может случиться в дороге, - он вынул из внутреннего кармана  и  положил
на стол небольшой конверт. Сысцов даже не взглянул на него. -  Дороги  нынче
непредсказуемы... А здесь достаточно, даже если вы решите добираться ко  мне
в Германию через Сингапур.
   Как ни ловок был Байрамов, как  ни  увертлив,  а  передача  денег  и  ему
давалась нелегко. Понимал, что как ни хороши их отношения, как ни похожи они
на дружеские, а происходит нечто криминальное. Короче, покупал он Сысцова  и
хотя тот не возражал, чувствовал Байрамов опасность  и  силу,  исходящие  от
этого старика в клетчатом пледе и с хмельными глазами. Между ними ничего  не
происходило и никогда не произойдет  навсегда.  Все  временно.  Да,  сегодня
Сысцов взял доллары, но это говорит только о том,  что  сегодня  у  них  все
нормально. Какими отношения будут завтра... Этого никто не мог сказать.
   Но ловкий царедворец Байрамов понимал и другое, - с каждой такой  вот  их
встречей Сысцов вязнет, и все меньше  у  него  возможностей  для  праведного
гнева  и  неожиданных  поступков.  И  Байрамов  продолжал   опутывать   того
невидимыми простым глазом паутинками, состоящими  из  таких  вот  посещений,
тонких улыбок, содержательных конвертов.
   Когда Амон, оттащив ящик с вином в подвал, показался на пороге,  Байрамов
тут же накрыл конверт тарелочкой.
   - Деньги не любят солнечного света, - пояснил он. - Деньги любят темноту,
Иван Иванович.
   Лишние слова произнес Байрамов, если  подойти  к  их  беседе  строго,  но
Байрамов не произносил лишних слов. И упоминание о деньгах понадобилось  ему
только для того, чтобы остались его слова на пленке  -  вертелись  маленькие
бобины в его кармане, записывая каждое  слово  Сысцова.  Чего  не  бывает  в
жизни, подстраховаться никогда не грех. Но для того, чтобы эта  пленка,  эта
запись стала документом, требовалась дата и следующими же  словами  Байрамов
ее назвал...
   - В прошлом году, в это же время... Да, была середина сентября... Да! - в
восхищении воскликнул он. - День  в  день!  Как  раз  семнадцатого  сентября
девяносто второго я был на Кипре... Какое было море!  Какие  женщины!  Какое
вино!
   - Лучше этого? - ревниво спросил Сысцов,  не  уловив  главного  в  словах
Байрамова - даты их сегодняшней встречи.
   - Иван Иванович, - сразу посерьезнев,  произнес  Байрамов.  -  Это  -  он
указал на бутылку - не вино. Это нектар. Или амброзия. Не знаю. Они там пьют
вино... Но это... Это для богов.
   - Слушаю тебя, Марат, - устало проговорил Сысцов, давая понять, что  пора
перейти к делу. Он снова наполнил стаканы, продолжая  сонно  наблюдать,  как
Амон понес в дом второй ящик. Опытным глазом отметил - это уже другое  вино,
но тоже красное, тоже грузинское. И внутри разлилось удовлетворение - у него
снова достаточно хорошего вина. И пришло неосознанное ощущение, что  все  не
так уж плохо в этом мире пока стоит  на  пороге  залитая  солнцем  радостная
девушка в сером свитере и синих брючках,  пока  шуршит  под  ногами  осенняя
листва, пока сидит он в этом низком удобном кресле,  пока  стоит  перед  ним
красное грузинское вино...
   - Когда мы встретимся в Гифхорне, Иван Иванович...
   - Где?
   - Так называется немецкий городок,  где  я  обосновался...  Кстати,  Иван
Иванович, ты единственный человек, который знает название  моего  городка...
Не считая Амона, - Байрамов указал в сторону парня, который опять уселся  за
ру