й владел  какой-то  глупейший  энтузиазм.  Я  был
тронут рассказом о  смерти  Сирила  Грэхэма,  очарован  его  романтической
теорией, пленен прелестью и новизной всей этой идеи. Однако теперь я вижу,
что  его  теория  возникла  из  заблуждения.  Единственное  доказательство
существования Уилли Гьюза - картина, на которую ты смотришь, и картина эта
- подделка. Ты не должен поддаваться эмоциям. Что  бы  ни  нашептывали  об
Уилли Гьюзе романтические чувства, разум совершенно этого не приемлет.
   - Я отказываюсь тебя понимать, - сказал Эрскин, с удивлением  глядя  на
меня. - Не ты ли сам уверил меня своим письмом в том,  что  Уилли  Гьюз  -
неопровержимая реальность? Что же заставило тебя  переменить  мнение?  Или
все, что ты говорил, только шутка?
   - Это трудно объяснить, - ответил я, -  но  сейчас  я  вижу  ясно,  что
толкование Сирила Грэхэма лишено смысла.  Сонеты  действительно  посвящены
лорду Пемброку. И ради всевышнего, не трать попусту  времени  на  безумные
попытки отыскать в  веках  юного  актера,  которого  никогда  не  было,  и
возложить на голову  призрачной  марионетки  венок  великих  шекспировских
сонетов.
   - Ты, видно, просто не понимаешь теории, - возразил он.
   - Ну, полно, милый Эрскин, - воскликнул я. - Не  понимаю?  Да  мне  уже
кажется, что я сам ее сочинил. Из моего письма ты наверняка понял,  что  я
не только тщательно ее изучил,  но  и  предложил  множество  всякого  рода
доказательств. Так вот, единственный изъян теории в том, что  она  исходит
из уверенности  в  существовании  человека,  реальность  которого  и  есть
главный предмет спора. Если допустить, что в труппе Шекспира и вправду был
юноша-актер по имени Уилли Гьюз, то совсем не трудно  сделать  его  героем
сонетов. Но поскольку мы знаем, что актер с таким именем в театре "Глобус"
никогда не играл, продолжать поиски бессмысленно.
   - Но  этого-то  мы  как  раз  и  не  знаем,  -  не  уступал  Эрскин.  -
Действительно, такого актера нет в списке труппы, но, как  заметил  Сирил,
это скорее свидетельствует  в  пользу  существования  Уилли  Гьюза,  а  не
наоборот, если помнить о его предательском бегстве к другому  антрепренеру
и драматургу.
   Мы проспорили несколько  часов,  но  никакие  мои  аргументы  не  могли
заставить Эрскина отказаться от  веры  в  толкование  Сирила  Грэхэма.  Он
заявил, что намерен посвятить всю  жизнь  доказательству  теории  и  полон
решимости воздать должное памяти Сирила Грэхэма. Я увещевал  его,  смеялся
над ним, умолял - но все было напрасно. Наконец  мы  расстались  -  не  то
чтобы поссорившись, но с явным отчуждением. Он думал, что я  поверхностен,
я - что он безрассуден. Когда я пришел  к  нему  в  следующий  раз,  слуга
сказал мне, что он уехал в Германию.
   Прошло два года. И вот однажды, когда я приехал в свой клуб, привратник
вручил  мне  письмо  с  иностранным  штемпелем.  Оно  было  от  Эрскина  и
отправлено из гостиницы "Англетер" в Каннах. Прочитав его,  я  содрогнулся
от ужаса, хотя до конца и не поверил, что у Эрскина  хватит  безрассудства
привести в исполнение свое  намерение,  -  ибо,  испробовав  все  средства
доказать теорию об Уилли Гьюзе и потерпев неудачу, он, помня  о  том,  что
Сирил Грэхэм отдал за нее жизнь, решил принести и свою жизнь в жертву  той
же идее. Письмо заканчивалось словами: "Я по-прежнему верю в Уилли  Гьюза,
и к тому времени, когда ты получишь это  письмо,  меня  уже  не  будет  на
свете: я лишу себя жизни собственной рукой во имя Уилли  Гьюза  -  во  имя
него и во имя Сирила Грэхэма, которого довел  до  смерти  своим  бездумным
скептицизмом и слепым неверием. Однажды истина открылась  и  тебе,  но  ты
отверг ее. Ныне она возвращается к тебе,  омытая  кровью  двух  людей.  Не
отворачивайся же от нее!"
   То было страшное мгновение. Я испытывал мучительную боль и  все  же  не
мог в это поверить. Умереть за веру - самое худшее, что можно  сделать  со
своей жизнью, но  отдать  ее  за  литературную  теорию!  Нет,  это  просто
немыслимо.
   Я  взглянул  на  дату.  Письмо  было  отправлено   неделю   назад.   По
несчастливой случайности я не заходил в клуб несколько дней,  -  получи  я
письмо раньше, я, возможно, успел бы спасти Эрскина. Но, может  быть,  еще
не поздно? Я бросился домой, поспешно уложил вещи и в тот же вечер  выехал
почтовым поездом с Чаринг-Кросс.  Путешествие  показалось  мне  нестерпимо
долгим. Я думал, что оно никогда не кончится. Прямо с вокзала я поспешил в
"Англетер". Там мне сказали, что Эрскина похоронили двумя днями раньше  на
английском  кладбище.  В  произошедшей  трагедии  было  что-то   чудовищно
нелепое. Не помня себя, я нес невесть что, и люди, в вестибюле  гостиницы,
стали с любопытством поглядывать в мою сторону.
   Неожиданно среди них появилась одетая в  глубокий  траур  леди  Эрскин.
Заметив меня, она подошла и, пробормотав что-то о своем  несчастном  сыне,
разрыдалась. Я проводил ее в номер.  Там  ее  дожидался  какой-то  пожилой
джентльмен. Это был местный английский врач.
   Мы много говорили об Эрскине,  однако  я  ни  словом  не  обмолвился  о
мотивах его самоубийства. Было очевидно, что он ничего не сказал матери  о
причине, толкнувшей его на столь роковой, столь безумный поступок. Наконец
леди Эрскин поднялась и сказала:
   - Джордж оставил кое-что для  вас.  Вещь,  которой  он  очень  дорожил.
Сейчас я ее принесу.
   Как только она вышла, я обернулся к доктору и сказал:
   - Какой ужасный удар для леди Эрскин! Поистине удивительно, как  стойко
она его переносит.
   - О, она уже несколько месяцев знала, что это произойдет.
   - Знала, что это произойдет?! - вскричал я. - Но почему же она  его  не
остановила? Почему не послала следить за ним? Ведь он, должно быть, просто
сошел с ума!
   Доктор посмотрел на меня изумленным взглядом.
   - Я вас не понимаю, - пробормотал он.
   - Но если мать знает, что сын ее хочет покончить с собой...
   - Покончить с собой? - воскликнул он. -  Но  бедняга  Эрскин  вовсе  не
покончил с собой. Он умер от чахотки. Он и приехал сюда, чтобы умереть.  Я
понял, что он обречен, как только его  увидел.  От  одного  легкого  почти
ничего не осталось, другое было очень серьезно поражено.  За  три  дня  до
смерти он спросил меня, есть ли какая-нибудь надежда. Я не  стал  скрывать
правды и сказал, что ему осталось жить считанные дни. Он написал несколько
писем и совершенно смирился со своей  участью,  сохранив  ясность  ума  до
последнего мгновения.
   В этот момент вошла леди Эрскин  с  роковым  портретом  Уилли  Гьюза  в
руках.
   - Умирая, Джордж просил передать вам это, - промолвила она.
   Когда я брал портрет, на руку мне упала ее слеза.
   Теперь картина висит у меня в библиотеке, вызывая восторги моих знающих
толк в искусстве друзей. Они пришли к выводу, что это не Клуэ, а  Уври.  У
меня никогда не являлось желания рассказать им подлинную историю портрета.
Но временами, глядя на него, я думаю,  что  в  теории  об  Уилли  Гьюзе  и
сонетах Шекспира определенно что-то есть.



    Оскар Уайльд.
    Как важно быть серьезным

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - И.Кашкин. В кн.: "Оскар Уайльд. Избранное".
   Свердловск, Изд-во Уральского ун-та, 1990.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 12 September 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   Легкомысленная комедия для серьезных людей




ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

   Джон Уординг, землевладелец, почетный мировой судья.
   Алджернон Монкриф.
   Его преподобие каноник Чезюбл, доктор богословия.
   Мерримен, дворецкий.
   Лэйн, лакей Монкрифа.
   Леди Брэкнелл.
   Гвендолен Ферфакс, ее дочь.
   Сесили Кардью.
   Мисс Призм, ее гувернантка.

   Место действия:
   Действие  первое  -  квартира  Алджернона  Монкрифа  на  Хаф-Мун-стрит,
Вест-Энд.
   Действие второе - сад в поместье м-ра Уординга, Вултон.
   Действие третье - гостиная в поместье м-ра Уординга. Вултон.

   Время действия - наши дни.



ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

   Гостиная в квартире Алджернона  на  Хаф-Мун-стрит.  Комната  обставлена
роскошно и со вкусом. Из соседней комнаты слышатся звуки фортепьяно.  Лэйн
накрывает стая к чаю. Музы-ка умолкает, и входит Алджернон.

   Алджернон. Вы слышали, что я играл, Лэйн?
   Лэйн. Я считаю невежливым подслушивать, сэр.
   Алджернон. Очень жаль. Конечно, вас жаль, Лэйн. Я играю не очень  точно
- точность доступна всякому, - но я играю с  удивительной  экспрессией.  И
поскольку дело касается фортепьяно - чувство, вот в чем моя сила.  Научную
точность я приберегаю для жизни.
   Лэйн. Да, сэр.
   Алджернон. А уж если говорить  о  науке  жизни,  Лэйн,  вы  приготовили
сандвичи с огурцом для леди Брэкнелл?
   Лэйн. Да, сэр. (Протягивает блюдо с сандвичами.)
   Алджернон (осматривает их, берет два и садится на диван). Да... кстати,
Лэйн, я вижу по вашим записям, что в четверг, когда у  меня  обедали  лорд
Шормэн и мистер Уординг, в счет поставлено восемь бутылок шампанского.
   Лэйн. Да, сэр; восемь бутылок и пинта пива.
   Алджернон. Почему это у холостяков шампанское,  как  правило,  выпивают
лакеи? Это я просто для сведения.
   Лэйн. Отношу это за счет высокого качества вина, сэр. Я часто  отмечал,
что в семейных домах шампанское редко бывает хороших марок.
   Алджернон. Боже мой, Лэйн! Неужели семейная жизнь так развращает нравы?
   Лэйн. Возможно, в семейной жизни много приятного, сэр. Правда,  в  этом
отношении у меня самого опыт небольшой. Я был женат только один раз. И  то
в результате недоразумения, возникшего между мной и одной молодой особой.
   Алджернон  (томно).  Право  же,  ваша  семейная  жизнь  меня  не  очень
интересует, Лэйн.
   Лэйн. Конечно, сэр, это не очень интересно. Я и сам об этом никогда  не
вспоминаю.
   Алджернон. Вполне естественно! Можете идти, Лэйн, благодарю вас.
   Лэйн. Благодарю вас, сэр.

   Лэйн уходит.

   Алджернон. Взгляды Лэйна на семейную жизнь не  слишком-то  нравственны.
Ну, а если низшие сословия не будут подавать  нам  пример,  какая  от  них
польза?   У   них,   по-видимому,   нет   никакого    чувства    моральной
ответственности.

   Входит Лэйн.

   Лэйн. Мистер Эрнест Уординг.

   Входит Джек. Лэйн уходит.

   Алджернон. Как дела, дорогой Эрнест? Что привело тебя в город?
   Джек. Развлечения, развлечения! А что же еще? Как всегда, жуешь, Алджи?
   Алджернон (сухо). Насколько мне известно, в  хорошем  обществе  в  пять
часов принято слегка подкрепляться. Где ты пропадал с самого четверга?
   Джек (располагается на диване). За городом.
   Алджернон. А что ты делал за городом?
   Джек (снимая перчатки).  В  городе  -  развлекаешься  сам.  За  городом
развлекаешь других. Такая скука!
   Алджернон. А кого именно ты развлекаешь?
   Джек (небрежно). А! Соседей, соседей.
   Алджернон. И симпатичные у вас там соседи, в Шропшире?
   Джек. Невыносимые. Я никогда с ними не разговариваю.
   Алджернон. Да, этим ты им, конечно,  доставляешь  большое  развлечение.
(Подходит к столу и берет сандвич.) Кстати, я не ошибся, это действительно
Шропшир?
   Джек. Что? Шропшир? Да,  конечно.  Но  послушай.  Почему  этот  сервиз?
Почему сандвичи с огурцами? К чему такая расточительность у столь молодого
человека? Кого ты ждешь к чаю?
   Алджернон. Никого, кроме тети Августы и Гвендолен.
   Джек. Отлично!
   Алджернон. Да, все это очень хорошо, но боюсь, тетя Августа не очень-то
одобрит твое присутствие.
   Джек. А собственно, почему?
   Алджернон. Милый Джек, твоя манера флиртовать  с  Гвендолен  совершенно
неприлична. Не меньше чем манера Гвендолен флиртовать с тобой.
   Джек. Я люблю Гвендолен.  Я  и  в  город  вернулся,  чтобы  сделать  ей
предложение.
   Алджернон. Ты же говорил - чтобы развлечься... А ведь это дело.
   Джек. В тебе нет ни капли романтики.
   Алджернон. Не нахожу никакой романтики в предложении. Быть влюбленным -
это действительно романтично. Но предложить  руку  и  сердце?  Предложение
могут принять. Да обычно и принимают. Тогда прощай  все  очарование.  Суть
романтики в неопределенности.  Если  мне  суждено  жениться,  я,  конечно,
постараюсь позабыть, что я женат.
   Джек. Ну, в этом я  не  сомневаюсь,  дружище.  Бракоразводный  суд  был
создан специально для людей с плохой памятью.
   Алджернон. А! Что толку рассуждать о разводах. Разводы  совершаются  на
небесах.

   Джек протягивает руку за сандвичем.

   Алджернон (тотчас же одергивает его.) Пожалуйста, не трогай сандвичей с
огурцом. Они специально для тети Августы. (Берет сандвичи и ест.)
   Джек. Но ты же все время их ешь.
   Алджернон. Это совсем другое  дело.  Она  моя  тетка.  (Достает  другое
блюдо.) Вот хлеб с маслом. Он для  Гвендолен.  Гвендолен  обожает  хлеб  с
маслом.
   Джек  (придвигаясь  к  столу  и  берясь  за  хлеб  с  маслом).  А  хлеб
действительно очень вкусный.
   Алджернон. Но только, дружище, не вздумай уплести все без  остатка.  Ты
ведешь себя так, словно Гвендолен уже твоя жена. А она еще не  твоя  жена,
да и вряд ли будет.
   Джек. Почему ты так думаешь?
   Алджернон. Видишь ли, девушки никогда не выходят замуж за  тех,  с  кем
флиртуют. Они считают, что это не принято.
   Джек. Какая чушь!
   Алджернон. Вовсе нет. Истинная правда. И в этом разгадка, почему  всюду
столько холостяков. А кроме того, я не дам разрешения.
   Джек. Ты не дашь разрешения?!
   Алджернон. Милый Джек,  Гвендолен  -  моя  кузина.  И  я  разрешу  тебе
жениться на ней, только когда ты объяснишь мне, в каких  ты  отношениях  с
Сесили. (Звонит.)
   Джек. Сесили! О чем ты  говоришь?  Какая  Сесили?  Я  не  знаю  никакой
Сесили.

   Входит Лэйн.

   Алджернон. Лэйн, принесите портсигар, который мистер  Уординг  забыл  у
нас в курительной, когда обедал на той неделе.
   Лэйн. Слушаю, сэр. (Уходит.)
   Джек. Значит, мой портсигар все время был у тебя? Но почему же ты  меня
не известил об этом? А я-то  бомбардирую  Скотленд-Ярд  запросами.  Я  уже
готов был предложить большую награду тому, кто найдет его.
   Алджернон, Ну что же, вот и выплати ее мне. Деньги мне сейчас нужны  до
зарезу.
   Джек. Какой смысл предлагать награду за уже найденную вещь?

   Лэйн вносит портсигар на  подносе.  Алджернон  сразу  берет  его.  Лэйн
уходит.

   Алджернон. Не очень-то благородно с твоей стороны, Эрнест.  (Раскрывает
портсигар и разглядывает его.) Но, судя по надписи, это вовсе  и  не  твой
портсигар.
   Джек. Разумеется, мой. (Протягивает руку.) Ты сотни  раз  видел  его  у
меня в руках и, во всяком случае, не  должен  читать,  что  там  написано.
Джентльмену не следует читать надписи в чужом портсигаре.
   Алджернон. Всякие правила насчет того, что следует и  чего  не  следует
читать, просто нелепы. Современная культура более чем наполовину  зиждется
на том, чего не следует читать.
   Джек. Пусть будет по-твоему.  Я  вовсе  не  собираюсь  дискутировать  о
современной культуре. Это не предмет для частной  беседы.  Я  просто  хочу
получить свой портсигар.
   Алджернон. Да, но портсигар вовсе не твой. Это подарок некоей Сесили, а
ты сказал" что не знаешь никакой Сесили.
   Джек. Ну, если хочешь знать, у меня есть тетка, которую зовут Сесили.
   Алджернон. Тетка!
   Джек. Да. Чудесная старушка. Живет в  Тэнбридж-Уэллс.  Ну,  давай  сюда
портсигар, Алджернон.
   Алджернон (отступая за диван). Но почему она  называет  себя  маленькой
Сесили, если она твоя  тетка  и  живет  в  Тэнбридж-Уэллс?  (Читает.)  "От
маленькой Сесили. В знак нежной любви..."
   Джек (подступая к дивану и упираясь в него  коленом).  Ну  что  в  этом
непонятного? Есть тетки большие, есть тетки маленькие.  Уж  это,  кажется,
можно предоставить на усмотрение самой тетки. Ты думаешь,  что  все  тетки
непременно похожи на твою? Какая ерунда! А  теперь  отдай  мой  портсигар!
(Преследует Алджернона.)
   Алджернон. Так.  Но  почему  это  твоя  тетка  зовет  тебя  дядей?  "От
маленькой Сесили. В знак нежной  любви  дорогому  дяде  Джеку".  Допустим,
тетушка может быть маленькой, но почему тетушке, независимо от ее  размера
и роста, называть собственного племянника дядей, этого я в толк не возьму.
А кроме того, тебя зовут вовсе не Джек, а Эрнест.
   Джек. Вовсе не Эрнест, а Джек.
   Алджернон. А ведь ты всегда говорил  мне,  что  тебя  зовут  Эрнест!  Я
представлял тебя  всем  как  Эрнеста.  Ты  отзывался  на  имя  Эрнест.  Ты
серьезен, как настоящий Эрнест.  Никому  на  свете  так  не  подходит  имя
Эрнест. Что за нелепость отказываться от такого имени! Наконец, оно  стоит
на твоих визитных карточках. Вот. (Берет визитную карточку из портсигара.)
"Мистер Эрнест Уординг, Б-4, Олбени". Я сохраню  это  как  доказательство,
что твое имя Эрнест, на случай если ты вздумаешь отпираться при  мне,  при
Гвендолен или при ком угодно. (Кладет визитную карточку у карман.)
   Джек. Ну что ж, в городе  меня  зовут  Эрнест,  в  деревне  -  Джек,  а
портсигар мне подарили в деревне.
   Алджернон. И все-таки это не объяснение, почему твоя маленькая  тетушка
Сесили из  Гэнбридж-Уэллс  называет  тебя  дорогим  дядей  Джеком.  Полно,
дружище, лучше уж выкладывай все сразу.
   Джек. Дорогой Алджи, ты уговариваешь меня точь-в-точь как дантист.  Что
может быть пошлее, чем говорить так, не будучи  дантистом.  Это  вводит  в
заблуждение.
   Алджернон. А дантисты именно это и делают. Ну,  не  упрямься,  расскажи
все как есть. Признаюсь, я всегда подозревал в тебе тайного и  ревностного
бенбериста и теперь окончательно убедился в этом.
   Джек. Бенберист? А что это значит?
   Алджернон. Я тебе  тотчас  же  объясню,  что  значит  этот  незаменимый
термин, как только ты объяснишь мне, почему ты Эрнест в городе  и  Джек  в
деревне.
   Джек. Отдай сначала портсигар.
   Алджернон. Изволь. (Передает ему портсигар.) А теперь объясняй,  только
постарайся как можно неправдоподобнее. (Садится на диван.)
   Джек. Дорогой  мой,  здесь  нет  ничего  неправдоподобного.  Все  очень
просто. Покойный мистер Томас Кардью, который усыновил меня, когда  я  был
совсем маленьким, в своем завещании назначил меня  опекуном  своей  внучки
мисс Сесили Кардью.  Сесили  называет  меня  дядей  из  чувства  уважения,
которое ты, видимо, не способен оценить, и живет в  моем  загородном  доме
под надзором почтенной гувернантки мисс Призм.
   Алджернон. А между прочим, где этот твой загородный дом?
   Джек. Тебе это не к чему знать, мой милый. Не надейся на приглашение...
Во всяком случае, могу сказать, что это не в Шропшире.
   Алджернон. Я так и думал, мой милый. Я два раза бенберировал  по  всему
Шропширу. Но все-таки, почему же ты Эрнест в городе и Джек в деревне?
   Джек. Дорогой Алджи, я надеюсь, что ты доймешь истинные причины. Ты для
этого недостаточно серьезен Когда вдруг оказываешься опекуном,  приходится
рассуждать обо  всем  в  высоконравственном  духе.  Это  становится  твоим
долгом. А  так  как  высоконравственный  дух  отнюдь  не  способствует  ни
здоровью, ни благополучию, то, чтобы вырваться в город, я  всегда  говорю,
что еду к своему младшему брату Эрнесту, который живет в  Олбени  и  то  и
дело попадает в страшные передряги. Вот, мой дорогой Алджи, вся правда,  и
притом чистая правда.
   Алджернон. Вся правда редко бывает чистой. Иначе современная жизнь была
бы невыносимо скучна. А  современная  литература  и  вообще  не  могла  бы
существовать.
   Джек. И мы ничего бы от этого не потеряли.
   Алджернон. Литературная критика вовсе не твое  призвание,  дружище.  Не
становись  на  этот  путь.  Предоставь  это  тем,  кто   не   обучался   в
университете. Они с таким успехом занимаются этим в газетах. По натуре  ты
прирожденный бенберист. Я имел все основания называть тебя так. Ты один из
самых законченных бенберистов на свете.
   Джек. Объясни, бога ради, что ты хочешь сказать.
   Алджернон. Ты выдумал очень полезного младшего брата по  имени  Эрнест,
для того чтобы иметь повод навещать его в городе, когда тебе вздумается. Я
выдумал  н