в
нем легкомысленного перезвона хрустальных фужеров, многозначительного  и
пустоватого стука  шампанского,  не  было  мелочного  дребезжания  рюмок
маленьких и спесивых.
   Выпив,  Пафнутьев  снова  откинулся  на  спинку  и  некоторое   время
прислушивался к себе, с каждой  секундой  убеждаясь  в  том,  что  водка
прекрасна, закуска на столе, что жизнь и в самом деле продолжается. Нет,
с халандовской закуской не сравнятся никакие  угощения  из  вымороченных
салатов, тягучих соусов, вываренных непонятно  из  чего,  шевелящихся  в
животе устриц и дергающихся, царапающих по  стенкам  желудка  лягушачьих
лапок...
   Положив на ломоть срезанного  мяса  щедрую  порцию  хрена,  Пафнутьев
сунул его в рот и застонал от наслаждения. А  когда  все  прожевал,  все
проглотил и уже ощутил  праздничный  фейерверк  в  своем  организме,  он
поднял глаза и наткнулся на черный, громадный взгляд Халандовского.
   - Тебе чего? - спросил Пафнутьев.
   - Паша... Ты не поверишь... Но ведь ты  и  в  самом  деле  выжил,  а!
Столько раз за последние годы ты мог сгореть,  утонуть,  расчлениться...
Паша, ты ведь и спиться мог! Что же тебя уберегло?
   - С такой водкой, Аркаша, с такой закуской, в такой компании... Разве
можно погибнуть? Что ты несешь?
   - Ну, что ж... Тоже  хороший  тост,  -  Халандовский  снова  наполнил
рюмки.
   Опять выпив до дна, Пафнутьев  похрустел  огурцом,  отломил  домашней
колбасы, отведал и ее, почтительно склонив голову к плечу.
   - Что скажешь? - спросил Халандовский, который похвалу принимал вроде
бы и равнодушно, но ждал, когда похвалят  его  угощение,  а  если  гости
молчали, то начинал нервничать и переживать.
   -  Ничего,   что   я   беру   колбасу   прямо   руками?   -   спросил
Пафнутьев.Понимаешь, в такую колбасу грешно втыкать железную  вилку,  ее
надо нетронутой, неповрежденной донести до самого рта.
   - Не переживай, Паша, - успокоил  его  Халандовский.  -  Короли  едят
руками.
   - Да? - удивился Пафнутьев. - А, знаешь, кажется, ты прав.
   - Я всегда прав.
   - Почему же в таком случае не делаешь ремонт в  квартире?  -  спросил
Пафнутьев. - Твоя квартира, конечно, прекрасна, но она станет еще лучше,
если... - Пафнутьев  замолчал,  предлагая  хозяину  самому  решить,  что
менять в его квартире, а что оставить как есть.
   Халандовский замер  на  мгновение  от  столь  резкой  перемены  темы,
внимательно посмотрел на Пафнутьева, поднял бутылку, прикинув количество
оставшейся водки, снова поставил ее на место.
   - Я сделал ремонт в своей квартире. Но не в этой.
   - У тебя есть еще одна?
   - Две.
   - Разумно.
   - Я купил две квартиры на  одной  площадке,  объединил  их  и  сделал
ремонт.
   - Но живешь здесь?
   - Да. Говори, Паша... Я чувствую холодок  в  душе,  когда  вижу,  как
подбираешься ты к чему-то главному... Мне страшно, Паша.
   - Кому ремонт заказывал? - беззаботно спросил Пафнутьев.
   - Это уже горячее, - проговорил Халандовский. - Есть  такая  фирма  -
"Фокус".
   Халандовский взглянул на Пафнутьева и тут же  опустил  глаза,  словно
опасаясь, что его друг увидит в  них  больше,  чем  следовало.  Он  взял
бутылку, разлил остатки водки. Убедившись, что бутылка  пуста,  поставил
ее у окна за штору, как это делали в столовых в период жестокой борьбы с
алкоголизмом.
   Тяжело  поднявшись  из  кресла,  сходил  на  кухню,  хлопнул  дверцей
холодильника и тут же вернулся  еще  с  одной  бутылкой,  тоже  покрытой
матовым, серебристым инеем.
   - Хорошо сидим, да, Паша?
   - Я вышел на них.
   - Понял.
   - И не отстану.
   - Знаю. Но победить, Паша, не сможешь. Не потому, что ты  стар,  слаб
или смелости в тебе недостаточно. Дело в  другом.  Это.  спрут.  У  него
много щупальцев. И стоит отрубить  одно,  как  на  его  месте  вырастает
другое, а все остальные остаются целыми.
   - Ты знаешь, чем они занимаются?
   - Всем.
   - В каком смысле?
   - В самом прямом. Они занимаются всем. Все, что придет тебе в голову,
самое кошмарное - можешь быть уверенным, что и этим они занимаются.
   - Младенцами торгуют? - произнес  Пафнутьев  самое  несусветное,  что
только могло прийти ему в голову.
   - А, так ты об этом знаешь, - проговорил Халандовский без  удивления.
- Ну, что ж... Тогда ты много знаешь. Мне и добавить нечего.
   - Не понял?! - откинулся Пафнутьев на спинку стула.  -  Я  от  фонаря
брякнул... И что, попал?
   - В десятку. Выпьем, Паша... За то, чтоб и  на  этот  раз  ты  выжил.
Такой тост будет кстати, как никогда.
   Друзья  чокнулись,  подмигнули  друг  другу,  выпили.  Пафнутьев  уже
привычно потянулся к домашней  колбасе,  а  Халандовский.,  увидев,  что
пошла его колбаска, сходил на кухню и принес еще один кружок.
   - Знаю, что ты меня не послушаешься, но для очистки совести скажу...
   Отступись, Паша. Не надо.  Это  даже  не  банда...  Это  государство.
Бандитское государство, которое захватило город.  Если  ты  о  младенцах
действительно брякнул от  фонаря,  то...  Подозреваю,  в  руках  у  тебя
оказался кончик нити. Не тяни его, Паша. Ты никогда не будешь знать, что
вытянешь. Думаешь, что на том конце нити воздушный шарик, а там окажется
бомба, в которой уже сработал взрыватель.
   Надеешься, что ведешь  на  поводке  кошку,  а  за  тобой  идет  тигр.
Остановись, Паша.
   Никто тебя не упрекнет. Ни у кого язык не повернется. Ты  уже  что-то
нашел?
   - Руку нашел.
   - Где?
   - В холодильнике.
   - А, ты в прямом смысле... Я подумал, что ты где-то нашел  поддержку,
помощь, содействие. - А рука, -  Халандовский  пренебрежительно  скривил
губы. - В  городе  каждый  день  из-под  снега  показывается  и  кое-что
посущественней. Во дворе моего магазина голову нашли. С осени в  листьях
пролежала.
   - И сколько ему было  лет?  -  спросил  Пафнутьев,  вспомнив  просьбу
медэксперта.
   - Почему ему? - пожал плечами Халандовский. - Голова-то бабья. А было
ей...
   Лет двадцать. Двадцать пять... Не больше, Паша... У них  свои  боевые
отряды, наемные убийцы, у них везде свои  люди.  Ни  один  твой  шаг  не
останется незамеченным. Могу тебе сказать еще одно... Если им кто-то  не
нравится,  они  делают  предупреждение.   Одно-единственное.   Вежливое,
спокойное... Если человек не внял, его убирают.
   - Без следа? - усмехнулся Пафнутьев.
   - А что тебе следы? Ты нашел руку? А дальше? Я предпочитаю находить в
холодильнике другие вещи, - Халандовский широким жестом показал на стол.
   - Значит  так,  Аркаша...  Ты  обо  всем  предупредил.  Твоя  совесть
чиста,Пафнутьев помолчал. - Но вот, что я тебе скажу... если отступлюсь,
не смогу жить, понимаешь? Я должен уважать себя. Слиняв, я не смогу себя
уважать, не смогу к тебе приходить к такому вот  застолью,  не  смогу  к
жене в постель Лечь.
   Ничего не смогу. Во мне останется  только  этот  мой  позор.  Я  буду
думать только о нем. И ни о чем больше. Это отравит мне всю жизнь.  А  я
хочу еще немного пожить, Аркаша,  хочу  еще  пожить  на  этом  свете,  -
повторил Пафнутьев,  исподлобья  глядя  на  Халандовского.  -  И  только
поэтому не отступлюсь. Не могу! -  с  надрывом  простонал  Пафнутьев.  -
Понимаю бесполезность, опасность,  безнадежность,  все  понимаю!  Но  не
могу, - повторил он почти плачущим голосом и, взяв бутылку,  с  хрустом,
одним движением свинтил  пробку.  Разлив  водку  по  стопкам,  Пафнутьев
поставил бутылку на стол и, кажется, в первый раз обратил внимание на ее
этикетку - она была совершенно черного цвета  и  только  название  водки
было выдавлено маленькими золотистыми буквочками. - Видишь,  и  этикетка
черная, траурная какая-то... Но я все равно не отступлюсь.
   - Ты на этикетку бочку не кати, - строго  сказал  Халандовский.  -  В
черном и в гроб кладут, и на свадьбу идут. Ты, Паша, на меня надейся, но
не очень. Ладно?
   Даже нашего с тобой сегодняшнего милого разговора  достаточно,  чтобы
меня убрать. Даже этой малости, Паша!
   - Как его зовут? - спросил Пафнутьев.
   - Кого? - невинно вскинул брови Халандовский.
   - Аркаша... Мне больше ничего не надо... Скажи, как его зовут?
   - Хорошо... С одним условием...
   - Принимаю.
   - Никогда, никому, ни во сне, ни наяву ты не скажешь...
   - Не скажу.
   - Хорошо... Этим маленьким щупальцем, которое  называется  "Фокусом",
заворачивает некий человек по фамилии Шанцев. Борис  Эдуардович  Шанцев.
Бывший спортсмен, участвовал в каких-то соревнованиях, получал медали...
Он и сейчас следит за собой,  не  пьет,  в  отличие  от  некоторых  моих
друзей, что заранее дает ему хорошие шансы на победу.
   - Не дает, - перебил Пафнутьев.
   - Почему?
   - Как говорят хохлы... Если человек не пьет, то он  или  хворый,  или
подлюка. Нас с тобой это не касается. Непьющий  человек  ограниченнее  в
своих поступках.
   - Не надейся на это, Паша. У Шанцева нет ограничений ни в чем. Полный
беспредел.
   - Беспредел - это тоже ограниченность.
   - Хорошо, что ты так  думаешь,  хорошо,  что  водка  не  лишила  тебя
ясности  мышления,  твердости  убеждений,  благородного   безрассудства.
Значит, ты настоящий человек. Значит, я угощаю тебя хорошей водкой. Если
не возражаешь, я наполню наши дружеские бокалы.
   - Не возражаю. А самый главный?
   - Зачем он тебе, Паша? Ты вышел на  "Фокус"  -  вот  и  воюй  с  ним,
одерживай заслуженные победы, получай награды...
   - Как его зовут?
   Халандовский молча  разлил  густую  холодную  водку  по  стопкам,  не
торопясь завинтил крышку на бутылке, основательно установил ее на столе,
втиснул между тарелок, вздохнул и, словно решившись прыгнуть в  холодную
воду, произнес:
   - Бевзлин. Анатолий Матвеевич Бевзлин.
   - Председатель правления банка?
   - Да, - кивнул Халандовский. - Это он.
   - Надо же...
   - Знаешь, Паша, - медленно проговорил Халандовский, -  у  меня  такое
чувство, что начиная вот с этой минуты жизнь моя пойдет иначе. Печальнее
и беспросветнее. И твоя, Паша, тоже.
   - Ты забыл о Бевзлине... А как пойдет его жизнь?
   - Немного хлопотнее, нежели прежде... Но его хлопоты будут не слишком
продолжительными. У него давно  нет  врагов,  Паша.  Его  окружают  одни
друзья. А врагов нет.
   - Куда же они подевались?
   - Знаешь, все они почему-то умирали.
   - Съедали, наверное, что-нибудь плохое?
   - Свинцом давились. Иногда Бевзлин позволяет себе немного пошалить  -
дает  возможность  милиции  найти  голову  того,  руку   другого,   ногу
третьего... Шутки у него такие. Юмор. Понимаешь,  Паша,  природа  юмором
его наделила. Своеобразным  таким,  неподражаемым  юмором.  Будем  живы,
Паша! - Халандовский поднял стопку, подождал, пока к нему  присоединится
Пафнутьев и, чокнувшись, решительно опрокинул  ее  в  рот,  выпив  одним
глотком.
   - Будем, - согласился Пафнутьев. - А  он  тебе  не  мешает  жить?  Не
мешает радоваться весне,  солнцу,  пробуждающейся  после  зимней  спячки
природе?
   - Бевзлин? Нет. Нисколько. Скажу больше - он мне очень помогает.
   Дороговато, правда, берет за это, почти все забирает, но и помощь его
неоценима.
   - В чем же она выражается?
   - Жить дает.
   - Да на такого человека молиться надо! - воскликнул Пафнутьев.
   - Молюсь.
   - Ну, что ж... Постараюсь повидаться. О впечатлениях доложу.
   - Не доложишь, - тихо, но твердо проговорил  Халандовский.  -  Вашего
брата он не принимает.
   - Примет.
   - Считай, что тебе крупно повезет, если удастся связаться с ним  хотя
бы по телефону.
   - Тогда придется его банк брать штурмом.
   - Не возьмешь. Его оборонительные силы превосходят твои возможности.
   - А танки, самолеты?
   - Предусмотрено, - сказал Халандовский без улыбки.  -  Предусмотрено,
Паша.
   - Даже так, - озадаченно проговорил Пафнутьев. - А иногда,  говоришь,
у него возникает желание пошутить?
   - Возникает.
   - Так вот откуда появилась рука в холодильнике...
   - Не понял?
   - Да это я так, с собой беседую.
   - С собой можно, - кивнул Халандовский. - Это безопасней.
   - А с тобой?
   - И со мной можно... Но уже не так безопасно. Я,  ведь,  Паша,  живой
человек. Я и дрогнуть могу.
   - Врешь, - с неожиданной жесткостью проговорил Пафнутьев. - Не можешь
ты дрогнуть. И мне не позволишь. И нечего мозги пудрить.
   - Спасибо, Паша, - Халандовский приподнялся из кресла,  дотянулся  до
Пафнутьева и поцеловал его в щеку. - Спасибо, - повторил он, опустившись
в кресло и незаметно смахнул слезинку со  щеки.  Постарел  Халандовский,
постарел, чувствительным сделался, каждое доброе слово  вызывало  в  нем
такую волну искренней благодарности, что доводило до слез, причем,  этих
своих слез он даже и не стеснялся. Значит, постарел.

***

   Чувьюров настороженно  вошел  в  кабинет,  исподлобья  осмотрелся  по
сторонам и остановился, сделав два шага от двери.  В  глазах  его  можно
было увидеть лишь усталость и боль.  И  ничего  больше.  Ни  страха,  ни
надежды. Руки, сцепленные наручниками, он держал за  спиной,  но  как-то
естественно, казалось, ему самому так захотелось сложить их, чтобы  было
удобнее стоять. Скользнув взглядом по Пафнутьеву, он отвернулся к  окну,
словно лишь там было что-то достойное внимания.  -  Сними  наручники,  -
сказал Пафнутьев конвоиру. - А мне и с ними неплохо, - произнес старик.
   - Сними, - повторил Пафнутьев. - И выйди погуляй, мы  тут  побеседуем
немного. Старик действительно оказался не то упрямым, не то капризным  -
несмотря на то, что наручники были сняты, он продолжал держать  руки  за
спиной. Не  надо  мне,  дескать,  вашей  свободы,  перебьюсь.  Пафнутьев
усмехнулся, и такое ему уже приходилось видеть.
   - Садитесь, Сергей Степанович, -  сказал  он,  показывая  на  стул  у
стены.
   - Спасибо, постою.
   - Долго стоять придется.
   - Не привыкать.
   Пафнутьев молча поднялся, подошел к старику и, взяв его за руку, чуть
ли не силой подволок к стулу, усадил, надавив  на  плечи.  Вернувшись  к
столу, увидел, что старик опять стоит, заведя руки за спину. Смотрел  он
все так же в окно, будто видеть следователя у него не было никаких сил.
   - Так, - Пафнутьев выдвинул ящик стола, вынул оттуда руку,  найденную
в холодильнике, и положил на стол. Он долго думал,  как  бы  расшевелить
старика, заставить хоть что-нибудь сказать, и,  в  конце  концов  принял
решение, может быть, не  слишком  гуманное,  но  действенное.  Сходив  к
медэксперту, взял у него руку, которую  тот  для  сохранности  обработал
какими-то своими растворами.
   В кабинете некоторое время стояло молчание. Пафнутьев, сложив руки на
столе, смотрел на Чувьюрова сонным своим равнодушным взглядом, а старик,
продолжая упорствовать,  уставился  в  окно,  на  весеннюю  капель.  Его
задержали, когда еще стоял мороз, и оттепель он видел  уже  из  кабинета
Шаланды, а теперь вот из этого кабинета. Пафнутьев его не торопил  вовсе
не потому, что отыгрывал какой-то свой хитрый  прием,  он  понимал,  что
старик должен сам созреть, что  именно  неспешность  действует  на  него
сильнее всего.
   Наконец, не выдержав, старик медленно  повернул  голову,  и  тут  его
взгляд, скользнув по  столу,  остановился  на  руке,  которую  Пафнутьев
положил с самого краю, подстелив под нее газету. Старик впился глазами в
руку, даже сделал шаг к столу, но остановился. Казалось, ничего в нем не
изменилось, но теперь перед Пафнутьевым стоял совершенно другой  человек
- встревоженный, беззащитный, растерянный. А дальше произошло  то,  чего
Пафнутьев никак не ожидал, - старик подошел к стулу и сел, прижав ладони
к глазам. Сквозь корявые пальцы старика просочились несколько слезинок.
   -  Мы  отдали  эту  руку  на  экспертизу,   -   негромко   проговорил
Пафнутьев.Хотели  узнать,  кому  принадлежала,  кто  хозяин...   Удалось
кое-что  прояснить,Пафнутьев   замолчал,   давая   возможность   старику
вмешаться. Но тот, не двигаясь, все так же сидел у  стены,  закрыв  лицо
руками. - Так вот, выяснилось,  что  рука  эта  принадлежала  при  жизни
человеку достаточно пожилому, где-то за семьдесят  ему  было...  Поэтому
первоначальное  предположение...  О  том,  что  вы,  Сергей  Степанович,
являетесь людоедом... Это  предположение  отпало,  почти  отпало,уточнил
Пафнутьев. - Стариков не едят. Мясо жесткое.
   Старик поднял  голову,  посмотрел  на  Пафнутье-ва  мокрыми  от  слез
глазами и, ничего не сказав, опустил голову. И столько было в его глазах
обычной человеческой обиды, что  Пафнутьев  устыдился.  Однако  деваться
было некуда, и он решил продолжить, хоть и не упоминать  людоедство.  Но
тут и сам почувствовал обиду. Так бывает, человек часто обижается на то,
что кто-то обиделся на него.
   В самом Деле, чего  это  задержанный,  который  на  его  глазах  убил
человека, будет обижаться? В чем, интересно, я перед ним  провинился?  -
обиженно подумал Пафнутьев. Ни фига, Сергей  Степанович.  -  Ты,  как  я
заметил,  сохранил  в  себе  некоторые  мужские  качества,   я   тоже...
Продолжим.
   - Руку нашли в холодильнике, где обычно хранятся мясные продукты. - В
морозильнике. Поэтому и возникла такая версия. И она еще  не  отброшена.
Вы меня слышите?
   - Слышу, господин хороший.
   -  Так  вот,  господин  хороший...  -  передразнил  Пафнутьев.  -  Мы
установили, что этот человек участвовал в войне, был ранен, скорее всего
не один раз...
   Возможно, он был как-то связан с морем, на руке  обнаружена  наколка,
маленький якорек. Сейчас я дал задание  многим  людям  искать  остальные
части тела. Снег стаивает,  и  появляются  многие  интересные  предметы.
Найдут, если, конечно, никто его не съел, этого старого морячка.
   - Его звали... Это... Петр Иванович Спиридонов, -  проговорил  старик
несколько смазанно, не отрывая рук от лица. - В Севастополе его ранило.
   -  Так,  -  кивнул  Пафнутьев,  тут  же  записав  имя,  произнесенное
стариком. - А где он жил?
   - Сосед мой... Я в тридцать пятой квартире, а он в тридцать седьмой.
   - Ага, - Пафнутьев с трудом воспринимал то, что говорит Чувьюров. Все
было как-то смещено, он никак  не  мог  уловить  основной  стержень,  на
который нанизывались события последних дней, они для  него  до  сих  пор
были разрознены, единой картины не складывалось.  Хотя  какие-то  связки
наметились, что-то забрезжило и даже, те немногие слова, которые удалось
вытащить  из  старика,  позволяли  работать  дальше.  Можно   раскрутить
Спиридонова - связи, соседи, образ жизни, друзья. Много  чего  можно.  -
Возникает естественный вопрос...  Каким  образом  рука  Петра  Ивановича
Спиридонова оказалась в вашем холодильнике?  Мы  нашли  ее  именно  там,
завернутую в газету, среди других продуктов. Как ее туда занесло?
   - Подбросили.
   - Кто?
   - А вот те хмырюги, которых я заколол.
   - Следовательно, вы признаете,  что  закололи  обоих?  Одного  неделю
назад, а второго в кабинете начальника милиции? Я правильно  вас  понял?
Вы закололи обоих?
   - Да. И продолжал бы колоть, если...
   - Хорошо, - Пафнутьев потряс головой - мысли, которые приходили, были
настолько бестолковы и бессвязны, что он не мог даже задать сразу нужный
вопрос. - Хорошо... Зайдем с  другой  стороны...  Если  рука  гражданина
Спиридонова в холодильнике, где же он сам?
   - Далеко, - махнул рукой Чувьюров. - Отсюда не видать.
   - Не понял?
   - Там уж Петр Иванович, - старик показал рукой в потолок. - Чего  тут
непонятного... Сами же говорили -  ищем  остальные  части  тела.  Ищите.
Сказано ведь... Ищущий да обрящет.
   Задать следующий вопрос Пафнутьев  не  успел  -  раздался  телефонный
звонок.
   - Да! - сказал он отрывисто.
   - Паша? Шаланда звонит.
   - Слушаю тебя внимательно.
   - Звоню из автомата. Иначе не могу. Причины знаешь.
   - Догадываюсь.
   - Значит так, Паша... Тобой заинтересовались мои клиенты в  малиновых
пиджаках. Будь осторожен.
   - Они тебя маленько потормошили?
   - Было дело.
   - И ты дрогнул?
   - Паша... Если звоню, значит, не очень. Понял? Все гораздо серьезнее,
чем тебе кажется.
   - Вас понял.
   - У меня вопрос... Скажи, старик заговорил?
   - И даже очень,  -  Пафну