-- Проклятая Ведьма обманула меня, ибо умолчала об этом!
   -- Да,--ответила Душа,--она была верна тому, кому  служит  и  кому  вечно
будет служить.
   И когда узнал молодой Рыбак, что нет ему избавления от его Души и что она
злая Душа и останется с ним навсегда, он пал на землю и горько заплакал.

   x x x И когда был уже день, встал молодой Рыбак и сказал своей Душе:
   -- Вот я свяжу мои руки, дабы не исполнять твоих велений, и вот я  сомкну
мои уста, дабы не говорить твоих слов, и я вернусь к тому месту,  где  живет
любимая мною, к тому самому морю вернусь я, к маленькой бухте, где поет  она
свои песни, и я позову ее и расскажу ей о зле, которое я совершил и  которое
внушено мне тобою.
   И его Душа, искушая его, говорила:
   -- Кто она, любимая тобою, и стоит ли к  ней  возвращаться?  Есть  многие
прекраснее ее. Есть танцовщицы-самарисски, которые в танцах своих  подражают
каждой птице и каждому зверю. Ноги их окрашены лавзонией, и в  руках  у  них
медные бубенчики. Когда они пляшут,  они  смеются,  и  смех  у  них  звонок,
подобно смеху воды. Пойдем со мною, и я покажу их  тебе.  Зачем  сокрушаться
тебе о грехах? Разве то, что приятно вкушать, не создано для вкушающего? И в
том, что сладостно пить, разве заключается отрава?
   Забудь же твою печаль, и пойдем со мной в другой  город.  Есть  маленький
город неподалеку отсюда, и в нем есть сад из  тюльпанных  деревьев.  В  этом
прекрасном саду есть павлины белого цвета и павлины с синею грудью. Хвосты у
них, когда они распускают их при сиянии солнца, подобны дискам  из  слоновой
кости, а также позолоченным дискам. И та, что дает им  корм,  пляшет,  чтобы
доставить им радость; порою она пляшет на руках. Глаза у нее  насурьмленные;
ноздри как крылья ласточки.  К  одной  из  ее  ноздрей  подвешен  цветок  из
жемчуга. Она смеется, когда пляшет, и серебряные запястья звенят  у  нее  на
ногах бубенцами. Забудь же твою печаль, и пойдем со мной в этот город.
   Но ничего не ответил молодой Рыбак своей Душе, на уста он наложил  печать
молчания и крепкою веревкою связал свои руки, и пошел обратно к тому  месту,
откуда он вышел, к той маленькой бухте, где обычно  любимая  пела  ему  свои
песни. И непрестанно Душа искушала  его,  но  он  не  отвечал  ничего  и  не
совершил дурных деяний, к которым она побуждала его. Так  велика  была  сила
его любви.
   И когда пришел он на  берег  моря,  он  снял  со  своих  рук  веревку,  и
освободил уста от печати молчания, и стал звать маленькую Деву  морскую.  Но
она не вышла на зов, хотя он звал ее от утра до вечера и умолял ее  выйти  к
нему.
   И Душа насмехалась над ним, говоря:
   -- Мало же радостей приносит тебе любовь. Ты подобен тому, кто  во  время
засухи льет воду в разбитый сосуд. Ты отдаешь, что имеешь, и тебе ничего  не
дается взамен. Лучше было бы тебе пойти со мною,  ибо  я  знаю,  где  Долина
Веселий и что совершается в ней.
   Но молодой Рыбак ничего не ответил Душе. В расселине  Утеса  построил  он
себе из прутьев шалаш и жил там в течение года. И каждое утро он  звал  Деву
морскую, и каждый полдень он звал ее вновь, и каждую ночь призывал ее снова.
Но она не поднималась из моря навстречу ему, и нигде во всем море не мог  он
найти ее, хотя искал и в пещерах, и в зеленой воде, и в оставленных приливом
затонах, и в ключах, которые клокочут на дне.
   И его Душа неустанно искушала его грехом и шептала о страшных деяниях, но
не могла соблазнить его, так велика была сила его любви.
   И когда этот год миновал. Душа  сказала  себе:  "Злом  я  искушала  моего
господина, и его любовь оказалась сильнее меня. Теперь я буду  искушать  его
добром, и, может быть, он пойдет со мною".
   И она сказала молодому Рыбаку:
   -- Я говорила тебе о радостях мира сего, но не  слышало  меня  ухо  твое.
Дозволь мне теперь рассказать тебе о скорбях человеческой  жизни,  и,  может
быть, ты услышишь меня. Ибо поистине Скорбь есть владычица этого мира, и нет
ни одного человека, кто избег бы ее сетей. Есть такие, у которых нет одежды,
и такие, у которых нет хлеба. В пурпур одеты иные вдовицы, а  иные  одеты  в
рубище. Прокаженные бродят по болотам,  и  они  жестоки  друг  к  другу.  По
большим дорогам скитаются нищие, и сумы их пусты. В городах по улицам гуляет
Голод, и Чума сидит у городских ворот. Пойдем же, пойдем -- избавим людей от
всех бедствий, чтобы в мире больше не было горя. Зачем тебе медлить здесь  и
звать свою милую? Ты ведь видишь, она не приходит. И что такое  любовь,  что
ты ценишь ее так высоко?
   Но юный Рыбак ничего не ответил, ибо велика была сила его любви. И каждое
утро он звал Деву морскую, и каждый полдень он звал ее вновь, и по ночам  он
призывал ее снова. Но она не поднималась навстречу ему, и нигде во всем море
не мог он ее отыскать, хотя искал ее в реках, впадающих в море, и в долинах,
которые скрыты волнами, и в море, которое становится пурпурным  ночью,  и  в
море, которое рассвет оставляет во мгле.
   И прошел еще один год, и как-то ночью, когда юный Рыбак одиноко  сидел  у
себя в шалаше, его Душа обратилась к нему и сказала:
   -- Злом я искушала тебя,  и  добром  я  искушала  тебя,  но  любовь  твоя
сильнее, чем я. Отныне я не буду тебя искушать, но я  умоляю  тебя,  дозволь
мне войти в твое сердце чтобы я могла слиться с тобою, как и прежде.
   -- И вправду, ты можешь войти,-- сказал юный Рыбак,--  ибо  мне  сдается,
что ты испытала немало страданий, когда скиталась по миру без сердца.
   -- Увы! -- воскликнула Душа.-- Я не могу найти входа, потому что  окутано
твое сердце любовью.
   -- И все же мне хотелось бы оказать тебе помощь,-- сказал молодой  Рыбак,
И только он  это  сказал,  послышался  громкий  вопль,  тот  вопль,  который
доносится к людям, когда умирает какой-нибудь из Обитателей моря. И  вскочил
молодой Рыбак и покинул свой плетеный  шалаш,  и  побежал  на  прибрежье.  И
черные волны быстро бежали к нему и несли с  собою  какую-то  ношу,  которая
была белее серебра. Бела, как  пена,  была  эта  ноша,  и,  подобно  цветку,
колыхалась она на волнах. И волны отдали ее прибою, и прибой отдал ее  пене,
и берег принял ее, и увидел молодой Рыбак, что тело Девы морской простерто у
ног его. Мертвое, оно было простерто у ног.
   Рыдая, как рыдают пораженные горем, бросился Рыбак на  землю,  и  лобызал
холодные алые губы, и перебирал ее влажные янтарные волосы. Лежа рядом с ней
на песке и содрогаясь, как будто от  радости,  он  прижимал  своими  темными
руками ее тело к груди. Губы ее были холодными, но он  целовал  их.  Мед  ее
волос был соленым, но он вкушал  его  с  горькою  радостью.  Он  лобызал  ее
закрытые веки, и бурные брызги на них  не  были  такими  солеными,  как  его
слезы.
   И мертвой принес он свое покаяние. И терпкое вино своих речей он  влил  в
ее уши, подобные раковинам. Ее руками он обвил свою  шею  и  ласкал  тонкую,
нежную трость ее горла.  Горько,  горько  было  его  ликование,  и  какое-то
странное счастье было в скорби его.
   Ближе  придвинулись  черные  волны,  и  стон  белой  пены  был  как  стон
прокаженного. Белоснежными когтями своей пены море  вонзалось  в  берег.  Из
чертога Морского Царя снова донесся вопль, и далеко в открытом море  Тритоны
хрипло протрубили в свои раковины.
   -- Беги прочь,-- сказала Душа,-- ибо все ближе надвигается море, и,  если
ты будешь медлить, оно погубит тебя. Беги прочь,  ибо  я  охвачена  страхом.
Ведь сердце твое для меня недоступно, так как слишком  велика  твоя  любовь.
Беги в безопасное место. Не  захочешь  же  ты,  чтобы,  лишенная  сердца,  я
перешла в иной мир.
   Но Рыбак не внял своей Душе; он взывал к маленькой Деве морской.
   -- Любовь,-- говорил он,-- лучше мудрости, ценнее богатства и прекраснее,
чем ноги у дочерей человеческих. Огнями не сжечь ее, водами не  погасить.  Я
звал тебя на рассвете, но ты не пришла на мой зов. Луна слышала имя твое, но
ты не внимала мне.
   На горе я покинул тебя, на погибель свою я ушел от тебя. Но всегда любовь
к тебе пребывала во мне, и была она так несокрушимо могуча, что все было над
нею бессильно, хотя я видел и злое и доброе. И ныне, когда ты мертва, я тоже
умру с тобою.
   Его Душа умоляла его отойти, но он не пожелал и остался, ибо  так  велика
была его любовь. И море надвинулось ближе, стараясь покрыть его волнами,  и,
когда он увидел, что близок конец, он поцеловал  безумными  губами  холодные
губы морской Девы, и сердце у него разорвалось. От полноты любви разорвалось
его сердце, и Душа нашла туда вход, и вошла в него, и стала  с  ним,  как  и
прежде, едина. И море своими волнами покрыло его.

   x x x А наутро вышел Священник, чтобы осенить своею  молитвою  море,  ибо
оно сильно волновалось. И пришли с ним монахи,  и  клир,  и  прислужники  со
свечами, и те, что кадят кадильницами, и большая толпа молящихся.
   И когда Священник приблизился к берегу, он увидел,  что  утонувший  Рыбак
лежит на волне прибоя, и в его крепких объятьях тело маленькой Девы морской,
И Священник отступил, и  нахмурился,  и,  осенив  себя  крестным  знамением,
громко возопил и сказал:
   -- Я не пошлю благословения морю и тому, что находится в  нем.  Проклятие
Обитателям моря и тем, которые водятся с ними!  А  этот,  лежащий  здесь  со
своей возлюбленной,  отрекшийся  ради  любви  от  господа  и  убитый  правым
господним судом,-возьмите тело его и тело его возлюбленной и схороните их на
Погосте Отверженных, в самом углу, и не ставьте знака над ними,  дабы  никто
не знал о месте их упокоения. Ибо прокляты они были в жизни, прокляты  будут
и в смерти.
   И люди сделали, как им было велено, и на  Погосте  Отверженных,  в  самом
углу, где растут только горькие травы, они вырыли глубокую могилу и положили
в нее мертвые тела.
   И прошло три года, и в день праздничный Священник пришел во  храм,  чтобы
показать народу раны господни и сказать ему проповедь о гневе господнем.
   И когда он облачился в свое облачение, и вошел в алтарь, и  пал  ниц,  он
увидел,  что  престол  весь  усыпан  цветами,  дотоле  никем  не  виданными.
Странными они были для взора, чудесна была их красота, и красота эта смутила
Священника, и сладостен был их аромат. И безотчетная радость охватила его.
   Он открыл ковчег, в котором была  дарохранительница,  покадил  перед  нею
ладаном,  показал  молящимея  прекрасную  облатку  и  покрыл  ее   священным
покровом, и  обратился  к  народу,  желая  сказать  ему  проповедь  о  гневе
господнем. Но красота этих белых цветов волновала его, и  сладостен  был  их
аромат для него, и другое слово пришло на уста к нему, и заговорил он  не  о
гневе господнем, но о боге, чье имя  --  Любовь.  И  почему  была  его  речь
такова, он не знал.
   И когда он кончил свое слово, все  бывшие  во  храме  зарыдали,  и  пошел
Священник в ризницу, и глаза его были полны слез. И дьяконы вошли в ризницу,
и стали разоблачать его, и  сняли  с  него  стихарь,  и  пояс,  и  орарь,  и
епитрахиль. И он стоял как во сне.
   И когда они разоблачили его, он посмотрел на них и сказал:
   -- Что это за цветы на престоле и откуда они? И те ответили ему:
   -- Что это за цветы, мы не можем сказать, но они с  Погоста  Отверженных.
Там растут они в самом углу. И задрожал Священник, и  вернулся  в  свой  дом
молиться. И утром,  на  самой  заре,  вышел  он  с  монахами,  и  клиром,  и
прислужниками, несущими свечи, и с теми, которые  кадят  кадильницами,  и  с
большою толпою молящихся, и пошел он к берегу моря, и благословил он море  и
дикую тварь, которая водится в нем.  И  Фавнов  благословил  он,  и  Гномов,
которые пляшут в лесах, и тех, у которых сверкают глаза,  когда  они  глядят
из-за листьев. Всем созданиям божьего мира  дал  он  свое  благословение;  и
народ дивился и радовался. Но никогда уже  не  зацветают  цветы  на  погосте
Отверженных, и по-прежнему весь Погост остается нагим и бесплодным.
   И Обитатели моря уже никогда не заплывают в залив, как  бывало,  ибо  они
удалились в другие области этого моря.  И  Обитатели  моря  уже  никогда  не
заплывают в залив, как бывало, ибо они  удалились  в  другие  области  этого
моря.



    Оскар Уайльд.
    Преступление лорда Артура Сэвила

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Д.Аграчев. В кн.: "Оскар Уайльд. Избранное".
   Свердловск, Изд-во Уральского ун-та, 1990.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 12 September 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   Размышление о чувстве долга




1

   Леди Уиндермир давала последний прием перед пасхой, и дом был  заполнен
до отказа. Шесть министров явились прямо из парламента в орденах и лентах,
светские красавицы блистали изящнейшими  туалетами,  а  в  углу  картинной
галереи стояла принцесса София из Карлсруэ -  грузная  дама  с  роскошными
изумрудами и крохотными черными глазками на скуластом татарском лице;  она
очень громко говорила на скверном  французском  и  неумеренно  хохотала  в
ответ на любую реплику. Как  все  чудесно  перемешалось!  Сиятельные  леди
запросто болтали с воинствующими  радикалами,  прославленные  проповедники
по-приятельски  беседовали  с  известными  скептиками,  стайка   епископов
порхала из зала в зал вслед за дебелой  примадонной,  на  лестнице  стояли
несколько действительных членов Королевской  академии,  маскирующихся  под
богему, и прошел слух, что столовую, где накрыли ужин, просто оккупировали
гении. Без сомнения, это был один из  лучших  вечеров  леди  Уиндермир,  и
принцесса задержалась почти до половины двенадцатого.
   Как только она уехала, леди Уиндермир вернулась  в  картинную  галерею,
где знаменитый экономист серьезно и обстоятельно разъяснял научную  теорию
музыки негодующему виртуозу из Венгрии, и заговорила с герцогиней Пейсли.
   Как хороша была хозяйка вечера! Невозможно не восхищаться  белизной  ее
точеной шеи, незабудковой синевой глаз и золотом волос. То было и в  самом
деле or pur [чистое золото (фр.)], а не бледно-желтый цвет соломы, который
ныне смеют сравнивать с благородным металлом, то было золото, вплетенное в
солнечные лучи  и  упрятанное  в  таинственной  толще  янтаря;  в  золотом
обрамлении ее лицо светилось как лик  святого,  но  и  не  без  магической
прелести греха. Она являла собой интересный психологический феномен. Уже в
юности она познала ту важную истину, что опрометчивость и легкомыслие чаще
всего почитают за  невинность.  За  счет  нескольких  дерзких  проделок  -
большей частью, впрочем, совершенно безобидных - она приобрела известность
и уважение, подобающие видной личности. Она не раз меняла мужей  (согласно
справочнику Дебретта, их у нее было три), но сохранила одного любовника, и
потому пересуды на ее счет  давно  прекратились.  Ей  недавно  исполнилось
сорок, она была бездетна и  обладала  той  неуемной  жаждой  удовольствий,
которая единственно и продлевает молодость.
   Вдруг она нетерпеливо огляделась и проговорила своим чистым контральто:
   - Где мой хиромант?
   - Кто-кто, Глэдис? - вздрогнув, воскликнула герцогиня.
   - Мой хиромант, герцогиня. Я теперь жить без него не могу.
   - Глэдис, милая, ты всегда так оригинальна, -  пробормотала  герцогиня,
пытаясь вспомнить, что такое хиромант, и опасаясь худшего.
   - Он приходит два раза в неделю,  -  продолжала  леди  Уиндермир,  -  и
извлекает интереснейшие вещи из моей руки.
   - О боже! -  тихо  ужаснулась  герцогиня.  -  Что-то  вроде  мозольного
оператора. Какой кошмар. Надеюсь, он, по  крайней  мере,  иностранец.  Это
было бы еще не так страшно.
   - Я непременно должна вас познакомить.
   - Познакомить! - вскричала  герцогиня.  -  Он  что  же,  здесь?  -  Она
принялась искать  глазами  свой  черепаховый  веер  и  весьма  потрепанную
кружевную  накидку,  с  тем  чтобы,  если  потребуется,  ретироваться  без
промедления.
   - Разумеется, он здесь. Какой же прием без него! Он говорит, что у меня
богатая, одухотворенная рука и что  если  бы  большой  палец  был  чуточку
короче, то я была бы меланхолической натурой и пошла в монастырь.
   - Ах, вот что. - У герцогини отлегло от сердца. - Он гадает!
   - И угадывает! - подхватила леди  Уиндермир.  -  И  так  ловко!  Вот  в
будущем году, например, меня подстерегает большая опасность и на суше и на
море, так что я буду жить на воздушном шаре, а ужин мне по  вечерам  будут
поднимать в корзине. Это все написано на моем мизинце - или на  ладони,  я
точно не помню.
   - Ты искушаешь провидение, Глэдис.
   - Милая  герцогиня,  я  уверена,  что  провидение  давно  научилось  не
поддаваться искушению. По-моему, каждый должен ходить к хироманту хотя  бы
раз в месяц, чтобы знать, что ему можно и чего нельзя. Потом мы,  конечно,
делаем все наоборот, но как приятно знать  о  последствиях  заранее!  Если
кто-нибудь сейчас же не отыщет мистера Поджерса, я пойду за ним сама.
   - Позвольте мне, леди Уиндермир,  -  сказал  высокий  красивый  молодой
человек, который в продолжение всего разговора стоял, улыбаясь, рядом.
   - Спасибо, лорд Артур, но вы же его не знаете.
   - Если он такой замечательный, как вы рассказывали, леди  Уиндермир,  я
его ни с кем не спутаю. Опишите его внешность, и я сию же  минуту  приведу
его.
   -  Он  совсем  не  похож  на  хироманта.  То  есть  в  нем  нет  ничего
таинственного, романтического. Маленький, полный, лысый, в больших очках с
золотой оправой - нечто среднее между семейным доктором  и  провинциальным
стряпчим. Сожалею, но я, право, не виновата. Все это  очень  досадно.  Мои
пианисты страшно похожи на поэтов, а поэты на пианистов. Помню, в  прошлом
сезоне я пригласила на обед  настоящее  чудовище  -  заговорщика,  который
взрывает живых людей, ходит в кольчуге, а в рукаве носит кинжал. И что  бы
вы думали? Он оказался похожим на старого пастора и  весь  вечер  шутил  с
дамами. Он  был  очень  остроумен  и  все  такое,  но  представьте,  какое
разочарование! А когда я спросила его о кольчуге, он только  рассмеялся  и
ответил, что в Англии в ней было бы холодно. А вот и мистер Поджерс! Сюда,
мистер Поджерс. Я хочу, чтобы вы погадали герцогине Пейсли. Герцогиня, вам
придется снять перчатку. Нет, не эту, другую.
   - Право, Глэдис, это  не  вполне  прилично,  -  проговорила  герцогиня,
нехотя расстегивая отнюдь не новую лайковую перчатку.
   - Все, что интересно, не вполне прилично, - парировала леди  Уиндермир.
- On a fait le monde ainsi [так уж устроен мир (фр.)].  Но  я  должна  вас
познакомить. Герцогиня,  это  мистер  Поджерс,  мой  прелестный  хиромант.
Мистер Поджерс, это герцогиня Пейсли, и если вы  скажете,  что  ее  лунный
бугор больше моего, я вам уже никогда не поверю.
   - Глэдис, я уверена, что у меня на  руке  нет  ничего  подобного,  -  с
достоинством произнесла герцогиня.
   - Вы  совершенно  правы,  ваша  светлость,  -  сказал  мистер  Поджерс,
взглянув на пухлую руку с короткими толстыми пальцами, - лунный  бугор  не
развит. Но линия жизни, напротив, видна превосходно. Согните,  пожалуйста,
руку. Вот так, благодарю. Три  четких  линии  на  сгибе!  Вы  доживете  до
глубокой старости, герцогиня,  и  будете  очень  счастливы.  Честолюбие...
весьма скромно, линия интеллекта... не утрирована, линия сердца...
   - Говорите все как есть, мистер Поджерс! - вставила леди Уиндермир.
   - С превеликим удовольствием,  сударыня,  -  сказал  мистер  Поджерс  и
поклонился, - но увы, герцогиня не дает повода для пространных  рассказов.
Я вижу редкое постоянство в сочетании с завидным чувством долга.
   -  Продолжайте,  прошу  вас,  мистер  Поджерс,  -  весьма  благосклонно
произнесла герцогиня.
   -  Не  последнее  из  достоинств  вашей  светлости  -  бережливость,  -
продолжал мистер Поджерс, и леди Уиндермир прыснула со смеху.
   - Бережливость -  прекрасное  качество,  -  удовлетворенно  проговорила
герцогиня. - Когда я вышла за Пейсли, у него было одиннадцать замков и  ни
одного дома, пригодного для жизни.
   - А теперь у него двенадцать домов и ни одного